Текст книги "Уходи и будь счастлива"

Но эта стрижка не была безобразной.

Кит широко улыбалась.

– Ну, разве ты не хороша? – настаивала она. – Разве это не та прическа, о которой ты мечтала всю свою жизнь?

– Не могу сказать, что мне она не нравится.

– Да ты в восторге от нее. Ну же, признайся!

А потом я потихоньку поднесла зеркало к своей шее. Когда я увидела, что мое лицо было в лучшем состоянии, чем я ожидала, во мне вспыхнула надежда, что и все остальное не так уж плохо.

Но трансплантаты на шее были хуже, чем я думала.

Одна сторона шеи, от челюсти до ключиц, была совершенно неузнаваемой. Она была темно-лиловой, покрытой гусиной кожей и пятнистой, как пицца с красным перцем. Лицо, если я не буду расчесывать его, со временем заживет. Но трансплантаты, даже зажившие, будут всегда выглядеть как пластилин, о чем мне так тактично сообщил Чип. Я навсегда стану человеком, на которого окружающие будут стараться не глазеть. Я буду человеком, в обществе которого окружающие будут чувствовать себя неловко.

И во мне зародилось новое чувство: негодование.

Я знала, каково это – не любить какие-то части своего тела. Какая женщина не знакома с этим чувством? Вы «ненавидите» маленькие складки жира на животе или палец на ноге, который длиннее остальных, или кривоватый зуб. Все, что мешает вам в ваших попытках стать безукоризненной, обречено стать предметом вашей ненависти.

Но это было совсем другое. Эти трансплантаты даже не выглядели живыми.

Казалось, что какое-то чужеродное тело прилепилось к моей шее. Прежде я «ненавидела» те части тела, которые не были совершенными, и думала, что они «уродливы», но я даже не понимала значения этого слова до сего момента. И вид этих трансплантатов – морщинистых, липких, блестящих от мази – был таким шокирующим, что тошнота подкатила к горлу.

И я вынуждена была отвести глаза в сторону.

Именно этого чувства я и боялась. Но оно оказалось еще страшнее, чем я думала. Словно часть меня прежней – нежной, ранимой и на удивление невинной – умерла. Одно дело размышлять об этом теоретически, и совсем другое увидеть, как это случилось на самом деле. Часть меня была уничтожена. Я крепко зажмурилась, испытывая жгучее сожаление. Почему я раньше никогда не ценила изящный изгиб моей шеи и нежность кожи, покрытой бледными веснушками? О чем я думала в тот вечер, наряжаясь в платье с открытыми плечами? Почему я не была более осторожной? Как могла я владеть таким бесценным сокровищем – моим телом! – и так глупо относиться к нему как к должному?

– Это могло быть твое лицо, – сказала Кит, дотронувшись до моего плеча. – Тебе повезло.

Повезло. Снова.

– Мне все без конца говорят об этом, – сказала я.

В тот вечер мы так и не посмотрели «Бриолин». Мне хватило стрижки и всего, что последовало за ней. Я позволила Китти включить компьютер, чтобы я могла проверить почту, но я быстро выключила его, когда увидела, что Чип опубликовал на Фейсбуке мою фотографию, сделанную им, когда я все еще находилась в реанимации и выглядела просто ужасно, и попросил всех молиться обо мне.

«После трагического события моя возлюбленная борется за жизнь в блоке интенсивной терапии».

– Трагического события? – с негодованием спросила Кит, когда я показала ей эту подпись. – Это он сам был трагическим событием в твоей жизни!

Он поместил фотографию на своей стене, на новостной ленте и в одной из газет.

Понятно, что многие люди стали переживать за меня. И с каждым размещенным комментарием Фейсбук присылал мне оповещение на почту, так что почтовый ящик оказался переполненным. Люди «молились» обо мне, посылали мне сердечки, поцелуи и изображения ангелов. Они писали о том, какая я замечательная, и всячески подбадривали меня. Но количество писем – больше сотни – показалось мне угнетающим.

Я внимательно вглядывалась в фотографию, пораженная тем, что Чип поступил так безумно и опубликовал ее. Я обычно не хотела смотреть даже на чужой педикюр, не говоря уже об обезображенных жертвах несчастных случаев, опутанных проводами, покрытых синяками и явно испытывающих жестокие страдания. О чем он думал? Что пытался доказать? Разве бы я допустила, будь моя воля, чтобы фотографию, на которой я выглядела куском сырого мяса, обнародовали и все могли глазеть на нее? Я сама едва набралась смелости посмотреть на себя в зеркале и, очевидно, была последней, кто увидел это. Мой бывший парень даже прислал мне картинку с щенками и котятами, которые облизывали друг друга.

Очевидно, именно так Нейл Путман и «Симтекс» узнали о моей истории. Похоже, о ней знал уже весь чертов город.

– Я больше никогда не стану заходить на Фейсбук, – сказала я.

– Правильно, – согласилась Кит. – Фейсбук – это место для наших бабушек. Просто заходи ко мне на Инстаграм.

Позже, когда мы уже умолкли и Кит начала тихонько посапывать во сне, мне пришлось разбудить ее.

– Кит! – прошептала я. И когда она не ответила, сказала погромче: – Кит!

Она вздрогнула и села в кровати.

– Отличные новости! – все так же шепотом сообщила я.

– Что?

– Мне нужно в туалет по-большому.

Она слегка наклонилась вперед:

– Это и есть «отличные новости»?

– Помоги мне выбраться из кровати.

– Разве ты не ходила в туалет перед тем, как мы легли?

Я щелкнула пальцами, словно торопя ее:

– Тогда я просто пописала.

Она встала и взяла мою доску.

– Ты же понимаешь, что это значит? – спросила я, переползая с ее помощью на доску.

Кит все еще никак не могла толком проснуться:

– Что это значит?

– Это значит, что я могу ходить в туалет сама.

– А значит ли это, что ты поправляешься? – спросила она.

– По крайней мере, мне не становится хуже.

– Могу я разместить в Инстаграме эту фотографию? – спросила она, когда я уселась на унитаз.

– Еще раз упомянешь Инстаграм – окажешься на первом же самолете, направляющемся в Нью-Йорк.

– Ясно, – сказала она.

Она какое-то время ждала меня около туалета, читая разные заметки в Интернете, чтобы скоротать время.

– Ты знала, что катетер изобрел Бен Франклин в 1752 году, когда его брат страдал от камней в почках?

– Не могу сказать, что знала.

– А ты в курсе, что из мочи можно сделать порох?

– Это может оказаться очень кстати.

– А ты слышала, что 73 процента людей не могут самостоятельно какать при повреждениях позвоночника?

– Это очень грустно.

– Но не для тебя.

– Где ты все это нашла?

– Надо знать места.

Я не спешила. Кит несколько раз намекала, что пора возвращаться в кровать, но торопить происходившее со мной чудо я ни за что не хотела.

Глава 11

На следующий день во время обеда не успела я сообщить маме о своем новообретенном умении ходить в туалет, как она объявила эту тему «неэстетичной» и вернулась к своим переживаниям касательно моих отношений с Чипом.

– Он приходил к тебе? – захотела выяснить она.

Мой сэндвич внезапно стал казаться безвкусным.

– Можем мы не говорить об этом?

– Я читала кое-какие статьи в Интернете, – сообщила мама.

Я взглянула на папу.

– Начинается, – сказал он.

Но мама невозмутимо продолжила:

– И я думаю, что, может быть, он боится видеться с тобой.

– Боится?

– Он боится видеть, какой ты стала. Ты стала воплощением его слабости и глупости.

– Правда?

– А какие еще могут быть объяснения?

– Я не могу сейчас заниматься психоанализом.

Мне и без того было непросто проживать день за днем.

– Но кто-то должен это делать!

– Похоже, ты неплохо с этим справляешься.

Мама положила свой сэндвич на столик. Этот жест означал, что она намерена перейти к делу. Она начала было говорить, но потом осеклась и повернулась к папе:

– Знаешь что, милый? Этот сэндвич мне не нравится.

Папа посмотрел на ее сэндвич.

– Мне неловко просить тебя, но не мог бы ты вернуться и купить мне вместо него салат «Цезарь»?

Папа только что успел откусить первый кусок своего бутерброда. Он какое-то время в замешательстве смотрел то на него, то на маму.

– Ты хочешь, чтобы я опять съездил в магазин?

Мама кивнула и жестом указала на меня:

– В любом случае нам нужно немного посекретничать по-женски.

Папа взглянул на меня. Потом кивнул, встал со стула, держа в одной руке сэндвич, а в другой – парковочный талон, и вышел из палаты.

Когда дверь за ним закрылась, мама придвинулась ко мне и тихо сказала:

– Прошлой ночью я читала статью о сексуальных отношениях после повреждения позвоночника.

– Мама! Зачем?!

– Потому что, если сексуальный аппетит Чипа таков же, как у его отца или любого другого мужчины, это будет важно для него.

Я сморщила нос:

– Пожалуйста, не нужно говорить со мной о сексуальном аппетите Джима Данбара.

– Я лучшая подруга Ивлин вот уже много лет, милая. И я знаю все.

Но я лишь качала головой:

– Нет. Пожалуйста. Нет.

– Хорошие новости состоят в том, – продолжала она, – что если мужчины в твоем положении часто теряют свои сексуальные способности, женщины обычно их сохраняют. Это означает, что даже если ты больше не сможешь ходить – а ты сможешь, я уверена, – ты все равно останешься полноценной партнершей в этом вопросе.

Что было хуже – обсуждать с мамой сексуальный аппетит отца Чипа или мой? Не могу передать словами, насколько мне не хотелось говорить с ней об «этом вопросе». Но мама только набирала обороты.

Она продолжила:

– Ты сможешь рожать детей и все такое прочее. На самом деле, единственная проблема женщин в твоей ситуации состоит в том, чтобы найти того, кто готов…

Она внезапно остановилась.

– Того, кто готов на что?

Но она перевела все свое внимание на сэндвич, заворачивая его в обертку, словно желая сохранить на потом.

– Готов на что?

Она начала объяснять снова, тщательно подбирая слова:

– Уровень женской сексуальности обычно не снижается, но проблема состоит не в их физическом состоянии, а в том, что никто…

Она замолчала, словно не в силах выговорить это.

– Никто больше не хочет их трахать?

Мама закрыла глаза:

– Ты знаешь, как я ненавижу вульгарные выражения.

Если бы в этот момент я могла выйти из комнаты, я бы сделала это.

Но, не имея такой возможности, я лишь откинулась на подушку.

– Это и есть то вдохновляющее сообщение, с которым ты пришла сюда сегодня?

У нее хватило совести немного смутиться. Она сложила свою салфетку и принялась разглаживать ее на коленях.

– Просто я прочитала ту статью и подумала, что тебе полезно ознакомиться с этой информацией.

– Зачем? – спросила я. – Что я должна теперь делать? Стараться еще больше, чтобы произошло чудо? Отрицать все законы человеческой физиологии?

– Я просто пытаюсь тебе помочь, – настаивала мама.

– Запугивая меня?

– Я хочу сказать, что нам нужно прилагать еще больше усилий. Нужно смотреть фактам прямо в глаза. Восстановление организма происходит в первые шесть или восемь недель после катастрофы, а ты уже потратила две из них.

– Ты хочешь сказать, что я лентяйка?

– Я хочу сказать, что ты должна бороться в полную силу.

В сумасшествии моей матери всегда была какая-то искаженная логика. И я уловила ее сейчас. Она не случайно сообщила мне, что я могу всю свою оставшуюся жизнь провести без секса. Она сделала это нарочно. Она попыталась мотивировать меня. Заставить меня сфокусироваться. Пробудить в моей душе протест и нежелание сдаться.

И самое худшее в этом было то, что она достигла своей цели.

Именно так она и мотивировала меня всю мою жизнь – заставляя меня бояться самого плохого сценария. Она пыталась напугать меня и тем самым побудить к действию.

Надеялась ли я, что смогу заставить позвоночник слушаться меня? Конечно, нет. Можно лишь усилием воли преодолеть что-нибудь? Конечно, нет. Можно ли противопоставить решимость невозможному? Нет, нет и нет.

Но какой у меня был выбор? Конечно, она играла не по правилам. Она вела себя как террорист. Но у нее были добрые намерения, и она не ошиблась. Я не хотела провести остаток жизни в инвалидном кресле. Я не хотела отказаться от всего, о чем мечтала. Я не хотела потерять Чипа.

Подождите, разве так обстояло дело? Прежняя я не хотела потерять прежнего Чипа. Но теперь, думая о нем, я не была уверена, что именно теперешняя я чувствует к теперешнему Чипу. Конечно, в свете маминых откровений было не важно, что я чувствую по отношению к нему. Судя по ее словам, если я не удержу его, я вообще останусь без мужчины. Точка.

Это был ее коронный номер. Если немного страха сможет зажечь во мне костер и вдохновить на подвиги, разве это было так плохо?

Мама почувствовала, как я загорелась. Для дамы, с таким невниманием относящейся к чужим чувствам, она была очень наблюдательна. Она положила недоеденный сэндвич обратно в коробку, подошла к кровати и взяла меня за руку.

– Родная, я знаю, что ты пережила шок.

Я ждала.

– Мы все пережили шок.

Я продолжала ждать.

– Даже Чип.

Вот оно!

– Я беспокоюсь о нем. Он, похоже, – она остановилась, подбирая слово, – дрогнул.

– Что значит дрогнул? – спросила я.

– Думаю, он как бы сбился с пути. Его мать говорит, что он все время пьет, возвращается домой под утро, даже не моется.

Чип постоянно принимал душ. Три раза в день.

Мама сжала мою руку.

– Ваши отношения были особенными.

– Согласна.

– Разве ты не хочешь вернуть их?

– А разве они для меня потеряны?

– Нет, – с силой сказала она. – Конечно, нет. Но… он навещает тебя?

– Редко, – сказала я.

Вообще не навещает.

– Я хочу сказать, что пора поправляться и налаживать свою жизнь.

Почему все должно лежать на моих плечах? Почему бы Чипу самому не поправиться и не начать навещать меня?

– Под «поправляться» ты подразумеваешь «снова начать ходить»?

Она сделала вид, будто эта идея даже не приходила ей в голову.

– Ну, разве это было бы не чудесно? Разве не стоит за это побороться?

Стоит побороться? У меня глаза чуть не вылезли из орбит. Что, по ее мнению, я здесь делала? Играла в компьютерные игры и пила пиво? Я боролась. Каждое утро, проснувшись и вспомнив о том, во что превратилась моя жизнь, я боролась. С каждым вдохом я боролась. Каждую секунду каждого дня я боролась.

Я сделала медленный вдох и задержала дыхание. А потом сказала:

– Я сейчас просто рада тому, что могу самостоятельно покакать.

Глаза мамы расширились, но, прежде чем она успела мне ответить, в дверь постучали.

– Войдите! – хором сказали мы с мамой, продолжая смотреть друг другу в глаза.

Дверь распахнулась, и на пороге с безумным видом появилась Китти.

Мама не видела Китти три года. Не видела ни ее торчавших во все стороны светлых волос, ни татуировок, ни пирсинга. Я даже не уверена, что она сразу узнала ее.

Но когда узнала, она замерла на месте.

Не отрывая от мамы взгляда, Китти вошла в палату и остановилась по другую сторону моей кровати. Я наблюдала за тем, как они пожирают друг друга глазами.

Когда мама снова заговорила, ее голос прозвучал очень тихо:

– Я думала, что ты приходишь сюда только по вечерам.

– Я хотела увидеться с тобой, – сказала Кит.

Мама вопросительно подняла бровь:

– Не могу в это поверить.

– Мне нужно кое-что сказать.

– Мне кажется, что мы уже все друг другу высказали.

– Только не я.

Эти слова пробудили во мне любопытство. Но не в моей маме.

– Как ты можешь заметить, – сухо сказала она, – я сейчас очень занята.

– Я хочу, чтобы ты рассказала Маргарет, почему я ушла из дома.

Мама в упор посмотрела на Кит:

– Нет.

– Она имеет право знать.

– Я не согласна.

– Она злится на меня за то, что я уехала. На меня!

– С этим я ничего не могу поделать.

– Но ты можешь сказать ей, почему это случилось.

Так они общались всегда – Кит давила на маму, пока та не взрывалась. На этот раз ждать этого пришлось недолго. Мама немного наклонилась вперед и почти прошипела:

– Разве ей и без этого не пришлось многое пережить?

Когда мама говорила таким тоном, я сразу же затыкалась. Но Кит всегда была смелее меня:

– Не думаю, что ты беспокоишься о ней. Думаю, что ты беспокоишься о себе.

– Это просто нелепо, – сказала мама, отводя глаза в сторону.

И в тот момент я поняла, что о чем бы они с Кит сейчас ни разговаривали, Кит была права.

– Скажи ей, – продолжала давить Кит. – Скажи прямо сейчас. Это продолжается слишком долго.

– Нет.

– Скажи ей, или я сделаю это сама.

Взгляд у мамы был совершенно сумасшедший. Она не ожидала такого поворота событий. И все произошло так быстро – неожиданное появление Кит и ее требования. Только что мама пыталась манипулировать мной и стояла на твердой почве, и вдруг она сама стала объектом шантажа со стороны Кит. Я чувствовала, что у нее голова пошла кругом. Она лихорадочно пыталась найти способ остановить Кит.

Кит повернулась ко мне:

– В тот вечер я уехала потому, что мы с мамой поругались.

– Прекрати, – сказала мама. Все ее тело было напряжено.

– Ну да, – сказала я. – Ты столкнула ее в бассейн.

– Я сделала это потому, что она не хотела ответить на мой вопрос.

– Замолчи! – снова сказала мама, глядя на Кит. – Чем я могу тебе пригрозить? Тем, что больше никогда не стану разговаривать с тобой?

– Ты уже не говоришь со мной. И не уверена, что вообще когда-либо говорила.

Но мама продолжала искать способы заставить Кит замолчать:

– Я вычеркну тебя из своего завещания! Не отдам тебе бабушкин рубиновый перстень!

– Мне не нужно твое завещание, – сказала Кит. – И мне не нужен перстень. Мне нужно лишь, – и тут ее голос сорвался на крик, – чтобы моя единственная сестра поняла, что, черт возьми, происходит!

Мама моргнула.

Кит опять повернулась ко мне:

– Помнишь, я какое-то время работала у генеалога?

Я покачала головой:

– Смутно.

– Она занималась тем, что помогала людям отыскать их предков и проследить семейную историю.

Я прищурилась:

– Что-то припоминаю.

Я не понимала, к чему она клонит.

– Она уговорила меня сделать анализ ДНК. У нее была большая скидка в лаборатории. Она как раз посылала им несколько образцов, и я из любопытства решила сделать и свой анализ.

Я нахмурилась:

– Этого я не помню.

– Я не рассказывала вам, – продолжала Кит. – Я вообще никому об этом не говорила. К чему мне было это делать? Результаты не должны были быть особенно интересными.

Это правда. Мы могли проследить свою родословную в той же мере, как и большинство американцев. У мамы были ирландские, английские, немецкие, канадские и французские корни. По слухам, даже индейские, племени гурон. А семья отца, напротив, была исключительно норвежской. Его предки эмигрировали в чисто норвежский город в штате Миннесота, где жители вступали в брак только с местными на протяжении многих поколений. До того дня, когда отец моего отца переехал в Техас и нарушил семейную традицию.

– Угу, – сказала я. – Значит, ты отправила на анализ свою кровь?

– На самом деле слюну.

Последовала пауза.

Кит посмотрела на маму.

Мама посмотрела на Кит.

– И ты обнаружила что-то интересное? – наконец спросила я.

– Да, – сказала Кит.

Мама затрясла головой:

– Тебе не стоит делать это.

– Нет, стоит! Раз ты не хочешь сама сделать это!

Мама стала шарить глазами по комнате с таким паническим выражением на лице, которого я у нее никогда прежде не видела. Казалось, она искала способ остановить то, что происходило. Но она ничего не могла поделать, разве что силой заткнуть Кит рот.

– Все, что случится, будет на твоей совести, – прошипела она, наконец.

– Ну, – прищурилась Кит, – я думаю, что по меньшей мере небольшая часть этого будет на твоей.

Вся фигура и выражение лица моей матери, казалось, молили о пощаде. Она покачала головой, словно говоря: «Не нужно!»

А Кит склонила голову набок, словно отвечая: «Ты не оставила мне выбора!»

В ответ на это мама шумно втянула в себя воздух и, не сказав больше ни слова, вышла из комнаты, громко стуча каблуками. Ее сэндвич и сумочка остались лежать на столе.

Когда она ушла, я посмотрела на Кит.

– Может быть, тебе не стоит ничего мне говорить, – сказала я. – Может быть, мы просто сойдемся на том, что у тебя были причины, а я пообещаю больше не злиться на тебя.

– Тебе нужно это знать.

Я покачала головой:

– Не уверена, что хочу.

Но Кит кивнула:

– Давно уже пора тебе это сказать.

Я вздохнула.

– Когда я получила результаты анализа, они оказались довольно неожиданными.

Я не понимала, как такая мелочь могла проложить пропасть между мамой и Кит.

– Насколько неожиданными?

– Ты знаешь, как папа гордится своим норвежским происхождением?

– Да, – сказала я. Любой после пятиминутного знакомства с ним уже знал об этом.

– Понимаешь, – сказала Кит, тяжело вздохнув, – в той лаборатории определяли принадлежность к разным народам.

– Понятно.

Кит продолжала:

– Мои результаты полностью подтверждали все, что мы ожидали от мамы: Англия, Ирландия, Восточная Европа – все, что мы и так знали. Но у меня еще нашлись греческие и итальянские корни.

Кит внимательно посмотрела на меня.

Я пожала плечами:

– Ну и что?

– Угадай, каких корней у меня не было? Скандинавских!

Я нервно хихикнула. Мне показалось нелепым, что в Китти Якобсен не оказалось скандинавской крови.

Но она лишь сложила руки на груди и смотрела на меня в ожидании, что смысл сказанного дойдет до меня.

– В моей родословной нет скандинавов.

Я нахмурилась. И покачала головой:

– Этого не может быть.

– Подумай немного, – сказала Кит.

Но я не могла думать об этом. Мозг отказывался думать об этом.

– Если наш отец полностью или по большей части норвежских кровей, – продолжала она, – а у меня их нет вообще…

Она сделала паузу.

Я снова покачала головой:

– Это нелепо. Наверное, какая-то ошибка.

Кит серьезно смотрела на меня:

– Это не ошибка.

– Должно быть, в лаборатории перепутали образцы! – сказала я.

– Я так и подумала. И мы повторили анализ. Те же результаты.

– Но этого просто не может быть. Сумасшествие какое-то.

– А потом я предъявила все маме. Три года назад, на той вечеринке Четвертого июля.

Мне показалось, что я сижу в вагоне, который на огромной скорости катится в пропасть.

– И что сказала мама? – спросила я.

– Что она сказала? Она ответила, что я сошла с ума, что я ошиблась, что я испорченная и эгоистичная девчонка. Она сказала, чтобы я от нее отвязалась и что это не мое дело. Она сказала, чтобы я забыла об этом и выбросила результаты анализов в помойное ведро. Что я уже и так почти разрушила ее жизнь. А потом нацепила на лицо огромную фальшивую улыбку и отправилась развлекать гостей.

Я несколько раз моргнула.

– И в тот момент я все поняла. Наш папа мне не отец.