Текст книги "Светлая полночь"

Глава 8

– Вред, – тихо повторил Джейс.

И явственно увидел тень на ее лице, черноту в тех местах, где только что были радуги, как будто искусственные снежные хлопья, которые никогда не тают, перестали отбрасывать свет.

Джейс почувствовал горечь в голосе Джулии.

– Аномалии скелета, – проговорила она, обращаясь к кристаллику глухим, отрешенным голосом. – И повреждение некоторых внутренних органов. Это не были наследственные пороки. Просто результат ее жизни в утробе. До приезда в Тирней диета моей матери включала в себя алкоголь, сигареты и прописанные ей лекарства.

– Комбинация всех этих факторов, – тихо произнес Джейс, – могла стать причиной.

– Да. А может быть, – прошептала Джулия, глядя на снежные хлопья, – мать вовсе и не виновата в пороках Уинни.

Горечь в ее голосе пропала, как и темные тени на ее прозрачном лице. От того, что на лицо вновь легли отблески кристалликов? Нет. Тени, как и облачка в ее глазах, были побеждены неким внутренним свечением – чистым и золотистым.

Чисто золотым.

О чем свидетельствовал этот внутренний свет? О ее благородстве? О желании быть доброжелательной к матери, несмотря ни на что?

Вероятно, в какой-то мере.

Но в основном, подумал Джейс, этот свет предназначался Уинни, родившейся с физическими недостатками маленькой сестренке.

– Доктора считали, что она проживет всего несколько дней.

– Но она прожила.

– О да! Она была борцом, наша крошка Уин! Она хотела жить, хотела быть с нами.

– С вами и вашей бабушкой?

– Да. С нами…

Мать, которая родила ребенка-калеку, хотела отделаться от него. Куда-нибудь отправить. Были люди, которые усыновляли подобных несчастных, и были заведения, в которых содержались такие дети. Теперь вопрос о том, чей это ребенок, уже не имел значения.

Бабушка и Джулия хотят содержать калеку? Прекрасно. Лишь бы никому не рассказали правды.

Бабушка и Джулия знали только одну правду. Была маленькая девочка, которая в них нуждалась. Они назвали ее Эдвина – по имени дедушки, второе имя и фамилия у нее были как у бабушки, и когда Эдвина Энн Хейли выписывалась из больницы на десятый день своей жизни, доктора осторожно предупредили, что дома она может почувствовать себя плохо. Очень плохо. Бабушка и Джулия должны без колебаний в любой момент отвезти ее снова в больницу.

Назад в больницу. Умирать.

Доктора даже не заговаривали о том, что ребенок никогда не сможет ползать, а тем более ходить. Физические нарушения малышки были слишком очевидны, и не было оснований верить в то, что она доживет до этого возраста.

Лечащие девочку врачи выражали обеспокоенность, что она не будет ни видеть, ни слышать. Это означало, объясняли они Джулии и бабушке, что Уинни не будет реагировать на окружение… и на них.

Однако Уинни все-таки слышала голоса любящих ее людей, которые с ней разговаривали. Бабушка и Джулия были в этом уверены. И она реагировала. Искалеченными ручонками она гладила их рты, издававшие звуки, в которых ощущалась беспредельная любовь, а когда Джулия брала Уинни на руки, малышка запускала пальцы в ее длинные черные волосы, как будто таким способом обнимала старшую сестру.

Однако Уинни ничего не видела, хотя ее голубые глазенки закрывались лишь тогда, когда она спала. Когда она бодрствовала, они были широко открыты, словно пытались что-то разглядеть за темнотой.

Глаза Уинни были в постоянном движении. Нистагм – так называется ритмическое подергивание глаз, которое невозможно ни вылечить, ни остановить.

В течение шести месяцев Уинни чувствовала себя хорошо – нельзя сказать, что очень хорошо, но вполне прилично и, уж во всяком случае, гораздо лучше, чем предсказывали доктора. Вообще сам факт, что она выжила, стал настоящей сенсацией.

Затем наступил тот декабрьский день – за три недели до Рождества, когда, проснувшись, бабушка почувствовала себя «отвратительно». Это всего лишь вирус, уверяла она, ничего более. И конечно же, не прелюдия к новому удару.

Вирус, который может заставить отказаться от любимого десерта бабушки?

Пудинг из тапиоки был главным продуктом в доме на Уиллоу-роуд в течение всей жизни Джулии. Это было любимое блюдо бабушки, Джулии и Уинни. Что и объясняло, почему они собрались в дорогу. Джулия планировала пополнить запасы любимого продукта в понедельник, то есть на три дня раньше, чем обычно. Пудинг из тапиоки значился в самом начале списка закупаемых продуктов.

Для первого выхода на улицу Джулия одела потеплее Уинни, поскольку до бакалеи было довольно далеко. На всем пути Джулия рассказывала сестренке то, что видела сама и чего не могла видеть малышка.

Джулия рассказывала ей о снеге, который ласкают солнечные лучи, о лазурном небе, о предрождественских украшениях, которые появились повсюду. Вот венок из остролиста. Вот семейство пластиковых оленей, разрывающих снег, а вот нарисованные сани, Санта-Клаус, снеговик, эльф.

А рядом с церковью с белоснежной крышей, на ухоженном кладбище, в могиле под раскидистым деревом, покоится Эдвин.

Джулия шепотом рассказала Уинни об Эдвине, именем которого была названа малышка, и пообещала, что его могилку они навестят весной, когда будет теплее, хотя он и сейчас вместе с ними. Потом Джулия поведала Уинни о фигурах возле церкви, выполненных в натуральный рост, – о Марии, пастухе и агнце.

И о Младенце.

– А вот и сам божественный младенец, – нашептывала Джулия. – Как и ты, моя драгоценная малышка Уин.

Когда они дошли до бакалеи, Джулия продолжила свой тихий рассказ.

– Вот здесь я делаю все наши покупки, – объяснила она шестимесячной малышке, которая слышала голос старшей сестры, любила его, но, по-видимому, не понимала. – Я всегда до этого оставляла тебя дома с бабушкой, чтобы у меня руки были свободны для покупок. Но сегодня у меня ты, и это очень здорово. Нам нужно купить только один продукт. Он там, в том проходе.

– Посмотри! – Это восклицание издала женщина, которую Джулия не знала. Она и бабушка не знали никого. Эта женщина была матерью. Рядом с ней стоял ее сын, которому было года три. – Видишь, Коуди, это малышка. Можно нам посмотреть на нее?

– Конечно, – улыбнулась Джулия, шепча про себя слова, которые произнесла недавно: «Драгоценный младенец, он такой же, как и ты, моя драгоценная Уин». Джулия отцепила искалеченные ручки Уинни от своих волос и объяснила: – Вот маленький мальчик, Уинни, который хочет познакомиться с тобой! Его зовут Коуди. Коуди, а это Уинни. Эдвина Энн…

– Как вы смеете? – Этот возмущенный крик издала мать Коуди.

– Что? – Сердце у Джулии заныло, заболело, облилось кровью.

Женщина продолжала визжать, убегая от них.

– Как вы посмели принести эту вещь сюда? Ведь здесь бывают дети! Это отвратительно, непорядочно! Вам должно быть стыдно!

Стыдиться Уинни? Ее чуть вмятого черепа и дрожащих глаз? Разве она монстр, а не любимая маленькая девочка?

Джулия прижала свою драгоценную малышку к себе и безуспешно попыталась остановить поток слез. Она целовала ее в милую головку, в те места, куда падали ее слезы, стараясь скрыть от Уинни свою душевную боль.

Джулия пыталась сдержать дрожь. Однако это было очень трудно, ей было очень холодно.

И вдруг стало тепло. Она оказалась в объятиях теплоты, которая шла откуда-то извне.

Джулия почувствовала, что ее обнимает – их обнимает – незнакомая высокая длиннорукая рыжеволосая девочка-подросток.

– Меня зовут Гейлен, – произнесла девочка, выпуская Джулию из физических, но не из эмоциональных объятий. – Привет!

– Привет! Я Джулия.

– А это… – длинные пальцы Гейлен мягко прикоснулись к влажным волосикам Уинни, – это Уинни. Эдвина Энн. Можно мне подержать ее? Она не станет возражать?

– Нет, – ответила Джулия. – Она не будет возражать.

Вероятно, это была правда. Время от времени Уинни брали на руки врачи и сестры в больнице, которая находилась в двадцати милях отсюда. Малышка не выражала при этом протеста. Возможно, она не могла протестовать, а может быть, для нее это было не столь важно.

Однако Эдвина Энн Хейли определенно знала, когда ее брали на руки Джулия и бабушка, которые ее очень любили, потому что она в ответ дотрагивалась до них, хватала их за волосы.

Уинни так же схватила за волосы и Гейлен. Ее крошечные пальчики сначала дотронулись до рта, который поприветствовал ее: «Здравствуй, Уинни!» – а затем решительно скользнули к длинным рыжим волосам.

– Она любит тебя, – прошептала Джулия, смахивая слезы.

– А я люблю ее. – Гейлен улыбнулась. – Давай я подержу ее, пока ты сделаешь покупки.

Джулия купила пудинг из тапиоки, и, выходя из бакалейной лавки, они сообщили друг другу некоторые подробности из своей жизни. Выяснилось, что их дома стояли на самом далеком расстоянии друг от друга, насколько это возможно в Тирнее, что Гейлен было шестнадцать лет, а Джулии пятнадцать, а причина того, что они никогда не встречались в школе, заключается в том, что Джулию обучает бабушка дома.

Гейлен держала Уинни на руках, и малышка все так же не выпускала ее волосы, пока они шли к дому Джулии на Уиллоу-роуд. Гейлен выбрала путь по Сентрал-авеню, а не по боковым улочкам, по которым добиралась до лавки Джулия с Уинни.

Выбрала ли Джулия такой малолюдный маршрут из-за Уинни? Из-за того, что знала – люди захотят посмотреть на малышку, а затем станут кричать, ахать и возмущаться?

Нет. Джулия даже не думала о подобной жестокости. Она просто шла своим обычным маршрутом мимо домов, украшенных к Рождеству, мимо церкви с белой крышей.

Сентрал-авеню тоже была украшена, она блистала и сверкала, а по мере наступления сумерек на ней зажигались огни.

Гейлен прижимала Уинни к груди, как это делала и Джулия, словно защищая ее. Но когда они подошли к празднично освещенной елке, Гейлен повернула Уинни так, чтобы та могла ее видеть.

– Посмотри, Уинни! Посмотри на эту прекрасную елку.

– Гейлен, она… не может видеть.

Однако эти тихие слова внезапно повисли в спокойном сумеречном воздухе. Потому что они больше не соответствовали действительности. Ее маленькая сестра видела рождественскую елку! Она потянулась своими крохотными ручонками к сверкающим огонькам, словно пытаясь дотронуться до них, а губы сложились так, словно она улыбалась.

Случилось также кое-что еще, что доктора Уинни не могли объяснить, да и не пытались это делать. Нистагм Уинни исчез окончательно и бесповоротно.

К Рождеству? По случаю Рождества?

Вероятно. Было такое впечатление, что все это время Уинни была лишь зародышем, который прикасался и цеплялся ручками, но еще не сформировался окончательно.

Вплоть до Рождества. А затем она пробудилась, родилась, потянувшись к рождественской елке, подобно тому как нежный весенний цветок тянется к солнцу.

Можно ли предполагать, что ее разбудили мерцающие огоньки? Или причиной стал сам рождественский настрой, празднование всего доброго, чистого, истинного?

Они не знали. И никогда не узнают. Несмотря на то что именно Рождество сделало глаза Уинни зрячими, вложило звук в ее улыбающиеся губы. Звук, а со временем и речь.

Эдвина Энн Хейли никогда не сможет свободно болтать. Ее поврежденные нервы не позволят этого сделать. Но ее слова были вполне понятны. «Онь» – это олень. «Анги» – ангел. «Джу-Джу» – Джулия. А также Галя, Флоппи, Роство и ба.

Джу-Джу, Галя и ба знали, сколько раз их малышка Уинни встретит Роство. Но Уинни могла иметь – и имела – Рождество каждые несколько месяцев. Это было необходимо.

Для Уинни это было огромной радостью. Это означало обновление украшений, которые она так любила, была так счастлива их видеть снова – все эти сверкающие огоньки, знакомую елку, мерцающие стеклянные снежинки.

А рождественские подарки? Уинни могла бы иметь их множество. Джулия, бабушка и Гейлен отдали бы ей все, что имели.

Но для Уинни главным подарком было Рождество. Это был единственный подарок, который она хотела. И после нескольких недель каждого нового Рождества Уинни говорила:

– Бай-бай, Роство.

Рождество сворачивали, когда начинали чувствовать, что пора организовать новое Рождество, потому что их славная малышка Уин начинала выглядеть какой-то потерянной, радость ее затухала, а некогда незрячие глаза напряженно вглядывались, как бы ища ангелов, оленей, елку.

Бабушка была ангелом, когда Уинни было три годика. Джулии было семнадцать, бабушке – почти восемьдесят два. Бабушка умерла во сне без предупреждения, с умиротворенным выражением лица.

Она не знала в тот мартовский вечер, что умрет. Но она понимала, что когда-то это случится. Она извлекла этот урок из неожиданной смерти своего незабвенного молодого (всего шестьдесят семь лет) Эдвина и знала, что справиться с утратой весьма трудно, если не приняты многие решения, которые сопутствуют смерти.

Поэтому бабушка все сделала заблаговременно, детально расписала все в своем завещании. И адвокат, который помог ей разобраться с усадьбой Эдвина, должен будет помочь и Джулии.

Энн Хейли похоронили рядом с Эдвином, как она и завещала. Она даже выбрала слова и шрифт надписи, которую следовало выбить на их общей могильной плите.

Имение бабушки становилось собственностью Джулии. Дом, все его содержимое и деньги. Очень много денег. Бабушка всегда говорила ей, что у них много денег, гораздо больше, чем они способны потратить. Бабушка всегда говорила, что Джулия может иметь все, что ее душа желает.

Но Джулия имела все, что она хотела, и они жили экономно, ибо по натуре были бережливы.

Больничные счета за Уинни оплачивались быстро и с выражением признательности. Когда обсуждался вопрос о хирургической операции Уинни, о деньгах вообще не упоминали. Однако ни одна операция не продлила бы жизнь Уинни. Они могли носить чисто косметический характер и сопровождались бы продолжительной госпитализацией и послеоперационными болями.

Уинни не подвергалась хирургическому вмешательству. А что было бы, если бы подверглась? Если бы перенесла болезненные дорогостоящие процедуры, которые может предложить современная медицина? Стоимость их была бы без труда оплачена бабушкой из своего кармана или из кармана Уинни.

Джулия узнала о богатстве Уинни лишь после смерти бабушки. По ее настоянию и по договоренности с матерью Уинни, их общей матерью, ежемесячно вносились вклады на счет Уинни – Эдвины Энн. Это был своего рода шантаж, компенсация за обещание бабушки молчать в отношении отцовства Уинни. Но этот шантаж носил скорее эмоциональный, а не денежный характер. Бабушка искренне верила, что мать, бросившая дочь-калеку, будет постоянно, ежемесячно, вспоминать об этом.

Жизнь после смерти бабушки могла бы быть спокойной и обеспеченной, если бы Джулия этого захотела. Бабушка сделала все от нее зависящее. Но эта убийственная пустота… Эта невыносимая потеря!..

Именно Гейлен поняла, что требуется Уинни. Им всем требовалось новое Рождество, хотя с момента предыдущего Рождества прошло всего две недели. Именно Гейлен объяснила Уинни, что отсутствующая ныне «ба» была сейчас «анги», ее любимым ангелом из «Кентерфилдза», который держал в алебастровых руках бледно-розовую свечу с золотистым пламенем.

– Видишь? – спросила Гейлен, поднося Уинни поближе к кентерфилдзскому ангелу, чтобы она могла к нему прикоснуться. – Вот твоя ба, Уинни.

«Мы выживем, – сказала себе Джулия. – Благодаря Гейлен».

Однако спустя два месяца после смерти бабушки Гейлен вынуждена была уйти – уйти ради Джулии и Уинни, чтобы защитить их от Марка, любовника матери Гейлен; он был полицейским и получал садистское удовольствие, постоянно приставая к Гейлен и унижая ее. Об их тайных стычках Гейлен могла рассказать только Джулии.

Марк узнал о тесных отношениях Гейлен с Джулией и Уинни вскоре после смерти бабушки. Когда Гейлен исчезла без объяснений, Джулия поняла, что это из-за Марка. Вероятно, Гейлен пригрозила предать гласности его домогательства, на что Марк наверняка также ответил угрозой.

Если бы Гейлен разоблачила его, Марк отыгрался бы на них, ее друзьях, упек бы Эдвину Энн Хейли в своем садистском полицейском раже в заведение, где, несмотря на все заботы опекунов, она не смогла бы выжить.

Джулия не дерзнула подтвердить свои подозрения. Не посмела спровоцировать Марка. Она лишь надеялась и молилась, молилась о том, чтобы Гейлен по крайней мере осталась живой и невредимой.

Оставшись без бабушки и Гейлен, Джулия заставила себя дрожащими пальцами связать нового ангела для рождественской елки Уинни – с огненного цвета волосами и бирюзовыми крыльями. Это должна была быть «Галя».

«Мы выживем, – снова поклялась себе Джулия. – Уинни и я выживем».

В тот декабрь, когда мир праздновал Рождество и пришло время Рождества также для Уинни, Джулия повезла свою сестренку на Сентрал-авеню, чтобы показать ей сверкающую огнями елку.

Уинни так понравилось это рождественское путешествие, что Джулия свозила ее затем в Топику, а однажды даже и в Канзас-Сити.

Сестры Хейли вышли из машины сначала в Топике, а затем в Канзас-Сити, смешались с праздничной толпой, бродили по праздничным улицам и делали покупки в украшенных к празднику магазинах…

– В этом не было ничего плохого, правда же?

Джейс не сразу понял, что этот вопрос был адресован ему. Джулия разговаривала с голубой елкой да еще со снежными хлопьями, как будто делилась с ними своими воспоминаниями.

Джейс слушал в полном молчании, искренне сострадая ей. Но сейчас Джулия задала вопрос ему, повернувшись к нему лицом.

Джейс знал ответ на этот вопрос. Ничего из того, что она делала, не могло быть плохим. Никогда. Он не мог понять лишь одного – почему она задала этот вопрос?

– А что здесь может быть плохого, Джулия?

– То, что я вывезла Уинни в Рождество на публику. Ведь она имела на это право, разве не так? Право на радость. Пусть она и выглядела… не так, как другие…

– Да. Конечно, имела право. Вы обе имели право. – Джейс посмотрел на Джулию, похожую на балерину, такую хрупкую и такую сильную. – Вы носили ее на руках, Джулия? По празднично освещенным улицам и по магазинам?

– Поначалу – да. Так было лучше для нее, ей было легче рассмотреть то, что она хотела, чем если бы она была в своем кресле-каталке. Поэтому мы так поначалу и делали.

– И что же?

– Больше не повторялось того, что произошло в бакалее в Тирнее. Мать Коуди оказалась исключением, а не правилом. И может, это произошло для того, чтобы я познакомилась с Гейлен, а затем Гейлен показала Уинни рождественскую елку на Сентрал-авеню – и Уинни стала видеть.

Джулия пожала плечами, как будто хотела сказать, что в жизни есть тайны, которые не поддаются объяснению. Жестокие и чудесные.

– Разумеется, люди испытывали некоторое смущение при виде Уинни. Смущение, а не осуждение. И по этой причине они постоянно обходили нас стороной. Они сходили с тротуара при нашем приближении, словно каталку Уинни окружала некая невидимая аура, в радиус действия которой они боялись попасть. Никто не пытался понять, что Уинни – такая же, как любая другая девочка в праздник Рождества. Она скатывалась бы вниз по скользким горкам, если бы могла. И в душе она скатывалась и проказничала. Люди могли бы улыбаться ей, как улыбалась бы она при виде скатывающихся вниз девчонок. У нее такая светлая улыбка. Такая зажигательная. И если бы какой-то незнакомец сказал ей: «Веселого Рождества тебе!» – Уинни ответила бы: «Село Роства». Но никто этого не делал, и я молилась о том, чтобы моя милая малышка Уинни никогда не почувствовала, какой дискомфорт испытывают люди, когда ее видят.

Джейс стоял возле окна, Джулия – возле елки. Он шагнул к ней и слегка дотронулся до ее руки.

– Уинни понимала главное, Джулия, – вашу любовь к ней.

Такая любовь была. И Джулии даже начало казаться, что маленькая девочка, которая, по мнению врачей, не должна выжить, выживет и будет жить долго.

Но этому не суждено было свершиться. Уинни убил ее рост.

Сердечко у Уинни было слишком маленькое и, по мере того как она подрастала, уже не могло справляться с нагрузкой, и Джулия была тут бессильна.

Косточки ее грудной клетки врастали внутрь, еще сильнее сдавливая слабенькое сердце. Рано или поздно, но неизбежно ее сердце должно было дать сбой. Как и ее маленькие легкие, тоже сжатые и заполненные жидкостью.

Она не могла дышать.

Она хватала воздух ртом и задыхалась.

И это ее страшно пугало.

Уинни не понимала, что с ней происходит. Не понимала, почему она задыхается.

Срочно вызванные врачи спасали Уинни от удушья подачей кислорода через специальную маску. Когда кризис проходил, они придумывали для девочки новый режим и каждый раз напоминали Джулии о необходимости соблюдать бессолевую диету.

В то же время врачи говорили любящей сестре Уинни – об этом просила сама Джулия, и это было справедливо, – что, несмотря на все меры и на самые строгие диеты, Уинни не продержится долго. Всего лишь дни. Или недели. Возможно, месяц. С каждым прожитым ею днем она все больше росла, а это приближало ее смерть.

Приступы желудочковой тахикардии у нее уже случались. Уинни привыкла к внезапным припадкам, и теперь это ее не пугало.

Джулия научилась готовить бессолевую еду для Уинни, заталкивать эту еду в искривленный, сопротивляющийся ротик малышки.

Эти деликатные попытки сопровождались нежными словами: «Ты должна это есть, Уинни. Я знаю, что это невкусно, но это полезно для тебя. Ты почувствуешь себя лучше, любовь моя. Лучше и сильнее».

Джулия знала, что это ложь. Уинни никогда не станет сильнее, она никогда не станет здоровее. Улучшение убьет ее, оно уже убивает, и Уинни была в смятении от того, что с ней происходит, ее это озадачивало и пугало.

Спустя два дня после той кошмарной ночи, когда Уинни пережила приступы удушья и ее отвезли в больницу, Джулия снова взяла сестренку домой. Доктора, которые лечили девочку в течение семи лет, правильно поняли решение Джулии. Поняли и одобрили. И пообещали, что будут к ее услугам в любое время суток.

Когда сестры Хейли приехали домой в последний день августа, который стал также последним днем для Уинни, Джулия приготовила для сестренки пудинг из тапиоки. И когда Уинни насытилась и размягчилась от нежности и любви, было устроено последнее Рождество.

Уинни сидела в бабушкином кресле – она всегда занимала это кресло в Рождество, умиротворенно наблюдая за тем, как Джулия открывала ящики и собирала елку. Тельце Уинни казалось совсем маленьким на фоне широкого кресла, она сидела чуть склонившись набок. Но ей было удобно в этом знакомом плюшевом кресле. На коленях у нее, как всегда, лежал Флоппи.

Джулия установила елку, опоясала ее гирляндой со сверкающими огоньками, после чего пришло время решать, какими игрушками ее украсить.

Игрушек было много, и выбор их был настоящим праздником, приносил подлинную радость. Как приглашение самых дорогих друзей. Каких друзей предпочтет Уинни в свое последнее Рождество, 31 августа? Своих ангелов. Только своих ангелов. Всех своих ангелов.

Ангелы Уинни, которых она так любила, выглядели замечательно среди разноцветных огней. Когда они заняли там свое место, Джулия присоединилась к Уинни и Флоппи.

Джулия взяла обоих любимцев к себе на колени, и они все вместе, сестры и Флоппи, стали любоваться великолепием сверкающей елки.

Джулия верила, что пока они смотрят на светящихся ангелов, ее Уинни не умрет. И они могут обе смотреть на них вечно.

Но именно Уинни первой отвела взор от ангелов. И повернулась к сестре. Маленькими деформированными ручонками она взяла с колен своего любимого желтого кролика и протянула сестре.

– Тебе, – прошептала она. – Тебе, Джу-Джу. Тебе…

И улыбнулась ясной, светлой улыбкой, отдавая сестре свое самое дорогое сокровище. И еще теплыми, но уже остывающими губами поцеловала сестру, которую горячо любила.

Затем Уинни еще теснее прижалась к Джулии, и они снова устремили свои взоры на мерцающих ангелов. Уинни продолжала улыбаться и тогда, когда ее сердечко начало трепыхаться – беспощадная аритмия, обещающая мир и покой.

Мир, а не удушье. Мир, а не страх.

Джулия ощутила трепет крыльев ангела в груди Уинни, ощутила тот момент, когда Эдвина Энн Хейли превратилась в ангела и, продолжая улыбаться, улетела в вечность.