Текст книги "17"

XIII
Только четыре человека

В одиннадцать утра Аня постучалась ко мне.

– Саша, ты спишь?

– Нет.

Я встал с постели и открыл дверь.

Аня вошла в комнату.

– Что с твоим лицом? – спросила она.

– Всё в порядке.

Аня обняла меня и прошептала:

– Пойдём на кухню. Мама ждёт.

Стол был накрыт на четыре прибора. Ольга Игоревна сидела возле окна, задумчиво перебирая бахрому белой скатерти.

– Есть-то будете? – спросила у нас Вера Дмитриевна. Она помешивала какое-то варево в большой алюминиевой кастрюле.

Ольга Игоревна пододвинула тарелку и, сложив руки в замок, неподвижно уставилась в стену.

Вера Дмитриевна поставила на стол сковородку с картошкой.

– А где кутья? – спросила Анина мама.

– Да сколько раз повторять! На поминки кутью готовят, – ответила Вера Дмитриевна. – Ешьте. Сейчас салат принесу.

Страшно было в доме. Молчала постаревшая Ольга Игоревна, молчала Аня, молчала Вера Дмитриевна… Остывала на тарелках нетронутая картошка…

В углу горела лампада.

– Ешь, Оля.

Вера Дмитриевна подала Ольге Игоревне вилку.

– Не хочу.

Я вышел в коридор. В самом конце его стоял гроб.

– Время идёт, – шептал кто-то в моей голове.

 
Это вроде
Как ос
Тров на
Котором
Всего три дома.
В них
Живут семьи по
2,1,2 человека
В каждом
А 2,1,2 получается
Только 5 человек
На этом
Острове.
 

4. Только 4 человека.

– Мы можем погулять по полю, – предложила Аня.

– Твоя мама запретила нам выходить из дома, – ответил я.

– Тогда мы поедем.

– Что?

– Держи.

Аня бросила мне ключи.

– Но если Ольга Игоревна узнает?

– Не узнает. Они с тётей Верой сейчас сами уедут. В райцентр.

Мы сели на крыльцо.

– Пусть они увидят нас. Мама должна знать, что мы здесь.

Моё сердце испуганно трепетало.

Ольга Игоревна, одетая в короткое черное платье, появилась на пороге через десять минут. Следом за ней, покачиваясь, шагала тётя Вера.

– Мы скоро, – нервно махнула рукой Ольга Игоревна. – Нам нужно получить справку.

– Да где ж скоро! – ахнула Вера Дмитриевна. – До вечера бы управиться. Обед и ужин я вам сделала. Всё на плите, – сказала она мне. – Разогреете и поедите.

Пиликнула сигнализация, и вскоре чёрный силуэт машины растаял на вершине подъёма.

– Пора, – радостно выдохнула Аня, и мы побежали в гараж.

Я выжал сцепление и повернул ключ. С третьей попытки под капотом ожил двигатель. Дрогнула и тут же упала стрелка тахометра. Машина заглохла.

– Попробуй ещё, – попросила Аня, опуская стекло.

Стрелка прибора поднялась и упала снова.

– Ну почему?! – вскрикнула Аня и тут же схватилась за голову.

– Всё в порядке?

– Нет!

– Болит?

– Да не в этом дело! Я хотела оказаться там… В месте, с которым связана вся моя жизнь и до которого мы так и не дошли вчера.

– Мы ещё сходим туда.

– Нет. Мы уже никогда не сходим.

– Тебе станет легче, и…

– Да не станет мне легче! – перебила Аня. – Легче становится героям книг, имеющим законное право спокойно умереть. Им ставят диагноз и отправляют домой, где они благополучно доживают отпущенные месяцы. А я каждый день чувствую, как мою голову прошибает раскалённый снаряд… Скажи, ты действительно любишь или просто терпишь меня? Как и мою маму, которая продала душу ради денег.

– Ты… знаешь?

– Конечно. Но я не виню её. Это её преступление и наказание. А она сама себя наказала… Включи радио.

Я щёлкнул тумблером магнитолы.

– Never mind, I’ll find someone like you1515
  Слова из песни Adele «Someone Like You»: «Я найду такого, как ты»


[Закрыть], – разливался из колонок голос Адель.

– Я так давно не слышала эту песню… Я полюбила её два года назад, когда впервые узнала об Адель. Она всегда заставляла меня плакать.

– Пойдём домой, – я сбросил ремень и открыв дверцу.

Почему-то нестерпимо болел живот.

Вернувшись, Ольга Игоревна медленно прошлась по коридору, немного постояла на лестнице и поднялась в свою комнату.

– Мама совсем сдала, – сказала Аня.

– Ты веришь в то, что она сделала?

– Я знаю, что это правда. И, Саш, давай не будем говорить об этом. Пожалуйста, поставь чайник. Я проголодалась.

Деревянный гроб чернел в самом конце коридора. Что-то пугающее и в то же время необъяснимо близкое и родное читалось в строгом облике покойной, в её связанных руках, в замершем словно на одну секунду движении губ.

Шуршали, покачиваясь, занавески, трещал под старым холодильником пол, поскрипывала деревянная дверь, горела лампада…

– Неужели и я живу своё последнее лето? – разгоралась в моём мозгу навязчивая мысль.

Я не видел продолжения. Я просто очень устал.

XIV
А завтра наступило

Следующим утром снова пришёл священник. Он помахал кадилом, пропел псалмы, зажёг погасшую лампадку.

Ольга Игоревна, неуверенно преодолевая границу между сном и явью, покачивалась на нетвёрдых ногах в коридоре. Она то прижималась к стене, то опускалась в кресло, то снова вставала и что-то шептала возле иконы.

Лицо бабушки Жени поблекло, словно наполнилось водой.

– Завтра? – спросила Ольга Игоревна у Веры Дмитриевны.

– Завтра… На стол соберу да побегу мужиков просить.

– Зачем, Вера?

– А ты мать на себе понесёшь?

Ольга Игоревна отвернулась и что-то тихо запела.

– У-у-у-у-у… А-а-а-а-а.

– Хватит! – закричала на неё Вера Дмитриевна. – Ты дочь свою видела?

– Дочь? Видела… Стоит с бабушкой и на меня смотрит. Улыбается. – Ты, мама, – говорит, – тоже к нам собирайся. Скучно нам без тебя.

– Ты раньше времени горе не кликай! К Ане поднимись. Пущай завтракать идёт. Тяжко душе, да телу страдать не надобно, – приказала Вера Дмитриевна

Ольга Игоревне поплелась к лестнице.

Аня пришла через пять минут. Отдохнувшая и посвежевшая, она была такой же красивой, как прежде.

– Доброе утро, – улыбнулась она, садясь рядом со мной. – Как ты?

– В порядке.

Вера Дмитриевна поставила перед нами тарелки с бутербродами, украшенными красной рыбой и листьями салата.

– Я так голодна! – воскликнула Аня и захрустела подсушенным хлебом. – Тётя Вера, налейте мне сока.

– Какого сока?! Чай уже поспел. Сейчас, дорогая.

– А где мама?

– Она должна была тебя разбудить, – пожал плечами я.

– Так она разбудила, а потом куда-то пропала. Она боится смотреть на меня. Я лишь усиливаю её боль.

– Анечка! – подбежала к столу Вера Дмитриевна. – До философии ли тебе? Я в свои семнадцать и подумать бы о таком не смогла. Ты ешь лучше. Еда и тело лечит, и душу спасает.

Меня заставил вздрогнуть звон разлетевшихся по полу осколков.

Аня вскочила со стула и бросилась в коридор, зажав рот ладонью.

Хлопнула дверь ванной.

Я хотел побежать следом, но Вера Дмитриевна остановила меня.

– Куда ты! – слегка замахнулась полотенцем она. – Сама справится. Да и я сейчас помогу.

Я безвольно упал на табурет.

Мне казалось, что мой мозг больше не усваивает информацию.

Что произошло в эти дни?

Что заставило меня забыть обо всём, кроме одного имени, которое то и дело вспыхивает в голове?

Аня стала моей глиобластомой.

Вера Дмитриевна долго не возвращалась. Вместо неё спустя несколько минут мертвенной тенью появилась Аня.

– Пойдём, – сказала она. – Я привезла с собой кино, но никак не могла его посмотреть. А теперь… у нас много свободного времени.

Мы поднялись наверх.

– Закрой глаза.

Я зажмурился и услышал, как в замке повернулся ключ.

Горячее дыхание коснулось моей щеки.

– Поцелуй меня.

Что будет дальше?

Какая разница, если это последнее лето в моей жизни!

Аня обнимала меня за плечи.

– Помнишь, мы вместе смотрели «Век Адалин»? Скажи мне что-нибудь, чего я никогда не смогу забыть.

– Фраза из фильма?

– Да. Но я прошу тебя дать ответ.

– Косинус шестидесяти градусов равен одной второй.

– Это я точно никогда не забуду.

Аня достала пульт и включила телевизор. На экране появились титры: «Разлом Сан-Андреас».

– «California dreamin’ on such a winter’s day»1616
  «Калифорния спит в обычный зимний день». Слова песни «California Dreamin’» («Калифорния спит») австралийской певицы Sia.


[Закрыть], – я вспомнил строки саундтрека к картине.

Мы удобно устроились на кровати.

Медленно рассыпалась дамба Гувера, забирая с собой под воду сотни автомобилей… В панике метались люди, но, не добежав до берега, вместе с грудой обломков срывались вниз. В хищную пасть волны.

Рушились небоскрёбы и мосты, вдребезги разлетались огромные окна офисов, трещали и лопались провода, с грохотом падали величественные буквы, когда-то составлявшие знакомую всем надпись «HOLLYWOOD» – символ недосягаемой американской мечты…

Американская мечта.

О ней писала Джоан Дидион в книге «Синие ночи».

Понятие, способное вместить едва ли не всю жизнь человека…

Теперь оно вместе с той самой жизнью превращалось в пустой, обессмысленный звук.

«California Dreamin’».

Мы смотрели фильм, не думая о том, что произойдёт завтра.

А завтра наступило.

Июльское утро было туманным. Где-то вдали, высоко над землёй, полыхал мраморный шар солнца. Покрытые ледяными каплями, в саду дрожали яблони, слегка приклонив ветви, на которых качались горькие зелёные плоды.

Меня разбудила Вера Дмитриевна.

– Умывайся да спускайся скорее.

Умывайся, спускайся…

Почему именно Вера Дмитриевна?

Почему так рано?

Проходя мимо кухни, я увидел четверых мужчин в черных фартуках. Они разгорячённо о чем-то спорили.

Аня стояла на крыльце.

– Вот и всё, – сказала она. – Переоденься. У тебя же есть что-то чёрное.

Ровно в девять мы собрались около подъехавшей к дому «ГАЗели». Водитель не заглушал двигатель, дребезжание которого заставляло трепетать железный забор. Один из рабочих распахнул широкие задние двери. Трое поставили гроб между рядами сидений.

Вера Дмитриевна первой заняла место в фургоне.

Мы долго тряслись по разбитой дороге. «ГАЗель» подпрыгивала на каждой кочке, словно хотела опрокинуться. Скрипел и постанывал разваливающийся от времени кузов.

Ольга Игоревна сидела напротив меня, сжимая в руках платок. Она смотрела на гроб ничего не видящими глазами, пыталась что-то сказать, но слова не слетали с едва заметно шевелившихся губ.

Спустя час мы остановились около церкви.

Старое здание выглядело заброшенным: почернели и покосились кресты на куполах с облетевшей позолотой, сгнил деревянный забор, безжизненно повисла на одной петле чугунная дверь.

Внутри было душно. В нос ударил запах горячего воска. Из сетчатых окон монотонно вытекал жёлтый свет. Он то скользил по каменному полу, то замирал на кованых подсвечниках, то отражался в серебряных окладах икон.

Гроб внесли прямо под купол храма.

Священник немного помолчал, перекрестился и запел: «Благослови, Владыко»…

Я боялся, что потеряю сознание.

Я не слышал молитв, не видел ничего, кроме пламени сотен свечей, освещавших храм.

В голове монотонно тянулась песня «California Dreamin’». Не хватало сил, чтобы прервать поток мыслей, заглушить мелодию, овладевавшую мозгом…

– Идём, – шепнула Вера Дмитриевна.

– Всё прошло? – растерянно спросил я.

– Всё, – ответила она.

Солнце дымилось высоко в небе, когда мы приехали на кладбище.

– Быть дождю, – заметила Вера Дмитриевна, жадно впившись неподвижными глазами в свинцовые облака.

Рабочие выкопали глубокую яму на участке, огороженном четырьмя колышками.

– Прощай, бабушка, – плакала Аня, целуя Евгению Николаевну в морщинистый лоб. – Помни обо мне.

Ольга Игоревна вздохнула, прикусила губу и тоже склонилась над гробом.

– Забиваем? – спросил один из рабочих.

Вера Дмитриевна кивнула.

На белых полотенцах гроб опустили вниз. Бросив в могилу по горсти сырой земли, мы молча смотрели, как над вечной тишиной вырастает новый могильный холмик. Мужчины прислонили венки к насыпи и, отряхнув руки, пошли к машине.

– Мама, – всхлипнула Ольга Игоревна и быстро зашагала следом.

Аня и Вера Дмитриевна ненадолго остались возле могилы.

Мы приехали домой в три часа дня.

– Почему никого нет? – спросила Ольга Игоревна у Веры Дмитриевны.

– А ты звала кого? Да и Женя просила семьёй её проводить. Лучше на стол накрыть помоги. Помянуть надо.

– Ничего не хочу, – покачала головой Анина мама и закрыла глаза.

– Так об этом никто и не спрашивает. А вы ступайте пока, – обратилась Вера Дмитриевна к нам. – Позову.

Сгорбившись на кровати, я долго о чём-то думал.

Меня давило необъяснимое одиночество, но я не чувствовал боли.

Чувствовать было слишком тяжело.

Пока бабушка Женя жила, жила и надежда. Я слепо надеялся на то, что Аня справится, что она – выздоровеет…

Выздоровеет?

Снова создаю иллюзии и верю в них.

У Ани глиобластома четвёртой стадии.

Глиобластома.

Четвёртой.

Стадии.

Самая страшная и быстро растущая опухоль головного мозга.

Но разве можно не верить тогда, когда слепая, глупая, безрассудная вера становится единственным выходом, лекарством против безумия?

Эту веру Евгения Николаевна забрала с собой, словно дав мне понять: всё заканчивается.

То, что случилось и ещё случится сегодня, совсем скоро мне придется пережить снова.

Через час мы сели за стол.

Вера Дмитриевна нараспев прочитала молитву и положила каждому на тарелку кутью, от которой пахло изюмом и мёдом.

– Нельзя молчать. Вера, расскажи что-нибудь о маме, – попросила Ольга Игоревна.

– Доброй она была… Честной… Я хоть приезжая, да за столько лет всё о ней знаю. Много мы вместе делали. И забор ставили, и крышу крыли, и за огородом доглядывали, коли из нас уезжал, али не мог кто… А как заболела она, я ходить за ней стала. Тяжело Жене приходилось, тосковала она без тебя, – Вера Дмитриевна с понятным лишь мне укором посмотрела на Ольгу Игоревну, – а ты всё не приезжала.

– Приехала же…

– Куда? На кладбище?

Вера Дмитриевна, вздохнув, продолжила: «Пусть земля тебе будет пухом, Женечка».

После поминок Ольга Игоревна принялась собирать вещи.

– Зачем? Мы уезжаем? – спросила Аня.

– Да.

Анино лицо мгновенно выбелила смертельная бледность.

– Когда?

– Сегодня вечером, – сухо ответила Ольга Игоревна. – Позвони родителям, – сказала она мне.

– Мы могли бы остаться… Ещё ненадолго, – попросила Аня.

– Нет. Я не буду ночевать в этом доме… Я свяжусь со своим риэлтором, и мы быстро найдём покупателя.

– Ты решила продать бабушкин дом?

– Конечно. Пять лет назад, когда я думала о том, чтобы перевезти маму в город, мне предлагали за него около четырёх миллионов. Нам пригодятся эти деньги.

– Конечно… Для того, чтобы устроить мне шикарные похороны. Нет, мама, мы не будем продавать дом. Мы подарим его Вере Дмитриевне.

– Аня, не мешай мне. Иначе я что-нибудь забуду, – отрезала Ольга Игоревна, продолжая механическими движениями складывать в чемодан так и не пригодившиеся платья.

Мы с Аней поднялись в мою комнату.

– Можно я заберу эту лампу? – спросил я, подняв керосинку с тумбочки.

– Да… До вечера ещё много времени. И, если это мой последний день в доме бабушки, то пусть он станет днем воспоминаний. Здесь есть ещё одна лестница. Она ведёт на чердак.

На чердак дома бабушки Жени, казалось, никто не заходил уже много лет. Всё вокруг засыпала пыль; под потолком качались сонные пауки, ожидающие добычу. В мутное стекло стучали бабочки: тук-тук-тук.

– Помоги мне.

Аня пыталась открыть железный ящик, петли которого давно проржавели, отчего практически перестали двигаться.

– Что там?

– Мои куклы.

В ящике – груда игрушек: помятые пластиковые кубики, плюшевый медведь с глазами-пуговицами (сейчас он больше напоминал мешок-пылесборник), сломанные погремушки, пупсы-инвалиды с оторванными конечностями…

– Помнишь, я показывала тебе дом? – спросила Аня.

– То старое здание?

– Да… С ними, – она достала двух потрёпанных кукол, – я ходила туда. Теперь всё это в прошлом.

– У меня тоже есть такая коробка. На даче.

– С куклами? – улыбнулась Аня.

– Нет. Я храню там фотографии и стихи.

– Стихи… Я так и не заглянула в сборник, который ты подарил мне весной. Прочитай что-нибудь оттуда, пожалуйста. Только пусть эти строки не будут счастливыми.

– Почему?

– Я не хочу себя обманывать. Когда говоришь или думаешь о счастье, перестаёшь чувствовать боль. Мне это уже не нужно.

 
– Беспощадной судьбе всё готова отдать,
Ты бледна, словно временем ранена.
Я приду за тобой, когда ты будешь спать,
А над полночью вскинется зарево.
Всех своих палачей отпустила грехи,
Только вместо молитв покаяния
Прозвучал приговор той далёкой весны:
«Вечность, хладных могил бездыханнее…»
 

Я запнулся, почувствовав на себе тревожный взгляд Ани.

– Пожалуйста, продолжай.

 
– В лабиринтах домов сторожит тишина
Опустевшие звонкие сумерки.
И мерцает вдали тусклый свет фонаря —
Я приду за тобой в полнолуние.
Я приду за тобой, словно таинство сна,
Все скупые пророчества сбудутся,
И зарёй разольётся бездонная мгла
По истоптанным мраморным улицам.
На безгрешной душе роковая печать.
Не разрушить оковы забвения.
Катастрофу в утробе успело зачать
И взлелеять твоё поколение.
Я приду за тобой. И в отмеченный день
Все твои опустеют обители.
Будет выть в исступлении чёрный апрель
И в огне – пировать искусители.
Пролетят в обезумевшей клетке века —
Срок отмерен на счётчике Гейгера.
Словно зарево пылкое, бьётся душа,
Что твоё не спасло поколение.
Поздно ждать сыновей: не вернутся назад.
Им завещаны подвиги ратные…
Клетку-смерть сторожит обожжённый закат —
Дань убийственно-мирному атому.
Чашу горького яда испить из реки,
Пригубив метастазами памяти.
И, не дрогнув, свой путь до Голгофы пройти.
И застыть в вековом ожидании.
Беспощадной судьбе всё готова отдать,
Сердце робкое стрелами ранено.
Отпуская грехи, за грехи отвечать
В ожиданье молитв покаяния.
 

– О чём это стихотворение? – спросила Аня после минуты молчания.

– О Припяти.

– Я всегда мечтала побывать в этом городе… Но сейчас ни за что бы не согласилась. Там холодно.

– Холодно?

– Да. Холодно и темно.

XV
Ты дашь мне знать о том, что у тебя всё хорошо?

Мы приехали в город около полуночи.

Родители спали. Я тихо пробрался в свою комнату.

Утром на кухонном столе лежала записка: «Саша, почему ты нас не разбудил? Мы очень волновались. Береги себя. Сегодня постараемся вернуться с работы пораньше».

И снова пустые обещания.

Как можно приехать пораньше, если работаешь в Москве?

Я намазал тосты маслом и набрал номер Ани. Трубку взяла Ольга Игоревна.

– Аня сейчас не может говорить, – сказала она.

– С ней всё хорошо?

– Да. Я попрошу её перезвонить.

Аня так и не перезвонила. Весь день её не было онлайн. Весь день в телефоне слышались длинные гудки, которые после обеда сменились фразой: «Аппарат абонента выключен…»

Я не находил себе места.

Родители действительно вернулись пораньше.

– Саша! – закричала мама и бросилась меня обнимать. – Я так рада, что ты дома! Ты хорошо отдохнул?

– Да.

– Ты такой худой! Паша, скорее ставь чайник. Будем есть торт!

Я немного посидел за столом, отвечая на вопросы родителей, которые, перебивая друг друга, пытались узнать, как я провёл «каникулы в компании прекрасной девушки». Я соскучился по привычным семейным вечерам, но, вместо того чтобы продлить долгожданные минуты, рано ушёл к себе.

СМС от Ани прилетело в половине одиннадцатого.

– Прости, что не позвонила. Я в больнице.

В больнице?

Но Ольга Игоревна сказала, что всё хорошо…

Дисплей засветился снова: «Ты можешь меня навестить, если хочешь. Завтра».

Если хочешь. Можно ли не хотеть увидеть любимого человека?

Оказывается, можно. Я сделал бы многое, чтобы не ехать в больницу.

Плакаты с воодушевляющими посланиями тем, кто давно потерял смысл жизни…

Сложно придумать что-нибудь циничнее.

Я пришел к Ане в десять утра. Она встретила меня во дворе поликлиники. По её измождённому, померкшему лицу я понял: для Ани эта ночь была тяжёлой.

– Что произошло? Почему ты здесь? – спросил я, присев на лавочку рядом с ней.

– Со мной случился приступ. Вчера ночью. Мама вызвала «скорую», и меня привезли сюда. Наверное, я больше не вернусь домой.

– Вернёшься.

– Давай убежим? – воскликнула Аня. – Пожалуйста, давай убежим.

– Куда?

– Куда угодно, только подальше отсюда.

– Но Ольга Игоревна здесь… Я видел её машину.

– Да. Она как всегда оставила ключи в бардачке.

Я догадывался о том, что собирается сделать Аня.

– Разве ты не хочешь сесть за руль президентского Audi A8, который стоит дороже, чем квартира в Москве? Решай. Что если этот день станет последним в нашей истории?

Мы побежали к машине. Доводчики мягко захлопнули широкие двери.

Мои руки дрожали, и я вцепился в руль, пытаясь скрыть собственное волнение.

О чём я мог волноваться?

По сравнению с Аней, я был бесстрашным человеком.

Глупое сравнение.

Прошла минута. Аня вытянула ремень из стойки, но не справилась с застёжкой.

Я помог ей пристегнуться.

Стрелка тахометра дрогнула, когда я включил передачу и слегка надавил на «газ».

Субботним утром городская трасса пустела.

Наклонившись вперёд, я пристально следил за дорогой. Проектор на ветровом стекле показывал около сорока километров в час (скорость, которую мне запрещали превышать в автошколе).

Мы проехали несколько светофоров.

Пальцем левой руки Аня нащупывала кнопки аудиосистемы. Машина «по старой памяти» подключилась к медиатеке моего iPhone.

Глубокий голос Ланы Дель Рей непонятной болью отзывался в сердце.

Бессмертные слова о смерти.

«We were born to die1717
  «Мы были рождены, чтобы умереть». Слова из песни «Born to Die» («Рождены, чтобы умереть») Ланы Дель Рей.


[Закрыть]»…

– Расслабься, – сказала Аня, заметив, как мои зрачки в очередной раз расширились при взгляде на летящий по встречной автомобиль.

Знаменитый пост в социальной сети «ВКонтакте» говорил о том, что зрачки расширяются, когда мы смотрим на что-то приятное.

Не думаю, что ржавая «пятёрка» была из этой серии.

Не думаю, что ржавая «пятёрка» вообще могла куда-то лететь.

– Если я расслаблюсь, нам придёт конец.

– А разве это имеет значение?

Аня лишь пожала плечами.

Мы оставили позади черту города. Гладкая трасса разрезала горизонт.

Я с силой вдавил педаль «газа», и машина чуть не оторвалась от земли.

Я посмотрел на Аню.

Полуденное небо отражалось в её глазах, которые были ярки настолько, что, казалось, готовы угаснуть в любую секунду.

Как лампа, на которую подали слишком много электрического тока.

Нить накаливания просто сгорала в стеклянной колбе.

Дачный посёлок скрывался за повтором налево.

Я сбавил скорость. Салон начал вибрировать. Знакомое ощущение. Машина со скрежетом цеплялась за края выбоин, оставленных тракторами в прошлом году.

Я затормозил возле забора.

– Где мы? – спросила Аня, выключая кондиционер, от которого в салоне становилось невыносимо холодно.

– На моей даче. Вы с мамой приезжали сюда три недели назад.

– Я не помню… Я же спала… Что мы будем делать?

– Для начала выпьем немного кофе.

– Я так соскучилась по латте…

– Латте? – улыбнулся я. – Здесь только растворимый.

Я поставил чайник на электрическую плиту.

– Открой это, когда меня не будет, – Аня протянула мне сложенный в несколько раз листок бумаги. – Я долго думала о том, что сказать напоследок, и сказала не своими словами. Ты сам все поймешь… Я написала это письмо, после того как мы завесили зеркало в твоей комнате. Мы попрощаемся сегодня. Позавчера, перед приступом, я достала свои карты Таро. Бабушка давно научила меня гадать… Это случится скоро. Но мне не будет больно. Я уйду легко. Не переживай за меня и, пожалуйста, не приходи на похороны. Пусть наше лето превратится для тебя в счастливое воспоминание. В одно из сотен воспоминаний.

– Ты дашь мне знать о том, что у тебя всё хорошо?

– Надеюсь. Я никогда не верила в существование иной жизни. Ведь учебники говорят о том, что после смерти человек теряет себя как личность… Мне всё равно, что случится со мной, но, если я не исчезну, если я просто обрету покой, то буду счастлива.

– Живя в деревне, я пытался включить компьютер бабушки Жени. Я думал, там есть что-то очень важное…

– Конечно. Там все её предсказания, – перебила меня Аня. – Есть файл и обо мне, но ни я, ни мама никогда его не открывали. А пароль простой: моё имя.

Над плитой поднялись клубы пара. Закипел чайник. Я достал с полки кофе и, насыпав немного в чашки, залил его крутым кипятком.

– Какой запах, – мечтательно произнесла Аня. – В больнице я почти ничего не съела на завтрак.

Через полчаса мы вышли на улицу.

– Теперь моя очередь показывать тебе места моего детства, – сказал я.

– Куда мы пойдём?

– В поле.

– Не думала, что мы так похожи…

Мы долго бродили среди колосьев.

– Что тебя связывает с этими местами? – спросила Аня.

– Здесь я написал своё первое стихотворение. И познакомился с первой любовью.

– Любовью? Я всегда думала, что ты совсем не романтичный человек…

– Возможно… Но именно здесь я понял, что, и правда, люблю тебя. Сидя на чердаке и перебирая старые фотографии.

– Ты сводишь меня туда на экскурсию?

– Зачем?

– Жажду увидеть коробку с воспоминаниями, – усмехнулась Аня. – Ты же видел мою.

– Хорошо.

Мы погуляли ещё немного и вернулись домой. Я хотел включить телефон, чувствуя, что родители не находят себе места.

Но, сделав это, я оборвал бы наше путешествие.

По деревянной лестнице мы забрались на чердак. Ничего не изменилось с момента моего отъезда. Ничего, за исключением непонятного звука, которого (я точно помню) не было раньше. Я огляделся по сторонам. В дальнем углу возились осы, приделывая гнездо к рассохшейся балке.

Этот чердак, как и чердак дома бабушки Жени, жил своей жизнью.

Аня перебирала мои детские снимки.

– Какой ты милый!..

– Тут пылится весь семейный архив и даже школьные дневники.

– А где твои рукописи?

– Под альбомами.

– Какой ужасный почерк… Но мне нравится… Это песня?

– Да. Одна из первых работ.

– Ты – непростой человек, – задумчиво проговорила Аня. – У тебя есть душа… И она здесь, в твоих строках. Скажи, а ты мог бы рассказать о нас?

– О нас?

– Обо мне, о нашем лете, о днях, которые мы провели вместе… Нашу историю узнают много людей, и они, как и ты, будут помнить меня… Я хочу, чтобы ты написал книгу. Пусть это положит начало твоему пути.

– Я никогда не писал прозу…

– Ты не имеешь права мне отказать. Ты должен исполнить моё последнее желание.

Мы просидели на чердаке до вечера.

На темном небосклоне фейерверками распускались огненные цветы звёзд.

Я протянул Ане руку.

– Идём.

Мы спустились вниз и, обойдя дом, по другой лестнице поднялись на крышу. От красоты неба захватило дух. Мы легли на горячую черепицу, и перед глазами открылась бездна, усыпанная горячими искрами.

– Саша, – восторженно прошептала Аня.

– Я приходил сюда каждый день. Для меня это место стало таким же домом, как и то старое здание для тебя.

– Ты знаешь, чего я больше всего боюсь? – спросила Аня после небольшой паузы.

– Нет…

– Посмотри на звёзды. Многие из них давно умерли, но мы всё ещё видим их свет. И будем видеть его миллионы лет… Когда я умру, моя любовь будет так же светить тебе… Больше всего на свете я боюсь не смерти. Я боюсь, что перестану любить тебя. Поэтому, если бы мне пришлось выбирать между тобой и глиобластомой, я выбрала бы её. Ведь я уйду, и моя любовь уже никогда не потеряет силу. Поцелуй меня. В последний раз.

Неужели это конец?..

Я хотел что-то сказать, но слова застревали в горле. Больше нечего говорить.

Всё сказано за меня.

– Нам нужно вернуться домой. Уже поздно, – грустно заметила Аня.

– Хорошо.

Через пять минут мы сели в машину.

Путешествие закончилось.

Пора включить телефон.

Семнадцать пропущенных вызовов…

И все от Ольги Игоревны.

– Следи за дорогой, – предупредил голос в моей голове.

Стрелка спидометра добралась до ста семидесяти километров в час, но я продолжал давить на педаль…

Скорость притупляла роившиеся в груди чувства. Она опьяняла меня всё больше.

– Саша! – вскрикнула Аня.

Я не успел среагировать, когда мы подъехали к сужению дороги. Правый борт машины врезался в отбойник. Двухтонный Audi занесло. Я слишком поздно вспомнил, в какую сторону следует вращать руль.

Раскрывшаяся подушка безопасности лишила меня сознания.

Я очнулся в больнице.

Помню, что чувствовал себя ужасно.

Я ощупал ноющее тело. Правую руку покрывало множество синяков. В душе я порадовался тому, что она не сломана.

А где Аня?

Что случилось с ней?

Я хотел встать, но боль словно приковала меня к постели.

Вскоре в палату вошла медсестра.

– Как ты, водитель? – спросила она, поправляя подушку.

– Что с Аней?

Медсестра молчала.

– Что с Аней? —повторил я вопрос.

– Я сейчас вернусь.

Возвращаться не понадобилось.

Я всё понял.

Я сорвал одеяло, рухнул на холодную плитку, дополз до двери и, схватившись за ручку, встал на ноги.

Безумный, вырвавшийся из глубины сознания крик сдавил моё горло.

Потом наступила темнота.

Я чувствовал, как раскалывается голова, что-то бормотал, наваливался на больную руку, отчего становилось ещё больнее, рвал зубами подушку…

Никому не пожелаю испытать все прелести медикаментозного сна на фоне помутнения рассудка.

Меня разбудил непонятно откуда появившийся шум. Я приподнялся и открыл глаза.

Передо мной стояла Аня. Длинное голубое платье трепал тёплый ветер.

Ветер?

В больнице?

Нет.

Я просунулся Дома.

В разрушенной подстанции.

На прогнившем диване.

– Здравствуй, – сказала Аня.

Её бледное лицо не выражало ничего, кроме величественного спокойствия.

– Почему мы здесь? – спросил я.

– Потому что это место значило для нас очень много.

– Прости меня…

– Я тебя не виню. Но я больше не люблю тебя. Моя любовь осталась там, на земле. Я просто хочу, чтобы ты знал: у меня всё хорошо.

– Аня…

– Моя мама не держит на тебя зла. Она здесь. Со мной.

– Аня…

 
– У мира
Нет ничего
Кроме утра
И ночи
Нет ни
Дня, ни обеда
Поэтому мир
Безлюден и нищ.
Это вроде
Как ос
Тров на
Котором
Всего три дома.
В них
Живут семьи по
2,1,2 человека
В каждом
А 2,1,2 получается
Только 5 человек
На этом
Острове.
 

Аня произнесла последнее слово и растаяла в воздухе.

Я остался один. Я пытался заставить себя бежать из здания, плиты которого начали покрываться трещинами, но ноги не слушались бессмысленных команд воспалённого мозга.

Я продолжал сидеть на диване, чувствуя, как сверху, со старых тряпок, капает прямо на мои плечи зловонная жижа.

На меня рухнул обломок плиты.

Темнота наступила снова.

И от неё уже не было спасения.