Текст книги "17"

XI
«У мира нет ничего, кроме»…

Три недели промелькнули незаметно.

Вера Дмитриевна собиралась уехать вечером.

Мы с Ольгой Игоревной оставались одни, и все заботы о Евгении Николаевне ложились на нас.

Теперь Ане было трудно даже заходить в комнату бабушки. Страдания других заставляли девушку сильнее ощущать свою боль.

Аня держалась, пыталась сохранить рассудок, когда муки становились невыносимыми, но рак сжигал её.

Он предчувствовал скорую победу.

Я не хочу говорить.

Я не хочу вспоминать об этом.

Но говорю и вспоминаю на протяжении одиннадцати глав.

Бессмысленно ищу способ облечь в слова прошлое, из которого теперь состоит моя жизнь.

Последние часы перед отъездом Вера Дмитриевна провела в доме бабушки Жени. Она долго разговаривала с Ольгой Игоревной. Наверное, пыталась её подбодрить.

Пообедав, Аня выпила отвар и уснула, забравшись в цветастый гамак.

Я немного постоял рядом, слушая жужжание пчёл, которые что-то искали под раскидистой вишней. Сухие цветы, кружась, летели на землю. Я достал телефон, чтобы запечатлеть неуловимое мгновение их праздничного угасания, но превосходная 8-мегапиксельная камера не разглядела ничего, кроме неподвижно застывших в воздухе точек. Нельзя фотографировать мёртвых.

Я вернулся в дом. Идя по коридору, я услышал тихие голоса в комнате Евгении Николаевны.

– Вера, что с ней? – спрашивала Ольга Игоревна.

– Что? Что? – недовольно отвечала Вера Дмитриевна. – Я тебе говорила, что не нужно на ночь окно открывать. Застудила ты её.

– Почему ты так со мной разговариваешь? Ты чем-то недовольна?

– А ты довольна? У тебя мать одной ногой в могиле, причём по твоей вине. Я отвар приготовлю. Будешь поить. Оставлю рецепт, чтобы сварила, когда закончится.

– А у меня получится?

– Оля, это твоя мать. Ты без меня даже таблетку ей дать не сумеешь? Ладно. Саше объясню.

Чтобы меня не заметили, я осторожно прокрался мимо открытой двери.

Поднявшись в свою комнату, я рухнул на кровать.

Мне хотелось провести в одиночестве хотя бы час, потому что я чувствовал: пора разобраться в себе.

– Ну почему до тебя так долго доходят очевидные вещи? – философски пропел голос в моей голове. – Неужели ты не знаешь о том, что теряешь всех, кого любишь? Словно раньше этого не случалось!

Я снова спорю с собой. Каждый день я слышу этот отвратительный голос, переплетающийся с обрывками песен, строками стихотворений, абзацами давно прочитанных книг…

Время идёт. Оно медленно отгораживает меня от жизни…

– Ты опять ничего не пони…

– Замолчи! – закричал я и ударил ладонью по тумбочке. Со звоном подпрыгнула пустая лампа.

Я спустился вниз.

Ольга Игоревна перебирала вещи мамы в коридоре, вытаскивая их из сундука.

– Аня спит? – спросила она.

– Да. На веранде.

– Там так душно… Я вообще не выхожу из дома в жару. Мне плохо на солнце.

– Как и мне.

– Мама заболела. Вера обещала её вылечить, но, боюсь, даже для неё это окажется слишком сложным.

– Что случилось?

– Я постоянно распахивала окно в маминой комнате. А здесь всегда сильные и холодные ветры…

– Она простудилась?

– Да. Врачей вызывать бессмысленно: ближайшая больница в райцентре, в семидесяти километрах от нас… Вера просила тебя заглянуть на кухню.

Вера Дмитриевна чистила картошку за обеденным столом.

– Садись, – пригласила она. – Да помоги мне. У тебя руки молодые, скорые; в таких руках любая работа спорится.

Я достал нож из полки и принялся снимать кожуру с пухлой картофелины.

– Я уеду на несколько дней, – подняла на меня воспалённые глаза Вера Дмитриевна. – Внукам гостинцы отвезу, дочь повидаю. С зимы самой у них не была. А ты по хозяйству справляться станешь.

– Я?

– А кто? Оля? Ты видишь, в кого она превратилась? Вчера чаем травяным её поила, отпустило маленько, а Ане снадобья мои не помогут больше. Да ей уже ничего не поможет… Мне теперь тебя научить пора, что да как с травами делать. За Женей-то – тебе доглядывать. Оля с ума сойдёт скоро, тут и говорить нечего, поэтому на стол тоже тебе накрывать придётся. Понял меня?

– Да.

Интересно, как скоро Ольге Игоревне и Ане надоест яичница – единственное блюдо, которое я умею готовить?..

– Книгу свою с рецептами на подоконнике оставлю. Что полегче сам выбирай. И не зевай смотри. Травы заваривать будешь. Оле я накажу, чтобы мать поила. Женя плохая… Надобно её поворачивать, чтобы пролежней не было. Появятся снова – мазью моей лечи. Сейчас картошку дочистим и домой ко мне сходим. Всё тебе объясню.

В сенях дома Веры Дмитриевны пахло свежей травой, хлебом, берёзовым дёгтем… Подвешенные на нитках, качались под потолком темно-зелёные веники.

– Да проходи, чего встал. Вот кухня, – Вера Дмитриевна кивнула головой в сторону комнаты, начинавшейся с широкого освещённого проёма. – Там всё моё богатство.

Я присел на небольшую скамейку рядом с плитой и чуть не сбил расписную кастрюлю.

– Этот корешок, – Вера Дмитриевна поставила на стол плотно закрытую банку, – пять минут следует на тихом огне варить, а потом – Ане давать: боль ненадолго уймётся. Уж лучше так, чем лекарствами организм пичкать. Эту траву, – передо мной оказалась ещё одна склянка, – в кипятке на час запаривай, меду добавь и Олю пои, коли совсем худо ей станет.

– А если не станет? – с волнением спросил я.

– Станет. Пропадёт она, коли мучить себя не прекратит.

– Вера Дмитриевна…

– Дальше запоминай, – перебила меня соседка, – из этих трёх коробочек по щепотке сушёной травы возьмёшь, истолчёшь, полчаса прокипятишь в кастрюле (воды чуть-чуть наливай) и Жене принесёшь. С ложечки только после еды пои. Света она уже не видит: мерещится ей что-то. Тяжело Жене из кружки пить. Захлебнуться может… Травы все сейчас в корзину сложу, а ты домой заберёшь. Я не пойду. Мне в дорогу собираться ещё.

– Хорошо, – ответил я и вышел в сени.

Спустя минуту Вера Дмитриевна вернулась с корзинкой, доверху наполненной склянками.

– Послушай меня, – сказала Вера Дмитриевна, подойдя вплотную ко мне. – Любит Аня тебя. Так только раз любят. Никогда не будет у тебя человека ближе неё. Береги Аню да чувств в себе не держи: нет без любви счастья на свете.

Я застал Аню дома. Она разговаривала с мамой в гостиной.

– Сходил к Вере? – повернулась ко мне Ольга Игоревна.

– Да… Она просила присматривать за Евгенией Николаевной.

– Мама спит. Дышит пока тяжело. Я не верю, что травы спасут от такого сильного кашля, поэтому поеду в район за лекарствами… Вы побудете здесь одни?

– Конечно, – ответила Аня и спрыгнула с кресла.

Она не схватилась за голову, но я видел блеснувшие в её глазах искорки – верные спутники боли.

– Я очень волнуюсь за вас и постараюсь приехать пораньше. Пожалуйста, не натворите глупостей.

– Мы вместе, и всё будет хорошо, – сказал я.

– Ты действительно хочешь просидеть здесь два часа? – спросила Аня, после того как мы проводили её маму. – Два наших часа…

– Но бабушка Женя…

– Она спит. И я скоро усну… Ты обещал быть со мной до самого конца, и я не позволю тебе нарушить обещание. Идём, Саша, идём… Я покажу тебе ещё одно место. Оно прекрасно, но находится очень далеко отсюда. Надеюсь, мы успеем вернуться.

Аня вела меня знакомой дорогой. Спустившись по склону, мы побежали вперёд, задевая руками стебли выжигаемой солнцем травы. Позади звенела посадка: заблудившийся ветер вырывался из плена деревьев.

– Спасибо за подарок, – улыбнулась Аня. – Эта книга стала для меня очень важной.

– Ты прочитала её?

– Я добралась только до середины. Мой мозг не усваивает информацию, поэтому приходится перечитывать некоторые страницы. Я мечтаю о том, чтобы моя мама была такой же сильной, как и Джоан Дидион, сумевшая пережить самое страшное горе. Я запомнила стихотворение Кинтаны и часто повторяю его про себя. Оно помогает мне бороться с болью. Я перестаю плакать.

 
У мира
Нет ничего
Кроме утра
И ночи
Нет ни
Дня, ни обеда
Поэтому мир
Безлюден и нищ.
Это вроде
Как ос
Тров на
Котором
Всего три дома.
В них
Живут семьи по
2,1,2 человека
В каждом
А 2,1,2 получается
Только 5 человек
На этом
Острове.1414
  Стихотворение Кинтаны-Роо – приёмной дочери Джоан Дидион, опубликованное в книге «Синие ночи». Текст дан в переводе Василия Арканова с английского языка. Орфография, пунктуация и принцип деления на строки сохранены


[Закрыть]
 

– Нас – сказала Аня, немного помолчав, – 2,1,2 человека. Я, ты, мама, бабушка Женя и тётя Вера. Два… Один… Два…

– Но наш мир не безлюден и нищ… Не это ли ты хотела сказать, приведя меня сюда?

– Посмотри вокруг… Мир прекрасен, когда может быть наедине с собой. Человек лишь разрушает его гармонию. Разве есть смысл в жизни, которая направлена на разрушение?.. Раньше я очень любила говорить об этом…

Мы гуляли по полю, простиравшемуся вперёд на много километров. Нас обступали высокие заросли борщевика. За спиной сгорало вечернее солнце.

На горизонте белел маленький домик. В окнах его поминутно зажигались и гасли огни…

Я видел это в своём сне.

В начале июня.

Аня остановилась. Она прислонилась к моему плечу холодной щекой. Я слышал, как бьётся её сердце.

– Ты в порядке? – спросил я.

– Это пройдёт… Это пройдёт… Всё пройдёт, – шептала Аня, не в силах отдышаться.

Человек в чёрном балахоне…

Почему он появился в том сне?

Почему не появляется теперь?

Я не думал ни о чём другом.

– Не отпускай меня! Никогда, слышишь, никогда! – вдруг закричала Аня, бросаясь ко мне шею. – Всё пройдёт… Всё пройдёт! Только не отпускай меня, слышишь, не отпускай! Поклянись… Поклянись, что будешь любить меня! Пообещай…

На мгновение мне показалось, что Аня перестала дышать. Рука, обвивавшая мою шею, упала плетью.

– Аня… Аня… – шептал я, опуская на траву измученное тело.

Никто не отвечал. Лишь ветер играл прядями золотистых волос да шелестел горькой травою…

– Аня… – звал далёкий лес. – Аня…

Перед глазами плясали непонятные кадры. Я вспоминал наш поход в кино, ресторан, такси, длинный седан Ольги Игоревны, остановившийся у больницы, больницу, больничные стены, истории выздоровевших пациентов, палату, озарённую светом…

А Аня лежала на траве… То, что осталось от Ани.

Заставив себя очнуться, я набрал номер Ольги Игоревны, но ответ не сменил длинные гудки.

«Неотвратимость катастрофы».

Думал ли я, что мне когда-нибудь придётся понять значение строк одного из прочитанных мною стихотворений?

– Саша, – тихо проговорила Аня. – Я так хотела показать тебе… Я хотела, чтобы ты увидел… Я хотела… Мне очень больно.

Крохотная слезинка скатилась в траву.

– Пожалуйста, потерпи. Мы скоро будем дома.

– Позвони маме. Я не могу идти. У меня болит не только голова. Я чувствую, как горит всё моё тело.

– Она не отвечает.

– Скоро стемнеет… Беги… Беги домой… Мама уже должна была приехать… Она приедет и сюда… Скоро стемнеет… Мама любит меня… Тише, Аня, мама любит тебя… Она придёт за тобой… Скоро все придут за тобой… Тише, Аня…

Аня бредила. Я дотронулся до её лба. Сухая кожа горела.

Аня запрокинула голову к небу и открыла глаза.

– Ну почему ты не слышишь меня? Почему ты не отвечаешь мне? – захлёбываясь, кричала она. Забери меня… Забери меня к себе… Тише, Аня, мама любит тебя…

Вы когда-нибудь представляли, как будут умирать ваши близкие?

Я нет.

Я всегда верил… Знал, что жизнь не имеет конца. И это действительно было так. Жизнь не заканчивалась. Она обрывалась.

Сумерки подступали с запада. Всё сильнее шелестел зелёными листьями борщевика ветер, вздымая над землёй столбы густой пыли.

Над нами кружились чёрные птицы.

Они возвращались домой.

Притихшая, Аня лежала, распластав руки. У неё не хватило бы сил даже пошевелиться.

Я снова набрал номер Ольги Игоревны. Попытался набрать. У телефона села батарея.

Мной овладевал панический страх. Наверное, именно так психологи назвали бы моё состояние.

Время замерло.

Всё вокруг медленно погружалось в сон.

– Возьми меня за руку, – попросила Аня.

Я стиснул её горячую ладонь.

– А помнишь, в 2010 году было очень жаркое лето? Тогда я ходила купаться на речку… Я подолгу плавала в прохладной воде, ныряя с головой, чтобы скрыться от солнца. Это было в июне. А потом мама отвезла меня к бабушке. Я гуляла по полю, ловила бабочек, бегала в магазин за бульонным кубиком, который бабушка крошила, чтобы посыпать жареную картошку. Она говорила, что такие «чипсы» гораздо вкуснее покупных, и каждый вечер готовила их для меня… Те короткие каникулы были лучшими в моей жизни… Я думала так до этого дня. – Аня прикоснулась к моей щеке. – Я… Это звучит глупо, но самым счастливым летом для меня стало моё последнее лето. Я чувствую холод, который приходит ко мне каждую ночь, слышу во сне голоса, которые зовут меня. Но я не боюсь смерти. Она прекрасна. Она вершит главный закон времени и спасает от боли.

– Аня…

– Ты думаешь, я схожу с ума. Семнадцатилетний инфантильный подросток, не способный прожить и дня без заботы других… Для меня нет ничего страшнее, чем признаваться в собственном бессилии, потому что я всегда хотела быть сильной… Этот мир не перестанет существовать, когда я уйду. Его огромное сердце продолжит биться… Наши жизни имеют значение только для тех, кому мы по-настоящему дороги. И, если я хоть что-нибудь значила для тебя, помни обо мне.

– Обещаю.

Я не буду плакать. Сейчас не буду.

– А теперь помоги мне встать. Я хочу домой.

Держась за моё запястье, Аня с трудом поднялась на непослушные ноги.

Мы медленно пошли вперёд.

Вечер спускался ниже, и вскоре на небе цвета паука, замышляющего преступление, вспыхнули звёзды. Они зажглись сразу, в одно мгновение, как в старом Mercedes’е бабушки Жени.

Я мечтал о том, чтобы нам не нужно было куда-то идти, чтобы мы могли, затерявшись в траве, смотреть на вечное небо…

– Давай отдохнём, – попросила Аня.

– Тебе плохо?

– Нет. Всё хорошо, но я не могу идти дальше.

– Осталось совсем чуть-чуть… Мы должны вернуться домой.

– Чуть-чуть? До дома больше пяти километров… Мы очень долго бежали. Иди один и попроси маму забрать меня. Здесь есть дорога… Она огибает поле и поворачивает на юг, туда, где раньше был завод.

«Не отпускай меня», – стучало в голове.

– Я не брошу тебя, – ответил я. – Мы должны идти.

Аня вдохнула горячий вечерний воздух, и мы продолжили путь.

Через два часа мы были около посадки.

– А я всегда хотела стать ведущей на первое сентября, – грустно сказала Аня. – Я думала о том, как буду учиться в одиннадцатом классе, писать итоговое сочинение, сдавать ЕГЭ… Я отдала бы всё, чтобы провести ещё один год в школе. Но я устала… Мне трудно осознавать то, что в день смерти я буду лежать не здесь, в высокой траве, слушая шёпот ветра, а в больничной палате в окружении медсестёр и врачей, трясущихся надо мной, потому что мама заплатила им деньги. Я закрою глаза, а они молча захлопнут двери и уйдут, с гордостью думая, что сделали всё, что могли.

Аня больше не сказала ни слова.

Мы вернулись домой около девяти вечера. В соседних дворах выли и громыхали цепями собаки.

Аня прислонилась спиной к забору и мёртвой рукой вдавила кнопку звонка. Растрёпанная, с мутными от слёз глазами, выбежала на порог Анина мама.

– Аня! – закричала она и бросилась открывать калитку.

– Мама, – Аня сделала робкий шаг вперёд, но не удержалась и упала на руки Ольги Игоревны.

Мы отнесли её в комнату и положили на кровать.

– Саша, подожди меня внизу, – стиснув зубы, проговорила Ольга Игоревна.

На кухне было темно из-за плотно закрытых жалюзи. Я включил свет. На столе, рядом с пустым стаканом, сверкал серебристой фольгой измятый блистер.

Очень хотелось пить, и я вылил в кружку остатки воды из чайника. Ольга Игоревна пришла спустя сорок минут.

– Где вы были? – спросила она, рухнув на табурет рядом со мной.

– Мы гуляли… по полю.

– Я просила вас никуда не уходить? – повысила голос Ольга Игоревна. – Я просила подождать меня дома? Ты посмотри… Посмотри, что стало с моей дочерью, – она с силой затрясла указательным пальцем, – посмотри, чем закончилась ваша прогулка! Аня без сознания. Без со-зна-ни-я, – выговорила Ольга Игоревна по слогам. – А мама? Вы подумали о ней? Я оставила тебя с двумя смертельно больными людьми, надеясь на то, что ты ответственный человек. А ты позволил Ане разгуливать чёрт знает где в её состоянии!

– Она чувствовала себя нормально…

– Нормально? Ты понимаешь, что человек с неизлечимой опухолью не может чувствовать себя нормально? – брызгала белой слюной Ольга Игоревна.

– Аня не будет спокойно лежать под вашим присмотром, потому что для неё это гораздо хуже, чем умирать от головной боли, – охрипшим голосом выговорил я.

– Ты хочешь сказать, что я должна просто смотреть на то, как гаснет моя дочь?! – истерически засмеялась Ольга Игоревна и ударила по столу ладонью.

– Нет. Только не отнимайте у неё последние недели детства.

Промелькнула минута.

– Ты давал бабушке отвар? – уже спокойно спросила Анина мама.

– Да.

– Я заходила к ней. Она сказала, что ей очень хорошо. Просила немного посидеть рядом, хотя вряд ли она меня узнала. Сейчас мама спит.

– Отвар должен помочь. Вера Дмитриевна обещала.

– Да… наверное. Ляг сегодня пораньше: у тебя круги под глазами. Если хочешь, я дам тебе свои патчи с протеинами золота. Они снимают покраснения, следы от усталости… У меня столько денег, что покупаю любую косметику.

– Спасибо. Не нужно. Спокойной ночи.

XII
Мне снилось что-то очень счастливое…

Я уснул, едва коснувшись подушки мокрыми волосами. Так и не успел высушить их после душа. Не хватило сил, чтобы простоять несколько минут с феном в руках. Ноги подкашивались.

Мне снилось что-то очень счастливое…

Неужели наконец вернулось кем-то украденное спокойствие?

Неужели наше время ещё не вышло?..

В первом часу ночи что-то заставило меня вскочить с постели. Я сбросил маску для сна и прислушался.

Крик Ольги Игоревны ворвался в мою комнату снова.

Аня…

Выпутавшись из свернувшегося клубком одеяла, я побежал в коридор. Первые ступени лестницы заливал ослепительно-яркий свет.

Я спустился вниз и осторожно заглянул в комнату бабушки Жени. Ольга Игоревна сидела с мамой…

Лежала…

Прижимая мокрое лицо к её груди.

– Вы кричали? – шёпотом спросил я.

– Мамы больше нет, – захлебнулась слезами Ольга Игоревна. – Аня спит?

– Наверное…

– Тогда не буди её. Нам нужно куда-то звонить…

– В «скорую»?

– Мы можем вызвать пожарных… или газовиков… или, в конце концов, службу бесплатной помощи алкоголикам… и это будет лучше, чем «скорая». Мама не дышит… Я сидела на кухне, думала о вас с Аней, о том, что случилось сегодня… Вчера точнее. В маминой комнате что-то зашуршало. Потом упал какой-то тяжёлый предмет. Когда я вошла, одеяло лежало на полу. Мама сорвала его. Рядом с ним – разбитый кувшин, из которого я поила её отваром…

Босые ноги зашлёпали по лестнице.

– Мама! – вскрикнула Аня и бросилась на шею Ольге Игоревне.

Я вышел из комнаты. Ночной ветер колыхал занавеску, пытавшуюся уцепиться за притихший холодильник. В зеркале отражались тени, скользившие по стенам дома.

Я присел на пороги. Вдали пылал воспалённый уличный фонарь. Лаяла охрипшая собака.

Меня била дрожь.

Вернувшись, я застал Ольгу Игоревну на кухне.

– Где Аня? – спросил я.

– Она у себя. Я отвела её в комнату. Саша, что мне делать? Я боюсь заходить к маме. Она там лежит… Как восковая…

Ольга Игоревна монотонно раскачивалась на стуле.

– Мы должны позвонить в «скорую». Бабушка говорила мне, что так надо. Она учила меня. Давно.

– Бабушка… А вот у Ани нет бабушки, – отозвалась Ольга Игоревна. – И мамы не будет. Мама уже старая стала…

Спустя два часа к дому подъехала белая «Волга» с красным крестом на крыше.

Ночь наполнил горький запах больницы.

Я сидел на веранде. Ольга Игоревна о чём-то говорила с врачами.

Мне хотелось уйти… Навсегда уйти из этого дома.

Чтобы не думать, не знать о том, что случилось.

В ушах отзывался крик Аниной мамы.

– Оля, – набатно прозвенел в коридоре знакомый голос. Хлопнула дверь.

Растрёпанная, в измятом летнем пальто, обнимала Ольгу Игоревну тётя Вера.

– Ты приехала, – плакала Ольга Игоревна. – Спасибо, Вера… Спасибо…

– Приехала. Сама же просила. Дочь меня на машине привезла. А ты не плачь. Не заливай упокойницу. Плохо будет, – приговаривала Вера Дмитриевна. – Не плакать сейчас нужно – Женю собирать.

Ольга Игоревна безвольно сползла на стул. В руке она теребила какую-то бумагу.

– А это мне давай, – сказала Вера Дмитриевна. – Беречь надобно. В район утром свезёшь.

– Что это? – спросила Ольга Игоревна.

– Справка. Заключение, по-ихнему, по-медицински.

– А у Ани бабушки нет… И мамы не будет…

– Вставай, Оля! – скомандовала Вера Дмитриевна. – Вставай. Я, что ли, за тебя управляться должна? А ты таз неси, – обратилась она ко мне, – тряпку да горшок глиняный.

– Зачем?

– Женю обмывать.

– А утром? Утром же тоже можно, – пробормотала Ольга Игоревна.

– Нельзя. Сразу надо.

Глиняный горшок едва удалось найти в гараже. Покрытый паутиной, он доживал свой век на верхней полке запылённого шкафа. Рядом, на полу, мутно светился металлическими краями слегка погнутый таз. В нём – несколько полотенец.

Разве Евгения Николаевна могла знать?..

– А теперь иди да до утра не высовывайся, – сказала Вера Дмитриевна, забрав принесенные мной вещи.

Аня сидела на моей кровати. По полу были разбросаны сожжённые спички. Керосиновая лампа горела.

– Саша…

Аня смотрела на пламя, которое колыхалось у самого края горелки и оттого казалось бледно-голубым.

Ветхий фитиль прогорал.

– Тётя Вера приехала.

– Я слышала, но боялась спускаться. Маме очень тяжело, и я не хочу попадаться ей на глаза.

– Что же будет теперь?..

– Ничего. Мы вернёмся домой, потому что моё время заканчивается. Мы вернёмся, чтобы ждать.

– Ждать?

– Догадайся, о чем я. Ты всё ещё не понимаешь, что со мной происходит. Опухоль не заметно снаружи. Но я постепенно теряю зрение и координацию. Я уже не могу нормально передвигаться… Я никогда не стану прежним подростком. Таким же, как ты. Теперь нужно только ждать. Ждать, когда боль пройдёт. И я счастлива, что бабушка не прикована к постели. Она свободна…

– Обними меня.

Аня обвила руками мою шею, но тут же отстранилась и неподвижно уставилась в зеркало.

– Там…

– Что?

– Посмотри.

В зеркале плясали тени. Лампа на столе коптила.

– Это свет, – сказал я и дотронулся до Аниных волос.

– Там бабушка. Я видела… Я сама видела!

Что-то заставило меня снова посмотреть в зеркало.

Мурашки пробежали по коже.

– Мы должны его завесить.

– Да, – кивнула Аня и открыла шкаф. – Бабушка всегда берегла эту ткань. Она переложила её сюда шесть лет назад. Я помогала ей складывать полотно.

Аня достала холщовый мешок. Я разрезал узел и вывалил на пол проеденный молью отрез чёрной ткани.

Мы молча подняли его за углы и встряхнули.

Я накинул ткань на зеркало.

В последний раз вспыхнула лампа, и над ней взвился синий дымок.

– Я пойду к себе, – сказала Аня.

– Останься.

– Нет. Отдыхай. Я хочу кое-что доделать.

– Доделать?

– Да… Я расскажу тебе… потом…

Утром пришёл священник. Он что-то протяжно читал над гробом густым, басовитым голосом, а потом долго разговаривал с Ольгой Игоревной.

Евгения Николаевна не слушала ни дочь, ни священника. Она лежала со связанными руками, иконой на груди и венчиком на лбу. По углам гроба горело четыре свечи.

Я не спускался вниз. Молча притаился на лестнице, пытаясь понять слова Ольги Игоревны. Она о чём-то просила. Священник сочувственно кивнул, перекрестил её и, немного постояв на пороге, ушёл со двора.

Вера Дмитриевна хозяйничала на кухне. Всё так же, как и несколько дней назад, но осторожно, стараясь не нарушать тишину, звенели кастрюли, ножи, ложки…

– Саша, – подозвала меня Ольга Игоревна. – Как Аня?

– Нормально.

– Мы уедем через три дня. Я попрошу Веру присматривать за домом. Мамы больше нет, и меня здесь ничего не держит. В городе будет легче. Видишь эти шторы?.. Пять лет назад я привезла их маме, и мы вместе вешали их.

– Аня очень любила бабушку…

– Я знаю. Мама умела превратить обычный день в праздник, – глупо улыбнулась Ольга Игоревна. – Я помню, как она пекла печенье, когда у нас совсем не было денег, шила мне платье из своего старого костюма… Мы жили очень бедно. А потом я уехала и открыла фирму… И через два года, когда она выросла в самую крупную компанию в городе, перестроила этот дом. Я так гордилась тем, что смогла сделать для мамы. На день рождения я подарила ей машину со звёздным потолком вместо нашей маленькой «Оки». Но всё это оказалось ненужным. Я просто должна была быть рядом… За мамой уйдёт Аня. Я стану третьей.

– Третьей?

– Я не смогу с этим жить. Да и зачем, когда моя жизнь закончилась? Ты же не знаешь, почему я стала успешной; почему из девушки, с красным дипломом окончившей филологический факультет и обивавшей пороги школ, чтобы устроиться учителем, я превратилась в человека, которого уважает едва ли не каждый в городе.

Ольга Игоревна хвасталась?

Или хотела исповедаться?

– Я пообещала, что спустя десять лет отдам всё, что у меня есть, как плату за свой успех.

– И вы считаете, что…

– Да, в этом году срок истёк. Как раз в тот день, когда Аня впервые пожаловалась на головную боль.

Холодный комок подступил к горлу.

– Кому вы пообещали это?

– Догадайся сам.

Я поднялся к себе и запер дверь на ключ.

Мы могли бы быть вместе…

Я и Аня.

Разве человек имеет право выбирать между дорогой машиной и счастьем своего единственного ребёнка?

Имеет.

Машина – гораздо более удачный вариант. В отличие от неё, счастье ребенка – не показатель престижа родителя.