Текст книги "Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма"

Террор

УСДС не обошла стороной волна насилия, которая в конце 1930-х годов прокатилась по всему Советскому Союзу. Чисткам подверглись и начальники, и сотрудники из разных отделов этой организации, и после ареста Василия Михайлова в июне 1937 года УСДС на четыре месяца осталось без руководителя[232]232
  Помимо Михайлова, другими жертвами Большого террора в УСДС стали Николай Федорович Разницын, администратор; Майрам Садулаевич Цахилов, шофер; Ян Давыдович Ленцман из отдела кадров; Александр Павлович Бубнов из отдела снабжения и Иван Эдуардович Саломон, переводчик-консультант (Общество «Мемориал», московская база данных о жертвах политических репрессий в СССР).


[Закрыть]. Через три месяца Михайлов был обвинен во «вредительстве и участии в контрреволюционной террористической организации» и расстрелян[233]233
  Михайлов был арестован 11 июня 1937 года, осужден 26 сентября и казнен в тот же день (Ю. Слёзкин. Дом Правительства… С. 765.


[Закрыть]. Над Андреем Никитичем Прокофьевым, сменившим Михайлова в октябре 1937 года, со временем тоже нависла угроза ареста[234]234
  Прокофьев, родившийся в 1886 году в семье рабочих, вступил в ВКП(б) в феврале 1917-го. Участвовал в Октябрьской революции в Петрограде, сражался в Гражданской войне в Красной армии. С 1919 по 1926 год Прокофьев служил в ВЧК, а затем перешел в строительную отрасль (Правда. 1949. 21 октября. С. 4). Среди кандидатур, из которых выбирали преемника Михайлова, были Г. Н. Теплов, главный инженер ЗИС, и Илларион Гоциридзе, тогдашний начальник строительства станции метро «Маяковская» (РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 504. Л. 141).


[Закрыть]. Через несколько месяцев после того как Прокофьева поставили во главе УСДС, его подчиненные стали писать Молотову и Сталину письма, в которых обвиняли начальника в грубости, кумовстве и «зажиме самокритики»[235]235
  С этими обвинениями в адрес Прокофьева выступили бывший сотрудник УСДС, уволенный несколькими месяцами ранее, и (в более резкой форме) Б. М. Гольдберг – комсомолец, работавший в редакции газеты, которую выпускала стройплощадка Дворца Советов (РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 505. Л. 69–71, 139–142).


[Закрыть]. В 1938 году Молотов распорядился, чтобы в отношении Прокофьева провели негласную проверку[236]236
  Молотов поручил это З. Беленькому («прошу проверить, не устраивая шума») 20 сентября 1938 г. (РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 505. Л. 69).


[Закрыть]. Вскоре многие из окружения нового начальника оказались арестованы, в том числе его непосредственный помощник и другие сотрудники, которых он привел в УСДС со своего прежнего места работы в тресте «Строитель»[237]237
  Прокофьев работал управляющим треста «Строитель» с 1926 года (см. некролог Прокофьеву: Правда. 1949. 21 октября. С. 4).


[Закрыть]. В ноябре 1938 года Молотов получил доклад, как будто бы подтверждавший справедливость многих претензий к Прокофьеву. Согласно мнению сотрудника, которому было поручено провести проверку, Прокофьев был виновен в должностных злоупотреблениях и непотизме. Исполнитель также выяснил, что новый начальник УСДС «ведет себя грубо, своими резкими репликами запугивает работников строительства, пытающихся критиковать его плохую работу»[238]238
  РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 505. Л. 123.


[Закрыть]. Расследование в отношении Прокофьева затронуло и других сотрудников УСДС – от низовых служащих до самого Бориса Иофана.

Осенью 1938 года Иофан, пока в Москве кто-то разбирался в подробностях его биографии, находился за границей: как упоминалось выше, он наблюдал за монтажом спроектированного им павильона СССР для предстоящей Всемирной выставки в Нью-Йорке. Павильон Иофана был похож на тот, который он ранее создал для Всемирной выставки 1937 года в Париже. Там павильон увенчивала большая стальная скульптурная группа «Рабочий и колхозница» Веры Мухиной, а перед павильоном в Нью-Йорке стоял обелиск с изваянием работы скульптора Вячеслава Андреева под названием «Новый советский человек»: великан рабочий простирал к небу руку, в которой держал пятиконечную рубиновую звезду. Как сообщал в июне 1939 года американский журнал Architectural Forum, посетители выставки считали павильон Иофана лучшим среди всех иностранных павильонов. Это сооружение описывалось там как «мощный, пусть в чем-то и наивный, образец монументальной архитектуры»[239]239
  Соавтором Иофана по этому проекту был Каро Алабян. USSR, in: The Architectural Forum 70, no. 6. June 1939: 459.


[Закрыть]. Среди экспонатов советского павильона особенное сильное впечатление производил выполненный в натуральную величину фрагмент станции Московского метрополитена[240]240
  А именно станции метро «Маяковская». (Прим. пер.).


[Закрыть]. И если в американском павильоне экспонировалась огромная диорама Democracity – «города будущего», – то советская экспозиция не отставала в этой гонке и демонстрировала принятый в 1935 году Генеральный план реконструкции Москвы. В центре этой части выставки красовался макет Дворца Советов[241]241
  О Democracity см.: Conn. Americans Against the City, 111. О советском павильоне и его экспозиции в 1939 году см.: Swift. The Soviet World of Tomorrow at the New York World’s Fair, 1939.


[Закрыть]. Если советские архитекторы надеялись создать впечатление, будто в Москве уже построен социалистический город будущего, то для Иофана павильон СССР в Нью-Йорке служил прежде всего экспериментальной площадкой, где можно было достичь синтеза изобразительных искусств и зодчества, ведь именно этот эксперимент Иофан собирался осуществить при строительстве настоящего Дворца Советов[242]242
  Об этом подходе Иофана пишет его ассистент Исаак Эйгель – автор биографии Иофана (И. Эйгель. Борис Иофан. М., 1978. С. 125–147. О приезде Иофана в Нью-Йорк в 1939 рассказывает Сона Хойсингтон: Hoisington. Soviet Schizophrenia and the American Skyscraper, 164–166.


[Закрыть].

Между тем в Москве, пока шло следствие в отношении Прокофьева, обнаружились компрометирующие факты из биографии Иофана: «С 1914 по 1926 г. Иофан проживал в Италии и в 1926 г. вернулся в СССР по приглашению Рыкова»[243]243
  РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 505. Л. 123.


[Закрыть]. Тот же расследователь выяснил, что, «кроме Рыкова, он был также близко знаком с Бухариным и Радеком»[244]244
  Там же.


[Закрыть]. Это был намек на то, что своим взлетом на советском архитектурном небосклоне Иофан был обязан трем старым большевикам, которые незадолго до того были осуждены на Московских показательных процессах. Помимо выявления этих порочащих связей было отмечено, что Иофан избегал участия в партийной жизни, протекавшей на стройплощадке дворца. Кроме того, архитектор нанял на работу в УСДС людей, которых недавно арестовал НКВД.

В итоге ни Прокофьева, ни Иофана не тронули. Однако Большой террор подорвал работу над дворцом и оставил свой след в УСДС. Обвинения, выдвинутые против Прокофьева и Иофана, следовали шаблонам, которые тогда применялись по всему СССР. В 1937 году Центральный Комитет инициировал кампанию за «критику и самокритику», побуждавшую, по словам Венди Голдман, «любого самозваного правдоискателя выступать с разоблачениями злоупотреблений»[245]245
  Goldman. Inventing the Enemy, 118.


[Закрыть]. Ожидалось, что руководители уровня Прокофьева и Иофана тоже вступят в эту игру и станут прилюдно каяться в ошибках. Хотя, скорее всего, ни Прокофьев, ни Иофан не занимались в 1930-е годы подобными вещами, в послевоенный период ритуальные выступления с «критикой и самокритикой» станут самым обычным делом на партсобраниях УСДС. И после войны оба руководителя этой организации будут регулярно в них участвовать.

С началом войны перед УСДС встал ряд новых задач. В июне 1941 года работа над дворцом была приостановлена. Как только стало известно о вторжении Германии, начала функционировать командная вертикаль военного времени, и все столичные строительные организации, а также все их работники, попали в прямое подчинение Местной противовоздушной обороне (МПВО). Множество сотрудников УСДС были призваны в Красную армию, а те, кто остался на стройплощадке дворца, отложили привычную работу и занялись совсем другими делами. Теперь они сооружали бомбоубежища и ставили огнезащитные и камуфлирующие заслоны на административные здания и производственные корпуса УСДС, а также на частично возведенный дворец[246]246
  ЦГА Москвы. Ф. R-694. Оп. 1. Д. 261. Л. 121.


[Закрыть]. Ресурсы УСДС – его заводы, стройматериалы и штат сотрудников – были также перенаправлены на нужды войны. В некоторых случаях это означало, что организация полностью утрачивает определенные активы: так, механический цех УСДС был передан Народному комиссариату авиационной промышленности[247]247
  Там же. Л. 124.


[Закрыть]. В декабре 1941 года, когда немцы начали налеты на Москву, сотрудников УСДС вместе с оборудованием эвакуировали на восток – строить Уральский алюминиевый завод. Руководить строительством этого оборонно-промышленного объекта назначили Прокофьева[248]248
  Там же. Ф. R-694. Оп. 1. Д. 272. Л. 7.


[Закрыть]. Сохраняя на протяжении военных лет ранее собранные команды строителей и проектировщиков, руководство УСДС надеялось, что впоследствии им пригодится полученный новый опыт.

Тем временем Иофан возглавил отделение Академии архитектуры в Свердловске, крупнейшем уральском городе, и с конца 1941 года руководил строительством жилья для рабочих, занятых в оборонной промышленности, и реконструкцией заводов и фабрик, эвакуированных из прифронтовых областей[249]249
  К 1 января 1942 года на Урал было отправлено более 1,5 миллиона эвакуированных, а к началу 1943-го туда прибыло еще примерно столько же. М. Н. Потемкина оценивает численность эвакуированного населения в уральском тылу в 1 620 243 человек к 1 января 1942 и еще 1 281 257 – к 1 января 1943-го (М. Н. Потемкина. Эваконаселение в уральском тылу (1941–1948 гг.). Магнитогорск, 2006. С. 256).


[Закрыть]. В свободное время Иофан переделывал свой проект дворца, чтобы в нем отражались новые идеологические задачи, поставленные войной. В свердловском варианте проекта дворец превратился из сооружения, прославляющего Октябрьскую революцию и построение социализма, в здание, увековечивающее еще и Великую Отечественную войну. Но пусть в Свердловске Иофан и вносил изменения в свой проект, в Москве стройплощадка дворца оставалась заброшенной. Участник войны, который вел дневники под псевдонимом К. Лористон, описал свои впечатления от увиденного на том месте в начале мая 1942 года:

По дороге возле Дворца Советов напротив Музея изящных искусств видел разбомбленные дома, фугаски, наверное, были тяжелые, выбиты окна, обвалившиеся перекрытия… Интересно, какая будет судьба постройки Дворца Советов, пока что установлены основные башмаки, а с одной стороны стоит железный скелет этажей на 10, ржавеет[250]250
  Дневник К. Лористона (псевдоним, настоящее имя неизвестно), запись от 3 мая 1942 г. ЯПомню, https://iremember.ru/memoirs/grazhdanskie/k-loriston/


[Закрыть].

В таком состоянии разрухи Дворец Советов простоит всю войну и послевоенные годы. Однако проект дворца продолжил жить уже по-новому. Технический опыт, накопленный командой УСДС в межвоенные годы, сыграл важнейшую роль в осуществлении послевоенного проекта московских небоскребов. В январе 1947 года, когда Совет Министров собрался на первую серию заседаний, где планировалось обсуждать возведение в ближайшее время восьми высотных зданий в Москве, снова были подняты вопросы о монументальности и международном сотрудничестве – старые вопросы, которые в свете начавшейся холодной войны зазвучали по-новому.

Глава 3
Война

Ранним утром 22 июня 1941 года Германия напала на СССР. Вторжение сил вермахта на советскую территорию было быстрым и жестоким, и война, затянувшаяся до 1945 года, привела к глубоким переменам в СССР в целом. К зиме 1941 года немецкие войска успели продвинуться до северо-западных пригородов Москвы. Но все же они так и не смогли занять советскую столицу. И Москва никогда не подвергалась таким масштабным разрушениям, какие пережили Киев и Ленинград. Тем не менее война стала переломным рубежом для жителей Москвы, а также для столичных учреждений, для советской архитектуры и эстетики.

В этой главе пойдет речь о децентрализующем воздействии Великой Отечественной войны на советскую архитектуру. Ввиду нужд военного времени московские архитекторы были переброшены из Москвы за Урал и в другие регионы в глубоком тылу. Там они занялись совершенно новыми проектами и часто, как и их коллеги за рубежом, использовали методы и материалы, разработанные для типового и промышленного строительства. Новые учреждения, созданные в годы войны, установили над советской архитектурой еще более жесткий государственный контроль. На международной арене советские архитекторы продолжали, как и в 1930-е годы, сотрудничать с зарубежными коллегами. Укреплению их связей способствовал союз, заключенный в военное время между США, СССР и Британией, хотя холодная война, последовавшая за окончанием Второй мировой, сведет эти контакты на нет.

Сильнее всего на монументальное преобразование Москвы в послевоенную пору повлияла победа в войне – точнее, ее результаты как в самом СССР, так и за рубежом. В 1945 году Советский Союз заявил о себе как о мировой сверхдержаве. Градостроительные изменения в облике Москвы стали одним из способов, которыми измученная войной страна могла сообщить миру о своем благополучии и вновь обретенной уверенности в себе. Советское руководство еще сильнее, чем когда-либо прежде, желало превратить Москву в образцово-показательную столицу. В отличие от 1930-х годов, архитекторы, работавшие в послевоенный период, уже не могли открыто заимствовать американские технические достижения. Советскому урбанизму предстояло идти своим собственным путем – об этом во всяком случае заявляли советские лидеры. Москва двинулась вперед, и теперь почетное место на чертежных досках архитекторов доставалось русским национальным формам. Война ознаменовала переломный этап в истории сталинских высоток. Этот период изменил жизнь в столице в самых разных областях и в конечном итоге дал мощный толчок монументальному преобразованию Москвы.

Москва прифронтовая

Большинство москвичей впервые узнали о вторжении Германии по радио. Двадцать второго июня 1941 года Вячеслав Молотов выступил в эфире и объявил о начале войны. В качестве наркома иностранных дел Молотов двумя годами ранее подписал с Германией пакт о ненападении. Теперь же ему пришлось сообщать о том, что немецкие войска нарушили границу и ступили на советскую землю. Обращаясь ко всей стране, Молотов напомнил слушателям: «Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху»[251]251
  Выступление по радио В. М. Молотова // Правда. 1941. 23 июня. С. 1.


[Закрыть]. Молотов был не единственным советским лидером, проводившим сравнение с войной 1812 года. Сталин, рассчитывая раздуть пламя национальной гордости, в своих первых речах военного времени говорил, что Гитлера ожидает та же судьба, которая постигла всех исторических врагов России. В последующие военные годы подъем русского национализма еще даст о себе знать и в архитектуре, и в культуре вообще. Однако в 1941 году – особенно в Москве – аналогия с наполеоновским вторжением звучала пугающе, ведь в 1812 году более трех четвертей площади Москвы было сожжено дотла. Обновленный социалистический город не мог и помыслить о повторении столь чудовищной участи. Война начала менять Москву с самого дня вторжения. Из образцового социалистического города столица немедленно превратилась в центр командования армией. Социалистическая реконструкция Москвы была приостановлена, работа над Дворцом Советов и другими объектами Генплана отложена до возвращения мирной жизни[252]252
  Заметным исключением стало московское метро, которое служило задачам обороны.


[Закрыть]. В июле ввели карточную систему снабжения, витрины магазинов обшили досками, по вечерам не работало уличное освещение[253]253
  Gorinov. «Muscovites’ Moods, 1941–42,» 110–111.


[Закрыть]. Хотя пройдет еще много недель, прежде чем фашистские войска приблизятся к Москве, уже через месяц после вторжения люфтваффе выбрали аэродромы для совершения авианалетов на советскую столицу. Советские отряды ПВО разместили зенитные орудия на крышах домов по всей Москве, а в небе над городом повисли огромные заградительные аэростаты – они заставляли немецкие пикирующие бомбардировщики взлетать выше и дальше от города, так чтобы по ним могли попасть дальнобойные зенитные орудия. Каждым таким орудием управляли семь-восемь зенитчиков, которые размещались на крышах (илл. 3.1). Привязанные к земле десятки заправочных газгольдеров для аэростатов лениво колыхались почти у земли вдоль широких московских бульваров и улиц (илл. 3.2).

Илл. 3.1. Оборона Москвы: советские зенитчики на крыше гостиницы «Москва». 1 августа 1941 г. Фото Олега Кнорринга. Архив «РИА Новости»

Илл. 3.2. Газгольдеры для заправки аэростатов на Большой Ордынке. Ноябрь 1941 г. Фото Олега Кнорринга. Архив «РИА Новости»

В июле начался «московский блицкриг». Во время первого авианалета на Москву в ночь с 21 на 22 июля, длившегося около пяти часов, более 200 бомбардировщиков люфтваффе сбросили 104 тонны фугасных и 46 тысяч зажигательных бомб[254]254
  Stahel. Operation Typhoon, 222.


[Закрыть]. Среди обитателей мировых столиц со звуками налетов уже были знакомы лондонцы: зажигательные бомбы издавали характерный свист, а немецкие бомбардировщики – специфическое гудение. Теперь эти звуки узнали и москвичи. Через несколько месяцев немцы разбомбили главное здание Народного комиссариата тяжелой промышленности и здание ЦК ВКП(б) на Старой площади – оно горело целую ночь с 29 на 30 октября 1941 года. Стоящее напротив Кремля старое здание Московского университета с его неоклассическим фасадом тоже серьезно пострадало от бомбежек. Ходили мрачные слухи, что за одну только ночь около 200 человек погибли от бомб, сброшенных на престижную и недавно обновленную улицу Горького[255]255
  Леонид Тимофеев. Мемуары, архивы, свидетельства. Дневник военных лет // Знамя. 2002. № 6. С. 139–185.


[Закрыть]. В первые месяцы войны столичные улицы и здания претерпели и другие изменения. При помощи краски, фанеры и больших кусков холста советские архитекторы и инженеры маскировали важнейшие здания и площади Москвы, сооружали муляжи, издалека напоминавшие заводские корпуса и аэродромы. Это делалось для того, чтобы обмануть пилотов люфтваффе и отвлечь их внимание от Кремля и других стратегических, промышленных и культурных объектов. Большой театр, соборы и стены Кремля и многие другие здания представали теперь невзрачными двухэтажными строениями, едва узнаваемыми за маскировкой (илл. 3.3)[256]256
  Коллектив, которому была поручена эта задача, возглавлял Борис Иофан. Входил в него и Каро Алабян. (Постановление комиссии о маскировке Кремля, прилегающих к нему территории и зданий // Лубянка в дни битвы за Москву / Под ред. В. С. Христофорова, В. К. Виноградова и др. М., 2002. С. 44–45.


[Закрыть]. Пока москвичи укрывались в подвалах, бункерах и на станциях метро, ожидая сигнала окончания воздушной тревоги, немцы слушали по радио сводки, в которых масштаб произведенных разрушений сильно преувеличивался. «Фабрики и заводы на окраинах Москвы разрушены. Кремль разбомблен, Красная площадь разбомблена… Москва находится на последней стадии разрушения», – сообщали немецким радиослушателям 5 августа[257]257
  Stahel. Operation Typhoon, 224.


[Закрыть].

Илл. 3.3. Защитная маскировка на здании Большого театра. 9 апреля 1942 г. Фото Александра Красавина. Архив «РИА Новости»

В действительности Кремль, конечно, не был разрушен. Однако немецкие пилоты, должно быть, высматривали его изо всех сил[258]258
  Самыми разрушительными были первый авианалет (в ночь с 21 на 22 июля), а также налеты в ночь с 11 на 12 августа, 29 октября 1941-го, 6 января и 28–29 марта 1942 года (Акт о разрушениях зданий и сооружений Московского Кремля в результате налетов немецкой авиации // Там же. С. 136–140).


[Закрыть]. Первого августа московский корреспондент агентства Рейтер Александр Верт записал в своем дневнике: «Кремль замаскирован огромными черными и желтыми пятнами и затянут большими полотнищами – на них нарисованы домики с окнами, как говорят, огнестойкими красками»[259]259
  Werth. Moscow’ 41, 104.


[Закрыть][260]260
  Верт родился в России. После Февральской революции 1917 года он вместе с отцом-промышленником уехал из Петрограда в Англию.


[Закрыть]. Верт, приехавший в Москву в начале июля, отметил также, что для маскировки Малого театра «используют старые декорации к постановке „Леса“ Островского»[261]261
  Ibid, 9, 17, 104.


[Закрыть]. В ночь на 8 августа, согласно дневнику Верта, «на Кремль упало много зажигательных бомб, но все их потушили»[262]262
  Ibid, 120.


[Закрыть]. В итоге оказалось, что маскировка сработала: десятки немецких авианалетов, совершенных с июля 1941-го по апрель 1942 года с целью разрушения Москвы, оставили в столице сравнительно мало заметных следов[263]263
  Во время авианалетов были уничтожены два промышленных объекта и повреждены еще 112; разрушены 226 жилых дома; от ударов пострадали Большой и Театр им. Е. Вахтангова, а также здание университета и Манеж (Ю. И. Севастьянов. Московские строители в Великой Отечественной войне // Вопросы истории. 1970. № 11. С. 37.


[Закрыть]. Хотя это, разумеется, нисколько не ослабило психологического воздействия вражеских налетов на остававшихся в городе жителей.

Илл. 3.4. Москвичи строят противотанковые укрепления. 15 ноября 1941 г. Фото Александра Устинова. Архив «РИА Новости»

Вскоре над Москвой нависла еще и угроза наземного вторжения. К концу сентября немцы уже заняли Киев, Минск и Смоленск. Силы вермахта окружили Ленинград и двигались к Москве. Второго октября 1941 года немецкие войска приступили к операции «Тайфун» – натиску на советскую столицу. Архитекторы бок о бок с другими москвичами работали над сооружением оборонительных заграждений. Соседи объединялись и рыли поперек улиц ямы, уродуя родной город, чтобы спасти его. Они ломали асфальт на красивых проспектах, недавно появившихся благодаря Генплану 1935 года, и сооружали противотанковые надолбы и рвы (илл. 3.4). На подступах к городу, в Подмосковье, десятки тысяч жителей были мобилизованы в отряды и тоже громоздили защитные укрепления и рыли в липкой земле рвы и ямы. Георгий Жуков, будущий маршал, а тогда командующий Западным фронтом, вспоминал позднее:

Я видел своими глазами, как в ту же самую распутицу и грязь тысячи и тысячи москвичей, главным образом женщин, не приспособленных, вообще-то говоря, к тяжелым саперным работам, копали противотанковые рвы, траншеи, устанавливали надолбы, сооружали заграждения, таскали мешки с песком. Грязь прилипала к их ногам, к колесам тачек, на которых они возили землю, неимоверно утяжеляя и без того несподручную для женских рук лопату[264]264
  Г. К. Жуков. Воспоминания и размышления. М., 1990. Т. 2. С. 240.


[Закрыть].

По мере того как немецкие войска продвигались по Можайскому шоссе со стороны Смоленска к Москве, граница между фронтом и городом понемногу размывалась. Фотокорреспондентам уже не приходилось далеко ездить за материалами для репортажей: 32-летний сотрудник «Правды» Александр Устинов обнаружил, что до фронта можно добраться общественным транспортом. Впоследствии он вспоминал, как однажды редактор дал задание сфотографировать разведчиков из одной дивизии, находившейся тогда на северо-западной окраине Москвы – в Химках. «Звоню в гараж – машины нет. На Ленинградском шоссе сел в троллейбус № 12, доехал до Химок». Оттуда Устинов прошел пешком десяток километров и «оказался на передовых позициях, где были разведчики… В тяжелые дни обороны Москвы… фронт и тыл были… так близко, что иной раз мне удавалось в один и тот же день делать фронтовую и тыловую съемки»[265]265
  Война в объективе. Великая Отечественная война в репортажах, воспоминаниях и размышлениях военного фотокорреспондента газеты «Правда» Александра Устинова. М., 2005. С. 30.


[Закрыть].

В середине октября «белые воротнички» – партийные работники, директора заводов и фабрик, сотрудники посольств иностранных государств, актеры, профессура московских образовательных и научных учреждений – получили распоряжение эвакуироваться на восток. Утром 16 октября, когда оставшиеся в Москве люди увидели, что магазины, фабрики и станции метро закрыты, началась паника. Власти, похоже, забыли об остальных – непривилегированных – жителях Москвы, не дали им никакой информации и не оставили никаких распоряжений. Поэтому горожане решили, что город вот-вот займут немецкие войска[266]266
  Gorinov. Muscovites’ Moods, 1941–1942, 122.


[Закрыть]. И это предположение не было совсем уж беспочвенным. Заводы и многие предприятия были заминированы, чтобы самоуничтожиться, как только фашисты войдут в город. Охрана здания ЦК ВПК(б) просто бежала, бросив в полном беспорядке огромные груды полусожженных секретных документов, а еще, как явствует из донесения НКВД, сотни противогазов и пишущих машинок, 128 пар валенок и несколько сотен тонн мяса, картофеля и другого продовольствия[267]267
  Рапорт заместителя начальника 1 отдела НКВД СССР Д. Н. Шадрина о результатах осмотра здания ЦК ВКП(б) после эвакуации персонала. 20 октября 1941 г. // Лубянка в дни битвы за Москву… С. 90–91.


[Закрыть]. Как доложит месяц спустя Московский горком партии, в воцарившемся полном беспорядке сотни коммунистов – работников предприятий и различных учреждений – уничтожили свои партбилеты[268]268
  Москва прифронтовая, 1941–1942. М., 2001. С. 264–265.


[Закрыть].

Октябрьская паника сильно подорвала боевой дух народа. Хотя порядок удалось довольно быстро восстановить, она обострила социальную неприязнь: ведь все увидели, что привилегированные граждане воспользовались своими преимуществами, тогда как остальных просто бросили на произвол судьбы[269]269
  О панике и народном гневе, вспыхнувшем в результате хаотичной эвакуации из Москвы в октябре, см.: Manley. To the Tashkent Station, 107–111.


[Закрыть]. Но 17 октября по радио объявили, что Сталин находится в Москве[270]270
  Александр Верт. Россия в войне 1941–1945. М., 2003.


[Закрыть]. Вскоре Сталин как председатель Государственного комитета обороны подписал постановление о введении в Москве осадного положения, пока шоссе, уходившие на восток от Москвы, были все еще запружены автомобилями и людьми, торопившимися поскорее уехать подальше[271]271
  Георгий Попов. Воспоминания // «Партийный губернатор» Москвы Георгий Попов / Ред. и сост. Е. В. Таранов. М., 2004. С. 178–179.


[Закрыть]. Однако если многие москвичи спешили убежать из столицы, ходили слухи и о тех, кто, напротив, пытался в нее проникнуть. Массовые проверки документов, устроенные в течение следующих недель, выявили тысячи дезертиров, уклонистов и других подозрительных личностей, скрывавшихся в столице[272]272
  Лубянка в дни битвы за Москву… 97, 108–113.


[Закрыть]. Был быстро учрежден военный трибунал для обвиняемых в нарушении порядка[273]273
  Stahel. Operation Typhoon, 213–216; Gorinov. ‘Muscovites’ Moods, 115–116. Горинов пишет, что к 1 декабря трибунал заслушал 3528 дел и осудил 3338 человек.


[Закрыть]. Москва превратилась в милитаризованную зону со строгим надзором. Выступая с обращениями по радио, официальные лица заверяли жителей в том, что слухи о сдаче города немцам распускают вражеские агенты. Москву, торжественно обещали власти, будут защищать до последней капли крови[274]274
  Александр Верт. Указ. соч.; Леонид Тимофеев. Указ. соч. С. 160.


[Закрыть].

За время войны Москву покинули две пятых ее жителей: одни эвакуировались в тыл, другие ушли на фронт. К октябрю численность населения Москвы упала с 4,2 миллиона (в начале войны) до 3,1 миллиона человек[275]275
  Colton. Moscow, 250–251. Горинов приводит следующие данные о численности населения Москвы в 1941 году: в начале войны она немного превышала 4,2 миллиона, затем несколько увеличивалась по мере того, как прибывали беженцы с запада (надолго они не задерживались: за их прибытием и последующим отбытием из столицы специально следили). В октябре жителей осталось всего 3,1 миллиона из-за мобилизации из Москвы в Красную армию (на фронт ушли 850 тысяч москвичей) и эвакуации других на восток. К январю 1942 г. в Москве осталось чуть более 2 миллионов человек. Gorinov, ‘Muscovites’ Moods, 1941–1942, 108–137.


[Закрыть]. Эвакуация из столицы началась сразу же после известия о вторжении, так что к концу первого военного лета были эвакуированы более полутора миллиона москвичей[276]276
  Manley. To the Tashkent Station, 58.


[Закрыть]. Для тех же, кто оставался в Москве, 7 ноября 1941 года состоялся парад в честь годовщины революции. Такой парад впервые проводили в военную пору, и это был очень дерзкий шаг. Новые советские танки проезжали в метель по заснеженным улицам столицы, и вид их был «внушителен», как написал Леонид Тимофеев, литературовед и сотрудник Института мировой литературы имени А. М. Горького[277]277
  Леонид Тимофеев. Указ. соч., 168.


[Закрыть]. Как и многие советские граждане, в июне 1941 года Тимофеев завел дневник, потому что ощущал, как день за днем вокруг него совершается «большая историческая перемена»[278]278
  Там же. С. 139.


[Закрыть]. В день проведения парада, записал Тимофеев, авианалетов не было вовсе. По его мнению, парад был делом рискованным, учитывая угрозу со стороны бомбардировщиков люфтваффе, но и умным: «Политический эффект от этого будет равен военному успеху и сильно ударит по престижу Германии»[279]279
  Там же. С. 167.


[Закрыть][280]280
  Некоторые мемуаристы писали о том, что Гитлер поклялся войти в Москву, чтобы лично промаршировать по Красной площади 7 ноября. Тимофеев записал в дневнике 29 октября: «Немцы бросают смешные листовки: от имени Гитлера сообщается, что он вступает в Москву 1-го, и выражается надежда, что Сталин его не отдаст под суд, если он опоздает минут на 15» (Леонид Тимофеев. Мемуары, архивы, свидетельства. Дневник военных лет // Знамя. 2002. № 6. С. 165).


[Закрыть]. Действительно, эта патриотическая демонстрация силы в осажденной столице, казалось, возымела эффект: военные цензоры отмечали подъем «положительных чувств» в письмах, которые отправлялись с фронта и на фронт в последовавшие за парадом недели[281]281
  Gorinov, ‘Muscovites’ Moods, 1941–1942, 126.


[Закрыть].

Военный парад на Красной площади в годовщину революции был своего рода импровизацией – о нем неожиданно объявили, как говорится, в последнюю минуту. Фотокорреспондент «Правды» Александр Устинов вспоминал, что в то утро его разбудили коллеги: «Саша, немедленно вставай, едем на Красную площадь!» Утро было необычайно тихим. Над горизонтом низко нависли большие серые тучи, и на Москву беззвучно сыпались крупные снежные хлопья. «Просто не верилось, что в каких-то трех десятках километров идут тяжелые бои, а здесь, на Красной площади, состоится парад». Устинов фотографировал солдат, кавалерию и танки, которые потоком в течение часа с небольшим вливались в центр Москвы. Когда все закончилось, группа корреспондентов нырнула в метро и выскочила на станции «Белорусская». Устинов вспоминал, что там он увидел хвост танковой колонны и сделал прощальный кадр. «Вижу: танки, которые только что участвовали в параде, полным ходом идут по улице Горького на фронт. И чувствовалась в этом походном марше неукротимая сила – настолько решительным и грозным было их движение на запад»[282]282
  Война в объективе… С. 41.


[Закрыть].

Великая Отечественная война оказалась быстро включена в революционный миф и осмыслена как основной этап взросления Советского Союза. Война стала, по словам Амира Вайнера, «тяжелым звеном в революционной цепи», придававшим вес советскому проекту[283]283
  Weiner. Making Sense of War, 19.


[Закрыть]. И все же было очень трудно, порой даже невозможно, ковать революционную цепь из разнородного и трагичного опыта множества людей, чьи жизни опрокинула война. Всего за четыре года война унесла жизни 26,6 миллиона советских граждан (три четверти из них были мужчинами)[284]284
  Эти данные из: Zubkova. Russia After the War, 20.


[Закрыть], и, став свидетелями зверств и разрух, люди возвращались к традициям, происходило возрождение религии. Все эти изменения наверняка побудили власти Москвы переосмыслить и облик, и потребности столицы.