Текст книги "Невеста Единорога"

ГЛАВА 16

О Боже! Я мог бы быть заточенным в скорлупе ореха и считать себя королем бесконечного пространства, если бы не дурные сны.

Уильям Шекспир

Сон начался, как обычно… с Моргана.

Морган, скачущий в кромешной мгле и в свете лагерного костра. Морган, стройный, облаченный в черное, в камзоле, трепещущем на ветру, на большом черном коне, как дракон.

Мой друг. Мой друг. Мой неизменный друг…

Полуобмороженные пехотинцы, побросав на землю ставшее бесполезным оружие, не в силах были донести до рта червивую пищу; часовые, расставленные по периметру лагеря, где разместилось чуть больше дюжины солдат, бессмысленно смотрели по сторонам, не зная, что в лагерь проник незамеченным человек, не знавший себе равных в военной хитрости, чародей, который мог появиться и исчезнуть в облаке дыма, – Единорог.

Это он, Ричард, дал Моргану это имя; свое имя и кольцо, которое носил на мизинце правой руки; плоская поверхность кольца сверкала при свете костра – так же как и черные глаза Моргана, видевшего все, понимавшего все. Но ничего не знавшего.

Морган и Ричард добровольно взялись за опасную работу: они шпионили за армией Наполеона – и, что было еще труднее и опаснее, – за шпионами Наполеона. Моргану, чьи врожденные способности и склонность к авантюрам предназначили его к ведущей роли, нужна была кличка. Так сказал Моргану Ричард, когда они напились до бесчувствия, зная, что втянуты в опасную, может быть, смертельную игру.

Ричард посмотрел на свое кольцо, на украшавший его семейный символ, на единорога – и снял кольцо с руки. Он дал его своему любимому другу, когда они сидели у костра, напоминавшего тот лагерный костер, но на три года раньше.

– Мужайся, Морган. Отныне присваиваю тебе имя Единорога. Но не уподобляйся оному вполне и не упускай из виду юных девственниц, хорошо?

Этим кольцом обручаюсь с тобой… вместе с этим кольцом вручаю тебе мое… Нет!

Обстановка переменилась, и Ричард снова перенесся в ту ночь, когда Морган проник в горный лагерь.

Ричард смотрел, как Морган спешивается. Совершенно бесшумно. И откуда взяться шуму, если лошадь не оседлана? На ней только уздечка из черной кожи, без металлических деталей. Морган не носил шпор, не пользовался хлыстом. Он не нуждался ни в чем подобном, поскольку он и его быстроногий конь составляли одно целое: они двигались быстро, бесшумно, не боясь самой темной ночи.

– Извини, что задержался, Дикон. Думал, что появлюсь неделю назад, но ты знаешь, как это бывает. Враг иногда отказывается сотрудничать. Это не самое приятное место из тех, в которых тебе приходилось ждать моего приезда, не так ли?

– Да, бывали местечки и получше.

Ричард жестом разрешил солдатам продолжать есть. В конце концов, единственной целью их пребывания здесь было ожидание Моргана. Их маленький лагерь служил перевалочным пунктом для самого важного, самого секретного, самого ловкого агента в армии Веллингтона. Они находились здесь только для того, чтобы снабдить его едой, охранять его палатку, пока он будет отдыхать – и затем снова ждать, после того как он опять исчезнет в ночи. Только они, эти несколько верных солдат, знали, кто был Единорогом. Даже Веллингтон не знал, кто из двоих добровольцев, Морган или Ричард, выполнял самую опасную миссию, а кто помогал, играя второстепенную роль. Это была идея Моргана, его решение. Морган, ставивший конспирацию превыше всего, безусловно, доверял своему другу. Как такой незаурядный человек мог быть таким слепым?

Ричард подвел Моргана к единственной в лагере палатке и в последнюю минуту положил руку ему на плечо, пытаясь помешать другу нагнуть голову и войти внутрь, отсрочить неизбежное.

– Что-нибудь особенное? – спросил Ричард.

– Дикон, ты знаешь, что сейчас я ничего не могу тебе сказать. Что, если тебя возьмут в плен? – Морган тихо засмеялся. Он был явно возбужден. – Все в порядке, хорошие новости. Дикон, мой добрый друг, мы теперь не единственные англичане, которые наконец вторгнутся во Францию, – прошептал он наклонившему голову Ричарду. – Если мы возьмем Лейпциг, Наполеон вынужден будет бежать. Веллингтон должен двинуть войска по направлению к Бордо прямо сейчас – прежде чем французы успеют вернуться, для чего им нужно форсировать Рейн, – и заставить австрийцев подтянуться через Швейцарию. Этот замысел великолепно сработает, поскольку Наполеон не ожидает ничего подобного. Мы возьмем его в клещи, как только сможем двинуться вперед. Как только этот проклятый мороз позволит нам это сделать. Весь этот замысел изложен здесь, в моем письме Веллингтону, – сообщил он, прижав затянутую в перчатку руку к груди. – После того как я его доставлю, после того как наш дорогой железный герцог примет правильное решение, в чем я не сомневаюсь, эта война будет окончена – по крайней мере, для нас.

– Слава Богу!

Ричард закрыл глаза, вознося к небесам молчаливую радостную молитву. Война почти окончена. Морган останется целым и невредимым. Они смогут поехать домой. Они вновь окажутся дома по прошествии трех долгих лет, и жизнь вернется в прежнее русло. Но сбудется ли его молитва? Сможет ли все стать на свои места, если…

– Нужно сменить часовых, Дикон. Я мог бы войти в лагерь, трубя в горн и стуча в барабан, а они ничего бы не услышали. Должно быть, они слишком замерзли, чтобы думать о чем-нибудь, кроме одеяла. Мы забрели так далеко не для того, чтобы нас взяли в плен те немногие французы, которые все еще слоняются вокруг. А теперь проходи со мной в палатку и давай выпьем. Я так замерз, что не чувствую под собой этих чертовых ног.

– Морган… подожди. – Ричард не знал, как это сказать, какими словами, но он не мог позволить своему другу войти в палатку неподготовленным. – Есть кое-что, о чем ты должен знать.

Глаза Моргана блеснули, его тело напряглось, все его чувства обострились при намеке на опасность, и он бросил взгляд на солдат, сидевших вокруг костра.

– В чем дело?

Ричард облизал потрескавшиеся от мороза губы и нервно прокашлялся.

– Там Джереми.

– Джереми? Дикон, о чем ты говоришь? Джереми в Суссексе.

– Нет, Морган. Нет, он не в Суссексе. Он здесь. Здесь, в палатке. Он находится здесь уже более двух недель; Джереми уговорил солдат, ходивших в базовый лагерь за продовольствием, взять его с собой. Не знаю, как он умудрился выйти на них, как он нашел меня, нашел нас, но – подожди! – Ричард схватил друга за руку, когда Морган снова повернулся к палатке.

– Подождать? Чего, Дикон? Этого идиота следует выпороть.

– Морган, ты не должен дать ему понять, как ты обеспокоен, как зол. Он еще мальчик, не более того. И он болен, Морган. Он подцепил эту проклятую дизентерию и чувствует себя плохо последние пять дней. Положение осложняется тем, что у нас очень мало продовольствия и почти не осталось питьевой воды. Несколько французских отрядов прошли по склону прямо под нами в последние дни. Мои люди не могут выйти поохотиться.

– Боже милосердный! – Даже под маской из черного шелка было слышно, как тяжело дышит Морган. – Я всегда хотел, чтобы он взбунтовался, показал характер, – но нужно быть идиотом, чтобы выбрать для этого такое время, такое место. Боже, Дикон, мы далеко от наших и не можем рассчитывать на помощь.

Ричард опустил голову. Морган не сказал ему ничего такого, чего бы он не знал. Он не отходил от Джереми последние четыре дня, глядя в эти прекрасные, доверчивые голубые глаза, целуя его руки, гладя лоб, и его сердце разрывалось от боли, когда он видел перед собой этого храброго молодого человека, с которым он встречался в последний раз в уединенной гостинице неподалеку от «Акров». Ричард вспомнил, как он тогда обнимал Джереми, как любил его…

«О Боже! Джереми… Джереми… Единственный, кто знал. Единственный, кто понимал. Единственный, кто любил меня».

Следующие несколько дней Морган провел в лагере, забыв о свой миссии и думая только о том, как выходить брата.

Перед глазами Ричарда разворачивались картины, возникали образы; обрывки воспоминаний едва проступали за кружащимся снегом, который начался в ту самую ночь и не прекращался три дня, не позволяя покинуть маленький лагерь.

Морган, призывающий брата поесть хоть немного и отдающий свою порцию Джереми…

Джереми, еще больной, но пытающийся улыбаться, шутить, сжимающий руку Ричарда, когда побежденный усталостью Морган лег спать на грязном полу, подстелив под себя походное одеяло…

Сам Ричард, преданный, озабоченный друг, пытающийся скрыть горе и обуревающие его страхи: страх потерять своего возлюбленного Джереми, леденящий душу ужас разоблачения, страх увидеть отвращение Моргана…

Морган не поймет.

Только не Морган.

Не этот человек, которого Ричард боготворил с первого дня, когда они встретились, еще в школе; его новый друг был полной противоположностью отцу Ричарда, и при этом он был вдвое – нет, втрое более мужественным, чем его отец. Не грубый, но сильный. Не жестокий, но честный и справедливый. Не вульгарный, тупой и злой, но воплощение всего того, к чему стремился Ричард, зная, что никогда не сможет стать таким, как его друг.

Не Морган, который звал его с собой, когда ходил к девкам, – и, любя его, желая быть таким, как он, Ричард шел.

Не Морган, ради которого Ричард изо всех сил старался быть таким же, как все.

Не Морган, которого Ричард любил слишком сильно, чтобы обнаружить эту любовь, это желание.

Он не поймет.

Он отвернется с недоверием и отвращением.

Только Джереми понял. С самого начала. Даже до того, как Ричард узнал, что этот красивый, чистый и простодушный молодой человек был братом Моргана Блейкли. С Джереми он наконец почувствовал себя гармоничным, нераздвоенным – нормальным.

О Боже! Джереми! Не умирай. Не умирай.

Кошмар крепко держал Ричарда и не собирался его отпускать.

Сцена снова переменилась. Ричард и Морган стоят возле палатки. Снег наконец прекратился, опять выглянуло солнце.

– Джереми намного лучше, но перевозить его еще рано, Дикон; к тому же у нас болеет половина солдат, – сказал Морган. – Я не брошу Джереми. Но дальнейшее промедление может расстроить все дело. Голландцы могут отступить, тогда Наполеон двинет свои войска. Ты должен поехать вместо меня. Сегодня ночью. Поезжай прямо в ставку Веллингтона и оттуда пришлешь нам помощь. Пора и тебе вкусить восторг победы, мой дорогой друг, и заработать себе немного славы, выполняя последнюю миссию Единорога. Итак, возьми это.

Ричард ощутил в руке гладкий клеенчатый пакет, содержавший бесценное письмо Моргана, его рекомендации, тщательно обдуманные планы завершающего удара по Наполеону.

– Нет, нет, поезжай ты. Я останусь.

«Я останусь. Я останусь. Не заставляй меня покидать тебя… покидать Джереми. Как я могу покинуть кого-либо из вас? Вы – все, что у меня есть! Ты не знаешь, Морган. Ты не знаешь!»

– Морган! – Ричард сел в постели, прижав руки ко рту, с глазами, мокрыми от слез. – Ах, Господи, – простонал он, оглядывая темную спальню, ощущая себя совершенно разбитым. – О Боже, Морган. Ты должен оставить свою затею. Ты должен забыть. Я и так уже мертвец. Ты не можешь мне навредить. Что ты задумал? Что ты задумал?

– Думаю, нам следует устроить прием. – Морган обвел взглядом гостиную, всматриваясь в лица обитателей дома на Портмэн-сквер. Его когорта, его соратники в борьбе. Его не слишком верные союзники. Случалось ли какому-нибудь генералу командовать таким сбродом, таким неуправляемым отрядом?

Сначала он посмотрел на своего отца, становившегося со временем все более нервозным, проводившего почти все время в молитвах и все сильнее сомневающегося в плане Моргана.

Он посмотрел на Ферди, ставшего небольшой сенсацией сезона после вечера у леди Уотерстоун; заранее подготовленные импровизации карлика обличали бесчеловечность общества, пороки человеческой натуры и, к сожалению, превратились в простую графоманию. Ферди стремился поскорее покончить с планом Моргана, чтобы заняться наконец сэром Джозефом, своим проклятым, отвергнувшим сына отцом. Морган был в этом уверен, ибо слушал очень внимательно стихи Ферди, особенно с тех пор, как карлик снова начал импровизировать. Ферди со своей персональной вендеттой становился почти бесполезным для Моргана.

Что касается мисс Твиттингдон, то она начала проявлять некоторое беспокойство в связи с возможностью встречи со своим братом, инфернальным Лоуренсом, который на прошлой неделе неожиданно прибыл в столицу вместе с женой и дочерью. Мисс Твиттингдон отказалась бывать в обществе с тех пор, как прочитала в газете о приезде Лоуренса; этот непредусмотренный бунт весьма ограничил возможности Каролины появляться на людях и, соответственно, возможности Моргана.

Наконец он сконцентрировал внимание на Каролине, своей жене и самом ненадежном из помощников. Он увидел, что ногти на ее руках снова искусаны. Морган знал, что виноват в этом он. Он знал, что она несчастна, в смятении, даже когда беспрекословно выполняет его указания, выезжая с Ричардом Уилбертоном и рассказывая ему басни, сочиненные Морганом.

Она выглядела измученной и печальной.

– Что за прием, Морган? – спросил герцог, возвращая Моргана к реальности.

Ему, конечно, не следовало думать о Каролине, о ее прогулках с Ричардом, о том, что виконт ей нравится, и что она сближается с человеком, которого он собирается уничтожить, – и отдаляется от него, Моргана. Не забыла ли Каролина, что она – его жена? Или ее любовь испарилась из-за его пренебрежения, из-за того, что он одержим этой проклятой местью?

Морган сел на диван рядом с Каролиной, но он был более отстранен и далек от нее, чем когда-либо со времени их первой встречи.

– Я подумал о небольшой семейной вечеринке. Это будет то, что надо, – проговорил он наконец, по очереди вглядываясь в их лица….

Все они выглядели как лакеи в прихожей герцога; они принимали пальто и перчатки у посетителей, которые проходили дальше, в сияющий огнями танцевальный зал.

Но они не были лакеями, эти странно одетые люди в атласных ливреях всех цветов радуги; на головах у них были напудренные парики. С ними были женщины, очень милые женщины с мушками на щеках в форме звездочек, полумесяцев и даже роз; их высокие прически тоже были напудрены, а платья из тафты шуршали при ходьбе.

Многие из гостей, мужчин и женщин, были в масках, их глаза блестели в прорезях; они смеялись, разговаривали и танцевали.

Красивые, счастливые люди. Каролина видела их так, словно находилась высоко над ними, в каком-то потаенном месте, откуда она могла наблюдать за всеми, оставаясь невидимой.

Но вот одна из дам подняла голову, смеясь тому, что говорил ее спутник, и Каролина поняла, что она обнаружена. Она продолжала наблюдать, не испытывая страха, но предчувствуя что-то приятное, а дама извинилась перед кавалером и направилась к лестнице. Она приказала лакею принести для противной девчонки маленький поднос со сладостями, раз уж та не легла спать.

Но тут, как раз в тот момент, когда прекрасная леди готова была поцеловать Каролину, сказать, что она ее любит, – сцена исчезла.

Было темно. Очень темно. Каролина едва могла пошевелиться. Она едва могла дышать. И тут раздался удар грома. Потом какой-то гневный голос.

Она должна выбраться наружу! Должна отыскать прекрасную леди!

И наконец она появилась. Но леди уже не была прекрасной. Она не смеялась. Она лежала неподвижно, а ее вопли звучали в ушах Каролины. Каролина потрогала ее, потрясла, умоляя открыть глаза. Проснись! Проснись?

– Проснись! Каро! Послушай меня – проснись! Тебе приснился кошмарный сон. Каро! Ради Бога, проснись!

Каролина с трудом выходила из кошмара, повинуясь голосу, который имел над ней больше власти.

Она открыла глаза.

– Морган… – проговорила она, чувствуя прикосновение его пальцев к своей руке. Она попыталась сесть, утирая слезы. – Извини.

– Тебе есть за что просить прощения, – мягко, даже ласково сказал Морган. – Разве это дело, что есть силы кричать «Проснись!» – так что я ворвался сюда, полагая, что в доме, по меньшей мере, пожар. Тебе приснился дурной сон, крошка?

Она села.

– Да, сон был не особенно веселым. Я… я ничего не помню, кроме того, что кричала «Проснись!». Со мной такое уже случалось. Приютские дети в таких случаях колотили меня деревянными башмаками. Они думали, что их зовут на завтрак. Но с тех пор кошмары не повторялись.

– Откуда ты знаешь? Ты же сказала, что ничего не помнишь, – заметил Морган. Наверное, он был прав, хотя в этот момент она не нуждалась в разумных доводах. Она нуждалась в том, чтобы он обнял ее, приласкал. Ведь она чувствовала себя такой потерянной и одинокой. Такой обманутой.

Муффи начала драть когтями одеяло; мурлыканье кошки звучало как раскаты грома. Гром! Каролина облизала пересохшие губы.

– Морган, – обратилась она к мужу, избегая смотреть ему в глаза, – ты можешь идти. Обещаю, что больше не побеспокою тебя, тем более, я понимаю, что тебе нелегко было прийти в мою комнату, после того как ты избегал меня всю последнюю неделю.

– Тебе не терпится отделаться от меня? – В тоне Моргана не было злости. Его голос звучал задумчиво, слегка печально. – Наш дорогой общий друг Ричард позаботился о том, чтобы ты весело проводила время, гуляя в парке и посещая театры с ним и с его матерью. Боже милостивый – вместе с его матерью!

– Леди Уитхемская очень милая женщина, Морган, – сердито заметила она. – Поскольку тетя Летиция упорно отказывается выходить из дома, это был для меня единственный способ сходить в театр. Мне пришлось бы долго ждать, чтобы ты взял меня куда-нибудь с собой, не правда ли? Если бы не Ричард, я бы умерла от скуки у Альмаков.

– Ричард, всегда Ричард. – Морган придвинулся к ней, и она увидела, как блестят его черные глаза. – Кажется, твои чувства изменились. Не ты ли клялась мне недавно, что любишь меня?

Каролина покачала головой.

– Не будь дураком, Морган, – проговорила она, разозлившись настолько, что перестала контролировать себя. – Ричард не более чем хороший друг. Можно было бы подумать, что ты ревнивый муж. Разве у меня есть муж? Уходи, Морган. Мне нужно отдохнуть, если ты хочешь, чтобы я приняла участие в твоей завтрашней вечеринке.

– Маленькая колдунья! Я заставлю тебя вспомнить! Ты не смеешь забывать!

Внезапно Морган обнял ее, и его губы слились с ее губами.

– Так давно… – пробормотал он, оторвавшись от нее. – Слишком долго… Каро, моя сладкая, сладкая Каро.

Ее дыхание стало прерывистым, тело пылало. Забыв о смущении, она стянула с себя ночную рубашку. Она сгорала от нетерпения.

Она приблизилась к Моргану на коленях, снова отыскав губами его губы, и начала развязывать пояс его пижамы, потом прижалась грудью к его обнаженной груди. Она предлагала Моргану то, что ему принадлежало. Принадлежало и будет принадлежать до конца жизни.

– Люби меня, Морган, – шептала она, прижимая лицо к его груди и лаская кончиком языка его грудь. – Я твоя жена, Морган, а ты мой муж.

Она почувствовала на своих плечах его руки, пытающиеся оттолкнуть ее.

– Каро, это безумие. Неужели ты считаешь меня зеленым юнцом, которого можно соблазнить? Я не хочу этого.

Каролина взглянула на него снизу вверх, услышав фальшь в его голосе, видя правду в его глазах. Она видела, что необходимость лгать причиняла ему боль.

– Правда, Морган? Я расстроила тебя? Хорошо! Я разозлю тебя еще сильнее, если понадобится. Так разозлю, что ты придешь ко мне и будешь любить меня. Ты запомнил, Морган? Возьми то, что я тебе даю дорогой, и дай мне то, что можешь. Мы можем сделать все что угодно, победить любого врага, пока мы вместе. Я хочу помочь тебе. Я хочу увидеть, как печаль уходит из твоих глаз. Я хочу оставить прошлое позади. Только будущее имеет значение. Только наше будущее.

Время замерло, пока он молчал. В эти долгие секунды Каролина умирала от ужаса. Неужели она поставила все на карту только для того, чтобы проиграть? «Боже, сделай так, чтобы я не проиграла. Если я проиграю сейчас, Морган потеряет все».

Но руки Моргана больше не отталкивали ее, они притягивали.

Окрыленная, почти пьяная своей любовью, она скользнула руками вниз по его животу, чтобы поднять его наливающийся член, а Морган приблизился, расставляя ноги. Потому что не мог сделать ничего другого…

Потому что она имела власть над ним.

Настал ее черед.

Началась ее игра.

И победа будет за ней.

Каролина услышала низкий стон Моргана, когда она шире открыла рот, ощущая себя до странности дикой и необузданной, и потребовала то, что ей принадлежало. Когда она сомкнула вокруг него губы, ее язык стал описывать медленные круги, ощущая его подъем. Он учил ее, и учил хорошо, но теперь она была его учителем.

Она была всемогущей.

Кошмаров больше не было. Не было боли. Ничего, кроме них двоих. Ничего, кроме их любви.

Она отдавала ему себя сполна.

– Каро! Боже, Каро, я больше не могу! – Издав это восклицание, Морган оттолкнул ее от себя, так что она упала на матрас.

– Что ты скажешь теперь о Ричарде, Морган? – дразнила она его, чувствуя себя необыкновенно хитрой, бесконечно женственной. – Как насчет леди Каролины? Так что ты о них скажешь? Они ничто. Ничто. Ты, Морган, ты – все. Я – все. Теперь. Всегда. Вместе мы можем ничего не бояться, ничего не желать. Месть пуста, горька, она – убийца любви. Оставь ее, Морган. Откажись от нее. Откажись от своей игры. Откажись от ненависти. Я ее не понимаю, я не хочу ее знать. Я хочу только тебя. Каро Манди хочет только тебя, Морган. Я хочу любить тебя, воспитывать твоих детей, умереть с тобой, провести с тобой целую вечность. Откажись от всего, мой дорогой. Откажись.

– Маленькая Каро, – сказал он, наклоняясь к ней. – Моя Каро. Моя сладкая жена, которая слишком много разговаривает. – Он взял ее за ноги и потащил на себя, а она улыбалась, глядя на него снизу вверх. Он встал между ее бедрами, и она почувствовала, как он проскальзывает в нее, наполняет ее, начинает двигаться внутри ее.

И все же победа была за ней. Потому что она любила этого человека, любила всем сердцем, всем своим существом, и он мог брать лишь то, что она добровольно ему давала.

Она смотрела на него в темноте, нарушаемой только светом маленькой свечи. Они смотрели друг другу в глаза, а он продолжал входить в нее, наполняя ее, пока ей не показалось, что он может достичь глубины ее лона и пролить свое семя туда, где оно не сможет не принести плода.

Он наклонился вперед, заключив ее голову между своими ладонями, запутавшись пальцами в ее волосах. Его горячее дыхание прожигало ее, его грудь тяжело вздымалась, а она обвила его руками, потянула на себя, навек заключая в кольцо своих рук и ног, которые сами собой обвились вокруг его бедер.

– Ты моя, Каро, – жарко шептал он, двигаясь все быстрее, подводя ее к завершению, к полноте.

– Да, Морган, да, я твоя, – сказала ему она, закрывая глаза и делая все возможное, чтобы отделить страсть от любви. – Всегда твоя. И теперь, мой упрямец, ты тоже принадлежишь мне.

И тогда ее охватил жар, накал которого так удивил ее в первый раз.

– Да, Каро! Да! Бери меня всего. Боже, помоги мне, я не могу больше бороться!

И тогда… когда это было кончено… когда их страсть иссякла… Каролина обняла его и баюкала… пока Морган Блейкли плакал.

Позже, когда она лежала в его объятиях, Морган взглянул правде в лицо.

Он затеял дело три года назад, приступил к выполнению миссии, которую должен теперь завершить; у Альмаков были запущены колесики механизма, остановить который уже невозможно; у него не осталось выбора: грязное дело будет доведено до логического конца. Но его сердце больше не участвовало в нем. Его сердце, которое он всегда считал неуязвимым, холодным и отстраненным, находилось теперь – и будет находиться всегда – в маленьких, с обкусанными ногтями руках Каролины Манди.