Текст книги "Невеста Единорога"

ГЛАВА 8

И, как Единорог,

Застыл я в изумлении

При виде юной девы,

Невинной, как дитя.

Тибо де Шампань

Из всех комнат особняка герцога Глайндского больше всего Каролине нравилась восьмиугольная музыкальная комната. А особенно восхищала ее высокая двустворчатая белая дверь с золочеными ручками.

Комната всегда была залита зимним солнцем, бьющим в широкие окна в каждой из восьми стен этой комнаты, походившей на волшебный замок. На них не было темных тяжелых штор, только прозрачные, воздушные занавеси, окаймленные розовыми атласными оборками.

Проскользнув в комнату, она посмотрела вверх на нарисованных на потолке ангелов и херувимов.

Она сделала им – для тренировки – несколько глубоких реверансов.

Большая арфа стояла у окна, рояль – в центре, обтянутые розовым атласом кресла расположились на восьмиугольном ковре.

Место было сказочным. В этой комнате Каролина забывалась в мечтах.

Другая причина, по которой она любила музыкальную комнату, заключалась в том, что всегда печальный и вечно недовольный отец Моргана никогда не переступал ее порог. Каролину это устраивало, поскольку она никогда прежде не встречала человека, способного лишить мир радости одним своим появлением с неизменной Библией в руках.

Каролина чувствовала себя виноватой, что ей никак не удавалось полюбить герцога, несмотря на то, что Морган, очевидно, обожал этого человека. Но она ничего не могла с собой поделать: у нее сохранились куда более приятные воспоминания о могильщике, приезжавшем в глайндский приют хоронить сирот.

Она подошла к роялю и робко коснулась кончиком пальца одной из клавиш: раздавшийся звук, как всегда, приятно испугал ее.

– Какая улыбка на лице возмутительной прогульщицы, леди Каролины. – Раздался сзади голос Моргана. – Неужели вы забыли, что перед обедом у нас урок географии?

– Ах, фу! – воскликнула Каролина, снова подражая мисс Твиттингдон. Она могла сказать и многое другое, но уяснила, что светские женщины, как правило, не употребляют крепких выражений. Это было досадно, ибо благодаря Персику Каролина была весьма остра на язык. – Я ненавижу уроки географии, Морган, особенно с глобусом, – добавила она, повернувшись к нему и рассчитывая, что ее улыбка смягчит строгого учителя. – Они… они такие круглые. Почти такие же, как лысая голова бедного мистера Вудвера.

Морган, сощурившись, поглядел на нее так, что захотелось прикрыться, будто она была обнаженной. Неужели на нее так подействовал всего один поцелуй?

– Очень хорошо, детка, – произнес он наконец, потом уселся в одно из розовых кресел, закинув ногу на ногу и не переставая смотреть на нее. – Я тоже не в восторге от предметов, напоминающих лысину мистера Вудвера. Вам нравится эта комната, не правда ли, Каролина?

– Она лучшая из всех, что я видела.

Каролина отвела от него взгляд. Она всегда ощущала некоторую неловкость в присутствии Моргана. Трудно было испытывать только чувство дружбы к человеку, которому достаточно было произнести ее имя, чтобы ее сердце забилось сильнее.

Морган сухо засмеялся:

– Это действительно прекрасная комната, Каролина, любимая комната моей матери. Мне и самому она очень нравится – по крайней мере, нравилась до тех пор, пока отец не заставил меня вымыть все окна, снаружи и изнутри. А здесь целых шестнадцать окон.

Она села на краешек кресла напротив Моргана.

– Этого достаточно, чтобы возненавидеть отца, – сказала она. – Тем более вам, у кого полон дом слуг, готовых выполнить эту работу. Я бы и пальцем не пошевелила, даже если бы у меня была половина вашей прислуги. Если хотите знать мое мнение, ваша светлость, то я полагаю, что нет необходимости лаять самому, если держишь собаку.

– Вы меня не поняли, крошка. Меня заставили вымыть окна в наказание, – пояснил Морган. – Хотя, насколько я помню, мне немного помогли. – Взгляд его затуманился, как будто воспоминание причинило ему страдание. Каролина поспешила сменить тему.

– Хотите, я расскажу вам о мистере Вудвере, Морган? – предложила она. – У вас было мало времени в тот день, когда все мы покинули лечебницу, и вы не могли оценить его по достоинству, но он чудесный человек. По крайней мере, он был добр ко мне.

– Правда? В чем это проявилось? Признаюсь, вы заинтриговали меня. Неужели он заставлял вас проходить мимо Человека-Леопарда не каждый четверг? Или его доброта этим не ограничилась? Он, наверное, позволял вам надевать перчатки, когда вы выносили ночные горшки.

Каролина вздохнула:

– Вы не понимаете, и вас нельзя за это осуждать. Как вы можете понять? Для вас было наказанием вымыть несколько окон. Для меня оно заключалось в побоях – пряжкой ремня или кулаком. И иногда ни за что! Меня наказывали просто за то, что я существую, живу, вместо того чтобы умереть, чего от меня ожидали. Меня наказывали за то, что у меня был желудок, нуждавшийся в пище, за то, что мне была необходима хоть какая-нибудь одежда, чтобы не замерзнуть и шинковать овощи и чистить сарай для коз, потому что козы были необходимы, а я нет. Вы можете не любить Персика, но она была единственным человеком, который хоть немного жалел меня, и я ей за это благодарна. Вскоре после того как я поступила на работу в лечебницу, – продолжала Каролина, глядя на приподнявшуюся черную бровь Моргана, – я познакомилась с мистером Вудвером, который стал для меня моим новым Персиком. – Она закрыла глаза, вновь переживая ту ночь, когда встретила этого человека, пробегая по коридору. Если Бог существует, ей никогда больше не придется вспоминать о той ночи. – Мистеру Вудверу, по-видимому, не понравилось, что я такая молодая, поскольку остальные слуги были намного старше меня. Он решил, что я должна работать с состоятельными пациентами, имевшими отдельные комнаты, а не в общем помещении. Там я бывала всего один-два дня в неделю. И никогда по ночам. Никогда, никогда по ночам. – Она просияла и улыбнулась. – Вот так я познакомилась с мисс Твиттингдон и с Ферди. Мистер Вудвер никогда не был моим другом, по крайней мере таким, как Персик, мисс Твиттингдон и Ферди, но он был милым человеком. Я мыла бы его окна два раза в день, если бы он меня об это попросил.

– Вы жили в совершенно другом мире, – сказал Морган. – И вы, если будет возможность, охотно отомстите человеку, который причинил вам такое зло, не так ли?

Неужели он хотел ее оскорбить? Но почему тогда голос его был печален? Должно быть, это угнетает – быть таким богатым и образованным. Каролина заерзала в кресле.

– Если бы я только и думала о причиненном мне зле, как глупая курица, сидящая на яйцах, – откровенно сказала она, и в ее речи неожиданно проступил ирландский акцент, – то я не высидела бы ничего, кроме новых горестей и несчастий. Что толку ходить с опущенной головой, словно тебя поливает холодный дождь? Лучше поднять голову и посмотреть вверх: может быть, на небе уже появилась радуга.

– Понимаю. Вы смотрите на это место как на радугу?

Каролина широко улыбнулась:

– Ах, Морган, я рассматриваю все это как нечто большее, нежели какая-то радуга. Сухие простыни, сытый желудок, крыша над головой, не дающая снегу падать на одеяло. Я думаю, что на этот раз Каро наткнулась на горшок с золотом!

Морган громко рассмеялся, потом нагнулся и поцеловал ей руку:

– В один прекрасный день, мисс Манди, мне, похоже, придется брать уроки у вас – но не географии, а жизни. Я верю в то, что вы откроете передо мной целый новый мир.

И тут он ушел. Просто повернулся и вышел из комнаты.

Каролина смотрела ему вслед. Своей твердой поступью он был похож на солдата, идущего в бой. Какую войну вел этот человек? Как она могла помочь ему победить?

Она чувствовала, что час сражения близок, и понимала, что будет сражаться на стороне Моргана.

Каролина смотрела в высокое зеркало, слегка подрагивая от холодного вечернего воздуха. Некоторое время она прижимала к себе пушистое белое полотенце, потом позволила ему упасть на пол. Ее тело, теплое и розовое после купания, было таким же, как всегда. Две руки. Две ноги. Две груди…

Две руки, которые ныли от желания прижать к себе Моргана Блейкли. Две груди были переполнены пугающими ощущениями, совершенно непохожими на все то, что ей довелось испытать в жизни.

Она тревожно нахмурилась, продолжая смотреть в зеркало и не в силах понять: почему различие оставалось незаметным для глаза? Она по-новому ощущала себя теперь – особенно когда встречалась взглядом с Морганом.

Человеческое тело не представляло большой тайны для нее, воспитанной в сиротском приюте, где она была вынуждена делить кров, а зачастую и постель с дюжиной других тел обоих полов.

Для Каролины тело было чем-то таким, что либо испытывало голод, либо холод, либо страдало от жары, либо от усталости; и оно было источником грязи, которую она – сначала как беззащитная сирота, а затем младшая прислуга – вынуждена была выносить. Тело причиняло своему владельцу массу хлопот: то заболеет, то сломается, то налетит на свистящую плеть миссис Риверс, то на пинок одного из своих собратьев.

То, что ее тело – или чье-либо другое – может стать чем-то важным для нее, просто никогда не приходило Каролине в голову.

Она подняла с пола полотенце и отвернулась от зеркала; она замерзла и поспешила надеть ночную рубашку, пока Бетт не вернулась из кухни с теплым молоком, за которым послала ее Каролина, надеясь, что оно поможет ей поскорее заснуть. Она аккуратно сложила полотенце и повесила его на сушильную решетку, чтобы избавить Бетт от лишней работы, затем легко запрыгнула на высокий матрас и забралась под атласное одеяло, подтянув его к самому подбородку. Три месяца, проведенные в роскоши, не отучили ее каждый раз с новой силой наслаждаться удобной постелью. Она полезла под подушку и достала оттуда горностаевую муфту; улыбаясь, она поглаживала черные кисточки, потом прижала мягкий мех к лицу. Мех был таким мягким, она была одна, и никто не мог ее увидеть. Не будет большого вреда от одной маленькой плохой привычки. Персик была права, говоря, что дурные привычки – это единственная приятная вещь. Только мы, существа с дурными привычками, по праву можем называть себя людьми. Поэтому мы и ходим на ногах, а могли бы лакать пойло, стоя на четвереньках.

Персик… Каролина закусив губу, подумала о своей подруге и наставнице, которая, выждав удобный момент, сбежала из «Акров», прихватив с собой три китайские вазы и пару серебряных подсвечников. Персик могла бы ответить на ее вопросы – если бы Каролина сумела их задать.

Каролина нахмурилась и еще глубже забилась под одеяло, зная, что даже теплое молоко не поможет ей заснуть. Закрыв глаза, она снова и снова возвращалась к тревожным мыслям о том, что происходит между мужчиной и женщиной, – к тому, что Персик назвала грязным делом, когда впервые заговорила о возможной поездке Каролины в Лондон, где она могла бы заняться бизнесом, если не захочет работать в Вудвере.

Каролина до сих пор помнила, как ирландка, с присущей ей откровенностью и деловитостью, описала этот бизнес, в результате которого – если не вести себя достаточно осмотрительно – начинаются болезни и рождаются нежеланные дети. Если верить Персику, мужчины готовы платить большие деньги за то, чтобы заниматься этим делом, а женщины уступают им со времен Адама и Евы, которые долго жили припеваючи в местечке под названием Рай, не работали и при этом имели все, что им было нужно, но вели себя как-то странно: ходили голыми, как безмозглые олухи, разговаривали со змеями и наконец начали изображать из себя животное с двумя спинами, после чего их счастливая жизнь кончилась.

Откровения ирландки не вполне соответствовали Описанию, данному Эдему герцогом; по его словам, наказание последовало из-за великого греха Евы, в результате чего их с Адамом вышвырнули в мир, преисполненный страданиями. И все же Каролина чувствовала, что, если докопаться до их сути, обе истории были похожи как две капли воды. Адам насладился грязным делом, в то время как на долю Евы выпали одни страдания: месячные и роды. Ничего удивительного в этом не было. Каролина по опыту знала, что все лучшее в этом мире достается мужчинам, а женщинам – только позор.

Мальчиков и девочек в приюте воспитывали отдельно начиная с семилетнего возраста. Однако она много чего насмотрелась в лечебнице и давно уже имела ясное представление о физических различиях между мужчиной и женщиной.

Она даже видела само грязное дело. Однажды вечером, вскоре после ее прибытия в сумасшедший дом, кто-то из прислуги зашел к ней в каморку и пригласил на вечеринку в общее помещение лечебницы.

Каролина отправилась, предвкушая хороший вечер. Еще в коридоре она услышала смех и веселые голоса. С улыбкой на губах она вошла в комнату, надеясь на вкусное угощение, обещанное пригласившим ее человеком. Она никак не ожидала увидеть перед собой такое количество грязных нагих тел, извивающихся на пропитанной мочой соломе.

Куда бы она ни посмотрела, везде были сплетенные тела мужчин и женщин; одни пары прижимались друг к другу бедрами, другие ртами, третьи принимали самые немыслимые позы. Двое мужчин целовались и ласкали друг друга под одобрительные возгласы окружающих, а три женщины атаковали четвертую, тиская и кусая несчастную до крови. Но женщина, по-видимому, совсем не чувствовала себя несчастной: она только смеялась и подбадривала нападавших.

Молоденькая девушка, которой было не больше шестнадцати, забилась в угол и хныкала, прижимая к лицу тряпичную куклу, а один из старших служащих, большой и злобный парень, которого называли Боксером, подошел к ней и начал расстегивать бриджи. Молодая девушка дико закричала.

Больше всего запомнился Каролине этот душераздирающий крик. Она выскочила из комнаты и побежала со всех ног по коридору, пока, истерически рыдая, не наткнулась на мистера Вудвера, который отвел ее в ее комнату. Дорогой мистер Вудвер. При всей своей неспособности справиться не только с больными, но и с собственными служащими, он все же сумел защитить Каролину от низменных инстинктов Боксера. Волею Провидения нашелся человек, который заменил ей Персика.

Почему с ней нет сейчас Персика? Почему она не может спросить ее, какая связь между тем, что она увидела в лечебнице, и самым прекрасным, что ей довелось испытать в жизни, – с поцелуем?

Было ли грязное дело результатом и порождением того чувства, которое влекло Дон Кихота к его Дульцинее?

Или существовал какой-то способ, превращавший грязное дело в чистое? Разумеется, она не могла задать эти вопросы ни мисс Твиттингдон, ни Бетт, ни герцогу. Ни тем более – Моргану Блейкли.

А этот способ должен был существовать. Потому что она не чувствовала, что занимается чем-то грязным два дня назад, когда Морган обнимал ее и целовал. Это было чудесно. И она не чувствовала себя виноватой или испорченной, как те в Вудвере. Это было просто чудесно – и все.

Услышав слабый звук под дверью в коридоре, Каролина быстро села и вытерла слезы, только сейчас осознав, что плакала.

– Бетт? Это ты?

Ответа не последовало, но странные звуки не прекратились: казалось, кто-то скреб по дереву. Отбросив одеяло, она соскочила с кровати, взяла длинное белое домашнее платье и, сунув руки в рукава, подошла к двери, недоверчиво глядя на нее, словно какие-то чудовища затаились с другой стороны.

– Кто там? – спросила она, прижимая ухо к деревянной двери. – Бетт?

Раздался еще один скрежещущий звук. Она увидела, как поворачивается ручка двери. Вне себя от страха (ведь до сих пор она ощущала себя в полной безопасности в гостях у герцога), Каролина попятилась назад. Дверь медленно отворилась.

Но чудовище не появилось. В коридоре вообще никого не было. С минуту ей казалось, что она все вообразила, а дверь отворилась сама. Не надо было так много думать о грязном деле.

И тут она посмотрела вниз и увидела на полу небольшую закрытую корзинку, к ручке которой был привязан большой розовый бант. Некоторое время она стояла неподвижно и только смотрела на корзинку, не в силах поверить, что кто-то оставил ей подарок, а сам тайком скрылся.

Должно быть, это Ферди, решила она, припомнив, что за последние два дня карлик не раз извинялся за то, что без стука ворвался в кабинет герцога и пытался вызвать маркиза на дуэль. Но он не должен был приносить ей подарок. Она тогда обрадовалась его появлению, хотя и испугалась, что карлик поплатится за свою безрассудную смелость.

Она вышла в коридор и осмотрелась, предполагая, что Ферди мог спрятаться за большим сундуком или за одной из кадок с растениями, стоявшими вдоль стен. Никого не обнаружив, Каролина подняла корзинку и торопливо вернулась в свою комнату, заперев за собой дверь.

Забравшись обратно в постель, она поставила корзинку на одеяло и тут заметила аккуратно сложенный листок бумаги, торчавший из розового банта. Каролина вытащила листок, развернула его и поднесла к свече, стоявшей на ночном столике возле кровати, готовясь прочесть рифмованное извинение Ферди.

Она еще не успела ничего разобрать, когда корзинка стала наклоняться и крышка приоткрылась. Каролина испуганно прижалась к спинке кровати, уверенная, что ей преподнесли в качестве подарка змею. Но тут показался маленький розовый носик и два больших желто-зеленых глаза, а затем и вся пушистая мордочка с двумя, острыми ушками с черными кончиками.

– Мя-у, – произнесла маленькая кошечка, словно желая Каролине доброго вечера, потом, окончательно отодвинув крышку корзинки, выбралась на одеяло. – Мяу, – повторила она и начала лизать свою белоснежную лапку.

– Ах какая прелесть! – Каролина поднесла кошечку к лицу, поглаживая ее мягкий белый мех, и вдруг громко засмеялась, заметив, что кончик хвоста кошки, как и кончики ушей, черный. – Ты похожа на мою муфту! – воскликнула она, положив кошку себе на колени и лаская ее розовый животик. – Только ты более теплая, гораздо более красивая, моя маленькая муфточка, моя сладкая Муффи. Ты ведь, знаешь ли, дама, – сказала она, задрав кошке хвост. – Я разбираюсь в таких вещах.

Муффи мгновенно отреагировала – то ли на свое новое имя, то ли на бесцеремонное определение ее пола – и вонзила маленькие острые зубки в палец своей новой хозяйки, а когтями до крови оцарапала ей запястье.

Каролина не обратила внимания на царапины.

– Скоро придет Бетт, Муффи, – сообщила она кошке, которая, защитив свое достоинство, разлеглась на коленях Каролины и громко замурлыкала. – Я попрошу ее принести из кухни еще немного молока и ящик с песком: ты ведь еще слишком мала, чтобы выходить для этого на прогулку. Ты любишь молоко, Муффи? Ну и Ферди! Какой чудесный подарок!

Каролина вспомнила, что все еще не прочитала послания карлика. Стараясь не потревожить Муффи, она наклонилась и взяла в руки листок бумаги, снова поднеся его поближе к свече, и прочла:

Моя дорогая леди Каролина!

Мигель де Сервантес, создатель почитаемого Вами Дон Кихота, написал: «Каждый человек таков, каким сотворили его небеса, а иногда и намного хуже». Я боюсь, что если Дон Кихот являет собой образец человека во всем его совершенстве, то сам я представляю собой человека в его худших проявлениях. Я опустился бы еще ниже, если бы стал просить у Вас прощения за свое недавнее непростительное поведение. Я могу только предложить Вам этот маленький подарок и свое обещание больше не оскорблять Вас.

Морган.

Каролина перечитала записку три раза подряд, дрожащими руками сжимая листок бумаги, затем осторожно положила его на ночной столик.

Его непростительное поведение.

Что он хотел этим сказать?

Он поцеловал ее. Она поцеловала его. Вот и все. Не больше и не меньше. Но назвать этот поцелуй непростительным поведением, оскорблением?

Почему? Он едва дотронулся до нее. Он не причинял ей боли. Они не занимались грязным делом.

Наслаждался ли он поцелуем? Ныли ли у него руки? Охватило ли его то странное, но невероятно приятное ощущение, которое пронзило все ее тело и до сих пор, два дня спустя, заставляет смотреться во все зеркала и недоумевать, почему она выглядит так же, как прежде, если знает, что поцелуй Моргана изменил все ее существо?

Каролина посмотрела на Муффи, и слезы навернулись ей на глаза: она поняла, что должна сделать. Она могла бы принять подарок от Ферди в знак того, что прощает его за то, что карлик пытался спасти ее от самой себя, хотя она его об этом не просила. Но она не может принять кошечку от Моргана – так же как и его извинения.

Потому что она не может жалеть о том, что он ее поцеловал. И она никогда не будет жалеть, что поцеловала его в ответ.

Морган отпустил Симмонса, сказав лакею, что этим вечером разденется сам, поэтому он был недоволен, услышав стук в дверь.

Он остался сидеть, развалившись в кресле у камина, глядя на языки угасающего пламени и держа двумя пальцами наполовину пустой бокал с бренди. Глубоко вздохнув, он крикнул «Войдите!» таким тоном, который, по его мысли, должен был отпугнуть всякого, если тот не был дураком или очень храбрым человеком, и сделал еще один большой глоток бренди.

Он был настолько погружен в свои мысли, что немедленно забыл о непрошеном госте и очень удивился, когда несколько секунд спустя услышал за своей спиной голос Каролины Манди:

– Добрый вечер, ваша светлость.

Он взглянул на себя – на свою расстегнутую белую рубашку без галстука, на свои ноги в носках, вытянутые и лежавшие на декоративных медных подставках для дров.

Он поставил бокал на стол, встал и провел рукой по волосам, но непокорная черная прядь снова упала ему на лоб. Затем он медленно повернулся, надеясь, что ослышался, что это его пропитанные бренди мозги сыграли с ним злую шутку.

Обернувшись, он увидел Каролину, стоящую не далее чем в трех футах от него. Ее босые ноги выглядывали из-под подола домашнего платья, распущенные светлые волосы спадали до талии. Она держала у груди корзинку, сжимая ее маленькими белыми ручками.

– Я… простите, что беспокою вас, Мор… я хотела сказать ваша светлость, – пролепетала она, отводя глаза и, видимо, понимая, что это была невероятная глупость – прийти к нему в комнату. Одной. Едва одетой. Среди ночи.

Боже милостивый, неужели она пришла к нему, чтобы искушать?

– Леди Каролина, – проговорил он холодно. – Похоже, вы не научились за прошедшие три месяца. Вы не должны приходить в апартаменты мужчины. Ни днем, ни, тем более, ночью. Да еще неодетой. Я допускаю, что мисс Твиттингдон – пустоголовый романтик, но она должна была вам это внушить.

Каролина сделала шаг назад и непроизвольно начала грызть ноготь. Он заметил длинные царапины на нежной коже ее запястья.

– Я знаю, что поступаю не по правилам, ваша светлость. Я не задержусь здесь. Я… я просто хотела вернуть вам вашу корзинку. Муффи замечательная кошка, – может быть, она самая лучшая кошка в Суссексе, если не во всей Англии, – но я не могу принять ее. Я… просто не могу.

– Муффи? – Он с любопытством взглянул на Каролину, потом понял и улыбнулся: – Это очень подходящее имя, леди Каролина. Но я не понимаю. Из-за того, что она вас оцарапала? Поэтому вы не можете ее принять?

– Потому что… – проговорила она совсем тихо, потупившись.

– Потому что?.. Что это значит? Выражайтесь яснее, моя дорогая. Ведь я несколько вечеров рыскал по окрестностям, чтобы отыскать для вас подходящую кошку. Я хотел подарить вам желтого пса, но не нашел.

Она подняла голову, и он увидел слезы, стоявшие у нее в глазах.

– Вы искали для меня собаку? Правда, Морган? Желтую? Вы так добры, что запомнили? Но я действительно не могу…

– Не можете принять пса. Да. Да. Я понимаю. – Он потер лоб, внезапно ощутив усталость. – Послушайте Каро, присядьте на минутку. – Он указал рукой на кресло. – Это было трусостью с моей стороны – оставить корзинку с запиской, а самому сбежать, как зеленому юнцу, испугавшемуся собственного поступка. Нам нужно поговорить.

Она прошла мимо него и села на самый краешек красного кожаного кресла, держа корзинку на коленях. Она походила на наказанного ребенка и выглядела настолько невинной, что ему захотелось опрокинуть ее на коврик перед камином и заняться с ней любовью, чтобы она стала более человечной, – такой, например, какой была в ту первую ночь, когда смачно откусывала большие куски от яблока.

Он встал перед ней на колени.

– Каролина, – начал он, еще не зная точно, что хочет сказать. – Каролина, я привез вас сюда, в Акры, потому что хотел подготовить вас к выходу в лондонский свет в качестве давно пропавшей дочери седьмой графини Уитхемской. Я не сказал вам, зачем мне это нужно, а вы были достаточно добры, чтобы не задавать лишних вопросов.

– Вы неплохо заплатили мне за то, чтобы я не задавала вопросов, Морган, – напомнила ему Каролина, доставая Муффи из корзинки, поскольку кошка начала выражать недовольство в связи с тем, что ее слишком долго держат в заточении. – И вы позаботились о тете Летиции, Ферди и даже о Персике. Кроме того, ваш отец был очень добр ко всем нам. Если герцог, при всей его религиозности, верит, что вы поступаете правильно, то я тоже в это верю.

Каролина буквально излучала невинность, хотя Морган знал, что после жизни в Вудвере у нее не могло быть больших иллюзий. Он смотрел, как она прижимает к щеке замурлыкавшую кошку, поглаживая ее по гладкому меху, и почувствовал, что завидует этой кошке.

– Я все равно ничего не понимаю, Каролина. Вы принимали от меня одежду, пищу, от моего отца – кров. Так почему же вы не можете принять эту чертову… Почему вы не можете принять Муффи?

– Я хотела бы ее принять, Морган. Правда, хотела бы. Но… но вы сказали, что это было непростительное поведение. Вы сказали, что это было оскорбление. Кажется, вы сожалеете, что так поступили, а я… а я… – Голос Каролины прервался, и она зарылась лицом в шерсть Муффи.

Какой она еще ребенок. Какой чудесный, честный, милый ребенок!

– Вам понравился наш поцелуй? – спросил он, начиная думать, что он, может быть, и не худший на земле человек. – Вы это не решались мне сказать? Что вы не можете принять кошку, потому что не рассматриваете то, что мы делали, как непростительное поведение?

– Не смейтесь надо мной! Не смейте надо мной смеяться!

Прежде чем он успел отреагировать на ее восклицание, Каролина вскочила на ноги, все еще держа в руках уже шипевшую, взъерошенную Муффи.

Она посмотрела на Моргана сузившимися глазами:

– Я не сделала ничего плохого. Конечно, я поцеловала вас, но не позволила вам заняться грязным делом. Я никогда этого не позволю ни вам, никому бы то ни было другому. Поэтому вы смеете называть это оскорблением и откупаться кошкой. Я не считаю себя виноватой только оттого, что вы считаете виновным себя. Я не могу считать, что совершила что-то грязное и плохое, если это было так прекрасно. И я не буду сожалеть о том, что поцеловала вас, даже если вы, самый наглый и глупый мужчина в королевстве, считаете, что я не права. Не буду – и все тут!

Морган ошеломленно смотрел на нее, не понимая, о чем она говорит. Затем до него медленно стало доходить. Что знала о любви эта напуганная, введенная в заблуждение девочка? Какие ужасы ей пришлось повидать? Будь проклята Персик, поместившая Каролину в такое место, как Вудвер, где она Бог знает чего насмотрелась!

Нет, Каро не была настоящей леди Каролиной, но от этого она не становилась менее чистой и невинной. И она была совершенно не подготовлена к виду грязи, распутства и извращений, которые были, очевидно, обычным делом в Вудвере.

Он надеялся, что худшее из того, что видела Каролина, были забавы Человека-Леопарда, но в глубине души чувствовал, что это не так, хотя она и служила в привилегированном отделении лечебницы, находясь под покровительством храброго карлика Фредерика Хезвита и Летиции Твиттингдон.

Морган встал и положил руки на плечи Каролины, чувствуя дрожь, охватившую ее хрупкое тело:

– Неужели я действительно сделал это, моя крошка? Я ввел вас в заблуждение? Вы решили, что нужно стыдиться удовольствия, которое доставил вам поцелуй? Что вам угрожает грязное дело? И, что хуже всего, у вас создалось впечатление, что я стыжусь своего поступка и сожалею о нем.

Она с вызовом подняла подбородок и спросила:

– А разве это не так?

– Нет, детка, я ни о чем не жалею, – честно ответил Морган. – Ни в коей мере. Это было действительно чудесно. Но все же мне стыдно, ибо, как красноречиво заметил Ферди, я не имел права пользоваться вашей невинностью и вашим доверием. Этого я глубоко стыжусь и даже не смею просить прощения.

– Думаю, теперь я вас поняла. Вам понравилось меня целовать, но вы злитесь на себя за то, что сделали. Но ведь вам понравилось? Я хочу сказать: разве у вас не возникло странного ощущения в животе, а ноги разве не стали слабыми? И разве вам не хотелось держать меня и никогда не отпускать?

– Признаюсь, вы очень точно описали мое тогдашнее состояние.

– Значит, вы считаете непростительной только мысль о том, что вы вели себя не по-джентльменски?

– Совершенно верно. Можем мы теперь оставить эту тему, или вы желаете, чтобы я предоставил вам письменный отчет о том, что чувствовал?

– Нет, глупенький. Не нужно. Я и так все поняла. – Каролина широко улыбнулась, и ее зеленые глаза заблестели при свете камина. – Значит, я могу принять Муффи! Ах, Морган, спасибо! Огромное спасибо! Теперь мы снова можем быть друзьями!

Она схватила его за руки, встала на цыпочки и пылко поцеловала его в щеку, потом повернулась, подхватила пушистую кошечку и выбежала из комнаты. Ее платье задралось, обнажив ноги до колен и приведя этим Моргана в полное замешательство.

Он долго стоял неподвижно, глядя на закрытую дверь, потом снова сел в кресло и взял со стола бокал с бренди.

– Друзьями, – пробормотал он, давая пинка плетеной корзинке. – Смешная девчонка! Думает, что хочет, чтобы мы были друзьями. Боже милостивый, я, должно быть, схожу с ума. – Он осушил до дна бокал и стал мысленно отсчитывать дни, оставшиеся до поездки в Лондон, так и не решив для себя, оправдывает ли цель средства.