Текст книги "Жизнь после жизни"

Украдкой она полистала медицинскую энциклопедию миссис Шоукросс. Шоукроссы уехали отдыхать в Норфолк, но их горничная ничего не заподозрила, когда Урсула появилась на пороге черного хода и сказала, что хочет посмотреть одну книгу.

В энциклопедии объяснялась механика «полового акта», который, очевидно, совершался исключительно на «супружеском ложе», а вовсе не на черной лестнице, по пути наверх, когда ты идешь за носовым платком или книжкой. Кроме того, в энциклопедии подробно освещались последствия неудавшегося похода за носовым платком или книжкой: задержка месячных, тошнота, прибавка в весе. И так, надо понимать, девять месяцев. А ведь сейчас уже стояла середина июля. Скоро придется по утрам втискиваться в синее форменное платье-сарафан и залезать вместе с Милли в школьный автобус.

Урсула стала подолгу бродить в одиночестве. Поделиться с Милли не было возможности (да и желания тоже, будь ее подружка рядом), а Памела уехала вожатой в Девон, в женский скаутский лагерь. Урсулу никогда не тянуло к скаутскому движению, о чем она теперь пожалела, – возможно, ее бы научили давать отпор таким, как Хауи. Преспокойно брать носовой платок или книжку и не попадать при этом ни в какие передряги.

– У тебя какие-то неприятности, милая? – спросила Сильви, когда они вместе с Урсулой занимались штопкой.

Сильви уделяла внимание детям только с глазу на глаз. Всем скопом они являли собой неуправляемое стадо, но поодиночке каждый становился личностью.

Урсула представила, что можно на это ответить. Помнишь друга Мориса, его звали Хауи? Кажется, я ношу его ребенка. Она покосилась на Сильви: та безмятежно латала дырку на носке Тедди. Ничто в ее облике не напоминало женщину, которой разворотили «интимные части тела». (Слово «вагина», почерпнутое из медицинской энциклопедии миссис Шоукросс, никогда не произносилось в доме Тоддов.)

– Нет, никаких, – ответила Урсула. – У меня все в порядке. Все отлично.

После обеда она дошла до станции, села на скамейку и стала планировать, как бросится под проносящийся мимо скорый поезд, но ближайший тихоходный состав, идущий до Лондона, пыхтя, остановился у перрона, и от этого привычного зрелища ей захотелось плакать. У нее на глазах из паровозной кабины спустился Фред Смит в замасленном комбинезоне и с черной от угольной пыли физиономией. Заметив Урсулу, он подошел к ней:

– Надо же, какое совпадение, собираетесь ехать на моем поезде?

– У меня билета нет, – ответила Урсула.

– Не беда, – сказал Фред, – я контролеру кивну да подмигну, он сразу поймет, что мы с вами добрые друзья.

Значит, они в друзьях с Фредом Смитом? Утешительная новость. Конечно, узнай он, в каком она положении, дружбе тут же пришел бы конец. Такая подруга никому не нужна.

– Да, хорошо, спасибо, – сказала она.

Отсутствие билета сейчас казалось такой мелочью.

Фред забрался в кабину локомотива. Станционный смотритель двинулся вдоль перрона, захлопывая вагонные двери с такой решимостью, будто им не суждено было открыться вновь. Из трубы повалил дым; Фред Смит, высунув голову из окна кабины, прокричал:

– Живей, мисс Тодд, не то останетесь!

И она послушно вошла в вагон.

Смотритель дал два свистка, короткий и длинный, и поезд отошел от станции. Примостившись на теплом плюшевом сиденье, Урсула думала, как быть дальше. Можно затеряться на улицах Лондона среди других безутешных падших женщин. Или свернуться клубком на скамье в парке и ночью замерзнуть до смерти, правда в разгар лета морозов ждать не приходилось. Или войти в Темзу и довериться приливу, который бережно понесет тебя мимо Уоппинга, Ротерхайта, Гринвича, прямо до Тилбери, а там – в открытое море. Вот удивятся родные, когда ее утонувшее тело выловят из пучины. Сильви нахмурится, сжимая в пальцах штопальную иглу: Но она всего лишь пошла пройтись: сказала, что наберет у дороги лесной малины. Урсула виновато вспомнила белую фаянсовую мисочку, которую спрятала в кустах, чтобы вытащить на обратном пути. На дне тонким слоем лежали мелкие кислые ягоды, а пальцы Урсулы до сих пор были перепачканы красным.

До самого вечера она бродила по бескрайним лондонским паркам: Сент-Джеймс, Грин-парк, мимо дворца – в Гайд-парк, оттуда в Кенсингтонский сад. Удивительно, какой долгий путь можно проделать в Лондоне, практически не ступая на тротуар и не переходя улицу. Денег у нее с собой, конечно, не было – глупейшая ошибка, как она сейчас поняла; даже чашку чая не выпить в Кенсингтоне. Рядом не было Фреда Смита, «чтоб за ней приглядеть». От жары, усталости и пыли она ощущала себя иссушенной травинкой из Гайд-парка.

Можно ли пить воду из озера Серпентайн? Первая жена Шелли утопилась именно здесь, но Урсула предполагала, что в такую погоду, когда толпы людей высыпали погреться на солнце, непременно найдется какой-нибудь мистер Уинтон, который бросится в воду, чтобы спасти утопающую.

На самом деле она, конечно, знала, куда идет. Выбора у нее не было.

– Боже, что с тобой стряслось? – воскликнула Иззи, театральным жестом распахивая парадную дверь, как будто ожидала более интересных гостей. – Что за вид?

– Я весь день бродила по городу, – выговорила Урсула. – Без денег, – добавила она. – И еще у меня, кажется, будет ребенок.

– А ну, заходи, – скомандовала Иззи.

А теперь Урсула очутилась в Белгравии, на неудобном стуле в каком-то большом доме. Безликая комната – видимо, бывшая столовая – годилась разве что для ожидания. Голландский натюрморт над камином и пыльные хризантемы в вазе на журнальном столике не позволяли предположить, что творится в других помещениях. Все происходящее никак не напоминало о гнусном эпизоде на черной лестнице. Кто бы знал, с какой легкостью можно соскользнуть из одной жизни в другую. Урсула задумалась: что сказал бы ей в такой ситуации доктор Келлет?

После неожиданного появления племянницы на Мелбери-роуд Иззи уложила ее в гостевой спальне, и Урсула, рыдая под атласными одеялами, старалась не слушать малоправдоподобные телефонные россказни Иззи, доносившиеся из коридора.

– Да знаю я! Она просто появилась на пороге, бедная овечка… соскучилась… хотела походить по музеям и так далее, в театр, что тут особенного?.. Нельзя же быть таким тираном, Хью…

Хорошо, что она не попала на Сильви, – с той разговор был бы короткий. В итоге условились, что Урсула пару дней проведет в Лондоне, чтобы «походить по музеям и так далее».

Закончив разговор, Иззи вошла в спальню с небольшим подносом.

– Бренди, – сказала она. – И гренки с маслом. Уж извини, но с ходу больше ничего предложить не могу. Какая же ты дуреха, – вздохнула она. – Есть ведь всякие средства, понимаешь; лучше предохраняться до того, чем после дергаться.

Урсула не могла взять в толк, о чем она говорит.

– Ты должна от него избавиться, – продолжала Иззи. – Договорились?

Ответом на этот вопрос стало прочувствованное «да».

В приемную заглянула женщина – по виду медсестра. Халат на ней был так туго накрахмален, что мог бы стоять сам по себе.

– Проходи, – сухо сказала она, даже не назвав Урсулу по имени.

Урсула поплелась за ней, как агнец на заклание.

Иззи – скорее в деловой, нежели в сочувственной манере – высадила племянницу из машины, бросив «ни пуха», и пообещала заехать за ней «позже». Урсула не представляла, что ждет ее в промежутке между «ни пуха» и «позже», но догадывалась, что ничего хорошего. Какое-нибудь тошнотворное зелье или целый лоток огромных таблеток. А также выволочка по поводу ее моральных устоев и личных качеств. Она была готова потерпеть, коль скоро это значило, что в результате можно будет перевести часы назад. Какой величины сейчас этот младенец? – задумалась Урсула. Торопливые поиски в медицинской энциклопедии Шоукроссов не давали внятного ответа. Она предполагала, что он выйдет наружу с усилием, а потом его завернут в шаль, положат в колыбельку и будут окружать заботой, пока не найдут каких-нибудь приличных людей, которые так же сильно желают иметь ребенка, как Урсула желает его не иметь. А потом она сядет в поезд, пройдется по Черч-лейн, вытащит из кустов белую мисочку со скудным урожаем малины и как ни в чем не бывало появится в Лисьей Поляне, словно оставив позади одни только «походы по музеям и так далее».

Это была совершенно заурядная комната. Высокие окна, шторы с фестонами и кистями. Шторы, казалось, остались от прежней жизни здания, равно как и мраморный камин, в котором сейчас теплился газовый огонь; на каминной полке стояли простые часы с крупным циферблатом. Неуместными выглядели только зеленый линолеум на полу и операционный стол в центре. Пахло здесь, как в школьной химической лаборатории. Урсула не поняла, зачем на тележке, накрытой льняной салфеткой, разложен целый арсенал устрашающих металлических инструментов. Возможно, они пригодились бы мяснику, но явно не имели отношения к младенцу. Колыбели не было и в помине. У нее дрогнуло сердце.

Какой-то мужчина, старше Хью, в длинном медицинском халате, торопливо, будто мимоходом, войдя в комнату, приказал Урсуле забраться на операционный стол и сунуть ноги «в стремена».

– В стремена? – переспросила Урсула. Еще лошадей тут не хватало.

Она так и не поняла, что от нее требуется, пока медсестра, уложив ее на спину, не задрала ей ноги.

– Мне будут делать операцию? – забеспокоилась Урсула. – Я же не больна.

Медсестра опустила ей на лицо маску и сказала:

– Считай от десяти до одного.

– Зачем? – хотела спросить Урсула, но не успела: комната исчезла вместе со всем, что в ней находилось.

Очнулась она, как в дурмане, на пассажирском сиденье принадлежавшего Иззи «остина».

– Скоро будешь как огурчик, – сказала Иззи. – Не беспокойся, это наркоз отходит. Некоторое время помаешься.

Откуда только Иззи знала такие подробности этой ужасающей процедуры?

На Мелбери-роуд Иззи помогла ей дойти до постели, и Урсула забылась глубоким сном под атласными одеялами в гостевой комнате. Когда за окнами уже стемнело, Иззи опять пришла к ней с подносом.

– Суп из бычьих хвостов, – торжественно объявила она. – Консервированный.

От Иззи пахло спиртным, чем-то приторно-сладким, а под слоем косметики и напускным оживлением проглядывало изнеможение. Урсула поняла, что стала ей страшной обузой. Она с трудом села в кровати. Запахи алкоголя и бычьих хвостов сделали свое дело: Урсулу вырвало прямо на атласное великолепие.

– О боже. – Иззи зажала рот ладонью. – Я на самом деле не создана для таких испытаний.

– Что с ребенком? – спросила Урсула.

– Ты о чем?

– Что с ребенком? – повторила Урсула. – Для него подыскали приличную семью?

Среди ночи Урсула проснулась; ее снова вырвало, и она провалилась в сон, не успев ни убрать за собой, ни позвать Иззи. А утром у нее начался жар. Невыносимый жар. Сердце колотилось, каждый вдох давался с трудом. Она попыталась выбраться из постели, но голова кружилась, а ноги не слушались. Все, что было потом, вспоминалось как в тумане. Иззи, очевидно, вызвала Хью: Урсула почувствовала на своем липком лбу прохладную ладонь, а когда открыла глаза, увидела ободряющую отцовскую улыбку. Он сидел на краешке кровати, не снимая плаща. Урсулу вытошнило на его одежду.

– Мы отвезем тебя в больницу, – сказал Хью, ничуть не рассердившись. – У тебя небольшая инфекция.

Где-то на заднем плане раздавались бурные протесты Иззи.

– Меня засудят, – шипела она, а Хью отвечал:

– Отлично. Надеюсь, тебя бросят в камеру и выкинут ключ. – Подняв Урсулу на руки, он сказал: – На «бентли», думаю, быстрее доберемся.

Урсула чувствовала себя невесомой, она словно плыла по воздуху. В очередной раз она пришла в себя в неуютной больничной палате; там уже поджидала Сильви; ее неподвижное лицо было страшным.

– Как ты могла? – только и сказала она.

Урсула обрадовалась, когда наступил вечер и место Сильви занял Хью.

Во время дежурства Хью прилетела черная летучая мышь. Ночь потянулась к Урсуле своей дланью, и Урсула поднялась ей навстречу. С облегчением и даже с радостью она ощутила сверкающий, лучезарный мир, до которого не докричаться, то место, где откроются все тайны. Ее обняла темнота, бархатная подруга.

В воздухе плясал снег, мелкий, как тальк, ледяной, как восточный вечер на младенческой коже… но тут Урсула рухнула спиной на больничную койку, и ее рука осталась отвергнутой.

На бледно-зеленое больничное покрывало упал ослепительно-яркий косой луч света. Хью спал; лицо его было безвольным и усталым. Он сидел в неудобной позе на стуле у ее кровати. Одна брючина слегка задралась, и Урсула видела сползший хлопчатобумажный носок серого цвета и гладкую кожу отцовской голени. Когда-то он был как Тедди, подумала Урсула, а Тедди в один прекрасный день станет таким, как он. Мальчик в мужчине, мужчина в мальчике. Ей стало грустно до слез. Хью открыл глаза, встретился с ней взглядом, слабо улыбнулся и сказал:

– Привет, медвежонок. С возвращением.

Август 1926 года

Авторучку следует держать свободно и под таким углом, который облегчает написание стенографических знаков. Запястье не должно опираться на блокнот и на письменный стол.

До конца лета она прозябала. Сидела в саду под яблонями и пыталась читать учебник скорописи. На семейном совете было решено, что в школу она не вернется, а вместо этого пойдет осваивать стенографию и машинопись.

– Не пойду я в школу, – сказала она. – Не могу, и все.

Заходя в комнату, где находилась Урсула, Сильви распространяла вокруг себя пронизывающий холод. Бриджет и миссис Гловер не могли уразуметь, почему «серьезное заболевание», которое Урсула подхватила в Лондоне, когда была в гостях у тетки, настолько отдалило Сильви от дочери: они ожидали как раз обратного. Иззи, естественно, было отказано от дома. Persona non grata in perpetuam[32]32
  Нежелательная персона навеки (лат.).


[Закрыть]. Правду знала одна Памела, которая по крупицам вытянула из Урсулы все историю от начала до конца.

– Он взял тебя силой, – кипятилась она. – С какой стати ты решила, что сама виновата?

– Но последствия… – прошептала Урсула.

Сильви, конечно, винила только Урсулу.

– Ты растоптала свою честь, свою личность, свою репутацию.

– Но никто же не знает.

– Достаточно того, что я знаю.

– Твои рассуждения словно позаимствованы из романов Бриджет, – сказал жене Хью.

Неужели Хью читал те же романы, что и Бриджет? Вряд ли.

– А если честно, – продолжил он, – ты рассуждаешь как моя мать.

(«Хуже не бывает, – говорила Памела, – но и это пройдет».)

Даже Милли поверила в ее легенду.

– Заражение крови! – воскликнула она. – Это настоящая драма. Страшно было в больнице? Нэнси говорила – ей Тедди рассказывал, – что ты была на грани смерти. Мне бы такие приключения.

Как же далеко отстоит смерть от грани смерти. Их, по сути, разделяет целая жизнь. Но что делать с этой жизнью, ради которой ее спасали, Урсула не знала.

– Я бы хотела снова записаться к доктору Келлету, – сказала она Сильви.

– Он, по-моему, больше не практикует, – равнодушно ответила та.

Урсула все еще ходила с длинными волосами – главным образом, в угоду Хью, но как-то раз поехала вместе с Милли в Биконсфилд и сделала короткую стрижку. Это был акт покаяния: она почувствовала себя не то мученицей, не то монашкой. Где-то между этими двумя вехами, сказала она себе, и пройдет вся оставшаяся жизнь.

Хью, по-видимому, больше удивился, чем расстроился. После всего, что произошло в Белгравии, стрижка выглядела не более чем безобидной пародией.

– Силы небесные, – сказал Хью, когда она вышла к ужину, состоявшему из неаппетитных телячьих котлет а-ля Рюсс («Как собачья еда», – пробурчал Джимми, который отличался таким зверским аппетитом, что вполне мог бы слопать ужин Джока). – Ты изменилась до неузнаваемости.

– Это же хорошо, правда? – сказала Урсула.

– Мне и раньше Урсула нравилась, и сейчас, – заметил Тедди.

– Похоже, только тебе, – пробормотала Урсула.

Сильви издала какой-то звук, недотянувший до слова, а Хью сказал:

– Ну зачем же так, я считаю, что ты…

Но она так и не узнала, что считает Хью, потому что нетерпеливый стук дверной колотушки возвестил прибытие взволнованного майора Шоукросса, который хотел узнать, не у них ли его дочка Нэнси.

– Извините, что помешал вашему ужину, – сказал он, медля на пороге столовой.

– Ее здесь нет, – сказал Хью, хотя отсутствие Нэнси было очевидным.

Майор Шоукросс хмуро уставился на котлеты.

– Пошла за листьями для гербария, – объяснил он. – Вы же знаете, что это за ребенок. – Это было адресовано Тедди, задушевному другу Нэнси.

Нэнси любила природу и вечно собирала какие-то веточки, шишки, ракушки, гальку и кости, будто святыни древней религии. «Дитя природы», называла ее миссис Шоукросс («Нашла чем хвалиться», – говорила Сильви).

– Приспичило ей найти дубовые листья, – сказал майор Шоукросс, – а у нас в имении дубы не растут.

За этим последовала краткая дискуссия о повсеместном вымирании дубов, а потом наступило тягостное молчание. Полковник Шоукросс прочистил горло:

– Роберта говорит, Нэнси ушла более часа назад. Я пробежал по дороге из конца в конец, но ее не дозвался. Ума не приложу, где она может быть. Винни и Милли тоже отправились на поиски.

Майор Шоукросс на глазах стал пепельно-серым. Сильви протянула ему стакан воды и сказала:

– Присядьте.

Он как будто не слышал. Сомнений нет, подумала Урсула: он вспомнил Анджелу.

– По-видимому, нашла что-нибудь интересное, – предположил Хью, – птичье гнездо или кошку с котятами. Вы же ее знаете.

Все считали само собой разумеющимся, что знают Нэнси. Майор Шоукросс, взяв со стола ложку, сверлил серебро невидящим взглядом:

– Она к ужину не пришла.

– Я с вами, на поиски. – Тедди вскочил из-за стола.

Он тоже знал Нэнси: она никогда не пропускала ужин.

– И я, – вызвался Хью, ободряюще похлопав майора Шоукросса по спине и забыв о телячьих котлетах.

– А мне можно? – спросила Урсула.

– Нет, – отрезала Сильви. – И Джимми тоже нельзя. Оставайтесь здесь, мы с вами поищем ее в садах.

Ледник в этот раз не понадобился. Нэнси отправили в больничный морг. Нашли ее в старом пустом желобе, еще теплой.

– Со следами надругательства, – делился Хью с Сильви, а Урсула, как шпионка, таилась под дверью утренней гостиной. – Две девочки за три года, таких совпадений не бывает, верно? Задушена в точности как Анджела.

– Среди нас живет монстр, – изрекла Сильви.

Обнаружил Нэнси не кто иной, как майор Шоукросс.

– Слава богу, что не бедняга Тед, как в прошлый раз, – сказал Хью. – Он бы сломался.

Тедди все равно сломался. Не одну неделю молчал. А заговорив, сказал, что ему изрезали всю душу.

– Раны заживают, – сказала Сильви. – Даже самые глубокие.

– Это действительно так? – спросила Урсула, вспоминая глицинию на обоях, приемную в Белгравии, а Сильви ответила:

– Ну, не всегда. – И даже не потрудилась солгать.

Всю первую ночь они слышали вопли миссис Шоукросс. После этого у нее перекосило лицо, и доктор Феллоуз установил, что она перенесла «небольшой инсульт».

– Бедная несчастная женщина, – сказал Хью.

– Она за своими девочками совершенно не следит, – возразила Сильви. – Отпускает их на все четыре стороны. Вот и расплачивается теперь за свое легкомыслие.

– Ох, Сильви, – с грустью выговорил Хью, – у тебя сердце есть?

Памела уехала в Лидс. Хью отвез ее на своем «бентли». Дорожный сундук не поместился в багажник автомобиля, пришлось отправить его поездом.

– В таком сундуке покойника спрятать можно, – сказала Памела.

Она собиралась поселиться в женском общежитии; ей уже сообщили, что ее соседкой по комнате станет девушка из Мэкклсфилда, Барбара.

– Как дома, – решил подбодрить ее Тедди, – только вместо Урсулы другая будет.

– Вот именно, то есть совсем не так, как дома, – сказала Памела.

И крепче обычного стиснула Урсулу в объятиях, перед тем как устроиться на переднем сиденье рядом с Хью.

– Скорей бы в университет, – сказала Памела Урсуле, когда они лежали в постелях накануне ее отъезда, – только тебя покидать не хочется.

Когда Урсула с началом учебного года не вернулась в школу, ее решение не вызвало никаких пересудов. А Милли, скорбевшая по Нэнси, вообще не замечала ничего вокруг.

Каждое утро Урсула ездила поездом до Хай-уикема: она поступила в частный колледж делопроизводства. «Колледж» – это громко сказано: курсы, располагавшиеся над овощной лавкой на главной улице, занимали две комнаты, холодную буфетную и еще более холодный закуток туалета. Возглавлял колледж некий мистер Карвер, у которого было две страсти: эсперанто и скоропись Питмана; вторая приносила несколько больше выгоды. Скоропись Урсуле нравилась; было в ней что-то похожее на тайный код, окруженный непривычными словами: аспираты, логограммы, лигатуры, усечения, удвоения – язык не живой и не мертвый, но странно неподвижный. Монотонные словарные диктанты мистера Карвера действовали на нее как успокоительное: повтор, повторять, повторный, повторение, повторяемость, князь, княжеский, княжество, княжна, княжны…

Сокурсницы подобрались очень приятные, дружелюбные, все как на подбор энергичные и дисциплинированные: никогда не забывали блокноты и линейки, у каждой в сумке было по меньшей мере два пузырька чернил разных цветов.

В плохую погоду они не выходили на обед, а делились принесенными из дому бутербродами, после чего устраивались среди пишущих машинок и штопали чулки. Минувшее лето многие провели в молодежных лагерях, купались, ходили в походы, и Урсула спрашивала себя, могут ли они по виду определить, что ее лето прошло совсем иначе. «Белгравия» – это теперь стало ее личным стенографическим обозначением того, что с ней произошло. («Аборт, – сказала ей Памела. – Подпольный аборт». Памела всегда называла вещи своими именами. Подчас Урсуле хотелось, чтобы сестра все же выбирала выражения.) Она завидовала обыденности чужой жизни. (Услышь это Иззи – облила бы ее презрением.) Урсула, похоже, навсегда утратила надежду на обыденность.

Если бы она бросилась под скорый поезд, или умерла после Белгравии, или просто-напросто выбросилась головой вперед из окна своей спальни – что тогда? Неужели она смогла бы вернуться и начать сначала? Или она должна убедить себя (как ей советовали), что те события существуют лишь у нее в голове? Пусть так, но разве то, что у нее в голове, – не реальность? Что, если осязаемой реальности вообще не существует? Что, если не существует ничего, кроме мышления? Философы «бились» (устало говорил ей доктор Келлет) над этой проблемой с глубокой древности, это один из первейших вопросов, которыми они задавались, а потому ей бессмысленно ломать над этим голову. Но разве перед каждым человеком рано или поздно не встает такая дилемма?

(«Брось ты эту стенографию, – писала ей из Лидса Памела. – Поступай в университет на философский – у тебя как раз подходящий склад ума. Будешь грызть гранит науки, как терьер – косточку».)

По прошествии некоторого времени она отправилась на поиски доктора Келлета и обнаружила, что его практика перешла к женщине, у которой были очки в стальной оправе и стального цвета волосы; преемница доктора подтвердила, что он отошел он дел, и предложила свои услуги. Нет, спасибо, ответила Урсула. После Белгравии она впервые оказалась в Лондоне и, пока ехала от Харли-стрит по линии «Бейкерлу», испытала приступ панической атаки. Ей даже пришлось выбежать на улицу из здания вокзала Мэрилебон, чтобы глотнуть свежего воздуха. Продавец газет спросил:

– Вам плохо, мисс?

И она ответила: нет-нет, все в порядке, спасибо.

Мистер Карвер любил прикасаться к девушкам («девочки мои»): легонько трогать за плечо и поглаживать ангору кофточки или кашемир джемпера, как своих домашних питомцев.

С утра у них была машинопись: обучались они на громоздких ундервудах. Иногда мистер Карвер заставлял их упражняться с завязанными глазами – только так, по его мнению, можно было приучиться не смотреть на клавиши и выдерживать темп. Надевая на глаза повязку, Урсула чувствовала себя солдатом, идущим на расстрел за дезертирство. До нее порой доносились непонятные звуки, глухое сопение и мычание, но она не решалась подглядеть, чем он там занимается.

После обеда – стенография: убаюкивающие диктанты охватывали все разновидности деловых писем. Уважаемые-господа, Ваше-письмо-обсуждалось на-вчерашнем-заседании-совета-директоров; принято-решение отложить-дальнейшее-рассмотрение-вопроса до-следующего-заседания-совета-директоров, которое-состоится-в-последний-вторник… Донельзя скудное содержание этих писем составляло резкий контраст с бешеным расходом чернил, оседавших на страницах блокнотов.

Однажды во второй половине дня, когда мистер Карвер диктовал К-сожалению, мы-не-видим-перспектив для-успешного-сотрудничества-с-теми, кто-возражает-против-этого-назначения… он прошел мимо Урсулы и нежно коснулся ее шеи, которую теперь не закрывали длинные волосы. Урсулу передернуло. Она уставилась на клавиши ундервуда. Неужели ее натура привлекает к себе такого рода внимание? Неужели она – низменная личность?