Текст книги "Жизнь после жизни"

11 февраля 1926 года

– Чудесные шестнадцать лет, – сказал Хью, целуя дочку. – С днем рождения, медвежонок. У тебя вся жизнь впереди.

Урсула по-прежнему считала, что немалый кусок жизни уже позади, но приучила себя помалкивать.

Они давно запланировали поездку в лондонский отель «Беркли», который славился изысканными чаепитиями. Но Памела во время хоккейного матча вывихнула лодыжку, а Сильви еще не полностью оправилась от плеврита, из-за которого ей даже пришлось на сутки перебраться в деревенский лазарет. («Подозреваю, что у меня мамины легкие» – эта реплика еще долго смешила Тедди.) А Джимми, подверженный простудам, не успел окрепнуть после очередной ангины.

– Мор на них напал, – сказала миссис Гловер, взбивая масло с сахаром для торта. – Кто следующий, хотелось бы знать.

– Охота им тащиться в какую-то гостиницу, чтоб только чаю попить, – проворчала Бриджет. – Здесь-то что, хуже?

– Лучше, – ответила миссис Гловер.

Хотя, конечно, ни Бриджет, ни миссис Гловер не получили приглашения в «Беркли», а Бриджет и вовсе не бывала в лондонских и, если уж на то пошло, ни в каких других отелях, разве что заглянула одним глазком в вестибюль «Шелбурна», когда ждала посадки на паром в ирландском порту Данлири, чтобы отправиться в Англию, «сто лет назад». Миссис Гловер, напротив, заявляла, что «прекрасно знает» манчестерский отель «Мидленд», куда один из ее бесчисленных племянников «не однажды» приглашал их с сестрой на ужин.

Так получилось, что на эти выходные домой приехал Морис, который совсем забыл («Можно подумать, он когда-нибудь знал», – бросила Памела), что попал как раз на день рождения Урсулы. Он изучал право в оксфордском Баллиол-колледже и был студентом последнего курса, отчего, по мнению Памелы, «заносился еще больше прежнего». Похоже, родители тоже не особенно его жаловали.

– Он – мой? Это точно? – Урсула своими ушами слышала, как Хью допытывался у Сильви. – У тебя, случаем, ничего не было с этим занудой из Галифакса, с владельцем фабрики?

– Ну у тебя и память! – рассмеялась Сильви.

Памела, оторвавшись от учебников, сделала прелестную открытку – коллаж из цветов, вырезанных из журналов Бриджет, а вдобавок испекла свое знаменитое (по крайней мере, в пределах Лисьей Поляны) печенье «малютка».

Она готовилась к поступлению в Гертонский колледж Кембриджа.

– Героиня Гертона, – повторяла она с огоньком в глазах. – Подумать только.

Они учились в одной школе, но Урсула – классом младше. Лучше всего ей давались древние языки. Сильви говорила, что не видит смысла в изучении латыни и греческого (сама она никогда ими не занималась и, видимо, чувствовала, что это пробел). А Урсулу как раз привлекали те слова, в которых слышался шепот древних некрополей («Хочешь сказать „погост“ – так и говори», – негодовала миссис Гловер).

На день рождения пригласили Милли Шоукросс; она пришла заблаговременно, оживленная как всегда. В подарок Урсуле она принесла набор милых бархатных ленточек для волос, купленных на карманные деньги в галантерейной лавке. («Чтобы неповадно было косы обрезать», – с удовлетворением поддел Урсулу отец.)

Морис привез с собой двух приятелей: Гилберта и какого-то американца Хауарда («Зовите меня, как все, – Хауи»); гостей пришлось уложить на единственной кровати в гостевой спальне, отчего Сильви, судя по всему, занервничала.

– Ложитесь валетом, – резко сказала она. – Или же один из вас может перейти в мансарду – на раскладушку в «Депо». – Так у них в доме называлась бывшая спальня миссис Гловер, которую теперь занимала игрушечная железная дорога Тедди.

Джимми тоже был допущен к паровозикам.

– Шестерит на тебя, да? – уточнил Хауи у Тедди и при этом так взъерошил волосенки Джимми, что едва не сбил того с ног.

Американское происхождение Хауи придавало ему особый шик, хотя Гилберт был куда интереснее: мечтательный, яркий, ни дать ни взять киноактер. И его имя, Гилберт Армстронг, и положение его отца (судья Верховного суда), и образование (независимая школа Стоу) – все указывало на статус безупречного англичанина, однако его мать происходила из старинного рода испанских грандов. («Цыгане», – заключила миссис Гловер, которая считала таковыми почти всех иностранцев.)

– Надо же, – шепнула Милли Урсуле, – до нас снизошли сами боги. – Сцепив перед собой пальцы, она подергала локтями, как крылышками.

– К Морису это не относится, – ответила Урсула. – Кто всем действует на нервы, того живо турнут с Олимпа.

– Самомнение богов, – проговорила Милли, – какое прекрасное заглавие для романа.

Милли, разумеется, хотела стать писательницей. Или художницей, или певицей, или танцовщицей, или актрисой. Ей подошла бы любая профессия, гарантирующая известность.

– О чем шепчемся, крошки? – спросил Морис.

Морис был весьма чувствителен – кое-кто даже сказал бы «сверхчувствителен» – к критике.

– О тебе, – ответила Урсула.

Морис пользовался большим успехом у девушек, что вызывало бесконечное удивление женской половины семейства. Да, у него были светлые, будто уложенные в парикмахерской волосы и – благодаря занятиям греблей – накачанные мускулы, а обаяния – ни на грош.

Гилберт тем временем целовал ручку Сильви («Ах, – прошептала Милли, – непревзойденная галантность»).

Когда Морис знакомил Сильви с друзьями, он назвал ее «моя старая матушка», и Гилберт сказал:

– Вы слишком молоды, чтобы быть чьей-либо мамой.

– Я знаю, – ответила Сильви.

(«Довольно одиозный тип», – вынес свой вердикт Хью. «Ловелас», – поддакнула миссис Гловер.)

Казалось, троица молодых парней заполонила всю Лисью Поляну, дом будто сжался в комок, и Сильви с Хью облегченно вздохнули, когда Морис позвал друзей «на экскурсию по окрестностям».

– Отличная мысль, – одобрила Сильви, – нужно дать выход накопившейся энергии.

Все трое, как олимпийцы (не боги, а спортсмены), выбежали в сад и принялись гонять мяч, который Морис нашел в комоде у двери. («Он – мой», – заявил Тедди в пространство.)

– Газон загубят, – сказал Хью, наблюдая, как парни с хулиганским гиканьем носятся по лужайке и взрывают дерн подошвами грязных ботинок.

– О! – восхитилась только что приехавшая Иззи, которая сразу обратила внимание на атлетическое трио за окном. – Ты посмотри, какие красавцы, а? Чур, я одного себе возьму, можно?

С головы до ног укутанная в лисье манто, Иззи провозгласила:

– Я с подарками, – это заявление оказалось совершенно излишним, поскольку она вся была увешана свертками разнообразных форм, в дорогой упаковке, – для любимой племяшки.

Урсула покосилась на Памелу и виновато пожала плечами. Памела закатила глаза.

Урсула не виделась с Иззи уже несколько месяцев: в последний раз они с Хью буквально на минуту заехали в Суисс-Коттедж, чтобы отвезти Иззи ящик с дарами природы, – в Лисьей Поляне выдался небывалый урожай. («Кабачки? – недоумевала Иззи, разглядывая содержимое ящика. – И что прикажете с ними делать?»)

До этого Иззи как-то раз приехала к ним на выходные, но общалась исключительно с Тедди: водила его на дальние прогулки и без умолку засыпала вопросами.

– По-моему, она его отрезала от стада, – поделилась Урсула с Памелой.

– Зачем? – спросила Памела. – Чтобы съесть?

На допросе с пристрастием, который учинила ему Сильви, Тедди не сообщил ничего путного о причинах такого внимания со стороны тетки.

– Спрашивала, чем я занимаюсь, как дела в школе, какие у меня увлечения, какая любимая еда. С кем дружу. И все такое.

– Не иначе как вознамерилась его усыновить, – сказал Хью жене. – Или продать. Уверен, за Теда предложат хорошую цену.

Сильви пришла в ярость:

– Не смей говорить такие вещи, даже в шутку.

Но Иззи столь же внезапно утратила всякий интерес к Тедди, и эта история была забыта.

В первом распакованном свертке оказалась пластинка Бесси Смит, которую Урсула тут же поставила на патефон, привыкший к Элгару и к любимой опере Хью – «Микадо».

– «Сент-Луис блюз», – назидательно сказала Иззи. – Послушайте, как звучит корнет! Урсула обожает эту музыку.

(«В самом деле? – Хью повернулся к Урсуле. – А я и не знал».)

Вслед за тем появилось изящное переводное издание Данте в тисненом сафьяновом переплете. Далее на свет была извлечена атласная, с кружевными вставками ночная сорочка от «Либерти» – «как ты знаешь, это излюбленный магазин твоей мамы». («Не по возрасту, – заявила Сильви. – Урсула носит фланелевые».) Следующим оказался флакончик духов «Шалимар» («новый аромат от „Герлена“, совершенно божественный»), который у Сильви получил все ту же оценку.

– И это говорит наша юная невеста, – заметила Иззи.

– Когда-нибудь, – поджав губы, процедила Сильви, – мы поговорим о том, какой подарок к шестнадцатилетию получила ты, Изобел.

– Il n’avait pas d’importance[30]30
  Это не имеет значения (фр.).


[Закрыть], – небрежно бросила Иззи.

В конце концов из этого рога изобилия показалась бутылка шампанского. («Это уж точно ей не по возрасту!»)

– Поставь на лед, – распорядилась Иззи, протягивая шампанское Бриджет.

Хью озадаченно уставился на сестру:

– Ты что, воровать пошла?

– Ха, негритянские ритмы, – сразу отметил Хауи, когда друзья вернулись с прогулки и столпились в прихожей, распространяя вокруг себя легкий запах костра и еще чего-то трудноуловимого. («Жеребцом повеяло», – пробормотала Иззи, втянув носом воздух.)

Бесси Смит крутили уже по третьему разу.

– Если вслушаться, то неплохо, – признал Хью.

Хауи под эту музыку исполнил несколько странных, диковатых движений и стал нашептывать что-то на ухо Гилберту. Гилберт захохотал – слишком грубо для юноши, в чьих жилах течет пусть иноземная, но все же голубая кровь; тогда Сильви захлопала в ладоши, предложила: «Мальчики, как насчет отварных креветок?» – и повела их в столовую, слишком поздно заметив, что за ними тянется дорожка грязных следов.

– Пороху не нюхали, – высказался Хью, как будто этим объяснялась такая небрежность.

– И слава богу, – твердо сказала Сильви. – Пусть лучше растут такими, как есть.

– А теперь, – начала Иззи, когда по тарелкам разложили именинный торт, – мой главный подарок…

– Господи! – перебил Хью, не в силах более сдерживать досаду. – Кем это все оплачено, Иззи? У тебя денег ни гроша, одни долги. Ты же обещала, что научишься экономить.

– Не надо, – процедила Сильви.

Любое обсуждение финансовых вопросов (даже если речь шла о финансах Иззи) в присутствии посторонних вызывало у нее тихий ужас. Душу вдруг заволокло свинцовой тучей. Сильви понимала: это все из-за Тиффина.

– Все оплачено мною, – торжественно провозгласила Иззи. – И подарок этот не для Урсулы, а для Тедди.

– Для меня? – Тедди был застигнут врасплох. Ему не терпелось попробовать великолепный торт и просчитать шансы на добавку, не привлекая к себе особого внимания.

– Для тебя, милый мальчик, – подтвердила Иззи.

Тедди отшатнулся и от Иззи, и от ее подарка, положенного перед ним на стол.

– Ну же, разверни, – поторопила Иззи. – Бомбы там нет.

(Но выяснилось, что есть.)

Тедди осторожно снял дорогую упаковку. Внутри оказалось именно то, что прощупывалось снаружи: книга. Урсула, сидевшая напротив, попыталась разобрать перевернутое вверх ногами заглавие: «Приключения…»

– «Приключения Августа», – прочел во всеуслышание Тедди. – Дельфи Фокс.

(«Дельфи?» – переспросил Хью.)

– Почему у тебя сплошные «приключения»? – раздраженно спросила Сильви.

– Да потому, что жизнь – это приключение.

– Я бы сказала, это скорее гонка на выносливость, – сказала Сильви. – Или бег с препятствиями.

– Ну, дорогая, – протянул Хью, – неужели все так мрачно?

– Итак, – сказала Иззи, – вернемся к подарку для Тедди.

На плотной картонной обложке зеленого цвета сверкали золотом буквы, а также штрихованные рисунки, изображающие мальчика – по-видимому, ровесника Тедди – в школьном кепи. В руке у него была рогатка, у ног – лохматая собачка породы вест-хайленд-уайт-терьер. Взъерошенный мальчуган смотрел перед собой с шальным выражением лица.

– Это Август, – сказала Иззи, обращаясь к Тедди. – Что скажешь? Он списан с тебя.

– С меня? – испугался Тедди. – Совсем не похоже. И собака у меня не такая.

Это было нечто уму непостижимое.

– Могу подбросить кого-нибудь до города, – как ни в чем не бывало предложила Иззи.

– Неужели ты снова обзавелась машиной? – простонал Хью.

– Я оставила ее в дальнем конце подъездной дорожки, – проворковала Иззи, – чтобы тебя не раздражать.

Вся процессия устремилась по дорожке, чтобы осмотреть машину. Памела, еще на костылях, еле поспевала сзади.

– Нищие, увечные, хромые и слепые, – сказала она Милли.

Та рассмеялась и заметила:

– Для ученой девы ты неплохо знаешь Библию.

– А как же, врага надо знать, – сказала Памела.

Несмотря на холод, все выскочили из дому без пальто.

– На самом деле, для этого времени года еще ничего, – отметила Сильви. – Не то что в тот год, когда ты родилась. Боже, сколько было снегу.

– Я знаю, – сказала Урсула.

Снежные заносы в день ее появления на свет вошли в семейное предание. Она слышала его столько раз, что уже начала думать, будто сама запомнила это зрелище.

– Скромный «остин», – сказала Иззи. – Малолитражка, хотя и четырехдверная. Но по цене близко не стояла к «бентли». Да что там говорить, это народный автомобиль, не чета твоему роскошеству, Хью.

– Куплен, естественно, в кредит, – поддел Хью.

– Ничего подобного: вся сумма внесена сразу, наличными. У меня есть издатель, у меня есть деньги, Хью. Обо мне не волнуйся.

Все пришли в восторг (или, в случае Хью и Сильви, отвели глаза) от сверкающего ярко-вишневого автомобиля, и в конце концов Милли сказала:

– Мне пора, у меня сегодня вечером открытый экзамен по хореографии. Большое спасибо за чудесный праздник, миссис Тодд.

– Постой, я тебя провожу, – вызвалась Урсула.

Возвращаясь хорошо знакомой кратчайшей дорогой, позади садов, Урсула увидела перед собой нечто уму непостижимое (не новенький «остин», разумеется, но все же): перед ней на четвереньках ползал Хауи, который шарил в кустах.

– Мяч не могу найти, – извиняющимся тоном выговорил он. – У твоего братишки взяли. Наверное, закатился в… – Сев на корточки, он беспомощно обвел глазами барбарис и буддлею.

– В посадки, – пришла ему на помощь Урсула. – Которые мы затеяли.

– Чего? – не понял он, вскочил как пружина и вдруг сделался рядом с нею великаном.

Вид у него был такой, будто он только что дрался на ринге. Под глазом темнел синяк. Фред Смит, который раньше служил помощником мясника, но теперь нашел место на железной дороге, занимался боксом. Когда-то Морис со своими дружками ездил в Ист-Энд, чтобы поболеть за него во время любительского турнира. По всей видимости, праздник закончился бурно. От Хауи пахло лавровишневой водой, как от Хью, и весь он почему– то сиял, как новенький шиллинг.

– Нашел? – спросила она. – Ты же мяч искал, да?

Голос у нее – даже на ее собственный слух – сделался каким-то скрипучим. Ей больше приглянулся красавчик Гилберт, но, столкнувшись с рослым, пышущим природной, животной силой Хауи, она вдруг перестала соображать.

– Тебе сколько лет? – спросил он.

– Шестнадцать. У меня сегодня день рождения. Ты ведь ел именинный торт.

По-видимому, не только она перестала соображать.

– Ха-а, – двусмысленно протянул он, будто не договорил, отметила Урсула, свое имя и в то же время удивился такому подвигу, как достижение шестнадцати лет. – Ты вся дрожишь, – прибавил Хауи.

– Сегодня морозно.

– Давай я тебя согрею, – предложил он и – нечто невообразимое – взял ее за плечи, притянул к себе и, вынужденно согнувшись в три погибели, накрыл ее губы своим большим ртом.

То, что он сделал дальше, трудно было назвать поцелуем. Он уперся своим огромным, прямо бычьим, языком в преграду ее зубов, и Урсула с изумлением поняла: он ждет, чтобы она раскрыла рот и впустила туда его язык. От этого недолго было задохнуться. Ей на ум непрошено пришел кухонный пресс, которым пользовалась миссис Гловер, когда готовила язык.

Урсула пыталась решить, что ей делать дальше; от запаха лавровишневой воды и нехватки воздуха у нее помутилось в голове, но тут где-то совсем близко раздался крик Мориса:

– Хауи! Уезжаем без тебя, дружище!

Рот Урсулы почувствовал свободу, а Хауи, будто забыв обо всем на свете, прокричал в ответ: «Иду!» – да так оглушительно, что у нее чуть не лопнули барабанные перепонки. Он бросился напролом через кусты, а Урсула, застыв на месте, ловила ртом воздух.

Как в тумане, она приплелась домой. Все по-прежнему стояли на подъездной дорожке; на самом деле прошли считаные минуты, которые показались ей часами, как в лучших сказках. На обеденном столе кошка Хетти деликатно лизала руины торта. Рядом валялась книга «Приключения Августа», с жирным пятном на обложке. Сердце Урсулы все еще колотилось после объятий Хауи. В день своего шестнадцатилетия она нежданно-негаданно узнала, что такое настоящий поцелуй, – это ли не достижение? Бесспорно, она сейчас прошла под триумфальной аркой женственности. А будь с нею Бенджамин Коул, все сложилось бы просто идеально!

К ней подбежал не на шутку расстроенный Тедди, «братишка»:

– Они мяч мой потеряли.

– Знаю, – сказала Урсула.

Он открыл книгу на титульном листе, где размашистым почерком Иззи было написано: «Моему племяннику Тедди. Милому Августу».

– Глупость какая-то, – нахмурился Тедди.

Урсула взяла со стола недопитый бокал шампанского со следами ярко-красной помады, отлила половину в стаканчик из-под желе и протянула Тедди:

– Чин-чин.

Они чокнулись и выпили до дна.

– С днем рождения, – сказал Тедди.

Май 1926 года

В начале мая Памела, которая теперь обходилась без костылей и начала играть в теннис, узнала, что вступительные экзамены в Кембридж она провалила.

– Перенервничала, – сказала она. – Увидела пару незнакомых вопросов – и поплыла, вот и все. Нужно было зубрить получше или хотя бы взять себя в руки, подумать – глядишь, и справилась бы.

– Есть ведь и другие университеты, раз уж тебе так хочется быть синим чулком, – сказала ей Сильви, которая в глубине души считала, что ученость девушкам ни к чему. – Но в конце-то концов, высшее призвание женщины – быть матерью и женой.

– Ты советуешь мне променять горелку Бунзена на кухонную плиту?

– Что наука дала миру, кроме новых средств уничтожения людей? – сказала Сильви.

– Да, жаль, конечно, что с Кембриджем ничего не вышло, – сказал Хью. – Вот Морис явно получит диплом с отличием, а ведь он полный остолоп.

Хью купил ей в утешение велосипед с женской рамой, и Тедди спросил, какой подарок получит он, если провалит экзамен.

– Ну-ну, полегче, – рассмеялся Хью. – Слышу голос Августа.

– Ой, пожалуйста, не начинай.

Тедди содрогался при любом упоминании пресловутой книжки. В пику им всем (и в первую очередь Тедди) «Приключения Августа» пользовались бешеным успехом, «сметались с прилавков» и уже выдержали три переиздания, по словам Иззи, которая «сколотила приличное состояние на авторских гонорарах» и переехала в квартиру на Овингтон-сквер. Помимо всего прочего, в интервью какой-то газете она упомянула «прототип», своего «очаровательного сорванца-племянника».

– Хорошо еще, что без имени, – приговаривал Тедди, цепляясь за последнюю ниточку надежды.

В знак примирения Иззи (через месяц после смерти Трикси, по которой Тедди очень горевал) подарила ему щенка породы вест-хайленд-уайт, как у Августа, – никто из домочадцев не сделал бы такой выбор. Кличку она дала ему сама: естественно, Джок – металлический квадратик с такой гравировкой крепился к дорогому ошейнику.

Сильви предложила переименовать его в Лоцмана.

– Так звали собаку Шарлотты Бронте, – объяснила она Урсуле.

(«Настанет день, – сказала Урсула Памеле, – когда наше с мамой общение будет ограничиваться именами великих писателей прошлого. Все к тому идет».)

Щенок уже откликался на Джока, никому не хотелось сбивать его с толку, и он остался при своем имени, а со временем все домашние привязались к нему сильнее, чем к прежним собакам, и простили ему даже нежелательную историю его появления в доме.

Как-то субботним утром приехал Морис – на этот раз вдвоем с Хауи, потому что Гилберта исключили «за неблаговидный поступок». Когда Памела поинтересовалась, в чем же он заключался, Сильви ответила, что «неблаговидный» как раз и означает «не подлежащий дальнейшему обсуждению».

Урсула нередко обращалась мыслями к Хауи. Не столько к его внешнему облику (оксфордские сумки, рубашка с мягким воротничком, набриолиненные волосы), сколько к тому обстоятельству, что он проявил чуткость, отправившись на поиски принадлежавшего Тедди мяча. Доброта отбрасывала свет на его необычайную, будоражащую инаковость, которая включала три грани: великан, мужчина, американец. Несмотря на свои смешанные чувства, она разволновалась, когда он легко выпрыгнул из открытого автомобиля, припаркованного у входа в Лисью Поляну.

– Привет, – сказал он, завидев Урсулу, и она поняла, что воображаемый поклонник даже не помнит, как ее зовут.

Сильви и Бриджет заварили кофе и на скорую руку напекли целое блюдо оладий.

– Мы ненадолго, – предупредил Морис, и Сильви ответила:

– Вот и хорошо, а то у меня еды не хватит прокормить двух таких здоровяков.

– Нам в Лондон нужно успеть, – продолжал Морис, – там забастовка.

Хью удивился. Кто бы мог подумать, сказал он, что политические симпатии Мориса на стороне бастующих рабочих, а Морис, в свою очередь, удивился, что отец мог такое предположить. Они собирались поработать машинистами поездов, водителями автобусов и вообще сделать все возможное, «чтобы жизнь страны не останавливалась».

– Я и не знал, что ты можешь работать машинистом поезда, Морис, – сказал Тедди, впервые проявляя интерес к старшему брату.

– Да хотя бы истопником, – досадливо бросил Морис, – невелика наука.

– Не истопником, а кочегаром, – поправила Памела. – Это квалифицированный труд. Не веришь – спроси у своего приятеля Смити.

От этой реплики Морис почему-то как с цепи сорвался.

– Вы пытаетесь укрепить цивилизацию, охваченную предсмертной агонией. – Хью старался говорить будничным тоном, словно о погоде. – Особого смысла в этом нет.

Тут Урсула вышла из комнаты. Если и было для нее что-нибудь скучнее размышлений о политике, так это политические дискуссии.

И тогда. Нечто уму непостижимое. Снова. Когда она бежала вверх по ступенькам к себе в спальню, чтобы взять какой-то невинный предмет – книжку, носовой платок, потом она никак не могла вспомнить, что именно, – ее чуть не сбил с ног Хауи, который спускался с верхней площадки.

– Я туалет ищу, – сказал он.

– У нас в доме только один, – сказала Урсула, – и то не…

Ее прервали на полуслове и бесцеремонно прижали к блеклым цветочным обоям, которые не менялись со времени постройки дома.

– Красотка, – сказал он, дохнув на нее запахом мяты.

А потом великан Хауи снова начал ее толкать и тискать. На этот раз дело не ограничилось языком, а приняло совсем другой, невыразимо интимный оборот. Она хотела запротестовать, но даже пикнуть не успела: огромная ручища накрыла ее рот, а точнее, половину лица, и он с ухмылкой сказал: «Ш-ш-ш», как будто они были заговорщиками в какой-то игре. Другой рукой он стал шарить у нее под одеждой, и Урсула взвизгнула от ужаса. Тогда он привалился к ней всем туловищем, как бычки на Нижнем поле приваливались к воротам. Она пыталась сопротивляться, но он был вдвое, втрое больше – она оказалась зажата, как мышь в лапах кошки Хетти.

Урсула хотела посмотреть, что делает его другая рука, но видела лишь квадратный подбородок и светлую щетину, незаметную на расстоянии. Ей доводилось видеть своих братьев голышом, и она знала, что находится у них между ног: сморщенная мошонка, маленький краник, но это не имело ничего общего с тем твердым поршнем, который, как боевое оружие, сейчас разрывал ей внутренности. В ней образовалась брешь. Арка, ведущая к женственности, оказалась не триумфальной, а жестокой и предельно равнодушной.

Вскоре Хауи издал бычий рык и с той же ухмылкой отлепился от ее тела.

– Англичаночки, – выговорил он, качая головой и посмеиваясь.

Хауи почти укоризненно погрозил ей пальцем, словно она сама подстроила это мерзкое происшествие, и сказал:

– А ты ничего!

Напоследок он заржал и бросился вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки; можно было подумать, их поспешная близость стала лишь небольшим препятствием на его пути.

Урсула осталась разглядывать цветочные обои. Раньше она не замечала, что на них изображены цветки глицинии, – точно такие же образчики флоры увивали козырек над крыльцом черного хода. Видимо, то, что с ней произошло, в литературе называется «дефлорацией», подумала Урсула. Ей всегда казалось, что это красивое слово.

Через полчаса – полчаса дум и переживаний, более глубоких, чем сулило обычное субботнее утро, – она спустилась по лестнице. Сильви и Хью стояли на пороге и вежливо махали вслед удаляющейся машине Хауи.

– Слава богу, что они не остались, – выдохнула Сильви. – Я бы не вынесла хамства Мориса.

– Идиоты, – радостно добавил Хью. – Все в порядке? – спросил он, заметив в коридоре Урсулу.

– Да, – сказала она. Любой другой ответ был немыслим.

Урсула с большей легкостью, чем предполагала, выбросила из головы этот случай. В конце-то концов, разве Сильви не говорила ей, что неблаговидный поступок не подлежит дальнейшему обсуждению? Урсула мысленно нарисовала шкаф, самый простой, из соснового теса. Задвинула его в угол, положила Хауи вместе с лестницей черного хода на верхнюю полку и решительно заперла на ключ.

Конечно, девушка должна остерегаться встреч на черной лестнице, а в кустах – тем более; это хорошо знали героини готических романов, которые обожала Бриджет. Но кто же мог подумать, что реальность окажется такой мрачной и кровавой? Видимо, он почуял в ее натуре что-то порочное, неведомое даже ей самой. Перед тем как повернуть ключ в замочной скважине, Урсула не раз перебрала в уме все подробности, пытаясь понять, в чем ее вина. Наверное, у нее на лбу написано нечто такое, что одни люди способны прочесть, а другие – нет. Иззи прочла. Что-то злое к нам спешит. И это злое – она сама, Урсула.

Лето шло своим чередом. Памелу приняли в университет Лидса, на химический факультет; она сказала, что даже рада, потому что в провинции люди «более искренни» и лишены снобизма. Она делала успехи в теннисе: играла с Герти, выступала в смешанном парном разряде с Дэниелом Коулом и с его братом Саймоном. Время от времени давала Урсуле свой велосипед, и та отправлялась в дальние поездки вместе с Милли – обе визжали, мчась по склонам на свободном ходу. Иногда Урсула совершала неторопливые прогулки по деревенским улицам с Тедди и Джимми, а под ногами у них кружил Джок. В отличие от Мориса, и Тедди, и Джимми тянулись к своим сестрам.

Памела с Урсулой возили младших братьев на однодневные экскурсии в Лондон, ходили вместе с ними в Музей естественной истории, Британский музей, Ботанический сад в Кью, но никогда не сообщали Иззи, что собираются в город. Она вновь переехала, теперь у нее был просторный особняк в Холланд-Парке («вполне артистическое endroit»). Как-то раз, гуляя по Пикадилли, они заметили в витрине книжного магазина целую стопку «Приключений Августа», а рядом – «фотопортрет автора, мисс Дельфи Фокс, работы м-ра Сесила Битона». Иззи выглядела на нем как кинозвезда или светская красавица.

– Фу черт, – пробормотал Тедди, и Памела, которая в тот день была in loco parentis[31]31
  Вместо родителей (лат.).


[Закрыть], даже не одернула брата.

В Эттрингем-Холле опять состоялся праздник. После тысячелетнего владения усадьбой Донты покинули эти места; леди Донт так и не оправилась после истории с убийством маленькой Анджелы, и теперь «Холлом» владел довольно загадочный человек, некий мистер Ламберт – кто говорил, шотландец, кто – бельгиец, но никому не удавалось побеседовать с ним достаточно долго, чтобы разгадать его происхождение. Молва гласила, что он сколотил свое состояние во время войны, но, по общему мнению, человек этот был застенчив и необщителен. В деревенском зале собраний по пятницам устраивались танцевальные вечера, и на одном из них появился дочиста отмытый от сажи Фред Смит, который по очереди пригласил Памелу, Урсулу и трех старших сестер Шоукросс. Вместо оркестра играл патефон, а танцы исполнялись только старомодные – под запретом были и чарльстон и блэкботтом; Урсула охотно кружилась в чинном вальсе с Фредом Смитом, который оказался на удивление хорошим партнером. Вот было бы здорово, подумала Урсула, обзавестись таким поклонником, как Фред, хотя Сильви, конечно, такого бы не потерпела. («Железнодорожник?!»)

От этих мыслей дверца шкафа вдруг распахнулась, и мерзкий эпизод на черной лестнице вывалился наружу.

– Постойте, мисс Тодд, – сказал Фред Смит, – на вас лица нет.

И Урсуле пришлось сослаться на жару и отговориться необходимостью подышать свежим воздухом в одиночестве. Вообще говоря, в последнее время ее часто подташнивало. Сильви объясняла это летней простудой.

Морис, как и ожидалось, получил диплом с отличием («Каким образом?» – недоумевала Памела) и на пару недель приехал домой, чтобы отдохнуть перед стажировкой в Линкольнс-Инн. Хауи, судя по всему, вернулся к своим «предкам», у которых был летний дом на берегу пролива Лонг-Айленд. Морис злился, что его туда не позвали.

– На кого ты похожа? – сказал он как-то Урсуле, растянувшись на шезлонге с журналом «Панч» и запихивая в рот изрядный кусок кекса с джемом, что испекла миссис Гловер.

– Что значит «на кого я похожа»?

– Расплылась как корова.

– Как корова?

Если честно, то ее летние платья едва застегивались, а руки-ноги сделались какими-то пухлыми.

– Детский жирок, милая, – сказала Сильви. – Я и сама этого не избежала. Меньше сдобы, больше тенниса – вот и все лекарство.

– Жутко выглядишь, – сказала ей Памела. – Что с тобой такое?

– Понятия не имею, – ответила Урсула.

А потом ей в голову пришло кое-что по-настоящему жуткое, настолько ужасное, настолько позорное, настолько непоправимое, что от одной этой мысли у нее внутри все полыхнуло огнем. Она потихоньку раскопала в сундуке у Сильви брошюру «Что нужно знать детям и девушкам о репродуктивных функциях организма» доктора Беатрисы Уэбб. Теоретически брошюра хранилась под замком, но замок никогда не запирался, потому что Сильви давным-давно потеряла ключ. Как оказалось, ученую даму менее всего занимали вопросы репродуктивных функций. Она советовала отвлекать юных девушек от нежелательных тем, «давая им вдоволь домашнего хлеба, выпечки, овсяной каши, пудингов и приучая регулярно обмывать интимные части тела холодной водой». Ясно, что никакого проку от таких советов не было. Урсула содрогнулась, вспомнив, как выглядели «интимные части тела» Хауи и как они разворотили ее собственные «интимные части» в одном-единственном пакостном совокуплении. Неужели Сильви и Хью занимались тем же? Она не могла представить, чтобы ее мама согласилась на такую гадость.