Текст книги "Зеленый Марс"

Примерно через год под руководством Сакса Ниргал и другие дети начали понимать, как проводить дни. Урок Сакс начинал у доски, и пока он, безэмоциональным голосом искина, гудел о парциальном давлении и инфракрасном излучении, дети за его спиной закатывали глаза и строили рожицы. При первой же возможности один из них начинал игру, и Сакс ничего не мог с этим поделать. Он говорил что-нибудь вроде: «При термогенезисе, не сопровождаемом дрожью, тело производит тепло, используя пустые циклы», – и вдруг кто-нибудь поднимал руку, спрашивая: «Но почему, Сакс?» – и все принимались сверлить глазами лектора, даже не глядя друг на друга. Сакс хмурился, как будто ничего подобного не происходило ранее, и отвечал:

– Тело производит тепло, не затрачивая столько энергии, сколько ему требуется при мышечных сокращениях. Белки в мышцах взаимодействуют, но вместо того, чтобы вступать в реакцию, они просто скользят друг относительно друга, и так возникает тепло.

Джеки повторяла, причем так искренне, что весь класс верил ей:

– Но почему?

Сакс начинал моргать, да так быстро, что класс сходил с ума, наблюдая за ним.

– Так разрушаются ковалентные связи в аминокислотах белка, и это разрушение высвобождает то, что называется энергией расщепления.

– Но почему?

Он начинал моргать еще сильнее.

– Это просто физические процессы. – Он начинал неистово рисовать на доске диаграммы. – Ковалентные связи образуются, когда две атомные орбиты сливаются в одну, и это орбита электронов обоих атомов. Разрыв этих связей высвобождает от тридцати до ста килокалорий запасенной энергии.

Сразу несколько человек спрашивали хором:

– Но почему?

Это приводило его на субатомный уровень, где цепочка «почему» и «потому что» могла длиться до получаса, а они не понимали ни слова из его объяснений. Наконец все чувствовали приближение финала игры.

– Но почему?

– Ну, – Сакс косил глазами, пытаясь проследить всю цепочку рассуждений, – атомы хотят вернуть стабильное число электронов и вынуждены делить их.

– Но почему?

Он чувствовал себя загнанным в ловушку.

– Так соединяются атомы. Это один из способов.

– Но ПОЧЕМУ?

Сакс пожимал плечами.

– Так работает ядерная сила. Вещи устроены так после…

И тут все дети кричали хором:

– Большого взрыва!

После они принимались торжествующе вопить, а Сакс хмурился, понимая, что они снова обвели его вокруг пальца. Он вздыхал и возвращался туда, откуда игра началась… Но всякий раз, когда они затевали ее заново, он забывал об этом, по крайней мере, если их «почему?» звучало достаточно искренне. И даже если он понимал, что происходит, то не в силах был остановить их. Все, что он мог, это спросить, слегка нахмурившись: «Что почему?» Это несколько замедляло игру, но когда Ниргал и Джеки поумнели уже настолько, что могли определять, что́ именно в каждом из утверждений заслуживало вопроса «почему?», и продолжали спрашивать, Сакс считал своим долгом отвечать им на всю цепочку вопросов вплоть до «Большого взрыва», хотя иногда он бормотал: «Мы не знаем».

– Мы не знаем? – кричал класс в притворном ужасе. – Почему нет?

– Это не объяснено, – отвечал он, нахмурившись. – Пока что.

Так проходило каждое веселое утро с Саксом, и все они, включая его самого, кажется, соглашались, что это было лучше, чем мрачное утро, в которое Сакс бубнил без перерыва и повторял: «Это действительно важно», – всякий раз, когда оборачивался и видел ряд голов, сонно упавших на парты.

Однажды утром, думая о том, как хмурится Сакс, Ниргал задержался в школе, пока не остался с учителем один на один. Он спросил:

– Почему вам не нравится, когда вы не можете ответить на вопрос «почему»?

Сакс снова нахмурился. После длинной паузы он медленно сказал:

– Я пытаюсь понять. Видишь ли, я много внимания уделяю деталям. Так много, как могу. Я концентрируюсь на специфике каждого момента. Я хочу знать, почему все происходит так, как происходит. Мне любопытно. Я думаю, что у всего на свете есть свои причины, и мы должны уметь их выявлять. И когда я не знаю причин… ну, мне это не нравится. Это меня раздражает. Иногда я называю это, – он робко глянул на Ниргала, и тот понял, что никогда раньше Сакс никому этого не говорил, – я называю это Великим Необъяснимым.

Это белый мир, внезапно понял Ниргал. Белый внутри зеленого, противоположный заключенному в белое зеленому миру Хироко. И они воспринимают эти миры по-разному. Если смотреть с зеленой стороны, когда Хироко сталкивается с чем-то загадочным, ей это нравится, это делает ее счастливой – зеленая энергия, священная сила. Если смотреть с белой стороны, когда Сакс сталкивается с чем-то загадочным, его пугает Великое Необъяснимое, опасное и ужасное. Саксу интересна истина, в то время как Хироко любопытна действительность. Или, может быть, это просто две стороны одной медали – ведь эти слова могли трактоваться по-разному. Проще было сказать, что она любит зеленый мир, а он – белый.

– Верно! – воскликнул Мишель, когда Ниргал поделился с ним своим наблюдением. – Очень хорошо, Ниргал. Ты наблюдателен. Эти архетипы, Зеленое и Белое, обычно называют – Мистицизм и Наука. Обе величины крайне могущественны, как видишь. Но все что нам нужно, если тебе интересно мое мнение, это комбинация их обеих, и эта комбинация называется Алхимией.

Зеленое и белое.

Днем дети были вольны делать, что им вздумается. Иногда они целый день проводили с приходящим учителем, но гораздо чаще – бежали на пляж или играли в деревне, которая лежала, угнездившись в скоплении низких холмов, между озером и входом в туннель. Они поднимались по спиральной лестнице больших бамбуковых домов на деревьях и играли в прятки между плотно притиснутых комнат, висячих мостов, соединяющих их, и свежих побегов.

Бамбуковые комнаты сцеплялись в полумесяц, охватывавший собой большую часть деревни. Каждый из больших побегов достигал в высоту шести или семи сегментов, в каждом сегменте располагалась комната, становившаяся тем меньше, чем выше был сегмент. У каждого из детей была своя комнатка в верхних сегментах – вертикальный цилиндр с одним окном, пять-шесть шагов в диаметре, словно замковая башня из книг. Под ними в средних сегментах жили в своих комнатах взрослые – преимущественно по одному, но иногда парами. Нижние уровни служили гостиными. Из окон своих комнат в верхних сегментах дети смотрели вниз на крыши деревни, собранные в круг холмов, а бамбук и теплицы казались раковинами на мелководье.

На пляже они охотились за ракушками, играли в немецкий вариант вышибалы или стреляли из лука через дюны в пенопластовые блоки. Обычно Джеки и Дао выбирали игры, а также становились капитанами команд, если игра предполагала разделение на команды. Ниргал и другие младшие дети следовали за ними, проходя всевозможные циклы приятельских и подчиненных отношений, которые бесконечно менялись в течение всего дня. Как однажды маленький Франц грубо объяснил это Наде: «Дао бьет Ниргала, Ниргал бьет меня, а я бью девчонок». Очень часто Ниргал уставал от игр, в которых всегда выигрывал Дао, и для развлечения бегал вокруг озера – медленно и упорно, улавливая ритм, который, казалось, охватывал целый мир. Он весь день мог кружить вокруг озера, если только ловил нужный ритм. Это приносило радость – просто бежать, и бежать, и бежать…

Под куполом всегда было холодно, но воздух циркулировал постоянно. Летом купол светился бело-голубым, и под ребрами застекленной крыши были видны застывшие столпы подсвеченного воздуха. Зимой было темно, и купол полыхал отраженным светом ламп, отчего походил на внутреннюю поверхность раковины. Весной и осенью свет тускнел к полудню до призрачно-серого сумрака, цвета варьировались в бесконечном диапазоне серого, листья бамбука и иглы сосен казались чернильными росчерками на фоне бледно-белого купола. В такие часы зеленые дома походили на большие сказочные фонари на холмах, и дети брели домой, перемещаясь с места на место словно серые чайки, а потом отправлялись в купальню. Там, в длинном здании рядом с кухней, они стягивали одежду и забегали в паровое гудение большой главной купальни, скользя по кафельному полу, чувствуя жар, обдающий их ладони, ступни и лица, когда они игриво плескались вокруг отмокающих взрослых с черепашьими лицами и морщинистыми волосатыми телами.

После этого теплого влажного часа они одевались и всей гурьбой шли на кухню, влажные и розовокожие, где успокаивались и наполняли свои тарелки, усаживаясь за длинными столами между взрослыми. В деревне было сто двадцать четыре постоянных жителя, но обычно в любое время там можно было найти порядка двухсот человек. Когда все рассаживались, они брали кувшины и наливали друг другу воду, а затем с удовольствием уплетали горячую еду: запеченную картошку, тартильи, пасту, салат табуле, хлеб, кучу овощей, иногда рыбу или курицу. После еды взрослые говорили об урожае, или о своем Риковере – реакторе на быстрых нейтронах, от которого все они были без ума, или о Земле, пока дети убирались и музицировали, а потом все играли, до тех пор пока их не начинало клонить в сон.

Однажды перед обедом откуда-то с полярной шапки прибыла группа из двадцати двух человек. Экосистема их маленького купола нарушилась – Хироко назвала это сложным развивающимся дисбалансом, – и запасы кончились. Им нужно было убежище.

Хироко отвела их в один из свежесформированных домов-деревьев (взбираясь по лестницам, спиралью обвившим толстые круглые побеги, чужаки то и дело изумлялись цилиндрическим сегментам с прорезанными окнами и дверями) и предложила им поработать над завершением верхних комнат и над строительством новых зеленых домов на краю деревни. Для всех было очевидно, что Зигота не выращивает столько еды, сколько теперь требовалось. Дети, подражая взрослым, ели так мало, как только могли. «Стоило назвать это место «Гаметой»», – резко рассмеявшись, сказал Койот Хироко, когда заезжал в очередной раз.

Она лишь помахала ему на прощание. Но вероятно, он вселил тревогу в ее сердце. Хироко стала все дни проводить в теплицах за работой и уже редко занималась с детьми. Когда она звала их, они все больше выполняли ее поручения, собирая урожай или занимаясь компостом и прополкой.

– Ей плевать на нас, – зло сказал Дао однажды, когда они спускались к пляжу. Свою жалобу он адресовал Ниргалу. – В конце концов, она нам не настоящая мать.

Он повел их, непрерывно подгоняя, в лабораторию через теплицу, туннелем протянувшуюся по холму. Внутри он указал на ряд толстых контейнеров с магнием, чем-то напоминавших холодильники.

– Вот наши матери. Вот внутри чего мы были выращены. Касэй сказал мне, а я спросил Хироко, и это правда. Мы эктогены. Мы не были рождены, мы были созданы химически.

Он торжествующе посмотрел на своих испуганных, пораженных приятелей, а потом ударил Ниргала кулаком в грудь так, что тот упал и откатился на другой конец лаборатории, а затем ушел, бросив напоследок:

– У нас нет родителей.

Любые посетители стали теперь обузой, но все же когда они появлялись, все чувствовали возбуждение, и многие разговаривали с ними допоздна, узнавая всевозможные новости других убежищ. В районе Южного полюса была раскинута целая сеть: в планшете Ниргала хранилась карта, где красными точками были отмечены все тридцать четыре. Надя и Хироко предполагали, что в других сетях, севернее, их гораздо больше, включая и некоторые изолированные убежища. Но поскольку все они соблюдали радиомолчание, никто не мог быть в этом уверен. Так что новости котировались выше всего – это, как правило, было самым ценным, что приносили с собой гости, даже если они прибывали, нагруженные подарками, что случалось достаточно часто, и дарили то, что могли произвести и что пригодится хозяевам.

Во время этих визитов Ниргал внимательно слушал оживленные ночные разговоры, сидя на полу или бродя по комнате и подливая всем чая. Он остро ощущал, что не понимает законов мира: для него оставалось непостижимым, почему люди поступают так, как они поступают. Конечно же, он осознавал основные моменты сложившейся ситуации: что существовало две стороны, сцепившиеся в борьбе за контроль над Марсом, что Зигота была лидером правой стороны и что ареофания, в конце концов, восторжествует. Чувство, что ты вовлечен в борьбу, что ты играешь решающую роль в истории, было потрясающим, и, дотащившись до постели, он часто не мог заснуть – до рассвета его разум забавлялся, представляя, какой вклад он внесет в столь великую драму, удивив Джеки и всех остальных в Зиготе.

Иногда в своем стремлении узнать больше он даже подслушивал, лежа на кушетке в углу и пялился в планшет, притворяясь, будто рисует или читает. Довольно часто люди в комнате не осознавали, что он слушает их, и иногда говорили даже о детях Зиготы – в большинстве случаев, когда он действительно слонялся без дела в холле.

– Вы заметили, что большинство из них левши?

– Клянусь, Хироко правила их генокод.

– Она утверждает, что нет.

– Они уже почти такие же высокие, как я.

– Это просто гравитация. Посмотрите на Питера и остальных нисеев. Они рождены естественным путем, и в большинстве своем они высокие. Но леворукость – это должно быть предопределено генетически.

– Она как-то сказала мне, что существует простое трансгенное встраивание, которое и увеличивает мозолистое тело. Может, она игралась с этим и получила леворукость как побочный эффект?

– Я думал, что леворукость предопределяется повреждениями в мозгу.

– Никто не знает. Думаю, это загадка даже для Хироко.

– Не могу поверить, что она вмешивалась в хромосомы, чтобы получить развитие мозга.

– Не забывай, работать с эктогенами проще.

– Я слышал, у них низкая плотность костей.

– Верно. На Земле у них будут проблемы. Мы решаем вопрос пищевыми добавками.

– И снова гравитация. На самом деле, это проблема для нас всех.

– Мне об этом не рассказывай. Я сломал предплечье, взмахнув теннисной ракеткой.

– Леворукие гигантские люди-птицы, вот кого мы выращиваем. Странно все это, если кого-то вдруг интересует мое мнение. Смотришь, как они бегают по дюнам, и все ждешь, когда же они взлетят…

Той ночью, как и обычно, Ниргал не мог заснуть. Эктогены, трансгены… все это смущало его. Белое и зеленое в двойной спирали… Часами он метался, спрашивая себя, что значит эта пронзающая его тревога и что он должен чувствовать?

В конце концов, он заснул, измученный. И ему приснился сон. Все его сны до той ночи были о Зиготе, но теперь ему приснилось, что он летит над поверхностью Марса. Широкие красные каньоны разрезали землю, вулканы поднимались на немыслимую высоту его полета. Но позади тоже что-то было, что-то гораздо больше и быстрее, чем он, крылья этого существа громко хлопали, когда оно падало сверху вниз, и его огромные когти были нацелены на Ниргала. Он указал на эту крылатую тварь, и с кончиков его пальцев сорвались молнии, отбрасывая ее назад. Тварь снова поднялась вверх, чтобы атаковать, и пока Ниргал пытался проснуться, кончики его пальцев пульсировали, а сердце стучало как волновой генератор: тук-тук, тук-тук, тук-тук.

На следующий день, когда Джеки включила волновой генератор, он работал превосходно. Они играли на пляже, считая, что уже видели все большие буруны, когда вдруг один особенно большой поднялся над тонкой коркой льда и сбил Ниргала с ног, заставив его упасть на колени, а затем с невероятной силой потащил его от отмели. Ниргал боролся с обжигающе ледяной водой, хватая ртом воздух, но не мог вырваться, и его затягивало под воду, а потом снова выбрасывало на поверхность, когда набегала очередная волна.

Джеки схватила его за руку и волосы, потащила на отмель. Дао помог им обоим подняться на ноги.

– Вы в порядке? – кричал он.

Промокнув, они должны были бежать в деревню так быстро, как только могли, так что Ниргал и Джеки помчались по тропинке через дюны, едва встали на ноги, остальные дети сильно отстали. Ветер пробирал до костей. Они пробежали прямо к купальне, вломились в двери и трясущимися руками стянули застывшую одежду. Им помогали Надя и Сакс, и Мишель, и Риа, которые как раз мылись там.

Когда они торопливо забирались в неглубокую воду большой общественной ванны, Ниргал вспомнил свой сон.

– Погодите, – сказал он.

Остальные озадаченно замерли. Он закрыл глаза и задержал дыхание. Схватил Джеки за холодное предплечье. Он снова увидел себя во сне, как будто плывет в воздухе. Жар в кончиках пальцев. Белый мир в зеленом.

Он потянулся к той точке внутри себя, которая всегда сохраняла тепло, даже сейчас, когда ему было так холодно. Она будет там, пока он жив. Он нашел ее и с каждым вздохом начал проталкивать ее наружу прямо через плоть. Это было сложно, но он чувствовал, что у него получается, тепло двигалось к ребрам, словно огонь, спускалось по рукам, по ногам, в ступни и кисти. Джеки он держал левой рукой. Бросив взгляд на ее полностью обнаженное тело с белой, покрытой пупырышками кожей, он сконцентрировался на том, чтобы послать тепло ей. Он начал слегка дрожать, но не от холода.

– Ты горячий! – воскликнула Джеки.

– Почувствуй тепло, – произнес он, и на какое-то мгновение она прижалась к нему, очутившись в его объятиях. Но потом, бросив обеспокоенный взгляд, отшатнулась и шагнула в ванну. Ниргал стоял на краю, пока его дрожь не улеглась.

– Ух ты, – сказала Надя. – Это что-то вроде метаболического сжигания. Я слышала о таком, но никогда не видела.

– Ты знаешь, как это делаешь? – спросил Сакс. Он, Надя, Мишель и Риа уставились на Ниргала с любопытством, которое ему не понравилось.

Ниргал покачал головой. Он сел на бетонный край ванны, почувствовав внезапную опустошенность. Опустил ступни в воду, которая обожгла, как жидкое пламя. Рыба в воде, рвущаяся на свободу, на воздух, огонь внутри, белое в зеленом, алхимия, парение с орлами… молнии из кончиков пальцев!

Люди смотрели на него. Даже люди Зиготы бросали косые взгляды, когда он смеялся или говорил что-то необычное, думая, что мальчик не замечает, но притворяться перед случайными гостями было сложнее. Они более прямолинейны.

– О, ты и есть Ниргал? – спросила невысокая женщина с красными волосами. – Я слышала о твоих успехах. – Ниргал покраснел и покачал головой, пока женщина спокойно рассматривала его. Придя к какому-то заключению, она улыбнулась и пожала ему руку. – Рада с тобой познакомиться.

Однажды, когда им было по пять лет, Джеки принесла с собой в школу старый планшет. В тот день учителем была Майя. Игнорируя ее взгляд, Джеки показала его остальным.

– Это искин моего деда. Тут много того, о чем он говорил. Касэй дал его мне…

Касэй уезжал из Зиготы, чтобы переселиться в другое убежище, но не туда, где жила Эстер.

Джеки включила планшет.

– Полин, проиграй что-нибудь из того, что говорил мой дед.

«Вот к чему мы пришли», – произнес мужской голос.

– Нет, что-нибудь другое. Проиграй что-нибудь из того, что он говорил о спрятанной колонии.

«Спрятанная колония должна по-прежнему сохранять контакты с поселениями на поверхности, – сказал мужской голос. – Слишком много всего они не могут производить сами. Для начала, ядерные топливные стержни. Их распределение тщательно контролируется, так что по записям можно выяснить, куда они пропадают…»

Голос замолчал. Майя велела Джеки спрятать планшет, и начался новый урок истории – девятнадцатый век, изложенный по-русски коротко и так резко, что голос ее дрожал. А потом еще была алгебра. Майя настаивала на том, чтобы они тщательно изучали математику.

– Вы получаете ужасное образование, – говаривала она, печально качая головой. – Но если вы будете учить математику, все остальное сможете наверстать. – И она смотрела на них, требуя очередного ответа.

Посматривая на нее, Ниргал вспоминал времена, когда Майя была Злой Ведьмой: такой жестокой порой и такой веселой. Глядя на прочих людей Зиготы, он мог представить себе, каково это – быть ими. Он видел это в их лицах точно так же, как видел один цвет внутри другого. Это был своего рода дар, что-то вроде его умения точно определять температуру. Но Майю он не понимал.

Зимой они предпринимали вылазки на поверхность, к близлежащему кратеру, где Надя строила убежище, и к усыпанным темным льдом дюнам позади него. Но когда туманное покрывало поднималось, им приходилось оставаться под куполом или хотя бы в стеклянной галерее. Их не должно было быть видно сверху. Никто не был уверен, наблюдает ли еще полиция из космоса или нет, но лучше было проявлять осторожность. Так говорили иссеи. Питер часто отсутствовал, путешествия убедили его в том, что охота за спрятанными колониями закончилась. И в том, что охота эта в любом случае была безнадежна.

– Есть поселения сопротивления, которые вообще не прячутся. Сейчас тут столько шума: теплового, визуального и даже радиошума, – говорил он. – Они не в силах проверить все поступающие сигналы.

Но Сакс всегда отвечал:

– Алгоритмические поисковые программы очень эффективны.

Майя тоже настаивала на том, чтобы продолжать прятаться, глушить электронику и направлять избыточное тепло глубоко внутрь полярной шапки. В этом Хироко соглашалась с Майей, и все подчинялись.

– К нам это не относится, – отвечала Майя Питеру и смотрела при этом затравленно.

Однажды утром в школе Сакс сказал им, что в паре тысяч километров к северо-западу отсюда находится мохол[8]8
  Нижняя граница, на которой происходит скачкообразное уплотнение вещества. Названа в честь хорватского ученого Андрея Мохоровичича (хорв. Andrija Mohorovičić), который исследовал земную кору и мантию. С английского на русский может переводиться как «дыра».


[Закрыть]. Облако, которое они иногда наблюдали в той стороне, вырывалось оттуда – огромное, иногда неподвижное, иногда расползающееся тонкими прядями к востоку. В следующий раз, когда к ним наведался Койот, они спросили его за ужином, бывал ли он там, и он ответил, что бывал и что огромная шахта мохола проникает практически до центра Марса, а на дне ее нет ничего кроме булькающей, расплавленной, огненной лавы.

– Это неправда, – пренебрежительно возразила Майя. – Шахта идет вниз всего на десять или пятнадцать километров. Внизу там твердая скала.

– Но горячая, – сказала Хироко, – и я слышала, что теперь уже двадцать километров.

– Так они делают за нас нашу работу, – пожаловалась Майя Хироко. – Тебе не кажется, что мы паразиты поселений на поверхности? Твоя зеленая сила немногого стоит без их инжиниринга.

– Это свидетельство симбиоза, – спокойно ответила Хироко. Она смотрела на Майю, пока та не поднялась и не ушла. Хироко единственная в Зиготе могла переглядеть Майю.

Хироко, как подумал Ниргал, разглядывая свою мать после этого спора, была очень странной. Она говорила с ним и с любым другим как с равным, и, очевидно, для нее все были равны, никто не был особенным. Но он хорошо помнил время, когда все было иначе, когда оба они были словно две части целого. Но теперь Хироко интересовалась им не больше, чем всеми прочими, ее забота оставалась обезличенной и отстраненной. «И она останется такой же, что бы со мною ни случилось», – думал Ниргал. Надя или даже Майя беспокоились о нем больше. И все-таки Хироко оставалась матерью для всех них. И Ниргал, как и большинство постоянных жителей Зиготы, все так же спускался к ее маленькому бамбуковому жилищу, когда ему нужно было нечто, чего не могли дать обычные люди, – ободрение или совет…

В большинстве случаев, когда он приходил к ней, он заставал там ее маленькое личное окружение: они молчали, и если он хотел остаться с ними, ему тоже приходилось молчать. Иногда это длилось днями, пока ему не надоедало заглядывать и проверять. Он мог прийти и во время службы, и тогда его увлекало экстатическое пение имен Марса, он становился неотъемлемой частью этого маленького собрания прямо в сердце мира – и Хироко была рядом, обнимая его одной рукой и крепко прижимая к себе.

Это тоже была своего рода любовь, и он ценил подобное отношение с ее стороны, но старые времена, когда они вместе гуляли по пляжу, ушли безвозвратно.

Однажды утром он зашел в школу и застал Джеки и Дао в раздевалке. Они вскочили, когда он вошел, и к тому моменту, как он снял куртку и ушел в класс, он был уверен, что они целовались.

После уроков Ниргал бегал вокруг сияющего озера, бело-голубого в летний полдень, наблюдая, как волновой генератор поднимается и вновь опускается, словно чувства, теснящиеся у него в груди. Боль поднималась в нем волнами. Он ничего не мог поделать с этим, хотя и понимал, что это глупо. В эти дни они много целовались в купальне, плескаясь, пихаясь и щекоча друг друга. Девчонки целовались друг с другом и утверждали, что так они «тренируются» и что это не взаправду, иногда они практиковались на мальчишках. Рейчел целовала Ниргала много раз, так же как и Эмили, Тиу и Нанеди. В последний раз они обе держали его и целовали в уши в надежде смутить его, вызвав эрекцию в общественной купальне. А однажды Джеки оттолкнула их от Ниргала, загнала его в глубокий угол, ударив его в плечо, когда они боролись, и это было намного более волнующе, чем сотни скользких, влажных и теплых прикосновений, которые делали купание самым приятным временем дня.

Но вне стен купальни, будто стараясь держать под контролем столь взрывоопасные силы, они начинали общаться крайне официально, девчонки с мальчишками сбивались в стаи, которые часто играли независимо друг от друга. Так что поцелуи в раздевалке были чем-то новым и серьезным, как и выражение превосходства, которое Ниргал прочел на лицах Джеки и Дао, будто они знали нечто неизвестное ему – в некотором смысле так оно и было. Это причиняло боль: то, что он знал об этом, и то, что оставался в стороне. И он не был так уж невежественен, он был уверен, что они лежали друг с другом, заставляя друг друга кончать. Они были любовниками, они выглядели как любовники. Его красивая, смеющаяся Джеки больше не принадлежала ему. Хотя на самом-то деле – не принадлежала никогда.

Следующие несколько ночей он спал плохо. Комната Джеки была всего в одном бамбуковом побеге от него, а комната Дао – в двух с противоположной стороны, и в каждом поскрипывании подвесных мостов ему чудились шаги, а иногда ее изогнутое окно освещалось трепещущим желтым светом лампы. Вместо того чтобы оставаться в своей комнате и мучиться, он начал допоздна задерживаться в общих комнатах, читая или подслушивая взрослые разговоры.

Так что он был там, когда они заговорили о болезни Саймона, отца Питера. Этот спокойный человек большей частью отсутствовал, проводя время в экспедициях с Энн, матерью Питера. Оказалось, что у него нечто, называющееся хроническим лейкозом. Влад и Урсула заметили, что Ниргал слушает, и попытались сделать вид, что все не так уж плохо, но он чувствовал, что от него скрывают правду. Кроме того, он поймал их странные изучающие взгляды. Позже, когда он добрался до своей комнаты и лег, включив планшет, он нашел «Лейкемию» и прочел фрагмент из начала статьи. Потенциально смертельное заболевание, обычно поддающееся лечению. Потенциально смертельное заболевание – шокирующая формулировка. Он беспокойно ворочался в ту ночь, вплоть до самого рассвета, начавшегося щебетом птиц, мучимый снами. Умирали растения, умирали животные, но люди не умирали. Хотя люди были животными.

На следующую ночь, чувствуя странную опустошенность, он снова остался со взрослыми. Влад и Урсула уселись на пол рядом с ним. Они сказали ему, что Саймону поможет трансплантация костного мозга и что у него с Ниргалом одна и та же редкая группа крови. Такой не было ни у Энн, ни у Питера, ни у кого из братьев и сестер Ниргала, родных и двоюродных. Он наследовал эту группу от своего отца, но даже у него она была немного другой, не совсем такой же. Всего убежища населяло порядка пяти тысяч человек, а такой тип крови, как у Саймона и Ниргала, встречался у одного человека на миллион. Они спросили, пожертвует ли он немного своего костного мозга?

Хироко была там же, в общей комнате, и наблюдала за ними. Она редко проводила вечера в деревне. Ниргалу не нужно было смотреть на нее, чтобы знать, о чем она думает. Они были созданы, чтобы давать, так она говорила всегда, а это стало бы самым великим даром. Актом чистой зеленой силы.

– Конечно, – ответил он, обрадовавшись такой возможности.

Госпиталь располагался за купальней и школой. Он был меньше школы, там было всего пять коек. Саймона положили на одну, а Ниргала на другую.

Старик улыбнулся ему. Он не выглядел больным, просто старым. Фактически, точно таким же, как и все древние. Он вообще мало говорил и сейчас тоже сказал лишь: «Спасибо, Ниргал».

Ниргал кивнул. Но, к его удивлению, Саймон продолжил:

– Я ценю то, что ты делаешь. Тебе будет больно еще неделю или две после операции, и боль будет исходить прямо из кости. На такое трудно решиться ради кого-то.

– Только не тогда, когда это действительно нужно, – ответил Ниргал.

– Ну что ж, это подарок, за который я, конечно же, постараюсь отплатить.

Влад и Урсула укололи руку Ниргала шприцом, введя анестетик.

– Вовсе не обязательно проводить обе операции одновременно, но мы решили, что это хорошая идея, чтобы вы встретились тут. Друзьям легче выздоравливать вместе.

Так они стали друзьями. После школы Ниргал шел в госпиталь, Саймон выходил ему навстречу, они отправлялись по дороге через дюны на пляж. Там они смотрели на волны, тревожившие белую поверхность, поднимающиеся и опадающие над отмелью. Саймон был гораздо молчаливее всех, с кем Ниргал когда-либо проводил время. Это было немного похоже на молчание в ближнем окружении Хироко, которое никогда не кончалось. Сначала Ниргал чувствовал себя неловко, но потом понял, что так у него появляется время, чтобы хорошенько все обдумать. Чайки кружили под куполом, крабы зарывались в песок, каждый пучок травы в дюнах был окружен песчаным колечком. В эти дни Питер часто наведывался в Зиготу и гулял вместе с ними. Питер и Ниргал носились по пляжу, играя в догонялки или прятки, пока Энн и Саймон рука об руку прогуливались по дюнам.

Саймон был еще слаб и становился все слабее. Было сложно не воспринимать это как своего рода моральное поражение. Ниргал никогда не болел, и сама концепция болезни была ему отвратительна. Такое случалось только со стариками. И даже им можно было помочь антивозрастной терапией, которую проходили все по достижении определенного возраста, так что никто не умирал. Умирали только растения и животные. Люди тоже были животными, но они изобрели медицину. Ночью, мучимый всеми этими противоречиями, Ниргал прочитал со своего планшета полную статью о лейкемии, хотя она и была длинной, словно целая книга. Рак крови – белые кровяные тельца распространялись из костного мозга и переполняли систему, атакуя здоровые органы. Саймону делали химио– и лучевую терапию, запускали в кровь псевдовирусы, чтобы убивать белые кровяные тельца, пытались заменить больной костный мозг костным мозгом Ниргала. Кроме того, Саймон теперь проходил антивозрастную терапию трижды в неделю. Ниргал прочитал и об этом. По сути, речь шла о поиске геномных расхождений, когда найденные поврежденные хромосомы заменялись так, чтобы больше не происходило ошибок в делении клеток. Но множеству введенных в организм клеток-восстановителей было сложно проникнуть внутрь кости, и в случае с Саймоном островки канцерогенного костного мозга оставались там после каждого сеанса. У детей шансы на выздоровление были выше, чем у взрослых, так говорилось в статье про лейкемию. Но с антивозрастной терапией и заменой костного мозга Саймон должен был обязательно выздороветь. Это был просто вопрос времени и количества трансплантаций. В конце концов лечение побеждало все.