Текст книги "Зеленый Марс"

Для Сакса Рассела подполье не представляло особого интереса. Он хотел вернуться к работе. Он мог бы переехать в «полусвет» и стать преподавателем в университете Сабиси, который действовал вне сети, прикрывая многих коллег Сакса и предоставляя образование детям подполья. Но позже Сакс решил, что не хочет ни преподавать, ни оставаться на периферии. Он решил вернуться к терраформированию – в сердце проекта, если это возможно – ведь оно того стоило! Короче говоря, Сакс понял, что теперь ему пора выбираться в «большой мир» на поверхности. Недавно Временное Правительство сформировало комитет, чтобы координировать работы по терраформированию, и команда «Субараси» получила проект синтеза, над которым некогда трудился Сакс. Это было неудачей, поскольку Сакс не говорил по-японски. Зато ведущая роль в биологической части проекта досталась коллективу швейцарских компаний, названных «Биотик», с главными офисами в Женеве и Берроузе. Они-то как раз и поддерживали тесные связи с транснациональным синдикатом «Праксис».

В общем, сперва следовало проникнуть в «Биотик» под чужим именем и добиться назначения в Берроуз. Десмонд взял операцию под свой контроль, создав для Сакса виртуальную личность – точно так же, как много лет назад он сделал это для Спенсера, когда тот переехал в Эхо-Оверлук. «Свежая» личность Спенсера, а также обширная косметическая хирургия позволили ему успешно работать в лаборатории Эхо-Оверлук и в долине Касэй – в центре системы безопасности транснационалов. Сакс верил в систему Десмонда. Новая личность имела физические параметры Сакса: геном, сетчатку глаза, голос и отпечатки пальцев. Параметры были лишь слегка изменены и по-прежнему подходили Саксу, но могли запросто ускользнуть от сравнительных изысканий в сети. Этим данным было присвоено другое имя и прошлое, проведенное исключительно на Земле, а еще – кредитный рейтинг, имиграционная запись и вирусная ловушка, призванная сбить с толку возможный кросс-поиск по физическим параметрам. Весь пакет отправили в швейцарский паспортный стол, который без лишних вопросов выписывал документы новоприбывшим. Словом, в раздробленном мире транснациональных сетей уловка отлично сработала.

– Готово, – подтвердил Десмонд с довольным видом. – Но любой из первой сотни – звезда телеэкранов. Тебе нужно новенькое лицо.

Сакс был склонен с ним согласиться. Он понимал, что другое лицо ему действительно необходимо, к тому же внешность ничего для него не значила. Все равно то, что отражалось в последние дни в зеркале, не соответствовало представлениям Сакса о самом себе. Поэтому он убедил Влада поработать над ним, упирая на потенциальную пользу своего пребывания в Берроузе. Влад являлся одним из ведущих теоретиков сопротивления Временному Правительству и мигом уловил резон в доводах Сакса.

– Наши люди должны оставаться в «полусвете», – заявил он. – Но иметь своих людей в Берроузе совсем неплохо. Пожалуй, мне стоит попрактиковаться в косметической хирургии на столь безнадежном материале, как ты.

– Я не безнадежный! – возразил Сакс. – И серьезные обещания должны быть исполнены! Я рассчитываю стать симпатичнее, чем раньше.

Удивительно, но он и впрямь стал смазливее, хотя этого нельзя было сказать наверняка, пока не сошли эффектные синяки. Саксу выпрямили прикус, нижнюю губу сделали пухлой, придали носу-пуговке явно выраженную переносицу и вдобавок смастерили благородную горбинку. Щеки сделали впалыми, а подбородок увеличили. Хирурги даже подрезали мышцы в его веках, и он уже не моргал так часто. Теперь он превратился в настоящую кинозвезду, как выразился Десмонд. Или в экс-жокея, поправила Надя. Или в бывшего инструктора по танцам, сказала Майя, которая много лет честно посещала собрания анонимных алкоголиков. Сакс, которому воздействие алкоголя никогда не нравилось, лишь отмахнулся от нее.

Десмонд добавил в пакет данных дюжину фотографий Сакса и успешно внедрил ворох электронных материалов в файлы «Биотика», наряду с приказом о переводе из Сан-Франциско в Берроуз.

Новая личность неделей позже появилась в списках швейцарского паспортного стола. Увидев документы с физиономией Сакса, Десмонд усмехнулся.

– Ты только посмотри, – фыркнул он, указывая на фотографию Сакса. – Стивен Линдхольм, гражданин Швеции! Эти ребята, без сомнений, прикрывают нас! Готов поставить что угодно – они взяли в обработку наши данные и проверили твой геном по старым записям! Не сомневаюсь, что, несмотря на мои исправления, они вычислили, кто ты на самом деле.

– Ты уверен?

– Нет… Но кто их разберет… Они – дотошные ребята!

– Так это хорошо?

– Теоретически – нет. Но на практике, если кто-то про тебя знает, приятно видеть, что он ведет себя как друг. Никогда не помешает обзавестись приятелями среди швейцарцев. Они уже в пятый раз выписывают паспорт одному из моих созданий. У меня самого имеется паспорт, выданный ими, но сомневаюсь, что они вычислили, кто я таков! Еще бы – ведь у меня, в отличие от вас, ребят из первой сотни, никаких записей не было никогда. Интересно, верно?

– Да.

– Они – любопытные люди. Не представляю, что у них на уме, но мне очень хотелось бы на них взглянуть. Думаю, они приняли решение прикрывать нас. Может, они хотят знать, где мы находимся. Но нам остается только гадать, потому что швейцарцы страстно любят свои секреты. Хотя вопрос «почему» уже не важен, когда у тебя есть новая внешность и нужные документы в придачу!

Сакса коробило от подобного отношения, но он с облегчением подумал, что будет в безопасности под охраной швейцарцев. Это был народ его склада: рациональный, осторожный и методичный.

За несколько дней до отлета в Берроуз он решил прогуляться вокруг озера Гаметы, что в последние годы делал лишь изредка. Озеро, безусловно, являлось произведением искусства. Что-что, а экосистемы Хироко конструировать умела. Когда она и ее команда исчезли из Андерхилла, Сакс был порядком заинтригован. Он не знал, почему так случилось, и побаивался, что они начнут препятствовать терраформированию. Затем ему удалось выжать из Хироко ответ по сети, и он успокоился. Она вроде бы симпатизировала основным целям терраформирования, а ее собственный концепт viriditas оказался иной версией той же идеи. Но Хироко нравились иносказания, что с ее стороны было очень ненаучно. Кроме того, за годы своего затворничества Хироко потворствовала себе так, что понимать ее стало просто невозможно. Сакс ломал с ней голову даже при личном общении, и только спустя пару-тройку лет совместного существования его осенило. Хироко, как и он сам, жаждала марсианской биосферы, которая поддерживала бы жизнь людей. Похоже, Сакс не мог себе придумать союзника лучше, разве что председателя Временного Правительства. Хотя тот, возможно, тоже являлся его союзником. Что ни говори, а мир тесен…

А сейчас на берегу одиноко сидела Энн Клейборн, костлявая, как цапля. Сакс помедлил, но она уже заметила его. Поэтому он побрел дальше, пока не остановился рядом. Она бросила на него пристальный взгляд и снова уставилась на белое озеро.

– Ты и правда выглядишь иначе, – произнесла она.

– Ага, – Сакс до сих пор чувствовал боль в мышцах лица, хотя синяки уже исчезли. И ощущение, словно он носит маску, внезапно смутило его. – Но перед тобой – по-прежнему я, – добавил он.

– Конечно. – Она не поднимала взгляд. – И ты уезжаешь, чтобы начать все заново?

– Да.

– Чтобы вернуться к своей работе?

– Да.

Она, наконец, посмотрела на него.

– Как думаешь, для чего нужна наука?

Сакс пожал плечами. То был их старый, как мир, спор, всегда один и тот же, независимо от того, каким образом он начинался. Терраформировать или не терраформировать, вот в чем вопрос… Сакс ответил на него давным-давно и хотел бы, чтобы они примирились и оставили все дискуссии позади. Но Энн была неутомима.

– Чтобы понимать суть вещей, – буркнул он.

– Но терраформирование не помогает понять суть вещей.

– Терраформирование не наука, – возразил Сакс. – Я никогда не утверждал ничего подобного. Это то, что с наукой делают люди. Нечто прикладное, конкретная технология, понимаешь? Выбор, как распоряжаться знаниями, полученными опытным путем. Как бы ты это ни называла.

– То есть – вопрос ценностей.

– Полагаю, что да. – Сакс задумался, стараясь упорядочить мысли по поводу столь дремучего вопроса. – Но наши… расхождения – лишь одна из граней того, что называют проблемой факта и ценности. Последние относятся к типу сложных систем, это – некий человеческий конструкт.

– Наука тоже человеческий конструкт.

– Верно. Но взаимосвязь между двумя системами не ясна. Отталкиваясь от одинаковых фактов, мы можем прийти к разным ценностям.

– Но наука сама полна ценностей, – настаивала Энн. – Мы говорим о силе и элегантности теорий, о чистых результатах, о красивых экспериментах. И жажда знаний – сама по себе некая ценность, если учитывать, что знание лучше неведения или тайны. Правда?

– Возможно, – пробормотал Сакс.

– Твоя наука – банальный набор ценностей, – произнесла Энн. – Цель науки твоего типа – устанавливать законы, ограничения, точность и определенность. Ты хочешь, чтобы все было объяснено. Ты жаждешь ответов на вопрос «почему», на всю цепочку вплоть до «большого взрыва». Ты – редукционист и любишь скупость, отточенность, экономию. А если тебе удается что-то упростить, ты считаешь это достижением, верно?

– Но такова суть самого научного метода, – улыбнулся Сакс. – Дело не во мне, так работает природа. Физика. И ты поступаешь так же, Энн.

– Ты имеешь в виду человеческие ценности, вложенные в физику.

– Вряд ли, – он вытянул руку, чтобы остановить ее на секунду. – Я не собираюсь с тобой препираться. Смотри, энергия и материя делают то же, что и всегда. Но если ты хочешь порассуждать о ценностях, давай поговорим именно о них. Они, несомненно, возникают из фактов. Но это уже другая тема, что-то вроде социобиологии или биоэтики. Может, лучше говорить напрямую и без обиняков. Ценности – наибольшее благо для большинства.

– Некоторые экологи скажут, что сейчас ты дал научное описание здоровой экосистемы. Или наивысшей точки ее развития.

– Но и ты только что выдала оценочное суждение, Энн! Нечто вроде биоэтики. Интересно, но… – Решив сменить тактику, Сакс покосился на собеседницу с любопытством. – Почему бы не попытаться развить экосистему до максимума, Энн? Нельзя говорить об экосистемах без живых организмов. То, что существовало на Марсе до нас, не было экологией, только геологией. Можно утверждать, что экология здесь когда-то давно начинала развиваться, но что-то пошло не так, и мир замерз, а теперь мы начинаем все заново…

Она зарычала в ответ, и Сакс умолк. Энн верила в некую самостоятельную значимость минерального мира Марса. Подобие земной этики, только без земной биоты. Своеобразная каменная этика. Экология без жизни. И вправду самодостаточно!

Он вздохнул.

– Думаю, мы снова говорим о ценностях. И предпочтение отдается живым системам. Полагаю, мы не можем обойтись без ценностей, как ты и утверждаешь. Забавно… Я просто чувствую, что хочу разобраться, почему все работает именно так, а не иначе. Но если ты спросишь меня, почему… или чего бы я хотел, ради чего я работаю… – Он недоуменно пожал плечами. – Мне сложно выразить свою мысль… Это что-то вроде чистой прибыли в информации, Энн.

Для Сакса это было ясное описание самой жизни, которая продолжает бороться с энтропией. Он протянул Энн руку, надеясь, что она согласится, по крайней мере, с парадигмой их спора, с определением конечной цели науки. В конце концов, они оба являлись учеными, а Марс – их совместное исследование…

Но она лишь проворчала:

– Похоже, вы разрушаете поверхность целой планеты, возраст которой составляет почти четыре миллиарда лет. При чем здесь наука, если вы возводите на Марсе тематический парк?

– Мы используем науку ради определенных ценностей. Тех, в которые я верю.

– И в которые верят транснациональные корпорации.

– Ты права.

– Разумеется, – язвительно откликнулась Энн. – Это им, конечно, поможет.

– И всему живому.

– Если только не убьет. Поверхность планеты дестабилизирована, каждый день случаются оползни.

– Верно.

– Они уничтожают растения. Убивают людей. Постоянно.

Сакс убрал руку, и Энн вскинула голову, уставившись на него.

– Необходимое убийство? Каким ценностям оно служит?

– Нет! Ты упомянула о несчастных случаях, Энн! Людям нужно держаться подальше от оползней и подождать.

– Обширные регионы превращаются в грязь, они будут полностью затоплены. Мы говорим о половине планеты!

– Вода стечет вниз. Образуются бассейны.

– Но земля-то будет затоплена, – упорствовала Энн. – И вот она – совершенно другая планета! Грандиозная ценность, как же!.. Но еще живы люди, которым дорог истинный Марс! Мы будем бороться с вами, на каждом шагу.

Он снова вздохнул.

– Очень жаль. В данный момент биосфера поможет нам больше, чем транснационалы. Они руководят из городов под куполами и разрабатывают поверхность при помощи машинерии, пока мы прячемся и выживаем. Столько усилий потрачено впустую, Энн, а ради чего – ради того, чтобы наши секреты никто не выдал! Если бы мы могли жить на поверхности, сопротивлению стало бы легче.

– Любому, кроме Красных.

– Да, но в чем смысл?

– В Марсе. В месте, которое ты никогда не знал и толком не видел.

Сакс посмотрел вверх, на высокий белый купол, чувствуя недомогание, словно после внезапного приступа артрита. Спорить с ней оказалось бесполезно.

Но что-то внутри заставляло его продолжать спор.

– Послушай, Энн. Я выступаю на стороне тех, кто придерживается модели с минимальными условиями для выживания человека. Надо учитывать, что пригодная для дыхания атмосфера не поднимается выше двух-трех километров над поверхностью планеты. Выше данного уровня она окажется слишком разреженной для человека, там вообще не будет особой жизни, только высокогорные растения и крошечные микроорганизмы, невидимые невооруженным глазом. Вертикальный рельеф Марса настолько велик, что над атмосферой останутся обширные нетронутые участки. Подобный план кажется мне разумным. Он выражает понятный набор ценностей.

Она отвернулась. Это причиняло ему боль, настоящую муку. Однажды в попытках понять Энн, суметь говорить на ее языке Сакс провел исследование в области философской науки. Он изучил изрядное количество материалов, концентрируясь преимущественно на этике земли и дихотомии «факт-ценность». Хотя очевидной пользы тут не было: в стычках с Энн ему никогда не удавалось использовать полученную информацию с толком. Сакс помотал головой, стараясь отвлечься от ноющей боли в мышцах, и вспомнил кое-что из трудов Куна, когда тот писал о Пристли. Ученый, продолжающий упорствовать после того, как вся его отрасль науки сменила парадигму, может казаться идеально логичным и рассудительным, но в силу самого факта перестает быть ученым. Если нечто подобное случилось и с Энн, то в кого же она превратилась? В контрреволюционера? В пророка?

Она и впрямь напоминала пророка: суровая, изможденная, злая, неумолимая. Она никогда не изменится и никогда не простит его. Он хотел рассказать ей все: о Марсе, о Гамете, о Питере… о смерти Саймона, которая терзала Урсулу даже сильнее, чем Энн… Но это было невозможно. Именно поэтому он частенько принимал решение вообще не разговаривать с ней. Было слишком больно – никогда не приходить ни к какому итогу, сталкиваться с неприятием в лице того, с кем он знаком не меньше шестидесяти лет. Сакс использовал разумные и логические аргументы, но ни разу не добивался результата. Он знал, что с некоторыми людьми всегда можно зайти в тупик, но понимание этого не спасало. А самым удивительным оказался психологический дискомфорт, порожденный отсутствием эмоционального отклика.

На следующий день Энн уехала с Десмондом. А вскоре Сакс отправился с Питером на север в одном из стелс-самолетов, в которых Питер летал по Марсу.

Маршрут, проложенный Питером до Берроуза, провел их над Геллеспонтскими горами, и Сакс с любопытством разглядывал гигантский бассейн Эллады. Они мельком заметили край ледяного поля, покрывавшего Лоу-Пойнт, – белую массу на черной как ночь поверхности, – но сам Лоу-Пойнт оставался вне пределов видимости. Увы, Сакс так и не смог увидеть, что стало с мохолом Лоу-Пойнта! Мохол достиг тринадцати километров в глубину, когда его заполнил поток, а значит, вода на дне с высокой долей вероятности оставалась достаточно теплой и могла подняться на значительную высоту. Возможно, ледяное поле в действительности являлось морем, покрытым твердой коркой, свидетельства чего можно было бы наблюдать на его поверхности.

Но Питер не стал менять маршрут, чтобы предоставить Саксу лучший обзор.

– Заглянешь туда, когда будешь Стефаном Линдхольмом, – сказал он, усмехнувшись. – Сделай это частью своей работы для «Биотика».

И они полетели дальше. Ночью они приземлились на разбитых холмах к югу от равнины Исиды, на высокой стороне Большого Уступа. Сакс направился к входу в туннель, через который выбрался в служебное помещение на вокзале Ливия, маленьком железнодорожном комплексе на пересечении линии Берроуз-Эллада и недавно проложенной ветки Берроуз-Элизий. Когда подошел очередной поезд в Берроуз, Сакс выскользнул из-за двери и присоединился к толпе. Он доехал до главной станции Берроуза, где его встретил парень из «Биотика». Тогда-то Сакс и стал Стефаном Линдхольмом, впервые прибывшим в Берроуз и на Марс.

Тот сотрудник из «Биотика», кадровый секретарь, сделал Саксу комплимент по поводу его ловкой походки и повел в квартиру-студию на горе Хант, неподалеку от центра старого города. Лаборатории и офисы «Биотика» расположились у подножия горы, а их панорамные окна выходили на Парк-Канал. Только такой дорогой район и мог подойти ведущей в проекте терраформирования биоинженерной компании.

Из окон офиса «Биотика» Сакс видел обширную часть старого города. Сперва он решил, что здесь почти ничего не изменилось. Правда, спустя минуту он понял, что ошибся. Теперь стены горы еще гуще прочерчивали стеклянные окна. Четкие горизонтальные линии медного, золотого, металлически-зеленого или синего цвета буквально бросались в глаза, и казалось, что в горе пролегали слоями по-настоящему удивительные минералы! Исчезли и купола, покрывающие холмы-останцы. Сейчас здания привольно раскинулись под гигантским куполом, который укрывал девять холмов и даже ближайшие окрестности. Развитие технологии достигло нереальных высот – купола могли укрывать обширный мезокосм! Сакс слышал, что одна из транснациональных корпораций собиралась укутать подобным образом даже каньон Гебы, проект, однажды предложенный Энн в качестве альтернативы терраформированию (альтернатива, над которой Сакс тогда посмеялся). А сейчас ее претворяли в жизнь! Никогда не стоит недооценивать потенциал материаловедения, сейчас это стало очевидно.

Парк-Канал и широкие бульвары, разбегающиеся между останцами, зеленели, разрезая оранжевые плитки крыш. А двойной ряд соляных колонн до сих пор высился у голубого канала! Однако, хотя в Берроузе и появилось множество новых зданий, очертания города были прежними… но не совсем. Теперь городская стена лежала далеко за пределами девяти останцев, и вокруг был укрыт приличный участок земли, в основном уже застроенный.

Кадровый секретарь провел Сакса по «Биотику», знакомя его с бо́льшим количеством людей, чем тот был в состоянии запомнить. Затем его попросили с утра пораньше явиться с отчетом в лабораторию и предоставили остаток дня на обустройство.

Как Стефан Линдхольм, он планировал проявлять признаки интеллектуальной энергии, готовности общаться, любопытства и энтузиазма, поэтому весьма правдоподобно – район за районом – исследовал Берроуз. Он прогуливался туда-сюда по дорожкам, заросшим травой, и размышлял о загадочном феномене роста городов. Культурный прогресс не имел подходящих физических или биологических аналогий. Сакс не видел объективных причин, по которым нижняя оконечность равнины Исиды должна стать местом для крупнейшего поселения на Марсе. Ни одна из реальных причин, побудивших основать здесь город, не объясняла ничего должным образом. Насколько он знал, город возник как обычная станция на ветке из Элизия в Фарсиду. Может, именно благодаря стратегической незначительности он и процветал, поскольку то было единственное поселение, не разрушенное и не поврежденное в 2061 году. Вероятно, именно поэтому рост в послевоенные годы начался как раз отсюда. Какая ирония! По аналогии с моделью прерывистого равновесия можно было утверждать, что этот конкретный вид чудом пережил катастрофу, уничтожившую все живое, и получил экосферу для своего будущего развития.

И, без сомнения, изогнутая, словно лук, форма региона с его архипелагом столовых гор производила впечатление. Пока Сакс шагал по бульвару, ему казалось, что девять останцев разбросаны случайным образом, и каждый из них немного отличается от другого. Грубые скальные стены были испещрены характерными выступами и гладкими участками, навесами и трещинами, а теперь еще и горизонтальными линиями ярких зеркальных окон. Плоское плато каждой горы венчали дома и парки. С любой точки улицы всегда можно было рассмотреть парочку останцев, разбросанных, как величественные соборы, и пейзаж был весьма приятен глазу. А если подняться на лифте на плато любой из гор (они высились над Берроузом на добрую сотню метров) – можно было вдоволь любоваться окрестностями. Отсюда открывался потрясающий вид, а обзор был больше, чем обычно бывает на Марсе, поскольку город находился на дне чашеобразного углубления. И поэтому было видно все – от плоской равнины Исиды на севере до угрюмого подъема к Сирту на западе и склона Большого Уступа, закрывающего южный горизонт, словно Гималаи.

Берроуз, 2100 год

Конечно, вопрос, повлиял ли прекрасный вид на становление города, оставался открытым… Занятно, но ряд историков утверждали, что многие древнегреческие поселения были основаны исключительно ради вида, открывавшегося с места их основания. В общем, и этот фактор был вероятен. Так или иначе, но Берроуз стал оживленным местом с населением около ста пятидесяти тысяч человек. Он стал самым крупным марсианским городом. И по-прежнему рос.

Вечером, после длительной прогулки, Сакс отправился на внешнем лифте вверх по стене горы Бранч, центральной в северном парке. Именно с ее плато он увидел пригороды, усеянные новостройками вплоть до стены купола. Даже вокруг отдельно стоящих останцев за пределами купола кипела работа. Определенно, здесь достигло своей критической массы нечто вроде коллективного психоза. Стадный инстинкт сделал из Берроуза столицу, общественный магнит, сердце событий. Групповая динамика людей всегда чрезвычайно сложна и даже – Сакс скорчил гримасу – необъяснима.

К несчастью, «Биотик» в Берроузе тоже оказался пресловутой динамичной группой. Вскоре Сакс обнаружил, что определить свое место в толпе ученых, корпящих над проектом, ему будет непросто. Он потерял этот навык – находить свое место в команде, а вернее, никогда его и не имел. Максимальное число отношений в любом сообществе исчислялось по формуле n(n–1)/2, где n представляло собой количество людей. Здесь трудилось несколько тысяч сотрудников, а значит, число возможных взаимоотношений составляло 499 500. Саксу казалось, что такие цифры абсолютно абстрактны. Даже 4950 возможных взаимоотношений в группе из ста человек – гипотетический «расчетный предел» размеров группы – казалось гигантским числовым значением. Во всяком случае, так обстояли дела в Андерхилле, когда у них был шанс это проверить на практике.

Иными словами, сейчас ему было необходимо найти наименьшую группу внутри «Биотика», что Сакс и собирался предпринять. Конечно, он знал, что разумно в первую очередь сконцентрироваться на собственной лаборатории. Он присоединился к ней, как биофизик, что оказалось немного рискованно, но ставило его на нужную ступень. И он надеялся удержаться на плаву. В противном случае он всегда может заявить, что пришел в биофизику из физики, что было правдой. Его начальницей оказалась японка по имени Клэр, женщина средних лет, близкая ему по духу, которая хорошо справлялась с работой. Она охотно включила Сакса в команду, занимавшуюся дизайном растений второго и третьего поколений для покрытых ледниками регионов северного полушария. Недавно гидрированные земли Марса предоставляли потрясающие возможности для ботанического конструирования, поскольку у конструкторов уже не было необходимости создавать все виды на основе пустынных ксерофитов. Сакс предвидел это с самого начала, когда в 2061 году впервые увидел поток, с ревом бегущий вниз по каньону Мелас. И теперь, сорок лет спустя, он действительно мог заняться чем-то стоящим.

Сакс с воодушевлением принялся за работу. Сначала он ознакомился с тем, что уже было представлено в северных регионах. Читая запоем в своей обычной манере и просматривая видеозаписи, он выяснил, что атмосфера до сих пор оставалась разреженной и холодной, и весь лед, выходящий на поверхность, истончался, пока его верхний слой не превращался в кружево. Это означало, что появлялись миллиарды карманов, в которых могла зародиться жизнь. И одной из первых широко распространившихся форм стали снежные водоросли. Им добавили свойства фреатофитов, поскольку, когда лед начал очищаться благодаря всепроникающим ветрам (они-то как раз и разносили мелкие частицы), он сразу покрылся соляной коркой. Генетически сконструированные, устойчивые к соли водоросли показали себя очень хорошо. Они росли в ноздреватой поверхности ледников, а иногда и прямо во льдах. А поскольку они были темнее – розовые или красные, черные или зеленые, – лед под ними таял, особенно в летние дни, когда температура поднималась выше точки замерзания. Естественно, в такие моменты с ледников начинали сбегать быстрые ручьи. Однако на Марсе существовали и другие участки, вроде вечной мерзлоты, как в полярных и горных регионах Земли: разнообразия хватало и здесь.

Помимо прочего Сакс узнал, что бактерии и кое-какие растения из земных регионов (как правило, чуть-чуть измененные, чтобы легче было преодолевать распространяющуюся повсюду соленость) впервые были рассажены именно командой «Биотика». Произошло это несколько марсианских лет назад. Сейчас они процветали в буквальном смысле слова, как и водоросли.

А теперь конструкторская команда пыталась, отталкиваясь от раннего успеха, внедрить и другие растения, а также насекомых, выращенных со способностью справляться с высоким содержанием CO₂ в воздухе. У «Биотика» имелся отличный набор образцов, из которых дозволялось брать хромосомные последовательности, и семнадцать М-лет полевых экспериментов. Да, Саксу было что наверстывать! В свои первые недели в лаборатории и в заповеднике компании на горе Хант он концентрировался исключительно на растениях, предпочитая работать по-своему, дабы в должное время увидеть общую картину.

Дел у Сакса было по горло. Он без конца штудировал научные труды, смотрел в микроскоп на различные марсианские пробы, пропадал в заповеднике наверху, а когда выдавалась свободная минутка – усердно работал над собой. Новая личность по имени Стефан Линдхольм отнимала у него кучу времени! К счастью, в лаборатории Стефан мало чем отличался от Сакса Рассела. Но в конце рабочего дня Саксу часто приходилось совершать сознательное усилие и присоединяться к сотрудникам, поднимающимся вверх по лестнице в кафе на плато, чтобы выпить и беззаботно поболтать.

Итак, несколько недель спустя он привык «быть» Линдхольмом, который, как выяснилось, задавал слишком много вопросов и громко смеялся. Это оказалось на удивление просто и, пожалуй, забавляло Сакса. Да и вопросы от других, преимущественно от Клэр, от английской эмигрантки Джессики, а также от кенийца по имени Беркин, почти никогда не касались земной жизни Линдхольма. Сакс понял, что может быть кратким: Десмонд разумно предоставил Линдхольму прошлое в собственном доме Сакса, в Боулдере, штат Колорадо, – а затем адресовал уже свой собственный вопрос к тому, кто его задал, в манере, которую часто использовал Мишель. Ну а люди… они были рады пообщаться с новичком. Да и Сакс никогда не был молчуном вроде Саймона. Он всегда активно участвовал в интересующей его беседе, и если редко вставлял слово, то лишь потому, что интерес его пробуждался, когда ставки достигали определенного уровня.

Подобное развлечение, как правило, было зря потраченным временем, зато теперь Сакс коротал вечера в компании и не чувствовал себя одиноким. Вдобавок коллеги затрагивали интересные профессиональные темы. Он тоже вносил свой вклад, рассказывая о прогулках по Берроузу, закидывая знакомых ворохом вопросов об увиденном, об их прошлом, о «Биотике», о ситуации на Марсе и так далее. Для Линдхольма это имело такое же большое значение, как и для Сакса.

Однажды Клэр и Беркин подтвердили его догадку насчет города. Берроуз был своеобразной столицей Марса, и главные офисы крупнейших транснациональных корпораций располагались именно здесь. В общем, транснационалы являлись эффективными правителями планеты. Благодаря им стала возможна победа или хотя бы выживание «Группы одиннадцати» и некоторых сильных индустриальных стран в войне 2061 года, а теперь они сплетали все в единую мощную структуру. Впрочем, было не совсем ясно, кто на самом деле стоит у руля: правительства стран или мегакорпорации. Однако на Марсе это было очевидно: как ни крути, а УДМ ООН лопнуло в 2061 году, как один из купольных городов! Временное Правительство ООН, занявшее его место, являлось административной группой, в которой состояли управляющие транснационалов, и его решения претворялись в жизнь силами их служб безопасности.

– ООН не имеет к этому никакого отношения, – заявил Беркин. – На Земле ООН – такая же мертвая структура, как и УДМ ООН. Их название – банальное прикрытие.

– Их и называют Временным Правительством!

– Сразу видно, кто есть кто, – буркнул Беркин.

Между прочим, полицейская форма транснациональных служб безопасности частенько мелькала на улицах Берроуза. Эти громилы носили ржаво-рыжие прогулочники с нарукавными повязками разных цветов. Ничего особо зловещего… кроме очевидного факта их присутствия.

– Но зачем? – спросил Сакс. – Кого им бояться?

– Их беспокоят богдановисты, прибывающие с холмов, – ответила Клэр и рассмеялась. – Как глупо!

Сакс вскинул брови, промолчав. Он был заинтригован, но тема оказалась слишком рискованна. Лучше просто слушать, когда разговор завязывается сам собой. Однако, прогуливаясь по Берроузу, он всматривался в толпу пристальней. Теперь он замечал суровых полицейских повсюду. «Консолидэйтед», «Амекс», «Ороко»… И почему они еще не объединились в одно подразделение? Возможно, транснационалы до сих пор оставались и соперниками, и союзниками, что объясняло наличие отдельных подразделений служб безопасности, а может, и резкое увеличение систем распознавания личности. Но именно по этой причине повсюду и появились лазейки, позволяющие Десмонду внедрять своих агентов в систему и помогающие им просочиться дальше. Швейцарцы, как свидетельствовал личный опыт Сакса, покрывали людей, приходящих «из ниоткуда». Разумеется, другие страны и транснационалы занимались тем же самым.