Текст книги "Буду завтра. Встречай (сборник)"

Мое воображение так разыгралось, что мне захотелось немедленно встать и убежать домой. Но я не двинулась с места.

Сбросив с себя оцепенение, я позвонила домой, чтобы выяснить, как дела. Сиделка очень мило сообщила, что Ангелина Филимоновна ужасно переживает за исход операции и вот уже несколько часов подряд рассказывает по телефону всем знакомым, какая у нее замечательная невестка.

Хорошо, что дома все в порядке. Вдруг я больше никогда не увижу старуху Розову? Остановится сердце во время операции, или в рану занесут инфекцию..

– Да не переживайте вы так, – постаралась успокоить меня соседка справа, – это такая пустячная операция, после нее даже в послеоперационную палату не кладут, привозят прямо сюда.

Я сползла с кровати, выудила из сумки пачку собственных стихотворных сборников, которые предусмотрительно захватила для задабривания медперсонала, и отправилась в коридор вручать свои опусы всем людям в белых халатах, которые только встречались на моем пути – нянечкам, сотрудницам столовой, медсестрам, сестре-хозяйке, старшей сестре, стажерам, врачам… Как будто моя фамилия на обложке книжки могла послужить моей охранной грамотой…

Через день в это же время я очнулась на своей койке. В правом боку жгло, во рту было горько, тягучая слюна никак не проглатывалась, хотелось пить. В палату заглянула дежурная сестра:

– Ну как, очнулась наша поэтесса?

Я что-то смутно промычала.

– Ничего, к вечеру будет полегче, сделаем пару укольчиков, и будете как новенькая, – прощебетала сестричка.

На душе и в теле было противно. Зачем, зачем? – спрашивала я себя в сотый раз и представляла себя, свое обрюзгшее тело, и Игоря Милоша с лапароскопом в руке, с презрением глядящего на мои бока. Промелькнуло ли у него в памяти то самое лето, пляж, наши короткие осенние встречи, то время, когда я была любимой? Любимой ли? От этой мысли я застонала.

– Что, болит? – прервали болтовню мои соседки по палате и сосредоточили свое внимание на мне.

– Да, – процедила я.

– Может, сестру позвать? – предложил кто-то.

– Нет, – я закрыла глаза и замолчала.

Ну ладно, если я уже здесь, если мой родной аппендикс неизвестно где, надо делать то, ради чего я валяюсь на этой койке. А именно: писать статью. И я стала придумывать начало. Складывалось неплохо. Потом я стала прислушиваться к разговору соседок. В мешанине из кулинарных рецептов, правил воспитания детей, советов по продлению жизни дубленкам прорывались впечатления от больницы, медперсонала и, конечно, о докторе Милоше. Я слушала и запоминала, прямо как легендарный Штирлиц. В последующие два дня я не видала Игоря, зато стала выползать из палаты и приставать с разговорами к медсестрам и обитателям других палат. Да, кроме того, что он был талантливым хирургом, Игорь оказался неплохим хозяйственником. В этом году в отделении был сделан ремонт, закуплена новая мебель, телевизоры, холодильники, медперсонал регулярно получал премии. Ночами, мучаясь от бессонницы, я выползала в коридор, устраивалась на диванчике под тусклым светом бра и, криво пристроившись, писала в школьной тетрадке статью. Получалось, на мой взгляд, неплохо.

– Почему не спите? – голос Игоря раздался над моей головой неожиданно.

Я вздрогнула и подняла голову:

– Бессонница.

– А-а-а, – протянул доктор и повернулся ко мне спиной.

– А чаю не дадите? – нагло спросила я.

– Хм, дам, – не оборачиваясь, пообещал Игорь и пошел дальше.

Я сползла с диванчика и пошлепала вслед за ним в ординаторскую.

– Садись, сейчас найду тебе чашку, – доктор придвинул стул к столу, заваленному коробками конфет, пачками печенья и вафель и огрызками булочек. Посередине стола в высокой стеклянной вазочке возвышалось озерцо оранжевого варенья.

– Угостить тебя ничем не могу, – продолжил доктор, наливая кипяток в чашку, в которой уже болтался пакетик «Аиптона», – тебе после операции надо соблюдать режим.

Я, как зачарованная, смотрела на вазочку с вареньем. В один миг, как перед смертью, в голове пронеслись лето, медный таз с кипящим вареньем, Анжела и страстные поцелуи Игоря. Я подняла глаза и всего лишь на мгновение уловила отблеск того вечера в зрачках Игоря. Но он быстро опустил ресницы, и видение пропало.

– Как жизнь? – отхлебнув чаю, смущенно выдавила я.

– Хорошо, – он пожал плечами, – все, как видишь, путем.

– Ну да, завотделением, профессор, уважаемый доктор, прекрасный семьянин… – в моем голосе зазвенело чуть– чуть иронии.

– А что, этого мало? – мои попытки поддразнить его не имели никакого успеха.

– И как ты добился всего этого? – я обвела рукой ординаторскую.

Игорь не спеша, словно нехотя, пустился в описание одного больничного эпизода, с него разговор перекинулся на другой. Постепенно увлекаясь, он выложил мне историю и о защите докторской, и о борьбе за место заведующего отделением, и многое-многое другое, что интересовало меня с журналистской точки зрения.

Чай был выпит, часы показывали три ночи, но я прочно сидела на жестком стуле, терпеливо ожидая, что доктор съедет с профессиональной темы и приблизится к теме личной. Но он и не думал вспоминать былое, бодро болтая о своих медицинских проблемах.

– Зачем ты вообще сюда пришла, а? – надкусывая баранку, весело спросил он.

Я молчала.

– Ну а у тебя-то как дела? – что-то поняв, тихо спросил он.

– Все нормально. Вышла замуж, развелась, живу со свекровью, работаю в журнале, короче, аллес-нормалес, – мне хотелось, чтобы голос звучал бодро.

– Ты счастлива?

– А что такое счастье? Приобретя некоторый жизненный опыт, могу сказать, что счастье – это краткие мгновения эйфории. И это неправильно, нехорошо. По моей классификации, счастье – это моменты гармонии с самим собой, с миром, со своими мыслями…

– Угу, – доктор помрачнел, – значит, сюда ты попала совершенно случайно?

– Совершенно!

– Несмотря на то, что твоя районная поликлиника не имеет никакого отношения к нашей больнице?

– Да? – я сделала невинные глаза.

– Аля, – он впервые назвал меня старым именем, – не темни. Зачем ты сюда прикатила? Столько лет прошло…

– На тебя посмотреть захотелось, узнать, как ты… Ведь тогда я поступила… – я подыскивала верное слово, – негуманно.

– Да уж, – рассмеялся он. – Но это все забыто. Боже мой, как давно это было! – он мечтательно улыбнулся, – у меня дочери скоро будет столько же, сколько тебе было тогда, когда мы встретились в Крыму.

Это была злая реплика. Я молча дышала ртом, словно после удара в солнечное сплетение.

– Годы идут. Иди спать, надо соблюдать режим, – тоном доктора Айболита добил меня Игорь.

– Слушай, а ты можешь сделать так, чтобы меня завтра выписали?

– Так еще рано!

– Я прошу. Или я сама уйду.

– Ладно, я оставлю все бумаги. Завтра возьмешь у старшей сестры.

– Спасибо. Так я пошла? – Стараясь не морщиться от внезапной боли в боку, я стремительно поднялась со стула.

– Аля, – его голос догнал меня, когда я уже была у двери, – так ты появилась здесь из-за меня?

– Нет, господин Милош, – гордо выпрямилась я, – мне заказана статья. И я, так сказать, проводила журналистское расследование. По слухам, вы не любите нашу журналистскую братию. Так что пришлось ложиться под ваш нож. Читайте материал в ближайшем номере журнала «Дамское здоровье».

Утром я распрощалась с соседками по палате, медсестрами, нянечками. Врач, сменивший Милоша, быстро оформил бумаги, и вскоре я черепашьим шагом двигалась по улице. Сумка больно оттягивала плечо, пока я ловила машину. После кратких препирательств удалось сговориться с водителем серой «Волги», и вскоре я стояла перед родным подъездом. С трудом поднялась по ступенькам до лифта, доехала до своего этажа и только тогда сообразила, что не предупредила старуху Розову о своей скорой выписке. Нащупав на дне сумки ключи, я открыла дверь и окунулась в гущу запахов борща, котлет и жареных кабачков. С кухни доносились голоса. Не услышанная никем, я доковыляла до кухни и остолбенела. У плиты стояла Ангелина Филимоновна, а за столом, уплетая борщ, сидела Дарья Ивановна. Сиделка только что приступила к котлетам. Старуха Розова бодро вещала что-то, помахивая ножом, изредка шуруя им в сковородке.

– Что это? – я устало привалилась к стенке плечом.

Последовали неясные восклицания, охи и вздохи.

– Вернулась! Какая ты бледно– зеленая! – старуха Розова ткнула в мою сторону длинным ножом.

– Как это так… – я не находила слов.

Сиделка, поняв мое состояние, отодвинула тарелку с нетронутой котлетой и улыбнулась.

– В медицинской практике это случается! Ангелина Филимоновна теперь может ходить, выходить на улицу, только осторожно, даже заходить в магазины. Ваше пребывание в больнице так на нее подействовало, что она огромным усилием воли заставила себя встать.

– Я рада, – выдохнула я.

– Иди, ложись, я тебе геркулес на воде сварю, – погнала меня с кухни старуха. Выглядела она бодро, стояла на ногах крепко, говорила четко.

В своей комнате я, не раздеваясь, рухнула на диван и закрыла глаза. Одежда все еще источала специфический запах больницы.

Итак, журналистское расследование окончено. У меня есть отличная статья. Мой аппендикс больше не будет мучить меня. Старуха Розова встала, может ходить, принимать гостей. Я свободна.

Если вдуматься, все это в сумме очень даже неплохо.

И еще: не стоит ворошить прошлое. Даже если оно источает запах сладкого оранжевого варенья.

Встреча

Вполне вероятно, что в других семьях уже все по-другому, но в нашей семье День Победы и до сих пор почитается как самый великий праздник. И это вполне объяснимо: оба моих деда воевали, причем оба в авиации. Один был летчиком, командиром звена в легендарной эскадрилье «Нормандия», другой – политруком авиаполка, гвардейцем. Оба – Герои Советского Союза, причем дед из «Нормандии» – кавалер ордена Почетного легиона. Этим орденом его наградили совсем недавно в Эльзасе, в день юбилея полка. Воспоминания о войне, письма с фронта, парадные мундиры с орденами и медалями, военные песни, фильмы – все это всегда составляло неотъемлемую часть великого праздника Победы.

Я стала переводчицей французского языка только благодаря Жан Пьеру Ласкаре – наверное, самому общительному летчику французской эскадрильи, который переписывался с дедом всю послевоенную жизнь, пока не был похоронен на кладбище Пер-Лашез. Английский я выучила параллельно и, честно говоря, никогда не чувствовала к нему такой нежности, как к французскому.

Что еще волнует меня в День Победы? Фильмы о войне. Наивные, снятые в павильонах алма-атинского Дворца культуры в сороковые годы, назидательные послевоенные и реалистичные фильмы семидесятых.

Один из них почитаем в нашей семье по сей день. «Прикрой, атакую!» – кричал комэск своему ведомому, и эта команда заставляет моих стариков вздрагивать даже спустя сорок лет после окончания войны.

«Запомни, внучка, все, что ты здесь видишь, – истинная правда. Такой была НАША война», – убежденно говорили деды через полтора часа напряженного вглядывания в экран – все равно в который раз.

Надо же было такому случиться, что в этом году мой шеф пожелал проводить переговоры в бизнес-центре серебристой столицы Британской Колумбии, в городе Ванкувере, именно девятого мая! Стоит ли говорить, что я всеми силами пыталась отказаться от поездки? Однако это только подлило масла в огонь, и шеф, у которого в жизни нет ни праздников, ни будней, а есть сплошной день под названием «бизнес», строго-настрого приказал мне прилететь самым неудобным рейсом, чтобы сразу же начать переговоры. Сам он прибывал в Ванкувер частным самолетом из Нью-Йорка – комфортабельно и культурно.

После многочасового полета над Атлантикой я судорожно зевала и никак не могла сосредоточиться. Шутка ли – в Москве четыре часа утра, самое время поспать, а здесь уже три часа дня! Два раза я переспросила, пока осознала вопрос таможенника, едва смогла сформулировать название гостиницы для водителя такси и, мертвая от усталости и смены часовых поясов, разрешила портье схватиться за мой чемодан и водрузить его на пустую золоченую тележку для багажа.

– Is that all your luggage? Est-ce que c'est tout votre bagage? – В вопросе портье мне послышалась издевка. Его широкое лицо с задорным носом уточкой и чуть опущенными вниз уголками глаз вот-вот готово было расплыться в улыбке.

– Да, у меня только один чемодан, – сообщила я, – я даже могу донести его до номера самостоятельно.

Но портье уже катил тележку к лифту, и мне ничего не оставалось делать, как величественно следовать за ним по мраморно-пафосному холлу роскошной пятизвездочной гостиницы. Я знала, что портье любят одиноких леди, путешествующих налегке: надо просто вцепиться мертвой хваткой в чемодан или саквояж, а потом стоять с постной миной в номере, ожидая, когда непрактичная дама выудит из сумки крупную купюру (кому охота идти менять деньги в ближайшее отделение банка?). Я знала этот старый трюк и, надо же, попалась на него сама! Объясняю это только усталостью и… лицом портье, казавшимся мне до неприличия знакомым. Тренированное ухо давно уловило акцент, но в Канаде много эмигрантов. Настоящий рай для гастарбайтеров!

– Merci, maclame, – портье низко склонился над моей рукой, цепко выхватив из нее купюру, – если вам что– нибудь понадобится… Si vous voulez…

– Thank you, – я бесцеремонно оттесняла улыбающегося наглеца к двери, – ничего мне не понадобится!

Наконец-то можно броситься на широкую кровать! Как хорошо, что у меня есть еще три часа до приезда шефа! Уже засыпая, я вяло подумала о том, что надо обязательно распаковать чемодан, а потом перед глазами возникло лицо портье. Еще приснится! Нет, он определенно кого-то напоминает!

Разбудил меня настойчивый звонок телефона: шеф сообщил, что он уже прилетел и ждет меня через час в баре отеля, после чего мы отправимся на деловой ужин. Я взглянула на часы, произвела подсчет и определила, что в Москве сейчас вот-вот должно наступить утро Девятого мая. К параду оба деда обязательно встанут, будут смотреть, переживать.

А я здесь, в Ванкувере. Ладно, сейчас быстро распакую чемодан (надеюсь, что костюмы не помялись), приму душ, быстренько уложу волосы, чуть-чуть косметики – и готова!

Спустя час я, надушенная и бодрая, восседала на высоком табурете у барной стойки и попивала апельсиновый сок.

– Привет! – Шеф плюхнулся на соседний табурет и махнул рукой мордатому бармену: – Один скотч, плиз!

– Как долетели? – вежливо осведомилась я.

Он сморщился:

– Болтанка! Жуть! Как в Москве?

– Праздник! – многозначительно заметила я.

– Да? – Он рассеянно покрутил картонный кружок под стаканом.

– Что нам предстоит? – предпочла я перейти на деловой тон.

Шеф нахмурился и стал излагать суть проекта, о котором нам предстояло беседовать с канадскими партнерами, но я не слышала его. В баре появился тот самый портье, который так галантно доставил мой чемодан в номер. Теперь, без униформы, он выглядел проще и моложе. Он махнул рукой бармену, тот перегнулся через стойку, подставил волосатое ухо, в которое портье что-то жарко застрекотал. Бармен выслушал тираду, величественно кивнул и повернулся к новому клиенту. Портье отошел, и снова его профиль показался мне удивительно знакомым.

– Вы меня слушаете? – Шеф с недоумением смотрел на меня.

Я сделала строгое выражение лица и кивнула.

Когда шеф увлечен, он может повторяться бесчисленное количество раз.

Сейчас он загорелся новой идеей, ради воплощения которой мы и прибыли в Ванкувер. Шеф убежден, что в России с переработкой леса дела обстоят совсем плохо. Где можно набраться опыта? Три месяца назад состоялась первая поездка в Канаду, после которой он не спал, не ел, мотался по стране, скупал акции давно стоящих предприятий лесоперерабатывающей промышленности.

«Продукция лесной переработки – это high tech, – шеф назидательно поднимал палец, – мы практически отдали этот рынок Китаю и Швеции. Лесное хозяйство надо восстанавливать». Сегодня мы вплотную приблизились к реализации этой идеи: нас пригласил на обед один магнат канадской лесоперерабатывающей промышленности, отдающий свое устаревшее оборудование в лизинг. Нас предупредили, что обед в особняке магната будет деловым, поэтому наряжаться не стоит.

– Смотрите, – шеф качнул бокалом в сторону высокого худощавого мужчины, сидевшего за столиком, – да ведь это Жан Жак!

– Точно, он, – подтвердила я, чувствуя приятное покалывание в области солнечного сплетения.

Жан Жак, единственный человек, к кому мой шеф относился по-дружески, жизнелюбивый, вечно молодой, подтянутый и невероятно обаятельный, тоже увидел нас и сделал приглашающий жест в сторону своего столика.

– Пойдем, поболтаем немного, – скрывая радость, пробормотал шеф.

Когда-то Жан Жак заразил шефа любовью к яхтам, и теперь, где бы они ни встретились, разговор неизменно протекал в русле обсуждения достоинств и недостатков различных плавсредств.

– А вы все хорошеете. – Галльский шарм Жан Жака, обращенный на меня, всегда производит нужный эффект. Я почувствовала, что немного краснею и становлюсь красивее от восхищения, сияющего в глазах нашего французского друга.

– А вы выглядите, как настоящий капитан. Где ваша прекрасная яхта? – Я с удовольствием рассматривала темно– голубой блейзер Жан Жака, похожий на капитанский китель.

– А как же! – Он похлопал себя по колену. Я знала все значения французской жестикуляции, но этот жест растолковать не смогла.

– Что это значит?

– Серые фланелевые брюки.

Шефу надоело слушать наш диалог, и он попросил перевести последнюю фразу.

– А-а-а, – лукаво засмеялся он, похлопывая Жан Жака по плечу.

– А-а-а! – точно в тон ответил ему француз.

– Но я ничего не понимаю! – возмутилась я. И последовала благожелательная лекция на двух языках.

Этикет береговой одежды яхтсмена произошел непосредственно от английского стиля, узнала я, а самый традиционный предмет гардероба – темно– синий двубортный блейзер с золотыми пуговицами – имеет в родоначальниках китель офицера королевского морского флота. Золотые пуговицы имеют логотип портного или магазина, и в Англии есть даже специальные компании, которые выпускают пуговицы только для капитанов-яхтсменов. В большой цене старые пуговицы от настоящей морской формы. Недавно конвертик с десятью позолоченными кружочками ушел на Женевском аукционе за восемь тысяч фунтов стерлингов.

Я сморщила нос:

– Было бы за что платить!

Француз и мой шеф уставились на меня с почти священным ужасом.

– La femme, – снисходительно пробормотал Жан Жак.

Далее я узнала, что темно-синий пиджак с ослепительно-белыми брюками смотрится сногсшибательно только в пределах гавани. По мере удаления от зоны порта правила хорошего тона диктуют сменить нижнюю часть туалета на экземпляр из светло-серой фланели.(Ага, теперь понятно, почему Жан Жак так любовно похлопал себя по коленке.)

Можно носить блейзер с бежевыми слаксами или вельветовыми брюками красного оттенка.

– Но, – шеф поднял указательный палец, – только в том случае, если капитан уже однажды пересек Атлантику.

Жан-Жак понял все без перевода и, смеясь, кивнул головой.

– Вообще-то классикой, – продолжил он, – считается пара: двубортный блейзер и коричневые брюки из грубого твида. Обязательны рубашка в тонкую полоску и полосатый галстук. И никакой синтетики.

Прослушав эту лекцию, переводя попеременно некоторые тонкости Жан Жаку и шефу, я почувствовала себя расслабленно и впервые подумала о том, как все-таки здорово, что у меня такая профессия.

– Ну что же, – Жан Жак встал из-за стола и изящно поклонился, – вынужден попрощаться с вами, дорогие друзья. Моя яхта «Женевьева» ждет меня. Мы ведь еще увидимся.

Когда после бурных уверений в дружбе со стороны шефа Жан Жак все-таки ушел, показалось, что в баре стало темнее, а отвратительная музыка загремела громче.

– Удивительно, сколько в человеке жизнелюбия и оптимизма, – пробормотала я.

– Мда… – протянул шеф. – А вы в курсе, что десять лет назад в железнодорожной катастрофе погибли двое его детей, а пять лет назад его жена Женевьева покончила с собой, не в силах пережить эту катастрофу.

– Что вы говорите? И он вам это все рассказал?! – воскликнула я, впервые отмечая в голосе шефа человеческие нотки.

– Да. – Его взгляд был обращен куда-то вдаль. – Каждый год Жан Жак проводит несколько месяцев подряд в частной клинике в Швейцарии.

– Какой ужас! – Я подавленно разглядывала кофейную гущу на дне чашки.

– Вы готовы? – Шеф очнулся первым и взглянул на часы.

– О да! – Я встала из-за стола.

– Тогда поехали! Нас ждут! Честно говоря, я волнуюсь.

Серебристые ели и кедры защищали особняк магната Леско от чужих глаз. Саут-Вест-Мэрин-драйв, самый фешенебельный район Ванкувера, словно парит над городом.

В ясные дни отсюда можно разглядеть границу с американским штатом Вашингтон. Этот район считается символом успеха и процветания. Другим символом являются плоты на реке Фрэйзер. Вот и сегодня пыхтящие буксиры с усилием тянули их к лесопилкам.

Машина подвезла нас по гравийной дорожке прямо к роскошной двери из красного дерева. Мы позвонили в старомодный звонок и стали ждать. Спустя три минуты дверь распахнулась, на пороге стоял величественный старик.

«Вы к кому? – Его цепкие черные глаза моментально – считали» информацию.

– Мы к господину Леско, нам назначено, – отчеканила я, ежась под острым взглядом дворецкого.

– Входите, я доложу, – веско сказал старик, оглядев нас подозрительным взглядом частного детектива, и мне почему-то захотелось развернуться и убежать из этого дома, в котором все вопило о благосостоянии хозяина.

– Вон, видишь, – шеф толкнул меня локтем в бок, – на стене висит грамота?

– Ну и что?

– Леско мне в прошлый раз рассказывал, что она подписана королевой Англии!

Я оглядела просторную гостиную, куда нас привел дворецкий. Чего еще можно было ожидать от дома, в котором висит грамота с подписью королевы?

Магнат неслышно вошел в гостиную, несколько секунд с удовольствием созерцал наши лица, а затем громко кашлянул. Шеф заулыбался, господин Леско протянул ему руку и заговорил неожиданно глухим, как из подземелья, голосом.

Обед был накрыт в огромной, сводчатой, как станция московского метро, столовой. Стол был уставлен изысканной фарфоровой посудой, вазочками с фиалками; стекло и серебро слепили глаза. За столом прислуживал официант с выправкой офицера. Блюда были настолько французскими, что невозможно было понять, что ты ешь – мясо или рыбу.

Шеф сразу же приступил к делу: деревообрабатывающие станки не давали ему покоя. Я стала переводить и растерялась: наш хозяин шепелявил, отчего многие слова звучали совсем по-другому, и мне приходилось переспрашивать. Шеф быстро жевал, жестикулировал и постоянно перебивал господина Леско. Тот улыбался, шевелил мохнатыми бровями, отпивал вино из пузатого венецианского бокала и слушал шефа. Видимо, в русском предпринимателе он узнавал себя, ведь бизнес – самая горячая и самая постоянная страсть.

Уже стемнело, когда мы покинули особняк господина Леско. Довольный сделкой, канадский магнат смеялся гулким смехом, похожим на лай собаки Баскервилей. Шеф улыбался и без конца пожимал руку магнату. Лесная промышленность России спасена, да и банковский счет шефа будет пополнен. Все довольны.

В машине по пути в гостиницу шеф продолжал улыбаться. Его идея обрела вполне реальную оболочку и больше не изматывала его мозг. Он рассеянно глядел по сторонам, невнимательно слушал мои замечания, а потом заметил:

– Вы вполне можете успеть домой, если улетите ближайшим рейсом.

– Вы меня отпускаете? – Я не верила своим ушам.

– Конечно. Вы хорошо поработали, можете теперь отдыхать.

Вихрем я ворвалась в отель, подбежала к стойке регистрации и попросила выписать счет. Рейс в Москву ровно через час. Я спешно собрала вещи, упаковала чемодан и покинула уже такой обжитой, уютный номер. Выкатывая чемодан на улицу, к стоянке такси, я увидела знакомого портье.

И меня осенило: Серега Синицын!

Русская фамилия сорвалась у меня с губ, прежде чем я успела опомниться. Но я знала, что ошибки не будет.

Портье вздрогнул, дернулся всем телом, тележка, груженная багажом, накренилась, и чемоданы медленно, словно раздумывая, стали съезжать на безупречно чистый асфальт. Уши носильщика заалели. Водружая «ле багаж» назад на тележку, он старательно делал вид, что не понял меня.

– Такси, мадам? – нетерпеливо осведомился таксист, выходя из машины и принимая у меня из рук чемодан. – В аэропорт?

– Да-да, конечно. – Я криво улыбнулась и, не глядя на растерянного портье, уселась в машину.

Надо же, встретиться в другом полушарии с Серегой! Одноклассником, с которым просидела за одной партой почти восемь лет! Серега был влюблен в меня с первого класса, носил за мной портфель, а однажды на день рождения подарил сшитое им самим сердечко и зашил в него письмо – объяснение в любви. Это было первое объяснение в любви в моей жизни.

Помню, как наши родители водили нас Девятого мая на Красную площадь, и мы выстаивали длинную очередь к могиле Неизвестного солдата, сжимая в руках букеты тюльпанов… Что же с ним произошло? Мы так и не успели поговорить, а жаль…

Рейс на Москву задерживался, и я отправилась в бар пить кофе. Одну стену бара занимало огромное окно, выходящее на летное поле, с которого взлетали большие белые аэробусы. Ну и денек сегодня! Во-первых, неожиданная встреча с Сережей. А во-вторых… Встреча с собственным шефом, который открылся сегодня совсем с другой стороны. Не такой человек Жан Жак, чтобы раскрывать свою душу первому встречному. Да и вообще, во Франции все скелеты спрятаны в семейных шкафах. Значит, мне еще только предстоит узнать моего начальника, несмотря на то что мы так долго работаем вместе.

Как там, в Москве? Деды уже, наверное, выпили по стопочке за праздник, помянули товарищей, поздравили тех, кто еще жив. На экране телевизора мелькают черно-белые кадры военных картин. Сегодня обязательно покажут тот фильм – молодые одухотворенные лица, маленькие смешные «ястребки», и в который раз в бой пойдут одни «старики». Говорят, что военные летчики приняли эту картину настолько безоговорочно, что их рассказы о фронтовых буднях собственной эскадрильи все больше и больше напоминают подробности фильма. Высоко в небо взлетит Маэстро из «поющей эскадрильи», и там, в небесах, до следующего Дня Победы замрет его фраза: «Будем жить!»