Текст книги "Буду завтра. Встречай (сборник)"

– А деловой знакомой? – суше, чем хотелось, поинтересовалась я.

– Такая знакомая может рассчитывать на обращение «дорогая». Не уверен, что назову ее «милой». А вот поцелуя она от меня не дождется, это точно, – улыбнулся Дарко, отхлебывая из чашки.

– Слушай, давай я из этого сделаю статью? – предложила я.

– Ты из всего, что тебя окружает, делаешь статьи, да?

– Не всегда, – пробубнила я. – Правда, теперь я буду более внимательно читать твои эсэмэски!

– Эй, это же не собрание сочинений, что там читать! – рассмеялся он. – И не будь злюкой, тебе это не идет.

– Ну да, – возразила я, – должна же я понять, когда из разряда «хороших подруг» я перемещусь в разряд «деловых знакомых»…

Дарко только рассмеялся, и в его синих глазах сверкнули хрустальные искры. Как у заколдованного Кая в Снежном королевстве.

Через два дня он поймал меня в объятия, когда я опять спешила в метро.

И я снова попала домой лишь к полуночи.

В первый раз Дарко поцеловал меня под дождем, в который мы вышли после его спектакля. Мы стояли в двух шагах от театра – две серые тени, неотличимые от обычных прохожих. А на другой стороне, возле служебного входа, дежурили юные девочки. Ждали Стрельцова…

Неожиданно для себя я оказалась в разгаре нового романа. Со всеми положенными атрибутами. Я мечтательно задумывалась на планерках. Я снова полюбила высоченные шпильки и попросила стилиста добавить в мой «золотистый шатен» несколько дерзких рыжих прядей. Я стала постоянно проверять мобильник – нет ли новой эсэмэски. Я сама писала их штук по пять в день. Такого со мной не было давно.

Однажды в холле я столкнулась с Данилой. Он страшно обрадовался, увидев меня, словно я прибыла с Северного полюса или, наоборот, из самой что ни на есть «горячей точки»…

– А я тебя жду, – вдруг сказал он.

– Серьезно? – удивилась я.

– Что-то случилось?

– Я часто жду тебя здесь. Вдруг ты снова придешь на диван читать свою почту. И тогда можно будет сидеть на соседнем диване и смотреть на тебя. Видеть, как ты хмуришься, улыбаешься, звонишь по телефону или смеешься над своими эсэмэсками.

Я подняла на него глаза. А ведь действительно, я так погружена сейчас в Дарко, что почти ничего вокруг не замечаю. Даже симпатичного сисадмина, который приходит на меня любоваться.

– Данечка, извини – я, наверное, слишком много думаю о другом и не замечаю коллег. Наверное, даже не здороваюсь, да?

– Это не страшно. Зато, когда ты сидишь тут одна, ты такая умиротворенная. И можно незаметно любоваться.

– Данила, еще немножко, и я подумаю, что ты ко мне неравнодушен, – я попыталась перевести все в шутку.

Данила преданно смотрел близорукими глазами.

– Да, – просто отозвался он, – ты не ошиблась. Но это ничего не значит. Просто теперь ты об этом знаешь.

Я совершенно растерялась:

– Спасибо за теплые слова. Но сколько тебе лет?

– Двадцать три, – отозвался молодой человек, – однако я всегда считал, что возраст совершенно не помеха…

– Подожди-ка! – меня осенила догадка. – Буква! Заглавное «Д»! Не ты ли пишешь мне лирические письма и отправляешь в синих конвертах?

Данила молчал, разглядывая пол, словно не слышал вопроса. Несколько минут он стоял совершенно неподвижно, потом отчеканил:

– Если тебе когда-нибудь в чем-нибудь понадобится помощь, ты можешь рассчитывать на меня.

– Спасибо, – пролепетала я, глядя ему вслед.

Вот так Данила-мастер! Вот так открытие! Неужели он пишет мне нежные письма в синих конвертах? Но через полчаса я уже забыла об этом, потому что позвонил Дарко.

Меня пугало собственное сердце. Почему оно пропускает удар, когда я слышу мелодию его звонка? Почему оно так сильно стучит, когда он всего лишь протягивает мне руку, выбежав из машины? Я была согласна флиртовать и – может быть – слегка очаровываться. Но происходило нечто совсем иное. Будто подходишь к питьевому фонтанчику – а на тебя вдруг рушится водопад. Каждый вечер, простившись, я задавала себе вопрос: «Дорогая, так чего же ты хочешь от этих отношений?» Ответ знала только самая нежная, самая ранимая часть моей души. Та, которую мне больно тревожить. Я хотела любви. Настоящей. Чтобы уже до конца жизни, чтобы вместе стариться, чтобы старичками ходить рука об руку гулять в соседний сквер и за молоком в ближайший магазинчик… Я тщетно скрывала от себя это неожиданное знание. Иногда на лице Дарко я ловила отсвет удивления. Будто он тоже не знал, что нас ждет, и боялся это узнать… Тут вспомнилась Дарьяла со своей буквой «Д». Дарко. Вот она, разгадка тайного имени.

Как-то вечером Дарко пригласил меня в театр, за кулисы, прямо во время спектакля. Мы побывали у него в гримерке, где долго целовались под трескотню радиотрансляции театрального действия, потом бродили извилистыми коридорами мимо артистических гримуборных и сидящих вдоль стен костюмеров в белых халатах. Приятная театральная традиция – со всеми нужно было здороваться, как с хорошо знакомыми людьми. Зашли в артистический буфет, где театральный люд попивал чай, наливая его из огромного, почти в рост человека, пузатого самовара. Спустились вниз, к бутафорскому цеху, прошли мимо огромных контейнеров с костюмами. Там Дарко снова обнял меня, и мое дыхание сбилось.

– Как здесь странно пахнет, – обнимая его за плечи, прошептала я.

– Нравится? – почему-то тоже шепотом ответил он.

– Да, пахнет теплой пылью, красками и чем-то сладким, словно сдобным хлебом.

– Умница, – он еще раз поцеловал меня и отстранился. – Это мой любимый запах, запах театра, сцены. «О, сцена, свободная, как небеса!» – громко крикнул он, широко раскинув руки, и засмеялся. – А если честно, – Дарко подошел ко мне так близко, что я снова увидела в его глазах блеск знакомых синих искр, – то только на сцене я чувствую себя самим собой. Сцена – особая субстанция, она живая. Ко многим она благоволит, а многих вышвыривает вон. И я знаю, что пока сцена меня любит. Так, как я люблю ее. – Он посмотрел мне в глаза: – Но еще я очень люблю тебя.

Он сжал мои руки.

– Не говори ничего. Я так долго думал обо всем… О себе, о нас, о жизни. Я много любил, я вообще влюбчивый человек. Я боролся с собой столько, сколько хватало сил. Все это время я проверял себя, свои чувства. Поначалу мне казалось, что это минутное увлечение и все пройдет, как проходит летний дождь. Но вскоре я понял, что не могу жить без тебя. Ты особенная, не такая, как все. Может, потому, что ты чем-то похожа на меня? Я никогда никому не рассказывал о сцене, о театре. А тебе смог. Потому что знал, что ты поймешь. Но ко многому я еще не готов. Ты дашь мне время?

Конечно, я готова была предоставить Дарко столько времени, сколько нужно. Потому что этот невероятный человек полностью завладел моей душой.

О нашей истории с Дарко не знал никто – ни в театре, ни в редакции, даже вездесущие поклонницы. Мы берегли друг друга, словно опасаясь сглазить наше общее, пока такое непрочное счастье. Мы встречались почти каждый день – днем или вечером, когда у Дарко не было спектакля или репетиции, ходили в кино, в кафе и «нашу» любимую чайную, а иногда просто оставляли автомобиль у Нескучного сада и долго гуляли или сидели на скамейке, болтая обо всем на свете. Даже эти невинные встречи делали мою жизнь разноцветной, сияющей, обостряли чувства…

Как-то раз Дарко признался:

– Я с тобой, как юноша, даже как мальчик. Вот мы сидим на скамейке, держимся за руки, иногда целуемся, а потом ты уходишь… У меня давно не было таких романтичных отношений. Это, оказывается, так здорово!

Я задумчиво улыбнулась: нравится ли мне такое течение романа? Ну, подумаешь, оказалась бы я в его постели. Быть может, это было бы прекрасно, но что дальше? Все как обычно: страсть, разгоряченные тела, более настойчивые поцелуи, а потом медленное утихание чувств и расставание – Дарко это тоже чувствовал. Самое сладкое – предвкушение …

Однажды мы поссорились в конце тяжелейшей рабочей недели, за три часа до начала его спектакля. – Если мужчине повезло с женщиной, удается и все остальное. Но когда любимая превращается в чужого человека, с неприятными привычками, требованиями и претензиями – а такое случается, – мужчина начинает неосознанно искать покоя на стороне: в обществе друзей, на работе, в гараже «угодно!» – почему-то я болезненно отреагировала на эту фразу. Почему? Не хотела, чтобы он от меня сбежал? Видимо, во мне заговорил извечный инстинкт собственницы, и я устроила дикий скандал прямо в аллее у Патриарших прудов.

В ту же ночь мы помирились. Дарко обошелся без обязательных атрибутов романтического вечера, о которых так часто пишут женские журналы, – вино, розовые лепестки, свечи. Зато было море нежности и любви. И я почувствовала, что никакая сила не сможет оторвать меня от этого невероятного мужчины. Я и не подозревала, какой бывает любовь.

А потом случилась наша первая настоящая ссора. Кто-то раскидал по всем театральным форумам открытую клевету на артиста Дарко Стрельцова. Я читала злобные, полные черного яда строчки, и сердце мое сжималось. Казалось, что это мне надавали пощечин, что это я выпила чашу отравленного вина. А Дарко накричал на меня, когда я заговорила на эту тему, предложила помочь, найти IT-адреса клеветников…

Мы наговорили друг другу много несправедливого. И впервые не помирились сразу же, в ту же ночь. Через день Дарко уехал на гастроли в Англию, и мой телефон замолчал.

Я ходила по редакции, как в помрачении. Планировала номер, правила и писала статьи, обсуждала верстку и проводила очередную съемку со звездой. Попытки дозвониться до Дарко ни к чему не привели. Его не будет здесь еще месяц. И эти тридцать дней необходимо как-то пережить.

Постепенно самая острая боль прошла, и я смогла обдумать все, что случилось. Получалась невеселая картинка. Интересно, когда я успела так крепко уверовать в то, что создана для любви? Вспомнилось язвительное кредо, которым я гордилась еще в студенчестве: «Настоящая любовь случается только в кино». Получается, что я своими руками ковала свое нынешнее одиночество.

А ведь Дарьяла была права. Он изменил мою жизнь, этот светловолосый лицедей с высокими скулами и синими глазами…

Как забавно: выстраивать отношения приходится годами, зато сжечь мосты возможно за десять минут.

Позвонила Маринка. Ее драгоценный Виктор повез детей к бабушке в Саратов, и подруга заскучала. Мы решили встретиться, как в студенческие времена: купить шампанского и черешни и поболтать за жизнь.

– Слушай, я гляжу, у тебя украшение новое, золотое, да?

Маринка зорко подмечала любые изменения в моем гардеробе.

– Да, это с Крита. Фестский диск. Ему много-много лет, на Крите это реликвия, – промямлила я, теребя цепочку с диском.

– А что написано-то, да еще как-то витиевато, по кругу? – подруга подошла поближе и подхватила пальцем диск. Почему-то это прикосновение было мне неприятно.

– Ты знаешь, он до конца не расшифрован. Это не греческий язык, а символы. Говорят, что это послание уходящего племени, которое скорбит о том, что годы его сочтены, но надеется на продолжение жизни. Что-то вроде: «Горести прошлые не сочтешь, однако горести нынешние еще горше».

Я отстранилась от Маринки и вручила ей пару свежих номеров журнала «Анна». Маринка лениво листала, пока я доставала парадные бокалы для шампанского.

– О, Дарко Стрельцов, я его обожаю, он такой душка, – воскликнула она.

Я обернулась. С разворота на меня смотрел Дарко. Та самая фотосессия и то самое интервью…

– А ты видала его в сериале «Капитанский мостик»? – спросила Марина. – Он там тако-ой красавчик…

Тут она заметила перемену в моем лице и оживилась.

– Ну-ка, рассказывай.

И я рассказала. Не могла же я вечно хранить эту тайну. И кому, как не Маришке, можно спокойно поведать все, что переполняет сердце.

Она жадно слушала. Ее лицо раскраснелось.

– Ну почему тебе так везет? – с досадой протянула она.

– Везет?.. – в недоумении переспросила я. – Я тебе рассказываю о том, как только что потеряла настоящую любовь и, кажется, безвозвратно… А ты мне завидуешь?

– Завидую, – выпалила она и с пристуком поставила фужер на стол. – Пока я бегаю по маршруту «дом – работа» и обслуживаю Витьку с детьми, ты ходишь по вечеринкам.

Я всю жизнь прожила с одним мужиком и чувствую себя уже никому не нужной старухой. А ты в свои тридцать шесть порхаешь по свиданиям. С кинозвездами. И всегда так было. Я зубрила математику, а ты на конкурсы ездила. Я сохла по мальчишкам, которые бегали за тобой. А на меня польстился только этот недотепа Витька…

Поток мутных слов обрушился на меня. Я видела перед собой раздраженную, несчастливую и недобрую женщину. Перед моим внутренним взором пронеслись моменты, которые я не хотела замечать раньше. Как побледнела Марина, когда я прибежала к ней с известием, что меня назначили главным редактором в лучший женский еженедельник. Как натянуто она улыбалась, когда мы с красавцем Евгением явились к ней в гости …

– Уж извини, я тебе там несколько раз письма писала. От поклонника, – продолжала Марина свой монолог. – Витьке пробник в магазине подарили, я их одеколончиком поливала… Так что не надейся, что у тебя в запасе есть воздыхатель. – Она хрипло рассмеялась. – Я же знаю, что ты, как кошка, всегда на четыре лапы приземляешься. Я знала, знала, что не пройдет и недели, как у тебя заведется новый поклонник. И оказалась права! – Ее лицо пошло пунцовыми пятнами, что свидетельствовало о крайне нервном состоянии. Маринка отхлебнула шампанского из фужера, как-то непривычно, по-бабьи, отерла губы тыльной стороной ладони и продолжила: – Однако тебе, гордячке, тоже отставку дали. А ты думала, что у тебя со звездой роман будет. Еще чего! Получила наконец по носу. И я этому рада! Слышишь, рада! Выскочки всегда оказываются у разбитого корыта. И выходит, что синица в руках все-таки лучше. Я замужем, у меня в семье все благополучно. У меня дети, Ира. А у тебя – только глянцевые странички. Так-то!

Я зачарованно, едва дыша, слушала этот монолог. И это та самая Маринка Дроздова, с которой мы сидели за одной партой, отдыхали в одном пионерском лагере, писали друг другу письма в стихах. Та самая Маринка, которая ни за что не хотела справлять свадьбу, пока я не вылечусь от поздней ветрянки… Маринка, чьи дети были моими крестниками. Маринка, подруга, которая утешала меня и которую утешала я, когда в ее семейной жизни случались печальные эпизоды. Маринка, которая таскала мои сумки и платки, мои серьги и духи, просто потому, что они ей нравились. А я отдавала все с открытой душой и слепыми глазами.

За Мариной давно закрылась дверь, а я все сидела с бокалом в руках и задумчиво пощипывала черешню с блюда, пытаясь справиться со свалившимся на меня несчастьем. Я хотела встать, но боялась упасть. Все-таки я смогла добраться до окна. В темноте сияли огни города. И дрожали, и дробились в моих слезах на мелкие осколки.

Как обычно – все не такое, каким кажется. Мимо меня прошла настоящая, единственная любовь. Моя самая близкая подруга оказалась завистливой дурой со скверным чувством юмора. Как пророчески прозвучали слова с фестского диска: «Горести прошлые не сочтешь, однако горести нынешние еще горше».

Я смотрела на яркие фонари и думала о том, что, невзирая на кучу рухнувших иллюзий, у меня осталась я сама. И если оглянуться назад, моя жизнь сложилась неплохо. В ней было столько ярких встреч и столько счастья… У меня есть я, моя любимая работа, мой компьютер, полный текстов, и редакция, в которой всегда найдется, чем заняться. Я здорова. И даже стала чуточку умнее, как всегда, поучившись на собственных ошибках. Что же, разыграем партию заново. Жизнь продолжается…

Как ни странно, единственным моим собеседником, который не раздражал, не поучал, не надоедал, оказался Данила. Он просто был рядом, как и обещал когда-то. Бережно, как тяжелобольную, он вывозил меня на дачу к своей тетушке весьма преклонного возраста, потому что с недавнего времени я почти что возненавидела и театры, и кафе.

Там, в саду, под кронами старых узловатых яблонь, Данила читал вслух стихи Есенина, Пастернака, Блока, Цветаевой. Часто наизусть. А иногда мы сидели, пили чай с джемом из яблок, приготовленным тетей Данилы, и слушали ее неторопливую старушечью воркотню. Мне казалось, что природа, как и строчки любимых поэтов, исцеляет мои раны.

Прошло лето. Начался новый театральный сезон. Дарко вернулся из своей поездки и прислал мне пару приглашений на спектакли. Впрочем, это ни о чем не говорит: мы больше не встречаемся после представлений и не целуемся под дождем. Наше общение ограничилось эсэмэсками. «Браво», – пишу я ему после спектакля. «Спасибо», – отвечает он. И только.

Кажется, что колеса наших судеб провернулись, и с каждым днем мы все дальше друг от друга. И от этого мне так больно.

С Маринкой мы пару раз столкнулись на остановке утром – все же живем в соседних домах. Я не считаю нужным с ней здороваться. Она тоже.

Я по-прежнему много работаю. Недавно я наткнулась на телефон Дарьялы. И… позвонила.

– А, Ирина, привет, – сказала гадалка, будто мы беседовали только вчера. – Ну что, ты уже смеешься над тем, о чем плакала? Ты узнала Его имя?

– Дарко? – вздохнула я. – Судьба явно ошиблась. И пока что я больше плачу, чем смеюсь…

– Но мой маятник никогда не ошибается, – звонко рассмеялась ясновидящая. – И запомни, дорогая, каждый день мы сами творим свою судьбу. Следуй своему сердцу. Не закрывай его. Ты познала горечь, но самое главное у тебя осталось. Ты знаешь имя человека, который будет рядом всю твою жизнь. Иди вперед без сомнений – и получишь то, о чем мечтала.

Я отключилась, а потом, словно в трансе, стала набирать первое в моей жизни эсэмэспослание в стихах, невольно подражая своей любимой Цветаевой.

 
Имя твое – надежный маяк.
Имя твое – ветер в полях.
Листва шелестит, и в шепоте листьев
Имя твое можно услышать.
 
 
Имя твое – звонкая трель —
Словно нежданный звонок в дверь.
Словно взятый мощно аккорд.
Разом в соборе грянувший хор.
 
 
Будто забытая линия нот
Или команда в атаку «Вперед!».
Произнести его – словно открыть
Тайну из тайн, что дает право жить.
 

P.S. Я все еще люблю тебя.

Моя эсэмэска ушла в три приема к Дарко. И только несколько секунд спустя я осознала, ЧТО я сделала. Но было поздно. Глазам было горячо, сердце билось неровно, словно растерялось так же, как и я. Минуты шли, нет, они тянулись, как длинные караваны в бескрайней пустыне. И вот я услышала знакомый рингтон. Пришла эсэмэска. Отправитель: Дарко. Я зажмурилась, а потом прочитала: «Любимая, встречаемся через десять минут в «нашей» чайной. Буду в образе счастливого Ромео».

Колесо фортуны

Дом был выстроен дедом на краю города у большака, недалеко от лимана. Дед мастерил колеса, чинил повозки. Во дворе вечно вкусно пахло стружкой и горячей смолой.

Его сын стал часовщиком. И в жизни у него были уже не колеса – колесики, нежные, как суставы кузнечиков. Часы стрекотали, время шло и превращалось в дорогу, по которой уходили на заработки дети из этого дома.

На чердаке хрупкого строения можно было найти много интересного: старые игрушки, сломанный ткацкий станок. Но туда хозяйка Виктория Алексеевна не поднималась, чтобы не обрушить ветхие потолки.

Виктория Алексеевна была еще молодой – в светлых волосах седины не видно, а размер одежды у нее был тот же, что у дочерей. Старшая, Алла, выиграла грант и уехала в американский университет; средняя, Лена, училась в Москве в Финансовой академии; младшую, Женьку, тоже пора было собирать учиться. Мне это очень напоминало чеховских «Трех сестер», только эти, реальные сестры, смотрели на жизнь тоже реально.

Я снимал комнату у Виктории Алексеевны каждое лето и любил ходить с Женькой на лиман, знаменитый своими целебными грязями. Мы с хохотом барахтались в нежно-золотистой грязи, а потом до упаду танцевали что-то вроде ритуальных танцев на манер африканских. Затем, перебежав узкий перешеек, отделявший лиман от открытого моря, бросались в высокие волны и покачивались на них. Плавала Женька как рыба. Ее выгоревшие волосы были светлее кожи. Золотистая струйка песка стекала с ее ладоней на конспекты. «Я хочу в МГУ, на физико-математическое отделение. Есть у меня кое-какие соображения относительно теории вероятности.

Многие не верят, что я смогу туда поступить, но я поступлю! А Лена будет приходить в общежитие в гости». С Женькиной сестрой я иногда виделся в Москве, помогал встретить какое-нибудь ведро абрикосов, которое Виктория Алексеевна передавала с проводницами. Потом сидел с Леной в общежитии, пил домашнее вино и вспоминал, как оно бродило в больших бутылях на летней кухне ее мамы. Лена не скучала по морю и, как мне казалось, по маме тоже. Мы вспоминаем о родителях только после какой-то возрастной черты, а третьекурсница Лена была совсем юной.

Зазвонил телефон. Это Алла. На восточном побережье Америки сейчас утро. Алла вела машину и говорила по мобильнику. Она была ассистентом в одном из лучших университетов США, а теперь решила стать ювелиром. У нее всегда был прекрасный художественный вкус, она дивно рисовала. И вот, забросив университет, Алла принялась мастерить браслеты и кольца. Они получались крупными, витиеватыми, напоминающими о телах русалок и дельфинов. Обязательно с перламутром – тоже память о море. Не о большом Атлантическом океане, а о родном, домашнем море. На этом ее ностальгия заканчивалась. Когда заводишь «кусочек американской мечты», трудно вернуться обратно. Виктория давно не видела свое старшее дитя. Порой молодая мама взрослых дочерей думала, что хорошо было бы, если бы их море было Атлантикой. Тогда бы она взяла баркас и поплыла в Америку, к Алле. Мать и дочь очень скучали в разлуке…

Еще один адрес, по которому я неизменно доставлял ведро абрикосового варенья, перевязанное сверху косынкой, – Кутузовский проспект. Вернее, за мной высылали машину на вокзал, и шофер довозил меня до сталинского исполина с круглыми медальонами по фасаду. В мраморно-гранитных медальонах пышно цвели цветы, изнемогали от спелости яблоки, персики и виноград, тяжело свешивались тучные копны колосьев. Здесь жили постоянные летние квартирантки Виктории Алексеевны – Анна Степановна и ее дочь Вера, уже считавшиеся членами семьи. В этом хлебосольном доме меня всегда гостеприимно принимали, вкусно кормили, расспрашивали о Виктории Алексеевне, ее доме, море. И неизменно вздыхали: «Скорее бы лето!» И мы принимались вспоминать крепкие малосольные огурчики, которые умела делать только Виктория Алексеевна, маленькие, с палец величиной, пирожки с вишней, которые отменно пекла Женька, и огромные, как колеса, головы подсолнухов, которые мы вместе лущили во дворе. А потом грызли, лежа на берегу, прокаленные, какие-то особенные семечки.

Фамильная история Анны Степановны – ни дать ни взять исторический роман. Когда Вера была еще совсем в нежном возрасте, Анна Степановна развелась с ее отцом. Непонятно почему, но он вдруг оставил блестящую академическую деятельность и сгинул в результате несчастного случая где-то на Севере. Свекровь, так и не полюбившая невестку, вскоре умерла. Все, что нажито, завещала дальним родственникам. За исключением квартиры, дуэльных пистолетов восемнадцатого века и перстня «Красная змея», который Анна Степановна носила довольно долго. Теперь круглое и большое, как колесо, кольцо носит Вера. От знатного рода осталось в памяти насмешливое «Павидла-Эклера» – так юная Анна Степановна звала свекровь в отместку за ее чопорные нотации и порядком надоевшие «исторические» рассказы о гордых предках. Анна Степановна вырастила Веру одна. От бабушки «Эклеры» внучке достались отличные лингвистические способности, она знает пять языков и сейчас возглавляет агентство переводов. И каждое лето они приезжают к Виктории Алексеевне, игнорируя модные курорты.

Лена выучилась, получила диплом бакалавра, защитила диссертацию и стала директором по маркетингу в швейцарской сырной компании. Она вышла замуж по любви, за Витю, артиста кордебалета Большого театра, который был младше ее. Но это никого не шокировало. Пара получилась очень красивая. Артист кордебалета великолепно умел делать гранд жете по кругу, так что ему в будущем прочили хорошую карьеру. Но однажды прыжки по кругу закончились инвалидным креслом, которое покатилось туда, к морю, к Виктории Алексеевне. Лена израсходовала весь отпуск, взяла еще один за свой счет, стараясь сделать все невозможное, чтобы поднять мужа на ноги. Швейцарское руководство обещало посодействовать и замолвить слово в лучшей клинике, а пока приказало Лене вернуться на работу, продолжать продавать круглые головы сыра по всей России. «Не поверите, – плакала Лена в трубку, – каждую ночь, как в рекламе, вижу сыры, которые катятся на меня, катятся, а я по ним из ружья палю».

Танцовщик в инвалидной коляске был окружен заботой Виктории Алексеевны, как теплым одеялом, но страх и боль иногда вырывались наружу, и по ночам дом чутко прислушивался к сдавленному плачу Вити.

Однажды Виктория Алексеевна все– таки поднялась на чердак и снесла вниз старинные, еще отцовские часы и инструменты. Неожиданно Витя заинтересовался ими. Прошел месяц, другой, Лена плакала в трубку и обещала приехать сразу, как только отпустят, а Витя уже сосредоточенно ковырялся в нежных кишочках старинных часов.

Как только по округе прокатился слух, что появился мастер, который берется чинить старинные и просто старые часы, к Вите потянулись клиенты. Да не простые – каждый со своей потаенной историей. За чашкой ароматного чая с мятой велись неспешные разговоры. Обретший внутренний покой танцовщик в инвалидной коляске вскоре стал местной знаменитостью.

Женька, как колесико, покатила по столу золотую медальку «За отличные успехи в учении, труде и примерное поведение» и вдруг сказала, что останется с мамой.

– Женя, зачем зарывать талант, вернее, твою золотую медаль в ваш прибрежный песок? – изумился я, – как же теория вероятности?

– Мама с Витей одна не потянет, я ей буду помогать. Учиться буду заочно в нашем пединституте. У мамы ведь сердце больное, кто с ней будет рядом, если что случится?

– А чего ты хочешь, что ты думаешь о своем будущем?

– Хочу, чтобы у меня была большая семья и мама с нами. Чтобы она никогда не старилась.

Медалька перестала быть колесом поезда, на котором можно было уехать вдаль, и стала похожа на круглое соленое печенье, которое отменно получалось у Виктории Алексеевны.

Прошло лето, и еще лето, и еще, и еще… Я снова приехал в этот город, снова попросился на постой в этот дом. Виктория Алексеевна готовила во дворе варенье. Вокруг таза крутились дети. И Виктория Алексеевна, и Женька не изменились и стали еще больше похожи друг на друга. Только Женька успела выйти замуж, родить детей. Вечером пришел с работы Андрей, Женечкин муж. Я узнал в нем соседского мальчишку, у которого когда-то одалживал велосипед. Кстати, в свободное от работы время он чинил велосипеды, и колеса самых разных видов аккуратно лежали на заднем дворе. Викторию Алексеевну Андрей называл «мама» и, по-видимому, очень любил не только жену, но и тещу.

– Женя, я думал, что ты будешь ждать миллионера на белой яхте. Как же ты замуж так скоро?

– А помните, Тильтиль и Митиль долго искали Синюю птицу, а она жила у них дома. А у нас синее море – как птица.

– А как Алла, как Лена?

– Алла как раз приехала в отпуск. Она нам очень помогает, на ее деньги мы отремонтировали дом, ванную пристроили. Лена тоже здесь, помогла соорудить из чердака мансарду. Витя в Швейцарии, только уже не в клинике, а на гастролях. Танцует, как раньше, даже лучше. Говорит, не врачи его вылечили, а колесики старинных часов. И море. А завтра приезжает Анна Степановна с внучкой. Вера с мужем работают где-то на конгрессе и пока приехать не могут.

Вечером семья собралась в саду за столом. Мы ели блинчики с малиной, которую срывали тут же с куста. «Все вместе – и душа на месте», – улыбалась Виктория Алексеевна. Колесики времени крутились слаженно и правильно. Колесо Фортуны катится дальше. Так и должно быть…