Текст книги "Секреты серой Мыши"

7

  Хрупкая девочка металась в бреду. В краткие моменты возвращающегося сознания она слышала бормотание Марлен – доброй, простой, ворчливой кухарки, которая, по всей видимости ухаживала за ней. Раз в день заходил доктор – его тихие комментарии не оставляли надежды.

  От шелестящих сквозь густое, мутное полузабытьё слов накатывало понимание, что вряд ли она сдюжит, да Таис и сама это чувствовала.

  Уходить было не страшно. Страшно было оставить близких. Она жалела отца, подолгу молча сидевшего возле её кровати, прижимая к провалившимся в синеву уставшим глазам холодную узкую ладошку дочери. И даже мачеху, которая  иногда, когда никого не было, заходила в комнату, и смотрела от порога на чужую для неё девочку, спасшую её сына, со смешанным, не свойственным ей чувством благодарности и вины.

  Но больше всего сердце разрывалось за маленького брата. Тео, видимо, не позволяли ходить к ней. Мальчишка втихушку всё же улучал момент, проскальзывал к сестре и тихонько горько плакал, уговаривая "любименькую Таюшку" проснуться, обещая быть "самым лучшим братиком на свете" и делать "всё-всё, как она скажет".

  Физическая боль притупилась и почти перестала ощущаться. Невыносимо жгучим клубком в сознании ворочались мысли о том, что отец, скорее всего, сопьётся и тоже долго не протянет. Что маленький Тео всю жизнь будет винить себя в её гибели.

  Что холодная Лаура, хоть и любит сына, но как-то отстранённо, посвящая весь свой скудный запас сердечности только себе. А значит, малыша ждёт её собственная участь – судьба забытого ребёнка.

  И Таис молилась. Не о себе. Не о своём переходе в сияющее, светлое доброе нечто. Она горячо заклинала все верхние силы помочь. Девушка не понимала, как такое возможно, и даже придумать не могла, но продолжала умолять. Уже не важно кого – светлые, тёмные....  Обессиленная душа стояла на краю и кричала в никуда:

– Помогите, хоть кто-нибудь!

  Просите, и дано будет вам; ищите, и найдёте; стучите, и отворят вам. ( Евангелие от Луки.)

***

  Потом я долго задавалась вопросом: мне показалось, или я и в самом деле видела эту картинку со стороны? Точнее – одновременно несколько картинок из разных вселенных и времен. Это было похоже на грани зеркального шара, в каждой из которых отражались миры…

  Как уходила Таис – спокойная, свободная от боли и слёз, как шла к свету по широкому лучу солнца к новой жизни.

  Как плакала навзрыд Светка, вгрызаясь ночью в подушку, затыкая себе рот, стараясь не напугать своим горем дочку. Как тихо и безнадёжно поскуливала сестра, уткнувшись в Колину грудь.

  Каким-то высшим силам, видимо, в этот момент и подвернулась я. И они, причудливым образом спасая меня от последствий "плохой" гибели, отвечая на призыв светлой  девичьей души, перенесли Кристину Михалёву в это чужое тоненькое тело. Ну им, этим самым силам, видней. Хотя осознала это я гораздо позже.

***

  А в моём далёком родном мире шёл дождь. На ухоженном городском кладбище под зонтами стояли люди в траурных одеждах.

– Эх, такая молодая, и инфаркт, – сокрушённо вздохнул Валерий Палыч, – шестидесятилетний владелец сети дачных магазинчиков, с которым мы сотрудничали практически с первых дней, с самого зарождения нашего производства.

– Хорошая была девка. Умная, добрая, сердечная. – тихо сказал Сергей Леонидович – наш крупнейший поставщик и отличный дядька, практически перешедший уже в категорию друзей.

– Да, – в тон ему отозвалась Лидия Петровна, – и небо плачет.

  Лиза тоже тихонько плакала, прижимая к губам платочек.

 Светлана обнимала её и молча, не мигая смотрела на мою фотографию.

– А ты знаешь, я верю, что у неё всё сейчас хорошо, – вдруг сказала она.

Сестра подняла на неё зарёванные глаза.

– Точно тебе говорю – она мне приснилась и успокаивала. – продолжила подруга, – Только на себя не похожа внешне, но точно она. Уговаривала не горевать.

– И мне снилась, – глаза Лизки стали совсем круглыми и она от изумления аж перестала плакать, – такая молоденькая девушка. А я не поверила. Что-то говорила про завещание, что на всякий случай недавно составила, и что квартиру мне отписала. Я ещё переживала, что тут такое… А мне всякий бред снится – даже рассказывать не хотела.

– Точно, – настала Светкина очередь округлять глаза, – а мне всё про бизнес твердила. Я её зову, кричу, мол, начерта мне тот бизнес такой ценой, а она смеётся, рукой машет. Поцелуй мне с ладошки послала, как она всегда это делала, и ушла.

  Народ вокруг начал прислушиваться к разговору.

– А что, говорят, дом-то этот сгорел? – осторожно спросила Татьяна Васильевна.

– Помогли, – со вздохом ответил Коля, поправляя венки на свежем холмике.

– Это как? – переспросил Сергей Леонидыч.

– Да к бабке не ходи – деревенские спалили. Нечему там было ещё загораться. И в полиции сказали, что всё указывает на поджог. Только не найдут крайних – зуб даю. Они деревню от "плохого" дома спасали – не сдадут поджигателей. Одно не понятно, чего молчали? Почему раньше про слухи об этой… чёртовой развалюхе не рассказали?

– Да говорили, – отозвалась Света, – только Крис насмерть упёрлась – очень уж ей место понравилось. Всё отшучивалась, что ерунда это, мракобесие, да и хибару она всё равно снесёт. Не успела.

  Размазывая по дороге жёлтую глину, подъехал автобус. Народ, поддерживая друг друга и обходя лужи, медленно потянулся к нему и к стоящим поодаль машинам.

  Всё это было потом. А пока мне ещё только предстояло разбираться в сложившихся обстоятельствах, осваивать саму мысль о том, что я – больше и не я вовсе и смиряться с чужим телом, которое, в данный момент, болело и с большим трудом дышало.

  Я лежала в темноте с закрытыми глазами, пытаясь собраться с мыслями и пребывая в безграничном недоумении от всего происходящего.

– Может я сплю? – эта мысль казалась самой здравой, – Исключено. Слишком явственно об этом кричало избитое тело.

– Тогда кто притаился за дверью? Точно не Светка и не Лиза. И почему ко мне никто не подходит? И где, наконец, в самом деле сотовый? Дался же мне этот телефон…

  Голова шла кругом. Самым страшным  в жизни я всегда считала неизвестность. Когда знаешь, что происходит, даже если всё плохо – можно действовать, искать выходы, шевелиться и не чувствовать себя такой… беспомощной. Обрушившиеся на меня нереальность и непонятность ситуации пугали до тошноты.

– Так, спокойно, – я попыталась взять себя в руки, вырываясь из наползающего липкого ужаса, – давай-ка, Кристина Геннадьевна, вспоминать всё по-порядку.

  Последние бурные и непростые годы становления в бизнесе всё-таки наложили свой отпечаток на мой характер, закалив в нём бойцовские качества. За это время я прочно усвоила одну верную, собственно, потому и банальную истину: упал – нужно подняться и сделать первый шаг. Самообладание потихоньку возвращалось. Да и память, слава богу, не отшибло. Только очень мешало то, что тело уже буквально трясло от холода.

– Мы отмечаем мой юбилей. Светка, Лиза, Коля, ребятня… Дом. Лестница. Чердак. Сундук. Странный рисунок на полу… Это ж во что я вляпалась обеими ногами?

  Сердце опять заухало под рёбрами, подбираясь к горлу с новым приступом тошноты. В голове вереницей понеслись воспоминания.

– Мамочки, так вот о чём так настойчиво талдычил староста деревни! Неужели правда?! – по спине прокатилась волна мурашек, правда уже не от холода.

  Вообще-то я всегда была далека от всяческих гаданий, бабок-целительниц, заклятий-проклятий и прочей мистики, полагая всё это несусветным бредом и считая, что в настоящей очевидной вещественной реальности и так есть чего пожить.

  В насупившем же моменте эта самая жизнь грубо опрокидывала все мои представления о ней.

– То-то хозяин этой хибары сперва не поверил, а потом практически уронился в восторженный обморок, когда я всё-таки добилась от Степаныча номера его телефона и позвонила с предложением купить это заброшенное имущество! – продолжала восстанавливать цепочку событий я. – И как спешно согласился на первую же озвученную мною сумму. Бли-и-ин, не зря говорят: "дешёвая рыбка – поганая юшка". Вот же хрен плюгавый – ведь ни слова не сказал, гад! А деревенские-то знали и отговаривали. Особенно сокрушался кряжистый пожилой староста – Андрей Степаныч. Вот же дурында, нет бы послушать старых людей…

  Додумать я не успела.

  В комнату, обгоняя нарастающий за дверью гул голосов, ворвался светленький кучерявый мальчишка лет пяти.

8

– Таюшка, ты проснулась! Ты услышала! – ребёнок бросился к кровати и обхватил меня тёплыми ручками, с тревогой и надеждой заглядывая в лицо.

  Тело тут же отозвалось резью.

– Рёбра у меня что ли сломаны? – подумала я, не сумев удержать стон.

– Прости, сестрёнка! – немного картавя испугался малыш, отдёргивая руки.

  Если "Таюшка" на фоне внезапной боли я ещё пропустила, то "сестрёнка"  уже зацепила сознание. Мысли заметались, как вспугнутая дворовой кошкой стайка воробьёв.

  Опыт прожитой жизни во всю семафорил: молчи и слушай, собирай информацию и делай выводы. Но пацанёнок был так искренне напуган и расстроен своей неловкостью, что, заглянув в его распахнутые глазищи, готовые пролиться виноватыми слезами, не выдержала.

– Не расстраивайся, всё … кхе…  в порядке, – вымучивая улыбку попыталась утешить его я.

 Прозвучавший голос напугал даже меня. Карканье старого больного ворона показалось бы сейчас мелодичнее.  В горле отчаянно засвербило, оно буквально слиплось. И пришла жажда. Точнее я, наконец, обратила внимание на то, как сильно хочу пить.

  Ситуацию спасла появившаяся в дверях невысокая полноватая круглолицая женщина в  простом длиннополом серо-коричневом платье, фартуке и прятавшем волосы чепце.

  При своих габаритах, она была удивительно подвижная, плавная и какая-то текучая, что ли, – как ртуть. Или как лебедица, которая скользит по зеркальной глади с невообразимой грацией, и никто не замечает, как быстро-быстро она работает под водой лапками.

– Сейчас, детонька, – пампушка проплыла к окну, заполняя пространство жизнью, и распахнула шторы.

  Глаза резануло солнечным светом. Я опять закашлялась.

– Водички? – участливо спросила она, бросаясь к столику со стоявшим на нём кувшином.

  Я опять разлепила веки, повернула голову и осторожно кивнула, не решаясь больше издавать звуки. Со лба на правый глаз тут же съехала почти сухая уже тряпка, которую я и заметила только из-за этого.

– Сейчас-сейчас. Очнулась моя детка, – причитала женщина, приподнимая мою голову и по глотку вливая спасительную воду в рот.

 Боже мой, никогда ещё простая вода не казалась такой вкусной, такой живой.

  А комнату тем временем заполняли какие-то люди.

  Седоватый худощавый мужчина лет пятидесяти, растерянно улыбаясь и моргая мокрыми глазами, порывисто присел на табурет, стоявший возле кровати. Затем, как будто то ли не зная, куда себя деть, то ли стесняясь переполнявших его эмоций, огляделся по сторонам и притянул к себе мальчика.

– Вот видишь, Тео, наша Таис проснулась. Я же говорил тебе – она сильная. Теперь всё будет хорошо. – крепко-крепко прижимая к груди малыша, горячо зашептал он ему на ухо.

  Голос его всё-таки подвёл – сорвался, и мужчина, судорожно всхлипнув, мягко подхватил мою руку и осторожно поцеловал. В ладонь упала тёплая слеза.

  Я ничего не понимала. Но тоже жутко захотелось заплакать. Столько душевности и переживательности исходило от этих людей. Ото всех, кроме горделивой блондинки, стоявшей за его спиной. В её глазах читалось, пожалуй, лишь облегчение.

– Прости меня, дочка, – руки мужчины дрожали, губы не слушались, – я так мало был с тобой. А потом… потом так испугался тебя потерять…

– Пойдёмте, Рауль. Таис необходимо отдыхать. – не допускающим прений тоном заявила блондинка и, шумно зашуршав юбкой, подалась к двери.

– Да, дорогая. – погладив меня по волосам, мужчина поднялся вслед за ней, увлекая за собой оглядывающегося пацанёнка.

– Сейчас, детка, я бульон согрею и покормлю тебя. – пышечка поправила одеяло и тоже потекла на выход.

   Я облегчённо выдохнула. Правда ненадолго. Не успела я не то, чтобы переварить, а даже рассортировать полученную информацию, как в комнату, в сопровождении измождённой худощавой женщины, вошёл пухленький дядька в строгих брюках и жилетке, опасно натянутой на круглом пузике.

– Мамочки, оставьте меня в покое! – мысленно взмолилась я, отвернула голову и закрыла глаза, не желая больше ни в чём участвовать.

 Но мужичок, который оказался доктором, даже и не думал отставать. Он деловито пощупал мой пульс, поднимая пальцем веки, в один за другим заглянул в глаза.  Потом медленно повел вдоль тела руками, и я заметила – или мне почудилось, мягкое голубоватое сияние исходящее от ладоней.

  Впрочем, ничего чудотворного с моим телом не произошло. Было некоторое неприятное ощущение прощупывания. А я вообще не люблю, когда меня без разрешения трогают.

– Экстрасенс ты, что ли? Я уже ничему не удивлюсь. – мысленно ворчала я на доктора – он меня откровенно раздражал, – А чего тогда девочку не спас, раз руками вот так водить умеешь?

– М-м-да, – недоумённо пожевав губами, сам себе сообщил эскулап, – феноменально. Невозможно, но – факт.

  Дядька встал столбиком перед кроватью, сцепил толстенькие короткие колбаски пальцев, уложил их на животе и уставился на меня внимательным изучающим взглядом.  Он был явно растерян и удивлён. Даже изумлён.

  По-моему он никак не мог определиться с ответом на вопрос, почему я до сих пор дышу.

  Тётка неопределённого возраста и внешности, которая его привела, тихой статуей замерла в углу, не подавая признаков жизни.

  Ещё немного пожевав губами и "пом-м-дакав", доктор покинул комнату, на ходу давая указания последовавшей за ним женщине.

  Затем опять вернулась добрая пышечка и принялась кормить меня тёплым жидким бульоном. (Разбавила она его что ли?) В животе заурчало и, если честно, ещё сильнее захотелось есть. Но я, таки, даже немного согрелась.

– Ты ж моя девочка, ангелочек мой, – приговаривала тётка, ловко, но мягко подтягивая меня повыше на подушки. Чувствовалось, что сиделка она бывалая. Наверняка не раз приходилось ухаживать за больными.

  Из под одеяла появилось по пояс перетянутое бинтами… как бы это назвать, чтобы себя любимую не обидеть… ладно, и не будем обижать – просто худюсенькое тело с тонкими ручками-веточками в начинающих уже желтеть синяках  и длинными пальчиками с короткими синеватыми ногтями.

– Это я? Ёжкин кот! – кровь отхлынула от лица, - В чём здесь вообще моя душа теплится?

– Больно, Таюшка? – сочувственно всполошилась пампушечка.

– Страшно! – хотелось ответить ей, но я сдержалась и на всякий случай кивнула.

– Надо покушать, детка, – нежно ворковала она со мной, как с ребёнком.

  Вообще, женщина мне нравилась. Эта трогательная забота… Без надрыва, без слёз. Было очевидно, что связывает её с этой Таис нечто большее, чем просто доброе отношение к господской дочери – это сразу становилось понятно. Я бы даже заподозрила здесь какую-то прям материнскую любовь.

  Она была бесконечно рада " воскрешению" своей подопечной. Но к ситуации в целом относилась философски. Как сильные духом простые люди. Это не значит, что они не переживают и не горюют – нет. Просто понимают, что одними слезами ещё никто ни одному горю помочь не смог, закатывают рукава и, скрепя сердце, делают то, что требуется.

  Миловидное лицо её искрилось лучиками морщинок вокруг глаз. И знаете, читалось в ней ещё какое-то здоровое кокетство, что ли. Не путать с наигранным жеманством, которое, кстати, вполне можно было бы ожидать от той … ну блондинки. Думаю, у особей противоположного пола  эта позитивная, сердечная, улыбчивая тётка нарасхват. Она была прям живая. (Надеюсь, вы понимаете, о чём я говорю).

– Вот и хорошо, вот и молодец, ангелочек мой, – доносилось до меня грудное мурлыканье сквозь поток собственных мыслей, – сейчас в камин дров подложу и уложу тебя… бу-бу-бу… А то ишь, монеты за тебя стрясла, а на дровах экономит… бу-бу-бу…

  Кажется, меня неудержимо клонило в сон. При всей искренней благодарности к пышечке, единственное, чего сейчас желала больше всего на свете – остаться одной. Поэтому продолжала молчать, как рыба в пироге, что с лихвой компенсировала добрая женщина, бесконечно разговаривавшая сама с собой. Слава богу, собеседники ей были не нужны.

  Как только чашка опустела, я "смежила веки", всем своим видом показывая, что умираю, как хочу спать.

– Вот бы ещё разузнать, как её зовут? – уже натурально засыпая, подумала я.

– Марлен, береги дрова! – послышался откуда-то издалека сварливый голос блондинки.

– О! Спасибо. – отметила про себя я и поддалась дрёме.

9

  Спалось неспокойно. Перед глазами сумбурно неслись обрывки воспоминаний, событий, фраз. Помню, как переживала за близких, оставшихся там, в родном доме. Как рвалась утешить их, успокоить, рассказать, что жива. Мне, видимо, так сильно хотелось снова оказаться рядом с ними, что, по-моему, я их даже увидела.

  Кажется, снова приходила Марлен, опять уложила мне на лоб влажную тряпку. Я приоткрыла глаза, ощутив прохладу заботливых рук на висках, и снова провалилась в забытьё.

  Проснулась резко, с колотящимся сердцем и смешанным чувством облегчения и разочарования одновременно. С одной стороны радовало, что выбралась из кошмара, с другой – было тяжко осознать, что не туда, куда рвалась душа.

  Опять захотелось поплакать. Всё окружающее казалось каким-то диким сюром. Но, всё-таки, я была слишком рациональна, чтобы так легко заподозрить себя в помешательстве. К тому же, в физическом плане всё подтверждало реальность происходящего. Всё то же тело, ручки, пальчики. Разве что ногти перестали отдавать синевой – в комнате заметно потеплело.

– Ладно, Крис, давай попробуем пошевелиться и осмотреться. – я потихоньку начала разминать руки.

  Тело было онемевшее, слабое и слушалось свою новую хозяйку плохо. Скорее всего от долгой неподвижности. Сколько же девочка пролежала в кровати?

– Бр-р! А постель-бы сменить. И помыться не помешало бы. – отмечала я, отодвигая одеяло.

  Под ним обнаружились длиннополая сорочка – ветхая, не раз штопаная и грязная, и соответствующие всему остальному тощие ножки, хорошей, впрочем, формы.

– Да чего ж ты такая худая, осспидя-а?! – с досадой подумала я, – Совсем тебя тут что ли не кормили?

  Повернулась на правый бок и попыталась приподняться на локте. Дохлый номер. В голове тут же зашумело, закружилось. Я опять опустилась на подушку и натянула одеяло.

  И тут меня разодрала злость.

– Нет, ну с этим однозначно надо срочно что-то делать. – пыхтела про себя я, – Никогда Михалёва вот таким безвольным поленом не валялась.

– Так, с рёбрами понятно. Но ведь не это из девочки дух вышибло. Наверное было повреждение внутренних органов. Как вот тут догадаться, если ты не медик и даже не участник самого момента травмы? И на вопрос « что болит?» можно смело отвечать – «всё болит, ничего не помогает»!

 – Ну ладно, не всё болит, – я, успокаиваясь, прислушалась к своим ощущениям, – лёжа так вообще нормально. И аппетит есть. И бульон прижился в организме, я б и ещё не отказалась чего-нибудь погрызть. Значит, внутренности работают, а слабость и головокружение – от голода, обезвоживания и долгой неподвижности.

– Интересно, сколько мне теперь лет? Ладно, это вот всё надо срочно приводить в порядок. – теперь я уже прям ждала свою пышечку, но она не шла. И никто не шёл.

– Нет, да? – я ещё раз с надеждой глянула на заботливо прикрытую дверь, – Тогда так, пока хотя бы комнату изучу.

  Шторы опять задёрнули, но сквозь них всё ещё пробивались лучи явно клонящегося к закату солнца.

– Ого, это я до вечера продрыхла? Та-ак, подушка, судя по ощущениям, явно не пуховая… и, – я принюхалась, – видимо, древняя. Всё здесь какое-то древнее, провонявшееся запахом кислятины, пыли и ветхости.

– На потолке деревянные балки, – я подняла глаза вверх, – люстры нет. Зато есть светильник. Правда без свечек.

– Стены неровные, серые, похоже, просто камненные. – я скосила глаза влево, – На моей – невнятный дряхлый гобелен. В дальнем углу вижу крепкий сундук, окованный железом и прикрытый замызганной шкуркой неведомой зверушки. Большего пока не разглядеть. Главное, в комнате есть камин! Я всегда была мерзлёй. Однако, похоже, с дровами тут напряжёнка, судя по недовольному окрику блондинки, услышанному мной уже почти во сне. Интересно, кто она мне?

  Мысли перетекли на людей.

– Явно чувствуется хозяйская стать. И одета красиво. Правда, потрёпанно. Странно это всё…  А Марлен – молодец. Раз камин всё-таки горит – значит умеет она противостоять барской воле. Хотя, судя по интерьерчику и фасонам одежд, меня явно занесло в глухое средневековье. А значит, слугам здесь не очень-то позволительно вольничать. Но пампушечка явно не обычная бессловесная прислуга в этом доме, как, например, та вторая, которая доктора привела. Есть у Марлен в этом доме некие преференции. Факт. Да и характер чувствуется – кремень. Ладно, разберёмся.

– Теперь мужчина. Как она его назвала? – я наморщила ум, вспоминая подробности встречи, – Рауль. Да. Кстати, мой отец. Неоднозначное впечатление. С одной стороны видно, что дядька добрый, сердечный, но вот это его смиренное «да, дорогая»… Это же караул! Взрослый мужчина, а ведётся, как телёнок… Не знаю, по-моему, в Лизкином сыне характера больше, чем в нём. Крутит им блондинка, ой кру-у-ти-ит. Как хочет. Обидно за мужика. Человек-то хороший. Но безвольный какой-то. Как надломленный. И дочку любит, но внимания ей явно не уделял – сам признался. Или у них тут так принято? Ничего не помню толком про эту эпоху.

– А мальчишечка-то какой хорошенький. Беленький, кудрявенький, лучезарный. Как Маня Светкина… – воспоминание царапнуло по живому, – Эх, братишка, надо же… представляешь, Крис, у тебя теперь есть брат. Тёплышко маленькое.

  Опять захотелось пить. На тяжёлой, простой, как квадрат Малевича, табуретке возле кровати стояла кружка с водой. Кряхтя приподнялась, попила и с шумным выдохом откинулась на подушку.

– Что ж тут так воняет? – досадливо поморщилась я, – О! Стоп! А я-то, я-то кто такая? Графиня? Баронесса? («О как размахнулась!» – хихикнул внутренний голос.) Не, ну а что? Сплю на кровати – не на сундуке каком, комната вот своя с камином, дочь хозяина, прислуга даже имеется. Хотя, Марлен вообще язык не поворачивается прислугой обзывать. Ну, не барских мы кровей, не барских.

– Однако блондинка – явно не моя родительница. В пампушечкиных глазах вон в сто раз больше материнской любви ко мне светится. Как бы это всё поаккуратнее разузнать? В лоб-то не спросишь – чего доброго сочтут ненормальной, да в дурку сдадут. Интересно, есть у них здесь психушка? Наверное, всё-таки, при церкви какая-нибудь богадельня имеется.

– Короче, косим, Крис, под амнезию. Имеет право покалеченный ребёнок на амнезию, в конце концов?! Ещё бы вот в зеркало на себя посмотреть… Блин, что-то прям боязно. – честно призналась себе я.

  В этот момент наконец-то пришла запыхавшаяся Марлен:

– Проснулась, детка? А я вот тебе ещё бульончику принесла.

– А мяса нет? – робко скрипнула я и опять закашлялась.

  Надо было видеть её глаза. Крепкая нервами тётка, видать, не на шутку озадачилась.

– Нету сегодня…

– А с чего тогда бульон? – возник в голове резонный вопрос.

– Да и нельзя, миленькая. Я ж тебя неделю толком накормить не могла – а ну как кишки скрутит. Этого вот нам и не хватало – только-только очнулась же. И доктор запретил пока… Я тебе утром в бульон яйцо забью. – немного помолчав, сжалилась она надо мной.

– Ну ладно, – про себя подумала я и кивнула, – может она и права. У неё явно опыта побольше моего в этих делах.

  Хотя есть хотелось, как здоровой.

  Скормив мне такой же жидкий, как и утром, бульон (Где ж тут поправишься? Я уж молчу про потолстеешь.), моя спасительница собралась, было, уходить.

– Марлен, – окликнула я её (после горяченького голос всё-таки прорезался), – а можно поменять мне постель? И помыться…

  Я осеклась, глядя, как вытягивается это круглое миловидное лицо.

– Ну хотя бы обтереться, – добавила я уже почти шёпотом, совершенно искренне не понимая, что не так.

– Детка, – пышечка обеспокоенно потрогала мой лоб, – так что же, прямо сейчас постель менять? Так и месяца же не прошло…

– Чего? – подумала я, – Месяца? Так ото ж оно и воняет всё.

– И мачеха твоя (я сделала в голове пометку) заругается. За дрова-то вон весь день поедом ела, а за постель и вовсе со свету сживёт! – ворчала тётка.

– Марлен, пожалуйста, мне плохо в этих пропитанных потом и болезнью простынях.

– Ну… не знаю, – она была явно расстроенна и растерянна, – не знаю.

– Нянюшка, миленькая – вырвалось у меня и я от неожиданности сама обалдела.

  Так, значит, какую– то память Таис мне всё-таки оставила.