Текст книги "Секреты серой Мыши"

10

  Первый раз за всё это время я увидела, как дрогнуло её лицо.

– Ладно, отобьюсь. Не в первой, поди. – Марлен поджала губы, сдерживая подступающие слёзы, и со вздохом пошла выполнять мою просьбу.

  Я её честно зауважала. Совесть грызла за то, что подставляю хорошего человека под хозяйский гнев, но находиться в таком свинстве было невмоготу.

  Первые страх и растерянность, притуплявшие восприятие бытовых моментов, схлынули. На их место пришло физическое ощущение себя в этом месте. И для меня, щепетильной в вопросах чистоты и благоустройства личного пространства, это было ужасно. Тело начинало отчаянно зудеться во всех местах, от запахов тошнило, я сама себе сейчас была противна. В таких условиях вряд ли возможно было бы уснуть.

  В общем, с грехом пополам, стараясь производить как можно меньше шума, мы ( ну как мы… в основном, конечно, Марлен) навели приемлемые, максимально возможные санитарные условия.

  Принесённые ею простыни тоже были не ахти какие – сыроватые и самую малость отдавали… ну вот этой, собственно, сыростью, но этот запах я вдыхала уже почти с удовольствием. С облегчением – это точно. Да уж, всё познаётся в сравнении.

  Вопросов было много, но задавать их я не спешила. Во-первых, понемногу всё само собой начинало проясняться. Во-вторых, я очень надеялась на то, что "нянюшка" – это не единственное, что достанется мне от воспоминаний девочки.

  В тазу с водой, принесённом Марлен, я попыталась было разглядеть отражение. Но пышечка без конца полоскала в нём тряпку (не забывая комментировать свои действия и ситуацию в целом), и в водной ряби разгляделись только ярко-голубые глаза и очертания тонкого лица.

  Ещё у меня были ужасного цвета волосы. Правда, густые и длинные. Тем сложнее и больнее оказалось их разобрать. Оттенок называется – "никакой". С этим потом тоже придётся что-то делать.

  В эту ночь я спала спокойно. Нервная система, видимо, слишком устала от потрясений и скомандовала всему организму отключиться, что я и сделала.

  Утром меня разбудил аромат традиционного уже бульона с плавающими в нём обещанными нитками вбитого яйца.

– Э-эх, детка, тяжёлые времена настали. Пока старый барон(!) жив был, так и дом был – полная чаша, – приговаривала моя нянька, ловко потчуя меня своим бурдомесом, – и мясо каждый день, а по праздникам – так вообще стол – горой. И приёмы всякие, и веселье.

  Я навострила уши, впитывая каждое сказанное ею слово.

– Хороший был человек, и хозяин крепкий. Во где у него эти старосты-лиходеи были! – женщина сжала крепенький кулачок, показывая, где конкретно находились у прежнего хозяина эти самые лихоимцы, – А теперь что?..

 Марлен насупленно замолчала. Я подняла на неё глаза, побуждая продолжить рассуждения.

– Теперь всё, – отвечая на мой взгляд продолжила она свою мысль, – пока ещё маменька жива была, господи, упокой её светлую душу, так ещё худо-бедно держались. Не шиковали, но добро жили. А как не стало её – так всё и покатилось под откос.

– Ну а уж как Лаура в доме появилась, так и вообще худо стало – всё в раздрызг! – начинала в пол голоса горячиться моя кормилица, – Какой чёрт только прнёс эту … в наш дом! Охомутала, змея, барона и давай тут свои порядки наводить. Сама-то вон и не дворянка даже, родители у неё зажиточные, да не родовитые. Но больно уж ей, видать, в баронессы захотелось. Как уж она к нему прибилась – никто и не знает. Только барон после смерти матушки твоей совсем растерялся – сам не свой ходил. Вот и поддался. Тебе добра хотел, а вон оно, как всё вышло…

  Я растягивала свою жидкую еду как могла, лишь бы подольше послушать няньку.

– Так и давай она последнее транжирить, – опять полыхнула Марлен, – на наряды да побрякушки. Догляду за хозяйством – никакого, вот и дожили до того, что мясо в баронском доме через день подают, на дровах да на свечках экономят. Я уж молчу про то, чтобы убранство обновить, да гостей принимать. Тьфу ты, прости меня господи. А эта всё командует… Докомандовалась, что уже и на себя денег не хватает, про тебя, мой ангелочек, и вообще разговору нет. Ну ничего, я ей тебя в обиду не дам. Ничего она мне не сделает. Напыжится, поорёт с важным видом, да и пойдёт восвояси. Я уйду – так тут всё окончательно развалится. Даже она это понимает.

  Пампушечка распалялась всё сильнее, становясь похожей на аккуратный симпатичный заварной чайничек на самоваре. При всей миловидности образа, было понятно, что цену женщина себе знает и, в случае чего, и кипяточком плеснуть может.

– Я тут с покон веков. Ещё тебя у молодой баронессы принимала, её выхаживала, да тебя кормила. Мой-то сынок мёртвым родился – на кухне надорвалась… –  Марлен немного помолчала, справляясь с горькими воспоминаниями, – так бог деток больше и не дал. И мужа прибрал…  А матушка твоя слабенькая была – одно слово, "голубая кровь". В родах выжила, да потом так и болела долгие годы.Так и зачахла.

  Я взяла нянькину руку и прижалась к ней щекой. Очень хотелось хоть немного утешить эту добрую, много пережившую на своём веку женщину, беззаветно преданную Таис и этому старому дому.

  Насколько я поняла – её здесь ничего не держало. Будучи женщиной добросовестной и порядочной, имея за плечами колоссальный опыт ведения хозяйства, она могла уйти в любой другой, более благополучный дом.

  Подозреваю, что и зарплату им тут уже давно никто не платил – работали за крышу и харчи. Но, если та, вторая служанка (Жаннет, кажется. Или Жаклин… потом уточню) оставалась здесь потому, что ей некуда было деваться, то Марлен болела за Таис и барона со всем его баронством всей своей широкой душой.

  Бульон давно закончился, а мы так и сидели с ней вдвоём. Тёплые пальци мягко гладили по волосам. Марлен тихонько покачивалась, обнимая меня, задумчиво глядя в одну точку.

– Ладно, детка, – женщина поцеловала меня в макушку, выходя из оцепенения, – работать надо. И так засиделась с тобой. Пойду я. А ты ещё поспи.

– Марлен, – остановила её я, – Мне очень хочется походить, а одна пока боюсь. Как освободишься, приходи, пожалуйста.

– Конечно приду, ангелочек мой, только рано ведь ещё вставать – слабенькая совсем.

– Ну миленькая, хотя бы по комнате. Пожалуйста. Расхаживаться надо, а то так долго валяться можно, если даже и не пытаться.

– Ух как раздухарилась, – одобрительно покачала головой пампушечка, – значит и вправду на поправку пошла. Приду, родная моя, конечно, приду.

  Я максимально уютно угнездилась под одеялом, стараясь не тревожить повреждённые рёбра. Дышать было тяжело, но не так сильно, как в первый момент, когда я очнулась. Терпимо, в общем.

  Вообще мне показалось, что я принесла в это тело свою жизненную силу, если можно так выразиться. Потому, что избитый организм, не смотря на более чем скудную еду, полную антисанитарию, царившую вокруг,  и лечение молитвой и пиявками (следы от последних обнаружились у линии роста волос на шее), заметно креп.

  Но поспать мне не дали. В приглушённый сумрак комнаты на цыпочках прокрался мальчишка. И я была ему очень рада.

– Таюшка, ты не спишь? – шёпотом спросил малыш.

– Нет, не сплю, – так же шёпотом отозвалась я.

– Я с тобой маленечко посижу? Можно? Я соскучился. Я тихонечко, чтобы матушка не услышала, а то опять заругает. – взволнованно заторопился, зачастил маленький Тео.

– Иди сюда, ко мне, – я протянула ему руку.

– Меня в комнату отправили, а я к тебе сбежал. – радостно хихикнул малец, и тут же стал серьёзным, – Ты прости меня, Таюшка, это же всё я виноват. Если бы не побежал на дорогу, тебя бы тот страшный конь и не затоптал.

  Понятно теперь, что с девочкой случилось. – отметила про себя я.

  Мальчонка уселся на табурет и положил светлую головку  рядом с моей на подушку.

  Так в душе защемило, так захотелось прикоснуться к этому мелкому чуду.

– Не переживай так уж сильно. Случается всякое. Ты не виноват. Ты просто испугался и растерялся, да?, – я с тихим наслаждением гладила пальцами тонкую кожу детской щеки, трогательные мягкие кудряшки.

– Очень, – признался малыш и тревожно спросил, – ты на меня не сердишься?

– Нет, конечно, – поспешила его успокоить, – разве можно сердиться на такого хорошего мальчика?

– Я тебя люблю, – прошептало чудо, – больше всех на свете.

И немного помолчав, добавило:

– Только матушке не говори.

– Хорошо, – улыбнулась я, – это наш секрет.

11

  К обеду пришла Марлен с чашкой угадайте чего? Но, на этот раз, о, чудо, к нему прилагался кусочек тощей, но от этого не менее божественной курицы! У меня от возбуждения, по-моему, аж руки затряслись.

  Нянька потянулась за ложкой, но я её остановила:

– Давай-ка я сама уже буду хотя бы в этом себя обслуживать.

– Давай, детка, сейчас мы тебя устроим. – энергично взбив комковатую подушку, она приладила её мне под спину, помогая устроиться полусидя.

  Быстро выхлебав бульон, я принялась смаковать жёсткое до невозможности мясо, отгрызая небольшие кусочки и долго-долго пережёвывая, практически расщепляя во рту.

  А потом был променад по комнате. Марлен и я, вцепившаяся мёртвой хваткой в подставленную руку, медленно добрались до окна. Ноги дрожали, малодушно захотелось вернуться в кровать. Но сдаться так быстро я себе не позволила.

– Нянюшка, а голову мне тоже отшибло? – спросила я, чувствуя, как она тяжелеет в горизонтальном положении и вспоминая, как болезненно было разбирать сбившиеся спутанные волосы.

– Ох, детонька, да чего тебе только не отшибло. Как жива осталась – это вообще чудо господне. А ты не помнишь, что ли? – встревожилась женщина.

– Марлен, ты только не пугайся, но я и в самом деле кое-что забыла, – я осторожно начала готовить женщину к своей некоторой неосведомлённости в разного рода вопросах и деталях. И поспешно добавила, – но обязательно вспомню – ты только немножко мне помоги.

   А потом и вовсе, чтобы переключить расстроенно-растерянную женщину с этой непростой темы, обернулась к окну:

– Смотри, какая красота вокруг! А давай окно откроем?

– Таюшка, да как можно? Холодно ж ещё. – она буквально округлила глаза.

  А за окном зацветала нежная весна. Солнце светило так ярко, что слезились привыкшие уже к постоянному полумраку глаза. И грело через грязноватое стекло так, что невыносимо захотелось на улицу. Но эта задача пока была мне явно не под силу.

– Ну пожалуйста, я же не дойду во двор, а дышать свежим воздухом нужно. Доктор ведь наверняка говорил? – пришлось пойти на маленький шантаж.

  Марлен набрала полную грудь воздуха, закрыла рот и медленно выдохнула. В глазах её металось беспокойство. Она, склонив голову на бок, внимательно посмотрела на меня ( в этот момент я клятвенно пообещала себе пореже озадачивать няньку нестандартными просьбами), и ,с силой толкнув намертво слипшиеся створки, распахнула окно.

  Меня чуть не сбило с ног волной свежести и кислорода.

  Стоял один из первых дней пока ещё не надёжного, но жаркого тепла. Когда воздух прогревается, и на улице становится теплее, чем в озябших за зиму каменных домах. Потом будут ещё и похолодания, и ветра, пока в свою власть не вступит лето.

  Но сегодня был именно такой чудесный, ясный, пронизанный солнцем день. Окно выходило в запущенный сад. Снег ещё стаял не везде, постепенно обнажая прошлогодний, не убранный с осени мусор, сквозь который уже проросла трава и первые весенние цветы. На деревьях настойчиво пробивались почки, кое-где взорвавшиеся нежной листвой.

  Я прислонилась боком к оконному проёму и зачарованно любовалась этим великолепием. Ветерком донесло аромат… сирени? Сами собой в голове всплыли строки:

Что за наряды нынче у весны —

Безумство, наваждение, дурман!

Ужели  ей привычные тесны

Зелёный шёлк, лазоревый сафьян?!

Одежды выбирая  на лету,

Она меняет каждый новый день

Метель шальной черёмухи в цвету

На  пламенем объятую сирень.

– Ну да, оно и в самом деле немудрено было память порастерять, – буднично вырвала меня из романтичного настроения Марлен.

  Она в задумчивости стояла рядом и, видимо, всё это время крутила в голове озвученную мною новость о собственной амнезии.

– А денёк и в самом деле хорош! – женщина, наконец, расслабленно выдохнула, позволяя себе насладиться чарующим духом весны.

  Я тоже развернулась к окну. Хотелось высунуться в него, но… рёбра не позволяли.

– Ну, ладно, на первый раз хватит, – прервала идиллию нянька, – ты вон уже на ногах еле держишься. А ну, давай в кровать. Потихоньку, не торопись.

  Торопиться, впрочем, я бы физически не смогла, даже если бы меня об этом очень попросили – ослабевшие от отсутствия нагрузки мышцы предательски дрожали.

  Но была счастлива уже хотя бы от того, что солнце продолжает светить, природа возрождается, в окружающем меня мире, кроме набивших уже оскомину серых, тёмно-зелёных и коричневых мрачных тонов, обнаружились и другие – яркие краски, а я уже встаю на ноги. Ну и что в комнате, наконец, стало свежо.

  Так потихоньку я и осваивалась в новых, нежданно свалившихся на меня, обстоятельствах жизни.

  Мачеха и отец меня пока больше не посещали, чему я была несказанно рада.

  Лаура, видимо, решила, что свой лимит сострадания она уже исчерпала и успокоилась на том, что я, в смысле Таис, вообще жива. Отец – не знаю почему.

  Как-то из любопытства спросила об этом Марлен, но она только рукой махнула, привычно поджав губы. Допытываться не стала, решив не забивать пока этим голову – на сей момент ждали решения более срочные и важные задачи.

  Всё моё общество составляли нянька и Тео, регулярно забегавший к "сестре", поделиться новостями и своми детскими переживаниями.

  Домашние новости, в основном, сводились к тому, на кого и за какую провинность сегодня накричала баронесса и её причитаниям о том, мол, "как это нету денег на новый корсетик" и "как её, несчастную, вообще угораздило выйти замуж в такую нищету, в которой порядочной баронессе просто неприлично жить".

  Вот интересно даже, о чём она думала, когда рвалась в этот "замуж"? И как-то уж совсем  нелогично Лаура упускала тот факт, что без этого "замужа", она и не баронесса вовсе. В общем, ничего интересного.

  Однажды уже под вечер ко мне прибежал перепуганный Тео.

  Я успела искренне привязаться к хулиганистому, но доброму ребёнку. Его взволнованность моментально передалась и мне. Тем более, что обычно он посещал меня днём, и сегодня уже забегал.

– Малыш, что случилось? – я не на шутку переполошилась.

  Ребёнок стоял посреди комнаты, зажимая под мышкой какую-то маленькую коробочку, и не решался ни подойти, ни озвучить то, что его так обеспокоило. Глазёнки его широко открылись – было очевидно, что он отчаянно борется с подступающими слезами.

– Тео, миленький, не пугай меня. Что произошло? Иди сюда, – я всё же уговорила мальчишку подойти и усесться ко мне на кровать, – ну давай, рассказывай.

– Марлен разговаривала… Я услышал… Таюшка…

– Ну, – подбодрила его я, – с кем разговаривала?

– Сама с собой, как всегда. На кухне.

– И что сказала Марлен, что ты так испугался?

– Ты правда ничего не помнишь? – решился, наконец, он озвучить мучивший его вопрос.

– Ну как, – растерялась я, – маленько кое-что забыла. Потому, что головой сильно ударилась. Но это пройдёт. Ты-то чего так боишься?

– А вдруг ты и меня забыла-а-а! – уже ревел малыш, уткнувшись в моё плечо, боясь посмотреть мне в глаза и увидеть в них что-то не то, –  Что ты меня лю-у-би-ишь!

– Эй, – я осторожно подняла ладонями мокрую от слёз мордашку, – хороший мой, как тебе такое только в голову пришло? Как я смогла бы тебя забыть?

– Честно-честно? – с надеждой он заглянул мне в самую душу.

– Правда-правда, – не задумываясь ответила я.

– Та-айя-а-а!

  Я уже ревела вместе с ним.

  Сердце разрывало это неприкрытое детское горе. Как он вообще почувствовал подвох? Наверное, были у них с настоящей сестрой какие-то тайные словечки или фразочки, о которых я не могла знать. И он сперва подавлял в себе сомнения, растущие на фоне возникающих нестыковок, а теперь, услышав слова няньки, нашёл им объяснение, решив, что его Таюшка забыла своего братика и как они любили друг друга.

– Мамочки, а ведь он прав, – думала я, баюкая маленького котёнка на руке, – детское сердце не обманешь. Нет, что бы не говорили – никак не обманешь.

  На глаза попалась принесённая им коробочка, съехавшая из под мышки на подушку.

– А что это у тебя такое?

– Это? – Тео отвлёкся от своих переживаний и таинственным тоном сообщил, – мой тайник.

– А-а-а. – поддерживая игру, в тон ему протянула я, – Покажешь?

– Покажу, – хлюпая носом, серьёзно ответил он, устанавливая коробочку на табурет и торжественно открывая крышку, –  у меня тут волшебная монетка хранится. Мне цыганка дала. Сказала, что я хороший, и монетка будет меня охранять.

  Я затаила дыхание, слушая детские откровения.

– Я её тебе хочу подарить, – он порылся среди сушёных жуков, разноцветных осколочков витражей, камешков необычной формы и бог ещё знает каких мальчишеских богатств (я всё не успела разглядеть) и, наконец, извлёк из недр тайничка блестящую монетку с дырочкой и продёрнутой в неё верёвочкой.

– Тео, малыш, я не могу принять такой дорогой подарок – он ведь твой! Тебя оберегать должен! – у меня и в самом деле рука не поднималась забрать у ребёнка такую ценность, даже понарошку.

– Таюшка, пожалуйста! Цыганка сказала, что если украдут – горе тому принесёт, а если сам захочу подарить – то добро и мне и тому… ну, тебе будет.

  Я взяла в руку монетку, внимательно разглядывая рисунок.

– Ну вот, – почти успокоился парнишка, – теперь ты меня никогда-никогда не забудешь.

– Я тебя и так никогда-никогда не забуду, – обняла я его, прикрывая глаза и вдыхая запах детской макушки, – что бы ни случилось.

* Автор стихотворения Чернышов Леонид.

12

  Вчера опять приходил доктор, добросовестно отрабатывая герцогские монеты. В очередной раз поводил руками, погрыз недожёванные с прошлого посещения губы и снова промолчал.

– И? – с немым вопросом подняла я на него глаза.

  Эскулап смутился под моим прямым взглядом, пожал плечами и ушёл.

– Ну и ладно. – Подумала я, – Сами разберёмся.

  Потом у Марлен переспросила, что он вообще говорит о моём состоянии и что рекомендует делать. Нянька подтвердила мои подозрения о том, что местный Пилюлькин и сам не ожидал такого фантастического эффекта от пиявок и "благотворных жидкостей" и упирает на то, чтобы продолжать в том же духе. Ну и молиться, конечно же.

  Из сбивчивых пояснений няньки я сделала вывод, что эскулап находится под впечатлением от древней доктрины о медицине, как о науке о восстановлении жизненной энергии. Смутно помнится что-то такое… про жидкие среды в организме, их равновесии, бла – бла – бла и лечении больного, основанном на выборе питания в зависимости от соответствия пациента одному из четырёх типов темпераментов.

  Когда-то попадалась на глаза статейка  про это, но я даже вникать не стала. Ибо муть полная, на мой взгляд.

  Таки, доктор, вероятно, свято уверовал, что мне полагается исключительно жидкая пища. С чем я была уже категорически не согласна. Марлен, впрочем, тоже. Поэтому, мы втихаря решили порушить всю его стройную систему и кормить меня человечьей едой.

  Чувстовала я себя уже довольно бодро. Имеется ввиду, острая боль отступила. Но здравый смысл твердил, что это впечатление обманчиво – не так-то быстро срастаются поломанные рёбра. И, не смотря на заметное облегчение, остаются пока очень хрупкими.

  Поэтому, требовалось соблюдать крайнюю осторожность, чтобы не навредить идущему на поправку (особенно после нормализации рациона) организму. Хотя валяться в постели становилось труднее с каждым днём.

  Хотелось движения, физической нагрузки. Я бы с удовольствием хлопала на весеннем солнце подушки и делала уборку, но поднимать тяжести и махать руками было ещё тяжело, слишком опасно, да и элементарно не под силу.

  Поэтому я в любой возможный момент просто ходила. Без надрыва, сверхнапряжения и резких движений заставляла себя вставать – чтобы укреплялись мышцы, усиливалось кровообращение, работали внутренние органы и прочая, и прочая… Остальное доделывали молодость и моя родная, привнесённая жизненная сила.

  Сперва по возможности эксплуатировала Марлен, потом потихоньку сама. Никаких великих знаний по медицине у меня не было – угораздило в своём мире родиться на редкость здоровым человеком. Однако, все воспоминания о  случайных разговорах или статьях, связанных с этой темой, наводили на мысль о движении.

  Короче, одно я для себя усвоила чётко: хочешь встать на ноги – вставай. Вот такая банальщина.

  Было бы неплохо восстанавливать мышцы в бассейне. Но, увы и ах, такой роскоши в этом доме пока ещё никто не придумал. Поэтому, сперва – дыхание, потом – хотьба, а там и осторожные упражнения. Силы потихоньку возвращались.

  Помню свою первую прогулку по дому. Было жутко любопытно посмотреть на это средневековое жилище.

  На первом этаже располагался достаточно большой холл, в котором, думается, предполагалось принимать крестьян и простолюдинов.

  Ткани (некогда яркие и насыщенные, а теперь выцветшие до непонятных сливающихся оттенков), покрывавшие стены уже давно требовали замены, как и многое другое в усадьбе.

  Большой камин в резном каменном обрамлении. Очень красивый – я надолго задержалась возле него, впечатлённо прикасаясь руками к завиткам монументальной конструкции. На дальней стене – потемневшая деревянная панель с замысловатым рисунком.

  От изучения её меня отвлёк стенной шкаф – встроенные в камень полки для хранения документов и книг. А, понятно, это место, где сидел сеньор.

  Над холлом первого этажа располагался верхний большой, когда-то изысканно украшенный зал, к которому вела винтовая лестница. Здесь старый барон принимал своих высокопоставленных гостей.

  Приятной неожиданностью оказалась ведущая сюда же внешняя лестница – чтобы оказаться на улице можно было не идти через весь дом. А подышать кислородом можно было вообще не спускаясь вниз – на широком балконе.

  За пределами верхнего холла располагались частные покои барона и членов его семьи. Но соваться в двери я не рискнула – не хватало наткнуться на жильцов. Потом попрошу Тео рассказать мне обо всём поподробнее.

  Путешествие по мрачной обители разочаровало. Я бы с удовольствием и интересом побродила здесь в порядке ознакомительной экскурсии, если бы потом меня ждала уютная квартира. Но мысль о жизни в такой унылой обстановке навевала тоску.

  Я шла по пустынным пыльным коридорам и задавалась вопросом: как изначально читаемо-добротное поместье можно было довести до такого ущербного состояния? В доме было тихо. Я вообще не видела слуг.

– Понятно, хозяйство в упадке, платить за работу нечем – вот люди и разбежались. – шевелились в голове невесёлые рассуждения, – Всю эту махину теперь просто некому обслуживать. Интересно, сколько их осталось, кроме Марлен и той второй… Жаклин. А нянька здесь, видать, вообще и за себя, и «за того парня» – и чтец, и жнец, и на дуде игрец…

Я уже совсем было "навострила лыжи" в свою комнату, как на лестнице неожиданно столкнулась с баронессой.

– Таис, нам нужно поговориить. Мне есть, что тебе сообщить. – критически оглядев меня заявила она и, взмахнув пышной юбкой, направилась в холодный зал. Предполагалось, видимо, что я проследую за ней.

– Ну ладно, – пожала плечами я, – послушаем, что вы имеете мне сказать, дорогая мачеха.

   Лаура подошла к окну и замерла, задумавшись. Видимо, подбирала слова. Я не торопила.

– Мне нужно сообщить тебе хорошую новость, Таис, – сказала женщина.

– Угу-м, конечно, – мысленно насторожилась я, – именнно с таким выражением лица, предисловием и интонациями обычно и сообщают «хорошие» новости.

– Я вижу, что ты идёшь на поправку. Это очень хорошо.

– Сложно оспорить, – про себя усмехнулась я, - ну, давай уже к делу.

– Я подыскала для тебя хорошее место. – она чуть развернула голову в мою сторону и слегка замешкалась, как будто подслушала мои мысли, – Мне удалось убедить герцогиню Жозефину Мари Габриэль дю Сен-Марк де Шамбор принять тебя в свой дом в качестве личной фрейлины.

  Сказать, что я опешила – всё равно, что промолчать.

– Оба-на! – полетели мысли, – А ты, барышня, совсем не промах. Пока девочка валялась без сознания, пытаясь выцарапаться в эту жизнь, ты и моральную компенсацию срубила, и её уже пристроила какой-то Жозефине… ля-ля… де Шамбор.(В жизни не запомню это нагромождение имён.)

  Я пока абсолютно не понимала, хорошо вообще вот это "фрейлинство" или плохо. Но опять перемещаться куда бы то ни было не имелось ни малейшего желания – я здесь-то ещё толком не освоилась. И, пока мачеха монотонно гудела на одной ноте что-то про "весьма почтенный дом", "оказанную честь" и как я "должна быть благодарна и счастлива", спешно собиралась с мыслями.

– Как только ты почувствуешь себя вполне здоровой… Таис, ты меня слушаешь? – в этот момент Лаура повернулась боком, солнечный свет, льющийся в давненько не мытое окно, ярко осветил её и я получила возможность в первый раз разглядеть мачеху во всей красе. Тут на меня свалилось новое открытие.

 Она была и в самом деле красива. Но поразило другое. Она не была моложава. Она была МОЛОДА. И эта морщина на лбу не являлась следствием возраста, портившим её прекрасное лицо. Скорее наоборот. Эта морщина и в целом выражение лица, добавлявшее ей лет – следствие дурного характера и наступившей неожиданно непростой жизни.

  И её это, конечно, не оправдывает. Стервой в моих глазах она по итогу этого умозаключения быть не перестала.

– Да тебе годков-то от силы двадцать шесть. – прикинула я, откровенно разглядывая женщину, – Это ты, девонька, будешь рассказывать, как мне жить эту жизнь? А чего ж ты, такая дельная да продуманная хозяйство-то баронское не уберегла?

  Кристина Михалёва начинала откровенно закипать. Срочно необходимо было остаться одной и всё хорошенько "переварить".

– Это все новости, баронесса? – опасно-спокойно спросила я и, не дождавшись ответа от захлебнувшейся недоумённым возмущением баронессы, можно сказать, невежливо покинула зал.

– Таис! – донеслось мне вслед. И что-то там про "неблагодарную девчонку".

– Ой, не кидайте брови на лоб, и, как говорят в Одессе, не делай мне нервы – их есть ещё где испортить! – на всех парах, насколько позволяло физическое состояние, я влетела в комнату и закрыла дверь.