Текст книги "Введение в африканское языкознание"

4.2. История изучения и классификации

Афразийская макросемья включает языки шести крупных семей, пять из которых представлены только в Африке:

– семитские,

– берберские (также берберо-канарские, берберо-гуанчские),

– кушитские,

– чадские,

– омотские,

– египетские, представленные ныне вымершими древнеегипетским и коптским языками.

Афразийским некоторые учёные считают исчезающий язык онгота, располагающий 10–12 носителями в одной из деревень Юго-Западной Эфиопии. В языке переплетаются нило-сахарские и афразийские лексемы и грамматические характеристики, по происхождению он может быть древним контактным языком. Различные точки зрения, высказанные в последние три десятилетия, рассматривают онгота как близкий к омотским, изолированный афразийский либо нило-сахарский язык с афразийским суперстратом [Fleming 2006].

Родство между семитскими и берберскими языками было очевидно ближневосточным учёным в Средние века. Ещё в IX в. алжирский грамматист Иехуда ибн Курайш писал об этом родстве со ссылками на арабский, древнееврейский и арамейский языки. Европейские исследования в этой области начались только тысячелетием спустя, хотя сопоставления отдельных форм делались ещё в XVII в. В 1812 г. немецкие лингвисты И. К. Аделунг и И. С. Фатер в своём сводном труде «Митридат» отмечали родство между семитскими и берберскими языками. В 1844 г. немецкий филолог Т. Бенфей предположил генетическую связь между семитскими, берберскими и кушитскими языками, а англичанин Т. Ньюман годом позже заметил схожесть семитских языков с коптским и хауса.

Датой становления сравнительно-исторических исследований афразийских языков принято считать 1863 г., когда К.-Р. Лепсиус предложил объединить семитские языки с рядом языков Африки, прежде всего древнеегипетским, а также некоторыми кушитскими, берберскими языками и языком хауса. Все перечисленные африканские языки были им названы хамитскими, а обе крупные группы объединены в семито-хамитскую, или хамито-семитскую, семью языков. Названия «хамитские» и «семитские» происходят из генеалогии Книги Бытия, выводящей все народы мира от трёх сыновей легендарного пророка Ноя – Сима, Хама и Иафета. Точка зрения была поддержана Л. Рейнишем в начале XX в. К этому времени А. Эрманом было доказано родство древнеегипетского языка с семитскими – их долго относили к одной группе. В работах К. Майнхофа термин «хамитские языки» был размыт причислением к группе множества самых различных языков Африки, сходных по типологическим критериям – прежде всего по наличию грамматического рода. Лишь после выхода в свет в 1924 г. труда М. Коэна [Cohen 1924] состав хамитских языков был ограничен берберскими, чадскими и кушитскими (в состав последних тогда включали и омотские языки).

Эта и другие работы середины XX в. продемонстрировали также, что хамитские языки не составляют единой группы vis-à-vis семитские языки. В 1950-е гг. Дж. Гринберг предложил классификацию афразийской макросемьи, принятую по сей день, – с делением на шесть семей единого таксономического уровня. Обоснование выделения омотских языков в особую ветвь макросемьи принадлежит Г. Флемингу. Название «семито-хамитские» после работ Гринберга стало устаревшим и было заменено термином «афроазиатские» или «афразийские»; последнее принято в российской научной литературе.

Советская востоковедческая школа внесла важнейший вклад в изучение афразийских языков. В 1965 г. советским лингвистом И. М. Дьяконовым была опубликована первая сравнительно-историческая грамматика афразийских языков [1965]. Тогда же над афразийским материалом работали виднейшие советские компаративисты В. М. Иллич-Свитыч и А. Б. Долгопольский. Ностратическая гипотеза, выдвинутая в начале XX в. Х. Педерсеном и обоснованная в 1960-х гг. советской школой компаративистики, включала афразийские языки в состав ностратической языковой общности. Позже возобладала точка зрения о примерно одинаковом таксономическом уровне двух праязыков, однако гипотеза о родстве афразийских языков с другими семьями языков Евразии по-прежнему остаётся привлекательной.

В 1980-х и 1990-х гг. командой российских учёных под руководством И. М. Дьяконова была начата публикация материалов сравнительно-исторического исследования афразийских языков. В 1995 г. одновременно вышли в свет две реконструкции афразийского праязыкового состояния: монография К. Эрета [Ehret 1995] и словарь В. Э. Орла и О. В. Столбовой [Orel, Stolbova 1995]. Обе реконструкции подверглись довольно жёсткой критике за неточности и вольные семантические толкования. Однако это говорит не столько о слабости самих работ, сколько о несовершенстве современных методов сравнительного анализа, не позволяющих получить надёжные результаты праязыковой реконструкции глубиной свыше 7–8 тыс. лет. Несмотря на критическое отношение многих современных лингвистов к дальнему родству языков, наличие афразийской макросемьи в науке не оспаривается, а её состав остаётся в целом неизменным.

На фоне консенсуса по вопросу самой афразийской гипотезы в мировом языкознании не прекращаются споры о группировке семей в составе макросемьи и порядке их отделения от праязыковой общности. Согласно глоттохронологическому анализу А. Ю. Милитарёва [Militarev 2005], макросемья распалась на две ветви: северную – в составе чадских, берберских, семитских и древнеегипетского языков – и южную, включающую кушитские и омотские языки. К. Эрет и Г. Флеминг склонялись к тому, что омотские языки первыми отделились от праязыковой общности. Древнеегипетский язык обладает рядом общих изоглосс с чадскими языками, с одной стороны, и семитскими – с другой. Наиболее неопределённым остаётся положение кушитских и омотских языков: первые, возможно, не являются единой семьёй, но представляют собой результат конвергентного развития языков нескольких небольших семей, в то время как место омотских языков в составе макросемьи пока окончательно не определено.

Другой проблемой афразийского языкознания является необходимость преодоления «семитского крена» в сравнительно-исторических исследованиях и реконструкции. С самого зарождения афразийской компаративистики основным материалом для анализа служили семитские языки, в меньшей степени – древнеегипетский. Это объяснялось скудностью данных и отсутствием исторической ретроспективы по языкам других семей – кушитских, берберских, чадских, омотских. В результате многие учёные подчёркивали излишне «семитообразный» характер выводов о строении афразийского праязыка, о путях его доисторического развития в различных ветвях макросемьи. Целый ряд явлений и процессов в афразийских языках Африки рассматривался через призму семитского языкознания. Эта тенденция отчасти сохранилась и сегодня и преодолевается весьма медленно, однако постепенное накопление материала по современным афразийским языкам Африки позволит со временем сбалансировать удельный вес их материала в сравнительно-историческом анализе.

4.3. Фонетика, фонология и просодия

Афразийские языки исторически являются языками с богатым консонантизмом и весьма бедным вокализмом. Некоторые реконструкции демонстрируют для праязыка систему из 5 (или даже 6) кратких и 5 долгих гласных [Ehret 1995], но в этом случае приходится признать, что большинство ветвей, на которые распался праязык, существенно редуцировали вокализм. Более обоснованной выглядит гипотеза о том, что в праязыке единственной чистой гласной фонемой являлась [a]. Фонемы [i], [u] имели сонантическое происхождение и функционировали как глайды [y] и [w] соответственно. Двойственную природу эти фонемы сохранили в семитских, берберских и древнеегипетском языках. Помимо них, слоговую роль могли играть и другие сонанты: m, n, r, l, иногда реконструируют ларингальные слоговые фонемы. Современные языки развили разнообразные системы вокализма, включая противопоставления по долготе и краткости, однако богатого вокалического инвентаря, сравнимого с системами других языков Африки, не демонстрируют.

Особенностью, характерной для афразийского консонантизма, является троичная оппозиция смычных согласных: глухие, звонкие и «эмфатические». Последние реализованы в различных языках макросемьи как глоттализованные, фарингализованные, церебральные или имплозивные. В праязыке они, вероятно, имели характер глоттализованных. Эмфатическая серия противопоставлялась двум другим сериям смычных, но сама не содержала оппозиции звонкости – глухости, так что во многих афразийских языках при утрате серии её рефлексы становятся звонкими, например др.-егип. *ṭ > d, хассания *ḳ > g. В некоторых африканских языках макросемьи (эфиосемитских, чадских) употребляются лабиовелярные согласные, которые иногда также возводятся к праязыковому состоянию.

Для систем консонантизма афразийских языков характерно большое количество аффрикат, сибилянтов, поствелярных спирантов. И. М. Дьяконов [1991] реконструировал три серии праязыковых свистящих (в прасемитском их количество возросло до четырёх), однако данные для подтверждения этой гипотезы ограничиваются семитскими и некоторыми кушитскими языками. Лучше реконструируются поствелярные фрикативные, а также два фарингальных согласных: ḥ и ʕ (глухой и звонкий соответственно)..

Важной особенностью является роль гортанной смычки ʔ, имеющей в афразийских языках статус полноценной фонемы. Так как слог в праязыке не мог начинаться с гласной, гортанная смычка служила заменой вокалического анлаута. Судя по рефлексам в древних и современных языках, гортанную смычку можно реконструировать на праязыковом уровне.

Существует мнение о том, что афразийский праязык также мог быть тональным, однако достаточных подтверждений этому не имеется. Из современных языков макросемьи чадские, кушитские и омотские используют фонологически значимые тоны, однако они могли развиться под влиянием иноязычного окружения: практически все языки Тропической Африки тональны. Языки Северной Африки, а также эфиосемитские языки демонстрируют силовое ударение, хотя в эфиосемитских языках оно довольно слабое и исследовано пока недостаточно.

Сегодняшние афразийские языки показывают широкий выбор структур слога: встречаются как открытые, так и закрытые слоги. На праязыковом уровне существовало две основные схемы слога: CV и CVC. При этом по структуре корневой морфемы слова в праязыке можно разделить на три частеречные категории: именные, глагольные и местоименные корни.

Отличительной чертой афразийских языков – как древних, так и современных – является трёхсогласный корень глагола структуры CVCVC. Лексическое значение в такой структуре имеют именно согласные: они составляют собственно корень. С помощью замены корневых гласных, а также суффиксальной и префиксальной флексии формируются различные грамматические значения (в западной литературе эта система обычно именуется root and pattern ‘корень и рисунок’). Наиболее характерными языками с данной моделью являются семитские и древнеегипетский.

Сравнение с другими семьями афразийских языков показывает, что древнейшей корневой структурой глагола, по-видимому, являлась двухсогласная, вида CVC, где вторую и третью позиции могли занимать сонанты. В дальнейшем – вероятно, на этапе непосредственно перед распадом афразийской общности или на раннем этапе существования языков-потомков – с помощью лексикализовавшихся словообразовательных приращений или удвоения второго согласного возросло количество трёхсогласных корней. Редукция ларингальных и сонорных звуков в берберских, чадских и кушитских языках привела к росту числа вторичных двухсогласных корней.

В отличие от глагольного корня, где гласная играла формообразующую грамматическую роль и фактически в состав корня не входила, именные корни имели в праязыке ту же структуру CVC, но содержали лексическую гласную, не мотивированную ни грамматически, ни семантически. Таким образом, именной корень был не консонантным, а консонантно-вокалическим.

4.4. Морфология и синтаксис

Систему имени в афразийских языках характеризует наличие грамматического рода, сохранившееся во всех семьях, хотя и не во всех языках и не везде одинаково. Столетие назад эта категория считалась центральным критерием для принадлежности языка к афразийской общности, хотя грамматический род в том или ином виде обнаруживается в языках и других трёх макросемей Африки.

Категория афразийского рода имеет значения мужского и женского, при этом чаще всего маркирован только последний. Классическим афразийским показателем женского рода является суффикс -t, засвидетельствованный во всех ветвях макросемьи (хотя омотские данные не столь очевидны), а также в языке онгота. Однако в различных языках обнаруживаются также следы других показателей, возможно восходящих к праязыку: например, м. р. -i/-w, ж. р. -a. Такая оппозиция в именных и местоименных формах существует в некоторых семитских, кушитских, берберских языках.

Точка зрения о наличии в афразийском праязыке системы именных классов основывается на определённых консонантных элементах в корнях некоторых наименований животных, растений, частей тела, в основном в семитских языках: сем. *kal-b ‘собака’, *ča‘l-ab ‘лиса’, др.-егип. db ‘гиппопотам’ и др. При всей увлекательности эта гипотеза пока не находит убедительных подтверждений.

Другой распространённой категорией имени является падеж, сохранившийся в семитских, кушитских, берберских, древнеегипетском языках. Следы абсолютной падежной формы с нулевой флексией (или -a), свидетельствующей об эргативной структуре праязыка, сохранились в некоторых кушитских и омотских языках. В древних семитских и кушитских языках существует падежная форма на -i, по значению тождественная или близкая к генитиву. К сожалению, консонантный характер многих древних письменностей на афразийских языках не всегда даёт возможность отследить вокалическую флексию. Новообразованные падежные формы продуктивно функционируют в кушитских языках Восточной Африки.

Из множества способов образования плюральных форм в афразийских языках выделяется древний показатель *a, который обнаруживается уже в древнейших известных языках макросемьи. Вероятно, изначально он занимал суффиксальную позицию. Продуктивность такого способа словоизменения и словообразования, как изменение огласовки, привела к тому, что во всех семьях афразийских языков можно найти примеры внутренней флексии плюральности: геэз (семитская семья) bet ‘дом’ – мн. ч. ābyāt, сахо (кушитская семья) lelle ‘день’ – мн. ч. lellā‘e, хауса (чадская семья) ’akuya ‘козёл’ – мн. ч. ’awakay, кабильский (берберская семья) ̱tasiṟt ‘ручная мельница’ – мн. ч. ̱tisyar. В большинстве современных афразийских языков плюральность образуется при помощи аффиксов недавнего происхождения. В некоторых семитских языках сохранилась граммема двойственного числа.

Одним из наиболее убедительных доказательств родства афразийских языков являются данные систем личных местоимений и глагольных показателей лица. Для ранних исследований сходство личных местоимений являлось основным фактором, позволившим обосновать афразийскую гипотезу на грамматическом материале. Подобно другим африканским языкам, в языках афразийской макросемьи действует несколько серий личных местоимений и показателей лица:

– независимые личные местоимения, употребляющиеся со значением фокуса или эмфазы субъекта в широком смысле;

– префиксальные показатели субъекта действия глагола;

– суффиксальные показатели субъекта состояния;

– суффиксальные показатели объекта глагола;

– независимые личные местоимения прямого объекта;

– суффиксальные показатели притяжательности [Дьяконов 1988].

При сравнительном анализе они обычно рассматриваются вместе, так как во многих языках объединены общим происхождением из праязыковых форм, некоторые из которых восходят к афразийскому состоянию. Например, др.-егип. nt-k ‘ты’ (м. р., субъектное, независимое), kw ‘тебя’ (м. р., объектное, независимое), -k ‘ты’ (м. р., субъектное, связанное), -k ‘твой’ (м. р., притяжательное, связанное).

Противопоставления многочисленных серий личных местоимений и показателей лица во многих современных языках нивелировались, однако следы более древнего состояния по-прежнему заметны. Личные местоимения также изменяются по родам и двум или трём числам, включая в некоторых языках рудименты двойственного числа. В чад-ских и кушитских языках можно обнаружить формы инклюзива и эксклюзива 1 л. мн. ч., однако выводить их на праязыковой уровень нет оснований: скорее они были образованы под влиянием других языков Тропической Африки, где категория клюзивности очень распространена.

Система глагольных значений строится на аспектуальном противопоставлении перфектива – имперфектива. Эта оппозиция восходит к праязыковому состоянию, при этом перфективная форма не маркировалась, а в качестве праязыкового показателя имперфектива реконструируется формант *-a-, сохранившийся в семитских, берберских, части кушитских и чадских языков. Другим глагольным формантом, возводимым на праязыковой уровень, считается показатель каузатива *-s-. Видовременные и модальные формы глагола исторически образовывались при помощи богатейшей внутренней флексии: заменой, удалением, удвоением или подстановкой корневых гласных, геминацией согласных, а также суффиксацией и префиксацией. По семитологической традиции формы основ, при помощи которых образуются залоговые значения, называют породами: следы этих пород сохранились, помимо собственно семитских, в древнеегипетском, берберских и отдельных кушитских языках. Породы представляют собой деривативные формы глагольной основы, образованные по определённой схеме, при этом каждая порода содержит полную парадигму форм личного спряжения. Породы образуются при помощи редупликации корня, префиксации и суффиксации.

Многие современные афразийские языки утратили внутреннюю флексию или сохранили её лишь в окаменевших формах, перейдя на аналитический способ маркирования глагольных значений при помощи клитических показателей – частиц, вспомогательных глаголов и пр. Чадские языки, например, восприняли характерный для языков Западной Африки способ маркирования грамматических значений глагола с помощью клитических местоименных показателей, предшествующих неизменяемой форме глагола, ср. в хауса:

na gina ‘я построил’ (перфектив);

in gina ‘чтобы я построил’ (субъюнктив);

zan gina ‘я построю’ (футурум);

naa gina ‘если я построю’ (кондиционалис) [Smirnova 1982: 56–57].

В то же время в эфиосемитских и некоторых кушитских языках продуктивным остаётся архаическое префиксальное спряжение личных форм глагола, ср. в геэз (семитская семья):

tə-qattəl ‘ты убиваешь’,

yə-qattəl ‘он убивает’,

nə-qattəl ‘мы убиваем’.

Афразийским языкам для выражения пространственных и иных падежных отношений свойственно использование предлогов, некоторые из которых (например, в семитских языках) имеют весьма древнее именное происхождение. В языках южнее Сахары – кушитских, омот-ских, чадских – развилась система послелогов, более характерная для языков других макросемей Тропической Африки.

Древние семитские, древнеегипетский и берберские языки характеризуются базовым порядком слов схемы VSO, весьма необычным для языков других регионов Африки. Так как для языков других семей – чадской, кушитской, омотской – этот порядок слов не является основным, то говорить о его праязыковом происхождении преждевременно. Более того, в современных семитских языках обычным порядком слов повествовательного предложения является SOV. Базовым порядком слов большинства кушитских языков также можно назвать SOV, в чадских языках превалирует схема SVO.

4.5. Языковая ситуация

В отличие от нило-сахарских или койсанских языков, ни один из которых не имеет официального государственного статуса, афразийские языки с социолингвистической точки зрения находятся в более выгодном положении. Арабский язык является основным языком межэтнического общения для сотен миллионов людей, живущих в Северной, частично Западной, Центральной и Восточной Африке, государственным языком десяти стран континента (в некоторых из них – единственным официальным языком). Амхарский язык остаётся официальным языком Эфиопии и обладает высоким престижем в глазах всего многонационального народа этой страны. В отдельных штатах Эфиопии официальным статусом обладают также кушитские языки оромо и сомали. Для соседней Эритреи наиболее употребительным языком образования и государственного управления является родственный амхарскому эфиосемитский язык тигринья.

В Нигерии чадский язык хауса признан одним из национальных языков, который в северных и восточных штатах страны используется в качестве языка образования и администрации. Кушитский язык сомали официально используется во всех государственных структурах Республики Сомали и ряда непризнанных государств, де-факто существующих на её территории (например, в Сомалиленде он является одним из трёх официальных языков наряду с арабским и английским), а также в Джибути.

В последние годы, особенно начиная с начала XXI в., растёт уровень признания берберских языков со стороны властей североафриканских государств. Сегодня в Алжире и Марокко язык тамазигт признан одним из официальных языков, в Марокко на нём ведётся преподавание в начальных школах ряда регионов.

Большое значение для развития языка имеет тот факт, что три афразийских языка имеют статус традиционных для религиозного культа и религиозной литературы: арабский в исламе, геэз и коптский в христианстве монофизитского толка (геэз – в Эфиопии и Эритрее, коптский – в Египте). И если сфера использования двух последних довольно узка, то арабский язык в обязательном порядке изучается в исламских школах по всей Африке. Количество мусульман и их доля в общем населении африканского континента продолжает расти, что приводит и к росту престижа арабского языка в таких странах, где ещё полвека назад он практически не использовался – например, в ЦАР или Габоне.

При этом языки малочисленных народностей, говорящих на афразийских языках, обладают весьма низким социальным престижем, многим из них угрожает опасность скорого исчезновения. К исчезающим языкам относятся большинство языков омотской семьи, некоторые берберские языки, большинство чадских, кушитских и эфиосемитских языков. Это особенно относится к языкам сельского населения – городские языки обладают более устойчивым социальным положением. Среди последних можно выделить харари (семитская семья), язык жителей эфиопского торгового города Харэр. Этот самобытный язык продолжает сохраняться в рамках весьма небольшого (ок. 20 тыс. человек) сообщества горожан уже в течение многих столетий.