Текст книги "Тринадцать секунд"

Знаешь, наверное, я все же почувствовал это, когда пил чай в обществе Коганов, некие предвестия назревавшей бури. Все говорило за то – и необычно молчаливый Павел, и ломавшая под столом пальцы Мирослава, не сводившая с меня болезненного взгляда. Я почувствовал, но не догадался, что все выльется в настоящий ад, что все повторится с поразительной точностью.

Тысяча девятьсот дней ожидания окончились. Чувства вскрылись немедленно после моего ухода, Мирослава описывала события того вечера столь ярко, хоть и сумбурно, что по одному ее голосу можно бы догадаться обо всем происшедшем.

Сцена повторилась в точности, покатившись к знакомой развязке – ни Мирослава, ни Павел не стали отказываться от нее. Знаешь, я боюсь, что он ожидал этой развязки, хотя и не уверен в этом. Второй раз раздался глухой, желчный выстрел из обоих стволов. И второй раз Мирослава долго ждала, прежде чем подойти к телефону.

Игнат приехал сразу. Слова, предназначенные для него, не изменились за пять лет. Вот только он не сразу ответил тем же. Мирославе пришлось упрашивать, умолять, угрожать – снова вся ее жизнь зависела от другого человека. А он никак не мог понять этой простой истины, обещал ждать и верить… но она-то знала, что такое ждать.

Наконец, Мирослава добилась своего: это был последний шанс. Но она этот шанс упустила. Игнат оказался слишком похож на нее, чтобы стать закланным агнцем; то, что Мирослава воспринимала как счастье взаимности, обернулось, в итоге против нее самой. Любовник предал ее, отказавшись от обещанной жертвы. И Мирослава впервые осталась одна. Наедине. С собой и с решетками, окружавшими ее всюду.

Пауза продлилась не меньше минуты.

– Сколько ей дали? – тихо спросил я.

– Она пригласила хорошего защитника. Суд назначил ей восемь лет. Но в тюрьме она не протянула и года, – Феликс смотрел на молодую пару, уходившую из кафе. – Невозможно просыпаться каждый день и видеть наяву тот же бесконечный ночной кошмар, который так долго мучил ее в снах.

Я вздохнул. Феликс поднялся, придвинув кресло к столику, и медленно вышел из кафе. Я последовал за ним. По дороге к машине я заметил, что Феликс сутулится сильнее обычного, словно груз воспоминаний сегодня имел для него больший вес, нежели когда-либо прежде.

Продолжение руки

Когда я зашел за своим другом, адвокатом Феликсом Вицей, тот все еще вертелся перед зеркалом, разглядывая свое отражение, одетое в отлично скроенный темно-синий костюм.

– Никак не пойму, – сказал Феликс, заметив, наконец, мое присутствие. – Подойдет он мне на зиму или нет.

– Только купил, как я понимаю?

– Да, разумеется, – пробурчал он, не отрываясь от зеркала. – Сейчас заметил, что он странно на мне сидит. Не пойму, что… – Феликс повернулся ко мне и спросил, неожиданно вспомнив мое замечание. – Ты меня видел в салоне?

Я покачал головой.

– Всего лишь использовал свои дедуктивные способности. Ты не спорол нити с плеч пиджака. Наверное, поэтому он и сидит на тебе привычно, как на вешалке.

Феликс чертыхнулся, пошел за ножницами.

– А что ты такой странный фасон приобрел? – поинтересовался вдогонку я. – Полы без разрезов.

– Итальянский, – ответствовал он. – Хочу отучиться держать руки в карманах во время выступлений. Я уже обратил внимание, что выгляжу несколько странно, обращаясь к залу. Более всего в это время похожу на памятник Ленину. А легкомысленный вид адвоката, сам понимаешь, может повредить подзащитному. Присяжные посчитают доводы неубедительными… да и меня самого, пожалуй, тоже.

Феликс вернулся и вновь примерил пиджак.

– Да, так лучше. Немного свободноват, но я под него одену две жилетки. Полагаю, общего впечатления это не испортит.

Он полез в шкаф за жилетками, чтобы освоиться во всем сразу и, не высовываясь, спросил:

– Ты что-то рановато. Еще час до начала вечеринки. Или что-то переменилось?

– Нет, ничего. Мехлисы просили меня прибыть до приезда гостей, помочь. А я заодно решил зайти за тобой, памятуя о твоей привычке все время опаздывать.

– Только не в зал суда! – Феликс снова устремился к зеркалу. Свой костюм он дополнил, как было обещано, двумя жилетками: высокой, под горло, костюмного цвета и обычной темно бежевой с глубоким вырезом и светлыми «огурцами». Ворот рубашки украсил шейный платок, узел которого был заколот золотой булавкой. Феликс терпеть не мог галстуки, именуя их не иначе, как удавками и любыми способами старался избежать их: повязывал платки, ленты, надевал цепочки с печатками, и только в крайнем случае соглашался на «бабочку». – Опоздание адвоката – последнее дело. Пусть лучше вовсе не явится мой клиент, нежели я. И пусть он выглядит как угодно, но я должен иметь вид. Случаются дела, где это может сыграть главную роль. Год назад так и случилось.

Признаюсь, я не люблю встревать в семейные отношения – дрязги меж родственниками длятся долгие годы, и уже одним этим способны истощить нервную систему самого стойкого человека. Особенно адвоката, принявшую по долгу службы или за вознаграждение, одну из сторон конфликта.

Но случай, о котором я хочу рассказать, стал исключением из всех известных правил, разрушив твердокаменные каноны семейных ссор. С самого начала дело представлялось каким-то абсурдным; было в нем больше от театральной постановки, нежели от реальной драмы жизни. И все же…, впрочем, судить тебе.

Это произошло год назад, как раз в начале весны. Ясные погожие деньки, голубое небо, первые цветки подснежников…. Идиллия, распространившая свое влияние и на человеческие отношения, внесла внутрь бетонных коробок, казалось, недоступных зову природы, тишину и покой. Число преступлений, регистрируемых в городе и окрестностях, резко снизилось, а что до убийств, так они на какое-то время, неделю или больше, и вовсе прекратились.

И вот, посреди этой миргородской тиши и благополучия около семи часов бархатного вечера – как гром среди ясного неба, звонок в дежурную часть. Звонили из дома Кищуков, срывающийся женский голос сообщил о покушении на убийство, глава семьи Василий Кищук серьезно ранен, требуется медицинская помощь.

Звонила супруга раненого Зинаида Кищук. Приехавшие милиционеры забрали у нее из рук пистолет Макарова с семью патронами в обойме и следами недавнего выстрела. Пистолет принадлежал самой Зинаиде. В отделении она дала первые показания. Этим вечером у них с супругом вышла крупная ссора, впрочем, она была вынуждена сразу оговориться, что ссоры, подобные этой, у них явление нередкое. Однако, в сей раз обычная ругань перешла всякие границы, крики обоих Кищуков услышали даже на улице. Первым не выдержал Василий и вышел из гостиной, где происходила словесная баталия, в спальню, уходя, он потребовал от жены немедленно собирать вещи, заявив, что только через его труп она будет жить в этом, купленном на деньги его матери, доме. От слов Василий перешел к делу и сам принялся собирать ее платья, проще сказать, выбрасывал их из шкафа. Когда Зинаида вошла в спальню, вся ее одежда уже валялась на полу.

Она подошла к секретеру, вынула из нижнего ящика хранившийся там пистолет и, крикнув: «Прекрати немедленно!», выстрелила почти в упор. Пуля, как потом выяснили медики, прошла всего в нескольких сантиметрах выше сердца. После этого Зинаида в панике выбежала из спальни и вызвала скорую и милицию.

Рана оказалась неопасной, через три дня больной пришел в себя настолько, что потребовал визита следователя: Василий хотел дать показания. Его отговаривали, он упорно стоял на своем. В этот же день в больницу прибыл следователь

То, что он услышал, заставило следователя усомниться в диагнозе врачей. Кищук явно заговаривался. Нет, больной никоим образом не отрицал возникшую меж супругами крупную ссору, раскаты которой доносились до прохожих, не отрицал и своих слов о том, что выкинет жену на улицу. Однако, дальнейшие его показания оказались прямо противоположны словам Зинаиды. Василий уверял, со всей искренностью собиравшегося идти на поправку человека, что после ссоры его охватило отчаяние, вперемешку со злостью. Как следствие, запершись в спальне, муж метался по ней, точно загнанный зверь, рыская по шкафам и серванту, совершенно позабыв, в каком из множества ящиков лежит пистолет. И лишь переворохобив все вещи жены, он вспомнил о секретере. Найдя пистолет, он выставил его перед собой на вытянутых руках и выстрелил в грудь.

«Зачем?», – спросил его следователь. Василий, кажется, не понял вопроса, он принялся сумбурно бормотать о том, что этот скандал целиком его вина, что он, распалившись, произнес недопустимые слова: в самом деле, в брачном контракте, заключенном меж ним и Зинаидой, не оговаривалось совместное владение имуществом, так что дом принадлежал одному супругу. Он видел, сколь глубоко ранили жену произнесенные по горячности фразы, он не осмелился просить прощения, он понимал, что не сможет вымолить его и, по большому счету, не заслуживает. Он сам виноват во всем, и во всех прежних ссорах так же. Зинаиде же всегда было с ним нелегко, ведь не один раз он поднимал на нее руку. «Комплекс неполноценности, – бормотал Василий, – я всегда хотел казаться сильней и доказать ей это во что бы то ни стало».

Следователь ушел ни с чем: показания Кищука записывать он не стал, посчитав неврозом человека, пережившего сильнейший стресс. Однако, Василий не успокоился и продолжал звать к себе прокурорского работника. Тот пришел через день и задавал вопросы в присутствии двух врачей, у которых уже консультировался по поводу состояния пострадавшего. Те дали гарантию в трезвом уме пациента, но согласились присматривать за Кищуком во время расспросов. Больной держался стойко, и все же, к концу беседы не смог совладать с собой, сильно разнервничался, нагнал температуру и еще около недели провел в боксе. А, более-менее восстановив силы, поинтересовался, почему же его не навестила супруга.

Меж тем, все это время следствие не дремало. Оставив Кищука поправляться, следователь привлек весь отдел на поиск прямых и косвенных доказательств вины Зинаиды для скорейшей передачи дела в суд. Благо та продолжала настаивать на своей версии. Свидетелей ссоры Кищуков оказалось предостаточно – улица, напротив их дома во время памятных многим семейных разборок, полнилась гуляющими. Неудивительно, что крики и брань и последовавший за ними звук выстрела слышало и могло подтвердить с точностью до минуты не менее десятка человек. Но только с улицы: Кищуки жили одни, и наблюдать за действительно произошедшем в доме не мог никто. Пистолет сохранил на себе отпечатки пальцев обоих супругов, и то, что на спусковом крючке нашлись лишь папилляры Зинаиды не говорило ничего – вошедший милиционер хорошо запомнил то, как держала «Макаров» женщина: так, словно только собиралась им воспользоваться. Проведенная баллистическая экспертиза и анализ пороховых газов на рубашке Кищука оказались лукавыми – с равным успехом стрелять могли оба. Странно, конечно, что самоубийца отставляет от себя пистолет, скорее уж прижимает к груди, странно, но не более того. Может, Кищук и хотел промахнуться.

Результата не получался, отдел принялся ворошить прошлое супругов. И в этом им повезло куда больше.

Медицинская карта Василия, изъятая в его поликлинике, дала понять следствию, что Кищук неврастеник, чрезмерно вспыльчивый, импульсивный человек, в свое время лечился в санатории соответствующего профиля, поступив под присмотр тамошних врачей с зачатками паранойи. От мирской жизни он отдыхал там три месяца, после чего его отпустили совершенно выздоровевшим, если о подобного рода болезнях можно так говорить. Это случилось десять лет назад, после развода с первой женой и увольнения с работы по сокращению. Кищук около года прожил с матерью на ее обеспечении, работавшей и тогда и теперь в МИДе и, естественно, неплохо зарабатывавшей, но так и не нашел ни работы, ни новой жены. Появившийся после этих двух последовательных ударов судьбы невроз спрогрессировал, и в итоге сама родительница направила чадо на лечение. По свидетельству матери Кищука, в течение того года состояние ее сына резко ухудшилось: он редко выходил из дома, больше проводил за чтением газет и перед телевизором, и весь день посвящал исполнению каких-то непонятных ритуалов, нарушение которых доводило его до истерики – Кищук в припадке мог поранить себя и поломать мебель. В то время ему было двадцать шесть лет.

Гораздо больше интересного для следствия удалось выяснить о Зинаиде. Брак с Кищуком так же явился вторым в ее биографии. И первый закончился при столь же печальных обстоятельствах, тем более странных в силу недавних событий. Тогдашний муж Зинаиды был старше ее на двадцать семь лет, работал заместителем директора крупного предприятия, приносившим семье стабильный доход в шестизначных суммах, но и занимавшим все его время. Через год с небольшим после свадьбы замдиректора скончался от апоплексического удара во время любовных игр с супругой. Все работники предприятия хорошо знали о слабом сердце начальника, не составляла исключение и Зинаида, тогда слушившая секретаршей замдиректора по особым поручениям, то есть еще и охранником. В этом качестве она имела право на ношение оружия, имеет и по сей день. Кстати, по свидетельству коллег, с самого момента приема на должность Зинаида принялась строить своему шефу глазки. Как видим, весьма успешно.

Зинаиду спасло он судебных разбирательств два факта – оставшееся неизмененным завещание замдиректора, по которому она не получила ничего, и показания домработницы и шофера, в один голос утверждавших, что супруги жили душа в душу.

И еще одно обстоятельство удалось раскопать следователям. История вышла совсем давней, еще школьного времени. Зинаиде тогда не исполнилось и пятнадцати. В классе, где она училась, долгое время ходили слухи о излишне слишком близкой дружбе с одноклассницей. Поговаривали, что однажды их застали в туалете страстно целующимися, впрочем, оговорюсь сразу, дальше шепотков на эту тему дело не шло. Пока подруга Зинаиды не переметнулась к молодому человеку из параллельного класса. Такое простить оказалось невозможным, Зинаида подстерегла изменницу на вечерней прогулке и жестоко избила ее. Родителям потерпевшей пришлось обращаться к врачам на предмет возможного сотрясения мозга; сама же Зинаида остаток восьмого класса доучивалась в другой школе….

Прямых доказательств, обличающих Зинаиду Кищук в покушении на убийство мужа следствию собрать не удалось. Однако, убежденность в ее виновности, подкрепленная чистосердечным признанием, позволила делу добраться до суда. Василий пришел в ярость, узнав об этом. Он только выписался из больницы и принялся осаждать прокуратуру, но всякий раз получал от ворот поворот – к его мнению прислушиваться не хотели. Тогда он нанял для жены частного адвоката. Выбор его пал на меня.

Ознакомление с делом не отняло много времени, я и так слышал о нем, и получив клиента, лишь проглядывал четырехтомное собрание сочинений следствия, в котором едва не каждый документ вопиял против моей подзащитной. Обвинение не без оснований казалось серьезным, сыщики собрали все, что им удалось накопать на Зинаиду, и присовокупили к делу. Что же до ее супруга, то почти все свои наработки в этом направлении они благоразумно оставили при себе. Я почти ничего не знал о них, пока не предпринял подобное расследование, проще говоря, сам не принялся перекапывать грязное белье.

Ты меня прекрасно знаешь, дружище, все эти дурно пахнущие сплетни, компрометирующие материалы прошлых десятилетий, все многочисленные выписки из материалов личных дел и медицинских карт, именуемые косвенными доказательствами, казались и кажутся мне отвратительными. По мере сил, я пытаюсь бежать их. Но в этом деле, против таких обвинений можно было противопоставить только подобные им. А уж кто кого перебросает грязью – решит суд; тем более, что я стремился не к уменьшению срока подзащитной, но к полному ее оправданию.

Да, я надеялся, что из зала суда Зинаида выйдет с гордо поднятой головой. Тем более, мои контакты с ней складывались удачно, мне удалось отговорить Зинаиду не вешать на себя всех собак, хоть и с немалым трудом. Прокурор, с которым я встречался незадолго до начала суда, дышал миролюбием и признавал, что, если Зинаида примется согласовывать показания с Василием, и существенных противоречий в них не сыщется, суду придется ее отпустить. Как и мне, Виктору, моему старому приятелю, с самого начала не понравилось это дело, но, как говорится, назвался груздем – зачитывай обвинение.

Первое заседание суда неожиданно перенесли на неделю. Случилось из ряда вон выходящее: Василий неожиданно для всех переменил показания. Теперь он заговорил о покушении на убийство. А предыдущие свои слова объяснял аффективным желанием любящего супруга защитить половину. Ныне же он ни с того, ни с чего разобрался в сложившихся обстоятельствах, – возможно, не без помощи прокурорских работников, – и решил не выгораживать жену. А, может, и самостоятельно – к тому времени я неплохо понимал Кищука, и мог предположить, что подарок прокурору он мог преподнести и по собственной инициативе.

Надо сказать, Зинаида держалась молодцом. Узнав, что ее супруг стал свидетельствовать против нее, она как-то вся сжалась, но не отказалась идти до конца. В ней проснулась злость, смешанная с отчаянной решимостью выиграть дело и надеждой на то, что я не подведу.

Теперь исход дела зависел от упорства сторон и силе красноречия их представителей. Прокурор особенно не церемонился, с самого начала слушания открыл козыри, поднял все нелицеприятные факты из жизни моей подзащитной, поставив их в порядке нагнетания страстей, добавив кое-что и из истории мужа, пережившего нервный срыв и искавшего утешение у новой жены. Присяжным такая тактика не особенно понравилась, но не согласится с очевидным они не могли.

Когда пришло мое время в прениях, я первым делом предупредил господ заседателей, что буду пользоваться тем же, что и обвинитель, оружием, правда, той его частью, что прокурор благоразумно решил скрыть от общественности.

В большей степени мои слова касались Василия. Я пытался доказать, что случившееся есть не покушение на убийство, а попытка самоубийства, причем, далеко не первая. Если быть точным, третья, первые две относились ко временам десятилетней давности, когда безработный Кищук проживал со своей матерью. Два раза он вскрывал себе вены, сперва на одной, затем на другой руке, оба раза мать успевала помочь ему. После второго случая она и направила сына на лечение.

Присяжные в этот момент зашумели, а прокурор попытался воспользоваться ситуацией и склонить чашу весов на свою сторону. Он напомнил о пистолете. Для чего, спрашивается, Зинаида хранила оружие у себя дома, как не в качестве последнего средства убеждения. Кищук не раз просил избавить его дом от оружия, полагая, что это не доведет до добра, и он оказался прав. Я напомнил обвинителю, что Кищук страдал паранойей, а любое нервное расстройство может дать знать о себе и спустя годы после вроде бы успешного его излечения. Иначе защите трудно объяснить хотя бы неожиданную смену показаний потерпевшего. Не говоря уже о засвидетельствованных обеими сторонами случаях рукоприкладства Василия, чем черт не шутит, в порыве гнева он мог воспользоваться и оружием.

Шум в зале не стихал долго. Прокурор обратился к той части своей обвинительной речи, где им затрагивалась смерть при туманных обстоятельствах первого мужа Зинаиды. Я же, чувствуя нетвердость почвы под ногами, напомнил об отсутствии заинтересованности подзащитной в смерти первого мужа, и как бы, между прочим, заметил, что уж что-что, а любовный удар Кищуку точно не грозит. Разве его собственные фантазии.

В сущности, дело зашло в тупик. На аргументы прокурора я выдвигал контраргументы, оперируя теми же материалами, но подавая их в ином ключе. Точно также действовал и обвинитель в отношении моих доводов. С разных сторон мы рассмотрели и брачный контракт, в котором, напомню, каждая из сторон при разводе могла претендовать на половину только совместно нажитого имущества. Затем, завещание, составленное Кищуком уже после женитьбы и оставлявшее после себя все матери. После, наличие у обеих сторон временных партнеров – прокурор напирал на то, что они одного и того же пола, я парировал, записывая это Зинаиде в плюс, ведь уж кто-кто, а муж никак не мог пожаловаться на неисполнение подзащитной своих супружеских обязанностей.

Обмен ударами продолжался все время заседания. И, надо сказать, имел определенного сорта успех, ведь всякий раз в зал набивалось столько народа, что мест не хватало, и зрители жались у стен. Оно и понятно, всякий, пришедший на это представление и слушая о нелицеприятном поведении участников, имеет перед собой моральную основу для обеления собственных грехов, раз уж нечто подобное оправдывает профессиональный юрист.

Наконец, судья предложил обеим сторонам подводить итоги и выступить с последним словом. Прокурор, ничтоже сумняшеся, сжато повторил вступительную речь, усилив драматический эффект, и подвел под нее уголовную базу – четыре года ИТК, как единственный шанс, который он может дать Зинаиде на исправление.

В своем слове я в первую очередь не мог не отметить очевидной предвзятости обвинения – ни одного прямого доказательства вины Зинаиды Кищук им представлено не было. И, следовательно, прокурор, исходя лишь из собранных следствием косвенных улик, хочет исковеркать жизнь молодой женщины, которой едва за тридцать. Мой оппонент не выдержал и возразил, мол, нет свидетельств и обратного, то есть полной ее невиновности в глазах следствия. Конечно, он был прав, но он перебивал мою речь, и судья немедленно прервал его. «В силу же равности косвенных улик, – продолжил тогда нагнетать я, – невозможно с уверенностью сказать, что именно моя подзащитная, а не ее супруг, совершила роковой выстрел. Тем более, что причины, изложенные мною выше, говорили против этого, и самая основная, – бессмысленность подобного поступка, характерная скорее для пострадавшей стороны, нежели для обвиняемой».

Когда я садился, в зале кто-то похлопал. Присяжные удалились на совещание. Я обернулся к Зинаиде, та побледнела как мел. Не лучше выглядел и Василий. Все, высказанное обеими сторонами за дни процесса, дорогого им стоило.

Присяжные совещались около часа, а, посовещавшись и выйдя из комнаты в зал, едва ли не дословно повторили мои слова: поскольку нет убедительных доказательств покушения Зинаиды Кищук на жизнь своего мужа, заседатели большинством голосов при двух воздержавшихся посчитали убедительными доводы защиты и постановили признать обвиняемую Кищук невиновной.

Женщину освободили из-под стражи немедленно.

– И как сложилась дальнейшая ее судьба? – спросил я. Феликс неохотно пожал плечами.

– Не скажу точно. Зинаида не связывалась со мной более. С уверенностью могу утверждать только одно, в дом Василия она вернулась только для того, чтобы забрать оттуда вещи. Думаю, теперь их более ничего не связывало.

Он помолчал и неожиданно добавил:

– Кстати, интересный факт. Я о нем не упомянул на процессе, но сам по себе он интересен. Зинаида в свое время на стрельбище показывала неплохие результаты, ее тренер в разговоре со мной заметил вскользь, что пистолет для нее стал продолжением руки.

– Однако, она промахнулась, – заметил я.

– Если хотела, – медленно ответил Феликс, взглянув на часы.

– Ты имеешь в виду…

– Только то, что сказал. Проклятая двойственность! Ведь, в сущности, тайна выстрела так и умрет вместе с этой странной парой.

Он показал на циферблат своего «Брегета», заметив, что придти пораньше к Мехлисам мы уже не сможем. Феликс долго возился с ключами, запирая дом, я поджидал его, стоя у машины.

– И все же, – произнес я, выводя машину на проезжую часть, – каково твое мнение как адвоката, ведь я уверен, что по ходу дела у тебя сложилось определенное мнение на счет Зинаиды.

– Как адвокат, я считаю себя обязанным верить клиенту, – ответил Феликс, после недолгих раздумий. – Именно поэтому я и посоветовал ей изменить первоначальные показания.

Я резко повернул голову. Но мой друг в этот момент уже нагнул голову, занявшись ремнем безопасности. Увидеть выражение его лица мне так и не удалось.