Текст книги "Баллады о Боре-Робингуде"

45

Небольшой аэродром у Кольцевой дороги. Двое работяг из наземной обслуги наблюдают, заслоняясь от солнца, завораживающую картину: под зависшим на малой высоте на манер стрекозы оранжевым вертолетом на неразличимых отсюда выкидных тросах выделывают черт его знает какие пируэты шесть или семь фигурок в ярких комбинезонах.

– Во дают, а?! – восхищенно резюмирует один.

– Спецы, – степенно соглашается второй.

– А чего они снимают?

– В каком смысле – чего?

– Ну – кино или клип?

– А хрен их поймет. Я так думаю, что клип: это у рекламщиков и попсовиков бабок немерено, а киношники сейчас лапу сосут. А эти вертушку вчера арендовали на две недели вперед, типа – «Заверните в бумажку и перевяжите ленточкой!»

Вертолет меж тем не торопясь опускается на край летного поля, рядом с ангарами. Операторы выгружают в подруливший автобус свою технику, каскадеры в ярких комбезах столпились чуть поодаль, получая какой-то финальный инструктаж у режиссера. Свои шлемы с пластиковыми забралами каскадеры держат, прижав к груди, на манер средневековых рыцарей, и теперь вполне уже можно разглядеть их лица: это – не кто иные, как бойцы из Робингудовой группы захвата…

46

Один из Робингудовых бойцов сосредоточенно шагает с Нового Арбата в сторону метро, – похоже, считая при этом шаги. Оставив за спиною ресторан «Прага», а по левую руку – кинотеатр «Художественный», он достигает входа на станцию «Арбатская» «голубой» Филевской ветки – забавного мини-мавзолея, испеченного по форме незабвенного школьного кекса по 16 копеек, – и бросает взгляд на часы. Вторично он сверяется с часами уже спустившись в метро, когда к перрону подходит поезд – похоже на хронометраж…

Станция «Арбатская-голубая» – одна из самых пустынных в московском метро: несмотря на теснейшую близость к центру, народу на ней почти не бывает, поскольку весь, как нынче выражаются, «пассажиропоток» идет через соседнюю «Арбатскую-синюю» Измайловской ветки. Собственно говоря, зачем вообще понадобилось строить этот «внутриколечный» довесок «голубой» ветки (от «Киевской» до «Александровского сада»), полностью дублирующий уже существовавшие тогда «синие» станции «Арбатская» и «Смоленская» – совершеннейшая загадка; тут уж, как говорится, «что выросло – то выросло». Были смутные слухи, будто подо всем этим расточительством есть некие глубокие резоны, якобы это имеет отношению к системе секретного «правительственного» метро, – но уж чего не знаем, того не знаем (когда заходит речь об этом самом «параллельном метро», у меня лично сразу возникает в голове что-нибудь вроде: «Станция «Ходынское поле»; выход к вокзалу «Аэродром правительственной эвакуации». Следующая станция – «Библиотека имени Ивана Грозного». Отойдите от края платформы! и не держите двери!»).

Может, в час пик тут и повеселее, но сейчас, в три часа дня – почти полное безлюдье; создается впечатление, что единственные обитатели станции это машинисты: именно здесь, на «Арбатской», происходит смена поездных бригад Филевской линии. Пока Робингудов боец стоит на перроне (а теперь вполне уже очевидно, что он засекает интервалы между поездами), он видит, как из служебного помещения под декоративной лестницей, напротив двери которого как раз и тормозит первый вагон, появляются машинист с помощником; поездная бригада подъехавшего поезда, обменявшись с ними приветствиями, уступает свое место в кабине, а сама отправляется передохнуть в комнатки под лестницей, и перрон вновь пустеет. Пронаблюдав эту процедуру четырежды, боец устанавливает, что в этот час интервал движения составляет четыре минуты плюс-минус секунды; что и требовалось. Дождавшись следующего поезда в сторону Филей, он заходит в вагон, вновь сверившись с часами.

«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – Смоленская».

47

Робингуд выключает видеомагнитофон и извлекает кассету. Его собеседник – рыжебородый крепыш, сидящий в кресле перед телевизором – выглядит несколько ошарашенным.

– М-да… Это что – оперативная съемка?

– Это – хроника, которую снимал в Чечне Элтон Миллидж. Точнее, та ее часть, что не может быть показана в Европе.

– Да уж, в Европе это вряд ли покажут. Хорошенькое впечатление это произвело бы на избирателей-мусульман, а их там нынче уже за четверть… Ладно, господин… Борисов, да? – давайте к делу. Чего вы хотите взамен?

– Чтоб ваше издание опубликовало некий материал, естественно…

– Джинса? компромат? – деловито интересуется крепыш.

– Если в таких терминах, то скорее компромат. Некий комментарий о подоплеке позавчерашних событий на 4-м километре Южного шоссе.

Крепыш некоторое время разглядывает носки своих башмаков.

– В России нет цензуры, господин Борисов, – осторожно подбирая слова, сообщает он. – Но у этой страны есть определенные национальные интересы, и нам намекнули – вы даже представить себе не можете, с каких высот, – что муссировать инцидент на 4-м километре – сейчас не в интересах Державы. Мне очень жаль…

– Впервые слышу, господин Максимов, что развитие наркобизнеса входит в число наших национальных приоритетов, – хмыкает Робингуд. – Позиция высот мне понятна, но ваша-то, как редактора?..

– Сложный вопрос…

– Господин Максимов! У вашего издания твердая «просвещенно-патриотическая» репутация; вы нынче «в струе», и вам сойдет с рук многое из того, за что других сотрут в порошок, – с этими словами Робингуд как бы взвешивает на ладони Миллиджеву видеокассету. – Решайте…

– Материал, который вы хотите опубликовать… – редактор внезапно подымает на собеседника глаза. – Там – правда?

– До последней запятой, – твердо отвечает Робингуд. – Слово офицера.

– Ладно. Так тому и быть…

48

Робингуд – в жилище среднеазиатских гастарбайтеров, в сравнении с которым советская заводская общага семейного типа показалась бы скромным коттеджем представителя американского мидл-класса. Хозяин – средних лет кореец с печатью смертельной усталости на лице – отослал куда-то жену с детьми и теперь угощает гостя зеленым чаем с лепешкой, похоже, последней в доме.

– Профессор Ким, вы – один из авторитетнейших лидеров тюркестанской демократической оппозиции, крупный ученый…

– Был, – горько улыбается кореец. – И оппозиционером, и ученым… Это все в прошлой жизни. А в этой я – землекоп, укладчик асфальта, носильщик на вещевой ярмарке… весьма полезно в плане жизненного опыта, но в моем возрасте уже несколько утомительно.

– Скажите, господин Ким, в плане последних событий – и в Москве, и в Тюркбашиабаде – не хотели бы вы разок выступить в прежнем качестве?

– Я не совсем вас понимаю, господин Борисов… От чьего имени вы это говорите?

– Ну, допустим, я представляю некий мало кому известный правозащитный фонд с весьма серьезными финансовыми возможностями…

– Господин Борисов, – покачивает головой кореец, – я, конечно, лопух, но не настолько же, право… Из вас, извините, такой же правозащитник, как из меня – министр госбезопасности Тюркестана! И потом – я, в любом случае, отошел от правозащитной деятельности. Окончательно и бесповоротно.

– Что так?..

– Меня просто сломали, господин Борисов. Как там в классике – «Что вы знаете о страхе, благородный дон?» Мы начинали еще в Хельсинской группе, с Акиевым и Лебедевым: сперва там, а с 92-го, когда Тюркбаши закрутил гайки до полного упора – здесь, в Москве. Потом Лебедев пропал – его так и не нашли, а Акиева наши эмгэбэшники демонстративно, в открытую, вывезли в Тюркбашиабад – поручкавшись в Домодедове с вашими чекистами. А мне вежливо предложили заткнуться, или… И Лебедев, и Акиев были одиночками, а у меня девочки – и ТЕ завели речь как раз о них. Вот с той поры я и заткнулся… Послушайте, а почему бы вам не обратиться к другим – к Эргашеву или к Муртазаеву?

– А вы не догадываетесь – почему? – усмехается Робингуд.

– Потому что те могли бы ходить за жалованьем прямо в Казачий, да?

– Именно! Так вот, профессор, я сейчас сделаю вам «предложение, от которого нельзя отказаться»… Нам, собственно, нужно лишь ваше имя – в качестве, если так можно сказать, торговой марки. Мы хотим, чтобы вы, как нынче выражаются, озвучили некоторую информацию о наркобизнесе под крышей Тюркестанского посольства; информацию, заметьте, абсолютно правдивую…

– Это имеет отношение к происшествию на Южном шоссе?

– Непосредственное. Завтра утром в газетах будет опубликован материал, подписанный вашим именем. Затем в 15–00 вам предстоит выступить на радио «Эхо Москвы» в их традиционной программе «Интерактивный рикошет» на тему: «Нужны ли России такие союзники, как Тюркбаши?» На этом – все; дальше мы переправим вас вместе с семьей в любую страну по вашему выбору и поможем получить статус политического беженца. Аванс в двадцать тысяч, – с этими словами Робингуд щелкает замками кейса, демонстрируя рядок аккуратных долларовых пачек, – вы получите прямо сейчас, и еще тридцать – по выходе из студии «Эха». И пока вы не окажитесь за границей, ваша семья будет находиться под нашей защитой.

– А если я все же откажусь играть в эти ваши игры?

– Не советую. Газетные статьи за вашим именем все равно будут опубликованы, вне зависимости от вашего согласия. Может, вам и удастся убедить нукеров Ибрагим-бека, что вы тут ни сном ни духом, – а может, и нет. Но в любом случае, вы не получите ни денег, ни грин-карты, ни нашей защиты. Глупо…

– Хорошо, – после минутного размышления решается кореец. – Но есть два условия. Во-первых, я хочу, чтобы моя семья была в безопасности уже сегодня. За границей.

– Принято, – кивает Робингуд. – Нам же легче.

– Второе. Пятьдесят тысяч – это если я останусь жив. Если же меня по ходу вашей операции убьют или похитят (а это одно и то же), семья должна получить еще столько же.

– Вы не слишком дорого цените свою жизнь, профессор… Ваши условия приняты.

49

За Шервудским столом – расширенный состав. Посидевши в молчании традиционную минуту, бойцы подымаются с мест после Робингудового: «Ну что, орлы? – по коням!» и, предводительствуемые атаманом, неспешно направляются к дверям. В опустевшем помещении «на хозяйстве» остается один Подполковник: в начавшейся операции начальнику штаба предстоит выполнять функции диспетчера.

50

Из окна сквозь толстое зеленоватое бронестекло видна бело-голубая церковка на противоположной от Посольства стороне Первого Казачьего. На полированном офисном столе – телефон и россыпь свежих российских газет с обведенными фломастером заметками.

– …Нет, мы никак не комментируем голословные измышления господина Кима. Да, мы настаиваем на том, что фильм мистера Миллиджа – фальшивка, от начала до конца. Мы в этой связи напоминаем, что российские власти в свой черед отказались подтвердить факт находки этого самого якобы героинового контейнера… Нет, Его Превосходительство посол не намерен подавать в суд за клевету на господина Кима: не хватает еще устраивать бесплатный пиар этому политическому трупу!.. Ну, если в своем радиовыступлении господин Ким приведет конкретные, проверяемые факты – вроде номеров секретных, якобы «героиновых», счетов, тогда хотя бы возникнет предмет для разговора… Всего доброго, наша пресс-служба всегда к вашим услугам.

51

Радио «Эхо Москвы» – явление для постсоветской России нетипичное, чтоб не сказать уникальное. Когда горбачевская гласность тихо отошла – вместе с Советским Союзом, – журналисты быстро уразумели, что это только впавшее в маразм советское государство готово было безропотно платить за поношение собственной персоны; новым же хозяевам жизни такой стиль отношений со «свет-мой-зеркальцем» не примыслится и в белой горячке. Неудивительно, что в условиях грянувшего «кто девушку ужинает, тот ее и танцует» тех, кто работает не по заказу (или, по крайней мере, не ленится прикопать означенный заказ на глубину двух штыков лопаты – чтоб от него не так воняло), осталось раз-два и обчелся; удивительнее иное – что такие все же остались. «Эхо» – как раз из числа этих самых «раз-два и обчелся»; Бог его знает, что тому причиной – реальная ли финансовая независимость радиостанции или просто некая ее врожденная, фоновая интеллигентность, однако «факт на лице»…

«Эхо» в Москве действительно любят, а кто не любит – хотя бы уважает. В этом логове либералов-западников всегда неукоснительно предоставляли слово политическим противникам, асимптотически приближаясь к тому самому Вольтеровскому идеалу: «Мне отвратительны ваши взгляды, но я готов отдать жизнь за ваше право их исповедовать». Во время гражданской мини-войны 93-го года мятежники (или, если вам так больше нравится, «инсургенты») провели перед микрофонами «Эха» не меньше времени, чем эмиссары Кремля – к крайнему неудовольствию последних, а на стенах известного всему российскому бомонду коридора на 14-м этаже первого от центра Новоарбатского небоскреба, завешенных сотнями лично подписанных после интервью фотопортретов – «All Stars», – можно обнаружить в трогательном соседстве физиономии Чубайса и Илюхина, Ковалева и Говорухина, Солано и Рохлина. Будучи радиостанцией в основном аналитической, «Эхо» никогда особо не гонялось за сенсациями; возможно, именно по этой причине сенсации плывут сюда сами, а здешняя служба новостей – одна из самых оперативных, и при этом надежных. Так что канал, по которому Подполковник решил обнародовать правду об Ибрагим-бековых играх, действительно выбран с умом.

…Зачуханая «шестерка» притормаживает у бровки Нового Арбата – там, где диастемой Арбатского переулка обрывается псевдотамошняя «вставная челюсть столицы» и начинается неведомо как уцелевший роддом Грауэрмана (кому надо – тот поймет…). Водитель – это Робингуд собственной персоной – чуть оборачивается к взявшемуся уже за дверную ручку пассажиру на заднем сиденье:

– На всякий противопожарный: повторите еще раз, господин Ким.

– Вот уж совсем не к месту: у парня длинный кинжал! Кёрай.

– Что-что?!

– Это рэнку Кёрая, поэта школы Басё… период Гэнроку…

Лицо Робингуда совершенно бесстрастно, однако пальцы его стискивают баранку эдак втрое сильнее чем следует:

– Профессор! До вас доходит, что шутки кончились, и речь идет о вашей жизни? Мы охраняем вас, как «Девятка» – Генсека, но только не надо лезть нам под руку с отсебятиной, ладно?! Пароль: «Вот уж совсем не к месту»; ответ: «У парня длинный кинжал»; и точка. И никаких Басё! Ни рэнку, ни танка, ни Гэнроку, ни Хэйана – ясно?!

– Так точно!..

Робингуд, поглядев в спину сутулой фигурке в джинсовой курточке, направляющейся к стеклянным дверям небоскреба, сверяется с часами (четверть третьего: до эфира еще 45 минут) и поднимает к губам рацию:

– Шестому. Пошел!

52

Фигурку в джинсовой курточке заметили уже и из припаркованного в Арбатском переулке напротив бывшего пивбара «Валдай» устрашающих размеров джипа «линкольн– навигатор» с красными дипломатическими номерами:

– Тимур – Арсланбеку. Внимание: объект движется к вам.

53

За двойными стеклянными дверьми небоскреба, где помимо «Эха» обитает еще целая «воронья слободка» – от заграничных касс Аэрофлота до Калягинского театра «Et Cetera» – имеет место быть холл с винтовой лестницей, подымающейся в кафешку, и ступеньками, ведущими к внутреннему коридору. Перед ступеньками располагается столик с вахтерами; как ни удивительно, это не стандартизованные мордовороты в камуфле, а интеллигентные старушки, которые, похоже, – в лучших традициях японской корпоративной этики – слушают исключительно «Эхо». Что ж, как известно, «покои арканарских принцев во все времена охранялись из рук вон плохо; возможно, именно по этой причине на принцев никто никогда не покушался»… Назвавшись старушкам: «Меня зовут Ким, у меня эфир в 15 часов» (здесь даже и аусвайс не требуют!) и услыхав ответное: «Да-да, вас ждут! 14-й этаж, вы в курсе?», профессор поднимается по ступенькам и исчезает в коротком Г-образном коридоре, ведущем к лифтам.

54

На восьмом, занятом невнятными конторами этаже небоскреба на площадке перед лифтами застыла троица раскосых качков со стрижеными затылками и очкарик, свинтивший уже щиток кнопки вызова и добравшийся до управляющих кабелей лифта.

Гул кабины, достигшей восьмого этажа, внезапно обрывается, и распахнувшиеся дверные створки являют взору разом оцепеневшего от ужаса пассажира лифта изготовившуюся к работе троицу. «Не-е-ет!!» – только и успевает вскрикнуть кореец, рефлекторно загораживая лицо руками.

Но качки – профессионалы, и бьют они его, разумеется, не по лицу, а в солнечное сплетение. И добавляют по почкам. После чего, подхватив профессора под руки и нахлобучив ему на голову шапочку-шлем (прорезью назад), стремительно волокут свою обездвиженную жертву к незапечатанному по летнему времени выходу на решетчатую пожарную лестницу, позволяющую спуститься прямо по задней стене небоскреба на захламленные задворки Нового Арбата…

55

На подмосковном аэродроме «киношники» уже загрузили барахлом свой оранжевый вертолет, но взлетать отчего-то сегодня медлят; впрочем, скучающему чуть поодаль пилоту это глубоко по барабану – «солдат спит, служба идет». Наконец «режиссер», в котором без труда можно узнать подгримированного Ванюшу-Маленького, принимает короткое сообщение по рации и, раздраженно махнув своим людям в направлении стоящего поблизости автобуса, решительным шагом направляется к пилоту, сопровождаемый старшим команды «каскадеров», одетым в идиотский розовый комбинезон.

– Алло, шеф! Пришло указание – работаем сегодня по новой программе. Глянь-ка ТЗ, – с этими словами «режиссер» протягивает пилоту компьютерную распечатку, извлеченную из зажатой под мышкой папки. Тот, степенно кивнув, углубляется в бумагу с описанием потребных на сегодня воздушных маневров, а старшина «каскадеров», как бы желая дать некоторые свои комментарии, заходит ему за плечо, тыча пальцем в соответствующие строчки документа.

Даже если кто из аэродромной обслуги и наблюдал бы за этой сценой, ему бы нипочем не догадаться, что к лицу летчика за эти секунды успели приложить губку со снотворным и что вертикальное положение он сохраняет исключительно ненавязчивыми усилиями своих «собеседников»; впрочем, таковых любопытствующих в окру́ге просто нет – «киношники-акробаты» всем уже примелькались. Несколькими мгновениями спустя «кинотруппа», прихватив с собою бесчувственное тело пилота, быстро грузится в свой стоящий поблизости автобус, который тут же рвет с места.

А в осиротевшем вертолете остаются двое: Ванюша и «каскадер» в розовом комбинезоне. Ванюша усаживается за штурвал и, кивнув напарнику на загодя загруженные тюки, старается перекричать рев заработавшего двигателя:

– Петрович, пока все просто – поведу я, а ты переодевайся в боевое, потом-то времени не будет!

Рыжая стрекоза отрывается от бетона взлетной полосы легко и стремительно. Диспетчер на вышке глядит вслед в некотором (не слишком правда сильном) недоумении: что-то Васильич наш нынче раздухарился – обычно-то такой аккуратный, если не сказать – робкий…

56

Черный катафалкообразный «линкольн-навигатор» въезжает на суверенную территорию Тюркестанского посольства. Бритоголовые качки вытаскивают из машины человека в джинсовой курточке; руки человека сцеплены за спиною наручниками, лицо скрыто надетой задом наперед шапочкой-маской. Дело происходит прямо посреди просматривающегося из всех окрестных окон посольского двора, но качков это обстоятельство ничуть не волнует: они и посередь Москвы, на Арбате, не больно-то стеснялись («А, чурки чурку окучивают… Оно тебе надо?»), а уж тут-то, можно считать, у себя дома…

Сцена эта и вправду ни у кого вокруг ни малейшего интереса не вызывает… Ну, может, за исключением тинейджера с пышным пони-тейлом, запивающего хот-дог Продвинутым Клинским Пивом перед гриль-вагончиком на противоположной стороне Большой Полянки. Тот пару секунд наблюдает за происходящим вокруг «линкольн – навигатора», затем извлекает мобильник и произносит в него одну-единственную странную фразу:

– Шестой? Мишка съел сало!

57

Несчастный тюркестанский оппозиционер, которого русские, похоже, безжалостно использовали как наживку на крючке какой-то своей сложной интриги, доставлен уже в подвал посольства.

«Факелы горели тускло и чадно, и в их мутно-красноватом свете Ходжа Насреддин увидел в углу дыбу, а под нею – широкую лохань, в которой мокли плети. Рядом на длинной скамье были разложены в строгом порядке тиски, клещи, шилья, иглы подноготные, рукавицы железные нагревательные, сапоги свинчивающиеся деревянные, сверла ушные, зубные и носовые, гири разного веса оттягивательные, трубки для воды бамбуковые с медными воронками чревонаполнительные и много других предметов, крайне необходимых при допросе всякого рода преступников. Всем этим обширным хозяйством ведали два палача, оба – глухонемые, дабы тайны, исторгнутые здесь из уст злодеев, не могли разгласиться.» За прошедшие с той поры века тут мало чего поменялось: место коптящих факелов заняла хирургическая бестеневая лампа, да добавилось никеля на инструментах – вот, пожалуй, и все; новомодные глупости вроде всех этих пентоталов и барбитуратов тут явно не уважают. Самое любопытное, что палачей и вправду двое, и они действительно глухонемые, так что Ибрагим-бек – коротышка с нездоровым, одутловатым лицом, устроившийся в углу пыточной камеры на специально принесенном для него сверху венском полукресле – может не опасаться, что информация, которая сейчас хлынет из арестанта, станет достоянием посторонних. Например, любимого Дядюшки…

– Ну так что ты там давеча болтал про мои загрансчета? – нарушает наконец молчание Его Превосходительство; повинуясь его знаку, один из палачей сдергивает шапочку-шлем с головы похищенного, а второй…

«Ай-яй-яй!» Или, в иных морфемах – «Т-твою-то мать!!! К-ка-азлы!!!»

Ну ладно мы – нам, типа, все азиаты на одно лицо, но достопочтенный Арсланбек-то со своими качками как мог так лопухнуться?! Профессионал – в жопе ноги…

Человек, доставленный в подвал Тюркестанского посольства – никакой не профессор Ким.

Судя по выражению лица Ибрагим-бека, его сейчас волнует лишь одно: «А где же настоящий, упущенный Ким? уж не в эфире ли?» А между тем Его Превосходительству отнюдь нелишне было бы озаботиться и другим аспектом свежевозникшей ситуации: «А кого ж это мы, собственно, сюда приволокли, своими руками?» Впрочем, размышлять на эту тему господину послу поздно; да и вообще – для него, похоже, уже все поздно…

Потому что человек в джинсовой курточке – это ниндзя, натуральный ниндзя из почтенного рода Санада, чей мон – шесть колес с квадратными отверстиями для оси – превосходно известен всем, кому положено, начиная со времен войны Тайра и Минамото. Тот самый ниндзя, что, выйдя на наших глазах из стены, как не фиг делать отметелил (в режиме бесконтактного боя) лучшего рукопашника спецназа.