Текст книги "Темнее тысячи лун"

15

– У тебя нет лишней еды?

– Лишней – нет, но для тебя найдется, – я вошел в положение и решил не огорчать и так до ужаса расстроенного и голодного парня.

Его звали Витя. Тот самый парень без всего, на которого я обратил внимание раньше. Я случайно врезался в него, пока обходил сузившийся мир вокруг себя. Он упал и чуть ушибся. Я помог подняться, у нас завязался разговор ни о чем.

Виктор не назвал свою фамилию, только имя. Он был моим ровесником, мы даже родились в одном месяце. С его родителями что-то произошло, но я не стал расспрашивать из уважения. Всю осмысленную жизнь провел в интернате. Он не побрезговал и поведал мне о кошмарах, которые творились там. Отсутствие нормальных условий для жизни – не самое тяжкое в жизни сироты. Избиения, неприятности с другими детьми, пустота на душе, сильнее некуда приземленные надежды на нормальное будущее, на будущее как таковое.

Рассказы не засели во мне, но заставили уважать Витю. В нем не содержалось привычных мне качеств. Разрушенная жизнь и мертвые надежды. Детство без самых прекрасных и важных людей меняет человека до неузнаваемости. Кто-то становится озлобленным, некоторые сходят с ума. Витя потерял все, кроме своей жизни. Парень не вырос плохим, только неприспособленным и обделенным. Пустота от потерянных родителей не заполнилась ни на каплю, но он нашел в себе силы сосуществовать с дырой посреди груди, сердца, души человеческой. Говорил, что остался нормальным человеком только благодаря Богу и постоянным молитвам.

К нам он забежал потому, что еще в прошлом году отыскал лазейку и научился уходить из интерната незамеченным. Днем уходить опасно, ночью можно наткнуться на патруль и заработать проблем. Выбирался Витя по утрам, часов в шесть. Сторожа там работали, но утром угроза налета или, наоборот, побега казалась низкой, поэтому стражники предпочитали встречать рассветы в своих угрюмых и тесных каморках. Страдающие бессонницей дряхлые старики с дубинками, которыми они так любили пафосно раскручивать, в такое время смотрели телевизоры, резались в дурака (самые пронырливые, любящие азарт, предпочитали блэкджек) или спали.

– Не подумай, что я попрошайка, – стыдливо сказал парень. – Ничего страшного не произойдет, если ты мне откажешь.

– Дружище, перестань нести чушь. Как бы тяжело нам ни было, мы остаемся людьми, – я старался успокоить его.

– Остальным ничего не помешало отмахнуться от меня, как от блошистого тощего щенка. И уверен ли ты, Степан, что на твоем месте я бы поступил так же? – он поставил неудобный вопрос.

– К черту все это. Сослагательное наклонение тут совсем не к месту. Ты человек, ты голоден, у тебя с собой нет воды и хлеба. И да, я думаю, что ты тоже помог бы мне в такой ситуации. Я дам тебе кусок, ты молча его проглотишь и не будешь выступать. А на остальных наплюй. Сами-то они далеко от собак ушли? – говорил я уверенно. Отрезал концы, за которые Витя мог зацепиться.

Тут я осознал, что уже называю и считаю его полноправным другом. Не это меня ранило – я подумал о Сене. По-хорошему и он должен был оказаться рядом. Но ни в толпе на улице, ни в убежище я его не нашел, хоть и пытался.

Витя не похож на него, совсем разные. Странно пытаться искать во всех сходства, но ведь у людей много общего, не так ли?

– Ты здесь с матерью. Где твой отец? – неприятный для меня вопрос показался ему отличным вариантом для поддержания разговора.

– Он уехал в командировку, часто бывал в отъезде из-за работы.

– Кем он работал, а, Степ? – очень живо интересовался он.

– Водился с вояками. Трудился над тем, что нас погубило, – и я говорил это с некоторой гордостью в голосе.

– В смысле? Хочешь сказать, он делал бомбы? – сказал он с неподдельным восхищением. Я выдохнул: Витя не стал осудительно относиться к тому, кто в какой-то степени приложил руку к произошедшему. Он, как и я, находил в этом какие-то позитивные моменты. Конечно, представления он имел детские, как мне изначально казалось, но его жаждущие скитания теперь дали ему относительную свободу, пусть и на руинах мироздания. Смерти или такой жизни Витя желал сильнее, чем возвращения в места, где он являлся обузой. В будущем плюсов он не видел.

Я не ответил, но утвердительно кивнул головой. Он не мог в это поверить. Иногда не верил и я сам. Слова «знать» и «верить» синонимами не являются.

– А что насчет тебя? Как ты оказался там? – наплевал я на все и задал свой вопрос.

– Отец ушел, когда мне было три года. Алкоголь заменил ему семью. Я совсем не помню его, фотографий не видел. Мать недалеко от него ушла. Не сильно цеплялась за брак и за меня. Я только рад, что она не родила мне брата или сестру. Спасибо, что ограничились мной. Через два года после ухода отца она отказалась от меня. Права на опеку достались бабушке. Она единственная, кто обходился со мной по-человечески в этой жизни. Даже дала мне скудненькое воспитание, чего не сделали родители. Частенько хаяла мать за ее поступки, хорошо помню. Мне про родителей плохо говорить запрещала, настаивала на уважении. Хорошая была женщина, правда умерла то ли спустя восемь, то ли десять месяцев после того, как я к ней попал. Старое сердце однажды не выдержало.

Я внимательно слушал его, не перебивая. Говорил Витя с неприязнью и сожалением, но без ненависти. И эта пустота во всех его проявлениях…

– Определили меня в интернат, – продолжал он. – Ох, худо мне приходилось, брат. Худо-бедно я приспособился. Да только все не то. За десять лет не взял я полезного, только дикостей понабрался. Ничему не выучили, сам книжку иной раз стащу и читаю. Дикий я, но не хотел стать таким. Теперь-то точно поздно, как думаешь?

Слова шли легко, с удовольствием, но без ненависти. Он долго копил негатив и мысли, дожидаясь того единственного момента, чтобы ими поделиться. Я чувствовал, что Вите полегчало.

Перекинувшись еще парой мелочей, я пошел к нашему местечку. Он доверчиво побрел за мной. Окружающие давно уже окончательно пришли в себя, и почти все слонялись по коридорам. Упаднические настроения поубавились, многие рассчитывали на скорую эвакуацию. Часть людей уже потихоньку запаковывала свои вещи обратно, как бы подготавливаясь к скорому выходу отсюда.

Из наших запасов мама позволила забрать восхитительные жареные баклажаны с овощами, которые она изловчилась приготовить днем ранее. Я готовился к тому, что ее придется убеждать в необходимости разделить еду с моим новым другом. Она практически бессловесно и без всякого сопротивления выдала нам контейнер и одноразовые пластиковые стаканчики. Как же я радовался ее предусмотрительности.

Мы с Витей прошли в столовую. На весь зал несло копченой рыбой. Ее ковыряла бойкая старуха с загорелым лицом. Голодного народу существенно поприбавилось, лавочки две-три забились целиком. Витя сам выбрал место. За нашим столом кушавших было мало. Напротив нас и левее сидела та девушка, которую я едва не повалил на лестнице. Если в тот раз она плохо осознавала, что происходит, то теперь я замечал на себе изучающий взгляд. Она жевала бутерброд с копченой колбасой, а я все задавался вопросом: зачем она преследует меня? Рядом с ней не было никого, поэтому я сделал вывод, что она оказалась тут совсем одна.

Витя добродушно сбегал за прохладной водой. Я открыл контейнер, поделил содержимое на двоих и принялся за свою порцию. Еда была мокрой и холодной, но по-особенному вкусной. Я забылся, с неописуемым трепетом и наслаждением пережевывая кусочки овощей, и мой друг делал то же самое.

Из гастрономического рая нас вырвал громкий голос и хлопки. В углу комнаты собирались люди. Их было еще мало, поэтому я с легкостью разглядел людей, стоявших лицом к собравшимся. Три человека, одно знакомое лицо. Справа расположился Игорь, доблестный охранник. Он оперся здоровенной спиной на стенку и изучал всех, кто находился поблизости, ни на ком конкретно не задерживаясь, но изучая, выискивая.

Второй человек выглядел как обыденно добродушный дед. Редкая седая бородка без проблем убеждала в этом присутствующих. Он был главным, он выступил инициатором. С первого взгляда стало понятно, кто здесь лидер.

Слева от дедка стоял мужичок, которого я уже замечал в толпе. На нем отлично сидел деловой костюм и галстук. Что он забыл в толпе ряженых? Мужчина не внушал доверия.

– Минуточку внимания, минуточку внимания! Общий сбор! – протрубил охранник. Челядь медленно выползала из спален.

Я тряхнул Витю и потащил за собой, поближе к центру событий.

Старичок начал свое выступление, когда комната заметно наполнилась.

– Уважаемые товарищи, прошу ваши уши сюда. Для начала представлюсь, чтобы не вызывать лишних вопросов. Меня зовут Фирсов Илларион Васильевич, профессор политологии. Попал сюда абсолютно случайно, как и все вы. Знаете ли, сидел за чашечкой утреннего чая, почитывая газетенку, а оказался замурованным. Зачем мы вообще собрали вас тут?

– И без тебя проблем хватает, давай ближе к делу, дед, – подала голос женщина из толпы.

– Пожалуйста, проявите терпение, – вежливо продолжил Илларион Васильевич. – Масштабов трагедии мы не знаем, поэтому не стоит так легкомысленно относиться к ситуации, вот я о чем. Я тоже очень надеюсь, что спасатели в ближайшее время придут и доставят нас в безопасную зону, где будет все необходимое для уютного пребывания. Но, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. Нам необходима организованность, ведь мы люди. Повторю еще раз: о-р-г-а-н-и-з-о-в-а-н-н-о-с-т-ь…

Я отвлекся, потому что ко мне обратился Витя. Пришлось оставить речь старика.

– У тебя нет ощущения, что он чеканутый? Что он несет? – спросил мой друг.

В былые времена его слова взбесили бы меня, но я смиренно отнесся к резкому заявлению.

– А по мне, толковый мужик. Давай дослушаем.

Он пожал плечами и продолжил пялиться на старика. Свое мнение менять не собирался.

– …нашли старенький радиоприемник. Если удастся настроить его на нужную частоту, то мы имеем все шансы поймать сообщение.

– А нас ты спросить не хочешь? Не нужен нам такой лидер! – вклинился в разговор уже другой человек.

Среди толпы поднялся гул. Неодобрительные возгласы молча говорили: ты нам не нужен! Витя не присоединился к негодующим и тем самым избежал того, чтобы ранить меня глубоко в сердце.

Согласные же начали аплодировать, пытаясь разбить противников синхронными хлопками. Мои руки сами поддержали их.

Настала настоящая кульминация невменяемости, умопомешательства, всей жизни, моей жизни так уж точно. Стало невыносимо смешно. Легкий смех, который, правда, совсем неверно отражал внутренний климат, полился ручьем. Я хохотал от души, высвобождая остатки темноты, которая непременно содержится в каждом человеке. На фоне дикого шума в замкнутом пространстве мой смех выделялся не больше, чем писк мышки перед стучащими колесами мчащегося поезда.

Ты почти готов, — сказали внутри меня. Суета утихла как по щелчку пальца.

– Давайте же голосовать! – умоляюще, но громко предложили безумцы.

Ответа не последовало. Старик перешептывался с мужчиной в смокинге. Охранник Игорь потирал кулаки. Эта гора мышц, но не мозгов, была готова ринуться в нелогичный бой и раскидывать толпу по углам, разбивая лица и ломая кости.

– Пусть поднимут руки те, кто с нами, – произнес старик.

Местами вверх взметнулись поднятые руки. Я считал проголосовавших, но напрасно, все время сбивался со счету. Сам руку не поднял, хоть и был целиком и полностью согласным с Илларионом Васильевичем и его напарниками. Исход очевиден и без моего участия.

Мужчина в костюме вытянул указательный палец и водил им, отмечая и подсчитывая. Противники также вели свой счет. Даже Игорь производил математические расчеты с переменным успехом.

– Сотня и девятнадцать из двухсот восьмидесяти четырех, – объявил посчитавший. Невозмутимость его вида поражала.

– Брешешь, на три человека меньше, – крикнул другой независимый эксперт.

– И что с того? Какая разница, увалень? Так и так проиграли.

– Хорошо, это ваш выбор, – старик подводил итоги, – но мы все же будем приглядывать за складом, дабы избежать прецедентов.

Акт деструктивной демократии подошел к концу. Толпа уходила, но я не торопился уходить. Витя вопросительно взглянул на меня.

– Иди, я догоню, – сказал я, а сам направился к троице, еще не успевшей покинуть место.

Они сразу заметили меня, ведь сталось совсем немноголюдно. Игорь вопросительно повернул голову в сторону старика. Тот указал ему в сторону склада, дав понять, что пора бы вернуться туда.

– Ты чего-то хотел? – спросил меня Илларион Васильевич.

– Меня зовут Степан, – я протянул руку, а он крепко ее пожал и заинтересованно стал слушать дальше. – Жаль, что остальные вас не поддержали.

– Я и не ожидал другого исхода, – ответил он, мудро потирая подбородок.

Подозрительный мужчина по-прежнему находился рядом. В углу мы остались только втроем. Старик заметил, что я покашиваюсь в сторону незнакомца.

– А это, кстати, Савелий, мой бывший ученик. Весьма начитанный и интеллигентный молодой человек.

Руки тот не протянул, но одобрительно кивнул головой. Я ответил тем же. Хотел спросить, как так вышло, что он в костюме, но не стал.

– Так что у тебя случилось? – поинтересовался профессор.

– Вы говорили про радиоприемник. Может, у вас уже есть компетентные люди, но я мог бы помочь с настройкой. Я увлекался радиотехникой и еще много чем, пока наш мир не вернулся в каком-то смысле в первозданную форму, так сказать.

– Неплохая формулировка, – он печально усмехнулся. – Что насчет помощи, так мы будем крайне благодарны, если разберешься с техникой. Не вся молодежь у нас глупая. Радует, радует! – нотки восторга, неподдельного восторга передал старик в своих словах.

– Рад помочь! – искренне и с гордостью ответил я.

– Бегите же скорее. Чем быстрее мы разберемся с этим, тем лучше нам самим. Савелий, отведи парня.

Савелий сделал шаг, жестом позвал меня за ним. Мы направлялись в комнату, которую я не заметил при входе. Из-за незаметного расположения ее было достаточно сложно различить при довольно тусклом свете в той части убежища.

Деловитый парень все так же шел без единого словечка. Тишина надавила, поэтому я попробовал разговорить его сам.

– Электричеством кто-нибудь занимается? – сразу ответа не последовало, Савелий снова кивнул головой.

– Мы договорились об этом со знающими людьми, – слоги и звуки растягивались так, будто речь из него выдавливали. Немой и то оказался бы многословнее.

В конце стоял убогого вида столик. Кроме древнего радиоприемника на нем не располагалось ровным счетом ничего. Устройство и вправду столкнулось с процессами естественного старения некоторых компонентов. Металлические части успели изрядно проржаветь. Первое впечатление не предвещало успеха. Я особо и не надеялся на то, что выйдет привести его в рабочее состояние.

Впрочем, я ошибся. Он прекрасно работал, только вот на всем диапазоне частот не вышло поймать ни одной волны. На том конце – тишина.

Белый шум, пустые шипения. В них нет смысла. Я так хотел услышать хоть малейшую весточку с искаженной выжигающими ударами поверхности. Стены и мрачные закоулки этого бункера станут моей последней картиной, а эти безумцы моими проводниками в загробную жизнь?

16

Ночевать пришлось в полнейшем дискомфорте. Не припомню ночей, когда мне спалось хуже.

Скрипы, храп, постоянные шумы. Уснуть не могли добрых четверти три выживших, но некоторые проявляли полнейшее неуважение к остальным.

Они умудрялись вести беседы, не задумываясь о спящих и о тех, кто отчаянно пытался сомкнуть глаза и исчезнуть в тревожном сне ненадолго. Только за шесть часов я в подробностях выслушал кучу разговоров, особенно запомнились глубочайшие переживания одной женщины. Некая тетушка Зина, о которой она плакалась собеседнику, скрытому тьмой не ночной, а изолированной и довольно подземной, осталась в деревне одна-одинешенька. А какие огурчики она засаливала! На всей планете таких не сыщешь. Потом вспоминали, как героиня ездила покорять не то Таиланд, не то Вьетнам. Местные изловчились и сперли у нее кошелек с кругленькой суммой денег. Не припомню, каким образом она выкрутилась. Бессонные ночи нехило помутили разум, поэтому я и не могу отличить Таиланд от Вьетнама, не по силам мне и восстановить финал рассказа.

Еще хуже были те, кто додумались захватить с собой спиртное. Компания из трех мужчин превратилась в трио пьяных идиотов достаточно быстро. Выпив приличное количество водки, они очень уж развеселились, иронизировали на тему конца света и высказывали претензии всем подряд. Все это под больной перегарный смех. Не ядерная реакция синтеза погубила человека, а алкоголь да бездумность.

К утру новостей не прибавилось. А наши товарищи по несчастью постарались на славу. Отныне мы вообще остались без единственного способа получать сообщения.

Какие-то параноики узнали про связной пункт. Когда все сдались и перестали пытаться заснуть, вдруг выяснилось, что мы лишились радиоприемника. Ночью туда кто-то влез, стал судорожно тыкать по корпусу приемника, совершенно не разбираясь в том, что вытворяет. Приемник нашли на полу. Он был разломан. Полностью. Под конец приложились ногой, втоптав замечательное человеческое изобретение в пол. Виноватых искать не стали, но панику этот случай посеял.

Они собирались выходить на поверхность. Объявили набор в группу добровольцев из десяти человек. Сначала об этом лишь перешептывались. Всерьез информацию не восприняли, списав все на слухи и слишком бурную фантазию. Лица переменились, когда четверо крупных мужчин стали собираться. В их руках оказались противогазы. Они потребовали еды, поэтому не оставалось ничего, кроме как выдать им пайков и надеяться на лучшее.

Десяток набрался с трудом, но все же набрался. Добавились старики, работяги и одна женщина. В ней читался невероятный страх. Она была одинока и немолода, потому и отважилась, как она думала, внести пользу в общее дело, великое дело.

Вот они выстроились около выхода. Собрались их близкие, если таковые имелись. Кроме родни пришли те, кто хотел проводить группу в непростой путь.

Один из четырех инициаторов, коренастый блондин, презентовал себя изумительно мужественным. Он, наоборот, был свеж и молод. Сюда он попал со своей женой. Такая же молоденькая красавица.

Она набросилась на него, пока он дожидался отхода вместе с остальными. Мы с Витей видели это своими глазами. Женщина горестно умоляла его остаться. Он молча обнимал ее, пока она безвыходно уткнулась в его широкую и мощную грудь. Стоит ли говорить, что сердце мое в очередной раз треснуло? Виду я не подал, а Витя смотрел на все это с многозначным положением.

Жена парня не собиралась отстраняться. Без всякой защиты и надежды готова была вырваться наружу. Неважно, что ждет впереди; хотелось оставаться рядом с единственным любимым и важным в жизни. Амбалы уже подошли и потянулись к девушке, дабы оторвать ее от одного из предводителей. Самый пронырливый и шустрый из них в ту же секунду отхватил по оттопыренной ручище от светловолосого. Он уже было перешел к нему с гневным вопросом, но противный взгляд мертвеца, похожий на порыв холодного осеннего ветра, когда осенью одеваешься не по погоде, в грубейшей форме отбил у амбала желание вставлять комментарии. Он шепнул ей на ушко, она малость сопротивлялась, но скоро отошла поближе к нам.

– Вот это да!… – потрясенно сказал Витя.

– Что?

– Бывает же любовь! – воскликнул он с размышляющим видом.

Пришло время отхода. Хоть они и выбирали экипировку тщательно, но на подходящую по всем стандартам защиту баллов не набрали. Затхлые противогазы смотрелись весьма карикатурно, а было там не до смеху.

После обсуждения с представителями уходящих были достигнуты договоренности. Средств связи не оставалось ни у одной из сторон. Глупо было надеяться, что в этой дыре найдутся рации. Они шли за помощью – вот их главная цель (мне казалось, что они ищут не спасение, а смерть). Рассчитывали на то, что поиски и обратная дорога не затянутся надолго. Крайний срок, по их мнению, составлял три дня.

Молчаливый парень из их числа пообещал привести спасителей. Рассматривался и вариант с отправлением обратно лишь нескольких из группы, чтобы напрасно не рисковать жизнями. Они выстроили примерный маршрут вылазки. Финальной точкой на карте путешествия значилось здание городского управления. Справедливое умозаключение, но с большим нюансом. Никто не учитывал и не задумывался об ориентации. Я о том, что облик города претерпел колоссальные преображения, и отнюдь не в лучшую сторону. Координировать перемещения в напрочь разваленных ударной волной кварталах, больше напоминавших каменные джунгли, не представлялось легкой задачей. Мы только надеялись, что эти люди знали, на что идут и хоть сколько-нибудь уверены в своих силах.

В стенах молчаливого подземного сооружения стало на десять человек меньше. За два часа до полудня импровизированная экспедиция вышла прямиком на зараженную местность. На душе каждого повисла петлей удушающая боязнь неизвестности. На смерть они были не готовы, даже внушая себе время от времени, что нет в конце ничего критичного; все ведь умирают, так задумано самим миром, а в мире, как известно, все устроено по-умному и напрасно вещи не пропадают в пустоту и из пустоты полнейшей возникнуть не способны.

Когда покинувшие нас оказались там, они начали понимать. С каждым шагом, пройденным по испепеленной земле, покрытой обломками зданий, копотью, человеческими останками, осознание врезалось глубже и глубже. Будто они вышагивали по гвоздям истины, которые небрежно раскидали повсюду, стараясь упрятать их, убрать с самых видных местечек.

Если уж на то пошло, я понимал их побуждения, но считал их глупыми и бессмысленными. Посидев наедине с этой мыслью еще немного, пришел к противоположному. Поставил себя на их место. Всяко им приходилось в ту минуту горше, чем нам. Пошли бы они на это от глупости или простоты душевной? Человек к комфорту привык, будет за всякую возможность пожить дольше цепляться, как тонущий цепляется за бревнышко посреди океана. Мы тонули, а эти люди нашли в себе мужество отпустить «спасительное бревно» и нырнуть в неизученные глубины, чтобы позвать дельфинов, которые героически вынесут утопающих на песчаный бережок в многих морских милях от той точки, где нас выбросило с корабля. И это не пустяковый героизм, а великая Миссия, спасительная жажда искупления. Я был уверен без всяких колебаний, что из чаши пощады испить будет дозволено всем им, независимо от того, переступят ли они снова через ступени, ведущие сюда, или за нами не вернутся.

Я восхищался и боялся своего внутреннего «Я». Совсем рядом крутилась грандиозная идея, до которой я дотянуться не мог, не хватало пары мысленных сантиметров. Ох уж это будоражащее чувство близкого блаженства, когда ты стоишь в шаге от постижения чего-то великого. Сладкое и невнятное ощущение радостно и обидно рвало изнутри.

Утонув в занимательных умозаключениях, я не заприметил всплывшего из ниоткуда Иллариона Васильевича.

– Добрый день. Есть свободная минутка? – добродушно обратился он ко мне.

– Здравствуйте, конечно.

– Как ты себя чувствуешь? Все ли в порядке с мамой? Не видел ее сегодня, – мужчина говорил заботливо.

– Как вы узнали про мою мать? – я не припомнил, чтобы упоминал о ней.

– Приметить труда не составило, – ситуацию слова проясняли.

– Мои дела? – предыдущую нить разговора я предпочел оборвать. – Ну, знаете, я раздавлен. А мама не совсем понимает, что происходит. Она как будто в трансе.

Назовем такое состояние синдромом осадочного пребывания. Наша жизнь удивительно похожа на погоду, не замечали?

Вернемся к летним знойным денькам. Ранние часы еще одаривают легкой трепещущей прохладой. Приятно выйти на свежий воздух, пройтись под светом нового дня, вслушиваться в шорохи живой листвы.

К десяти часам солнце начинает прогревать землю. Теплота заполняет сначала комья земли, затем стремится выше и выше. Горячими становятся нижние слои атмосферного воздуха. Энергия стремится ввысь, теряя свою мощь с высотой, пока окончательно не рассеется высоко-высоко. Живой ты и сейчас, только темп замедляется. Разгоряченное окружение не дает того скоротечного запоминающегося эффекта. Темные части одежды быстро раскаляются под лучами солнца. Черная обувь, будь то сверкающие на свету гладкие туфли, пыльные истоптанные кроссовки или обычные шлепки, вбирает в себя жар. На лбу выступают капли пота, футболка тоже постепенно пропитывается влагой. Значит, пора возвращаться в дом.

Прохлады помещения надолго не хватит. Как земля, как ботинки, оно прогревается. Часа через три с половиной пекло будет нещадное. А пока есть время взяться за книгу, послушать музыку, пообщаться с близкими. Только не тратили бы мы все время впустую. Наслаждаться можно и нужно, правда в меру и теми вещами, которыми следует. Притроньтесь к загадочности и красоте души человеческой. Хорошенько обдумайте свои поступки и отношение к вещам. Вот где сосредоточена высочайшая сила жизни, а не грубая во многих смыслах экзистенция. Не унывайте, коли не достигли гармонии. Если так, то сейчас не то время, но все равно думайте, а не вешайте носы, подобно тому, как в дальний шкаф вешают зимние куртки и другие сезонные вещи, выжидая, пока возникнут подходящие условия.

Жара – это кульминация. Такая же кульминация, как зимние морозы; как внушающие упование тающие весной снега; как сентябрьские меланхолические ливни или ободряющие сказочные снегопады позднего ноября.

А потом небо затягивает тучами. Их я описывал бесчисленное количество раз, поэтому вы и сами прекрасно представляете, о чем я толкую. Капают дождевые капли, прибивая пыль к земле, внося в воздух близкий сердцу аромат. Ты сидишь и смотришь на мокрый асфальт, покрытые ровненьким слоем воды листья дерева, растущего возле твоего окна. Воспринимать как сущее получается только эти объекты. Игривые обрывки копошатся на периферии сознания, постоянно норовят прыгнуть в самый центр, встав на место потерянной детали. Стать частью механизма, маленькой шестеренкой, способной привести в движение новую идею, главную. Ты вроде как и осознаешь, но все равно думаешь о прекраснейшем чуде – о дожде. О стучащих по шиферу и стеклу каплях. Вода медленно стекает, пока не достигнет краешка рамы. Она потеряет энергию, остановится и будет покорно дожидаться испарения каждой своей молекулы.

– Почему вы не смотрели, как отходят десять наших храбрецов? – вопрос образовался спонтанно.

– Поначалу я хотел присутствовать там, но решил не расстраивать себя еще сильнее. А вы что, смотрели восторженно?

Тут Илларион Васильевич махнул рукой. Он пожелал пройтись, я шагал около него. Разгуляться было негде, потому мы и бродили кругами. Не сказал бы, что подобные марш-броски приносили мне хоть малейшее удовольствие, скорее с точностью да наоборот. Он шел вперед непоколебимо, а мне приходилось постоянно петлять в стороны, отходить на шаг назад из-за узких проходов и людей, ошивающихся повсюду. Разок я даже столкнулся с толстенным парнем. Тот смерил меня таким взглядом, словно это я лично нажал на красную кнопку, убил всю его семью, разгромил его любимые места и теперь принуждал его бедного ютиться в убежище без связи с внешним миром (если таковой оставался) и скудными запасами пищи.

– Меня поразил героизм этих людей. Он настоящий, раньше я такого не видел, – честно ответил я, стараясь поспевать за стариком.

– Да, они самые настоящие герои. Думаю, ты понимаешь, что сейчас не та ситуация, когда глупцы и трусы могут строить из себя спасителей. Эти люди пошли на отважный поступок ради нас и ради самих себя. В ближайшие часы они переживут такой кошмар, какой ни тебе, ни мне не снился, а мне, на минуточку, больше шестидесяти лет. Ушли, естественно, не напрасно, но я не могу спокойно смотреть на людей, идущих на верную гибель, – заключил он.

– У нас есть шансы? – пора было задать ключевой вопрос.

– Никаких, – сказал он, не изменившись ни в голосе, ни в лице, ни в походке.

Первое настоящее осознание смертности пришло после этой реплики. Вы желали когда-нибудь смерти? Столкнувшись с ней лицом к лицу в страшнейшем из ее проявлений, вы бы очень быстро переосмыслили свое отношение к жизни.

Побродив еще немного, мы не проронили ни слова. Старик смерти не особо боялся, но он сомневался, это было видно. На подходе к комнатам я спросил:

– Вы что-то не договариваете?

– Примет ли Господь наши души? – проронил он и посмотрел мне в закулисье. Туда, откуда я сейчас вещаю.