Текст книги "Политическая система Российской империи в 1881– 1905 гг.: проблема законотворчества"

Таким образом, рутинный процесс законотворчества намеренно выводился из поля зрения общества, а следовательно, и будущих исследователей. Он реализовывался в самых разных формах.

В первую очередь корректировка прежде принятых решений, когда прагматики заступают место догматиков, а опыт – теории. Этот «откат» в прошлое нередко подразумевает подлинный шаг вперед.

Он свидетельствует о том, что найден путь сделать новое более или менее привычным.

Кодификация, когда в процессе прилаживания новой нормы к корпусу старых последние существенно меняются. Примечательно, что в России второй половины XIX – начала XX в. кодификацией занимались мало кому известные чиновники, которые порой не ставили в известность ни верховную власть, ни высших сановников империи.

Правоприменение. Последнее слово всегда остается за тем, кто исполняет решение. Если его представления о праве и справедливости расходятся с представлениями законодателя, о воле последнего преимущественно забывают.

* * *

Понятийный аппарат, которым пользовались представители высшей бюрократии, лишь в малой степени описывал политические реалии конца XIX – начала XX в. Вместо этого он рисовал идеальную картину и подталкивал чиновничество в сторону оппозиции – в независимости от того, какой концепт был им более симпатичен: самодержавие или законность. В обоих этих понятиях чувствовался «заряд» неприятия существовавшего режима. Кроме того, они явно противоречили друг другу, предполагая разные подходы к делу управления и законотворчества. В итоге нередко чиновник был поставлен перед необходимостью вести «государево дело» в конспиративном порядке, скрывая от окружающих подлинные цели своих действий.

Впрочем, был и другой путь: отказаться от понятия «законность» как чуждого идее самодержавия; само же самодержавие интерпретировать как безудержное всесилие царской власти, таким образом отвергнув популярные славянофильские конструкции. Этот взгляд на настоящее и будущее государственной жизни России – доведенный до своего логического предела – точно так же подразумевал демонтаж существующего политического режима, ломку сложившейся организации власти. Как раз в связи с этим посол Германии в России Г.Л. фон Швейниц записал в дневнике в январе 1882 г.: «Между. Игнатьевым и Победоносцевым – “самодержец”, изолировавший себя от мира, за ними стоят, используя их как свои безответные орудия, московские журналисты, поносящие все существующие государственные институты, органы правления, чиновничество, методично уничтожающие авторитет государства.»[201]201
  Швейниц ГЛ. Дневник // Александр III. Воспоминания. Дневники. Письма / вступ. ст., сост., подг. текста и примеч. В.Г. Чернухи. СПб., 2001. С. 177.


[Закрыть]

Глава вторая
Институты

Царь

Александр III, как и его предки, венчался на царствование в Московском Кремле 15 мая 1883 г. Когда куранты пробили девять, императорская чета вышла на Красное крыльцо. Александр III и императрица Мария Федоровна трижды поклонились многотысячной толпе, собравшейся на Соборной площади. Раздалось оглушительное «ура». Процессия двинулась в сторону Успенского собора. Над императором и императрицей держали золотой балдахин. Сановники несли регалии царской власти: корону, скипетр, державу, государственное знамя, щит и меч. Рядом шли гренадеры в форме 1812 г. Раздался удар большого колокола с колокольни Ивана Великого. Его подхватили все московские храмы. Начался бесконечный перезвон. Хор в пятьсот человек пропел гимн «Боже, царя храни». У дверей храма Александра III встречали митрополиты и архиепископы. Началась долгая церковная служба. И наконец один из митрополитов снял с красной подушки корону и передал ее императору, который, в свою очередь, надел ее себе на голову. А затем взял вторую корону и надел ее на голову коленопреклоненной супруге. После этого царь подошел к иконостасу, взял чашу из рук митрополита и принял причастие. Ведь будучи главой церкви, император причащался сам. Вновь зазвонили колокола, раздался пушечный салют. Коронация закончилась. Начался праздник, который продолжался три дня. Он вместил в себя балы, банкеты, раздачу подарков народным массам. 26 мая, как раз в ходе коронационных торжеств, был освящен храм Христа Спасителя в Москве, сооруженный в честь победы России в войне 1812 г.[202]202
  Чичерин Б.Н. Воспоминания // Александр III. Воспоминания. Дневники. Письма. СПб., 2001. С. 148–150.


[Закрыть] Это положило конец многолетнему строительству, начатому еще в 1839 г.

В те дни в «высших сферах» очень волновались за жизнь царя. Казалось, из-за любого угла мог выскочить «нигилист» с бомбой. И не спасли бы расставленные по всему пути императорского кортежа солдаты или же 23 тыс. крестьян, добровольно взявшихся охранять Александра III[203]203
  Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 1. С. 98.


[Закрыть]. И все же отказываться от пышных церемоний российское самодержавие не имело право. Коронация напоминала всем об исторических корнях царской власти, о ее сакральном значении. Безграничная власть государя, защищавшего бедных, слабых и ограничившего произвол сильных, – конечно же миф[204]204
  См.: Raeff M. Introduction // Plans for political reform in imperial Russia, 17301905. Englewood Cliffs, 1966. P. 1–39.


[Закрыть]. Но именно вокруг него строился весь политический режим.

Император действовал в весьма узком коридоре возможностей. Тем не менее он был безусловным центром всей политической системы. Многое зависело лично от него, от его характера, особенностей мировосприятия. Однако едва ли было оправданным свести чуть ли не все сюжеты политической истории России XIX в. к психологии царя, в том числе потому что ее реконструкция – дело в целом безнадежное. Чаще всего историк понимает психологию государя довольно шаблонно, ограничиваясь несколькими базовыми характеристиками личности императора. Исследователь с легкостью «решает» ту задачу, которая и современника подчас ставила в тупик. В марте 1888 г. Половцов обратился за консультацией к обер-прокурору Св. Синода К.П. Победоносцеву, человеку умному, наблюдательному и в высшей степени хорошо знавшему Александра III: «Ты 25 лет прогуливаешься в этих высочайших мозгах [императора], скажи, как достигнуть благоприятного впечатления?» Победоносцев на это ответил: «В высочайших мозгах всегда есть новые, вновь открывающиеся закоулки»[205]205
  Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 2. С. 97.


[Закрыть]. Еще в большей степени это замечание относилось к Николаю II, которого в ближайшем окружении оценивали как «сфинкса», как «загадку»[206]206
  П.А. Столыпин глазами современников. М., 2008. С. 151. С.Ю. Витте в связи с этим говорил: «С ним [Николаем II] никогда нельзя знать, что он вздумает предпринять на следующий день» (Куломзин А.Н. Пережитое. Воспоминания / сост., вступ. ст., коммент. и примеч. К.А. Соловьева, подг. текста С.С. Новосельского и К.А. Соловьева. М., 2016. С. 496).


[Закрыть].

Казалось бы, у этих загадок есть простое решение. Обычно могучий великан Александр III, с которого будто бы В.М. Васнецов писал своего Илью Муромца, противопоставляется Николаю II, отнюдь не отличавшемуся богатырским телосложением, физической силой и волевыми качествами. Это сопоставление было популярно и среди современников. И дело было, конечно, не только во внешнем облике. Вскоре после кончины Александра III управлявший Морским министерством Н.М. Чихачев так отзывался о наследнике и его августейшем родителе: «Наследник – совершенный ребенок, не имеющий ни опыта, ни знаний, ни даже склонности к изучению широких государственных вопросов. Наклонности его продолжают быть определенно детскими, и во что они превратятся, сказать невозможно. Руль государственного корабля [выпал] из твердых рук опытного кормчего, и ничьи другие руки в течение, по всей вероятности, продолжительного времени им не овладеют»[207]207
  Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого: Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника / вступ. ст. Н.П. Соколова и А.Д. Степанского, публ. и коммент. Н.П. Соколова. М., 2000. С. 29. По этому поводу В.Н. Ламздорф записал в дневнике 20 октября 1894 г.: «В самом деле, внутри страны смерть государя [Александра III] оплакивается главным образом только по причине проистекающей отсюда неопределенности положения, в связи с незаметностью наследника-цесаревича, которого почти до самого последнего времени держали в детской комнате; наследник не проявил себя ничем, он известен только кое-какими слабыми сторонами и увлечениями молодости, отнюдь не способными внушить к нему какое-либо доверие» (Ламздорф В.Н. Дневник, 1894–1896 / пер. с фр. и англ., автор введ., сост. и коммент. И.А. Дьяконова. М., 1991. С. 75–76).


[Закрыть].

В отличие от сына, вечно колебавшегося и оказывавшегося под влиянием своего ближайшего окружения, Александр III вспоминался современниками как волевой правитель, способный на самые решительные шаги. Он не стеснялся своих чувств, мог весьма грубо высказаться о своих ближайших родственниках и сотрудниках. Так, великого князя Михаила Михайловича, пожелавшего жениться на дочери графа Н.П. Игнатьева, он прилюдно назвал кретином[208]208
  Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 2. С. 91.


[Закрыть]. На статье С.С. Татищева, сравнивавшего крестьянскую реформу 1861 г. с революционными событиями во Франции в 1789 г., император написал: «Только негодяй может писать такие вещи». Почти хрестоматийными стали слова Александра III о директоре Департамента полиции П.Н. Дурново, приказавшем выкрасть переписку своей любовницы с бразильским послом из кабинета последнего. Узнав об этом, царь написал: «Убрать эту свинью в 24 часа». После столь решительной резолюции государя Дурново был действительно уволен с должности главного полицейского и назначен сенатором[209]209
  Бородин А.П. Петр Николаевич Дурново. М., 2013. С. 125–126.


[Закрыть]. Николаю II ставили в вину, что он не был искренним со своими министрами. Они неожиданно получали отставку после самого милостивого приема у государя. Более того, любезный прием со стороны царя вынуждал опытных чиновников задуматься. В действительности же и Александр III вел себя схожим образом. В начале января 1893 г. М.Н. Островский не скрывал своего неудовольствия в связи с тем, что был неожиданно отправлен в отставку с должности министра государственных имуществ. Лишь в прошлый понедельник он был на приеме у царя, и тот ни словом не обмолвился об ожидающей Островского перспективе[210]210
  Половцов А.А. Дневник, 1893–1896. СПб., 2014. С. 43. Схожим образом современники отзывались и об Александре II. В частности, М.Н. Островский утверждал, что «он был прелукав перед увольнением, ласков и целовал» (Киреев А.А. Дневник // ОР РГБ. Ф. 126. К. 11. Л. 326).


[Закрыть].

Тиражируемый образ Александра III не слишком совпадал с реальной личностью царя. Он тоже сомневался и колебался, оказывался под влиянием и уступал. Примечательно, что император терпел на высших государственных должностях лиц, которым лично не доверял: например, государственного секретаря Е.А. Перетца[211]211
  Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 1. С. 24.


[Закрыть]. По сведениям графа С.Д. Шереметева, Александр III не слишком уважал и сменившего Перетца А.А. Половцова и тем не менее терпел его на высокой должности государственного секретаря[212]212
  [Шереметев С.Д.] Мемуары графа С.Д. Шереметева / сост., подг. текста и примеч. Л.И. Шохина. М., 2001. С. 489. Характерно, что сам Е.А. Перетц не догадывался об отношении императора к своей особе. 14 мая 1882 г. он писал великому князю Константину Николаевичу: «Ваше Высочество изволите упомянуть о дошедших до Вас слухах насчет предстоявшего будто бы моего увольнения. Действительно всю почти зиму слух этот распространялся в городе. Сколько мне известно, он имел источником и недоверие ко мне со стороны Государя или немилость великого князя Михаила Николаевича. Если бы я имел полнейшее основание предполагать это, то, конечно, немедленно просил бы сам о замещении моей должности каким-либо другим, хотя бы даже мне пришлось выйти в отпуск. К счастью для меня, неприятные эти слухи имели другую причину – почти постоянные столкновения с графом Игнатьевым, вообразившим себе, что он имеет возможность и право хозяйничать и распоряжаться в Государственном совете» (Письмо Е.А. Перетца великому князю Константину Николаевичу. 14.05.1882 // ГА РФ. Ф. 722. Оп. 1. Д. 820. Л. 18).


[Закрыть]. С неохотой император согласился на назначение председателем Департамента законов Е.П. Старицкого[213]213
  Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 1. С. 24.


[Закрыть]. Не вызывал симпатий Александра III председатель Департамента государственной экономии А.А. Абаза. Председателя Особой комиссии для составления проектов местного управления М.С. Каханова царь полагал «сообщником» М.Т. Лориса-Меликова[214]214
  Письма К.П. Победоносцева к Александру III. Т. 2. С. 356. Впрочем, эта точка зрения была вполне обоснована (Мамонов А.В. Граф М.Т. Лорис-Меликов и формирование правительственной политики в 1880–1881 гг. // Петр Андреевич Зайончковский. Сб. статей и воспоминаний к столетию историка. М., 2008. С. 597).


[Закрыть].

Пожалуй, еще важнее то, что решительный на бумаге[215]215
  Диллон Э. Александр III // Александр III. Воспоминания. Дневники. Письма. СПб., 2001. С. 263.


[Закрыть], император чаще всего не был готов идти на конфронтацию с тем, с кем лично встречался. Опытные царедворцы не боялись аудиенции у императора, добивались ее и в итоге нередко одерживали верх над всеми своими недоброжелателями. Император не казался столь суровым и решительным во время всеподданнейших докладов, о которых речь пойдет ниже. Причем министрам было хорошо известно, что император предпочитал не решать дела во время самого доклада. Обычно он оставлял дела у себя и обдумывал их спустя некоторое время. Это объяснялось многими причинами, в том числе и тем, что так Александру III было проще отказывать своим сотрудникам[216]216
  Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 2. С. 135. Как писал Александр III графу И.И. Воронцову-Дашкову, «боюсь разных замечаний и возражений, а входить в дебаты я не желал бы» (Записка Александра III И.И. Воронцову-Дашкову // ОР РГБ. Ф. 58. Р. П.К. 139. Д. 29. Л. 35).


[Закрыть]. По словам морского министра И.А. Шестакова, император обычно «конфузился» во время личных докладов[217]217
  Шестаков И. А. Дневники. С. 92. Доклады проходили по-разному. С.Ю. Витте вскоре после кончины Александра III рассказывал: «Для других это был Государь; для меня это был брат, старший брат, полный любви ко мне. После докладов я с полчаса разговаривал с ним о всевозможных предметах, рассказывал ему всю свою жизнь с раннего детства, как я сам ездил машинистом на локомотиве. Все это его забавляло и ему нравилось» (Половцов А.А. Дневник, 1893–1909. М., 2014. С. 122).


[Закрыть]. Согласно дневнику А.А. Киреева, «нынешний государь ужасно конфузлив. Когда ему дело докладывают, он очень неуверенно возражает, если же оставит бумаги на прочтение, являются резолюции самой необузданной силы выражений»[218]218
  Киреев А.А. Дневник // ОР РГБ. Ф. 126. К. 11. Л. 327.


[Закрыть]. Некоторые этим пользовались. Среди них был и М.Н. Катков, который в 1887 г., узнав о жесткой реакции императора на свою статью, добился аудиенции. И практика показала, что издатель «Московских ведомостей» был прав. По мнению К.П. Победоносцева, «государь может выразиться крайне резко и сильно на бумаге, но при личном общении он конфузится, как бы совестится сказать что-нибудь неприличное своему собеседнику. Никогда не хватало у него духа распечь кого-нибудь в глаза»[219]219
  Феоктистов Е.М. Дневник // РО ИРЛИ. Ф. 318. № 9120. Л. 12 об. Эту особенность императора не раз отмечали современники. В частности, В.Н. Ламздорф записал в дневнике 27 января 1891 г.: «Наш монарх в некоторых отношениях – странная личность, и приписываемая ему прямота далеко не всегда оправдывается». Директор канцелярии МИД (а в скором будущем министр иностранных дел) имел в виду случай с пометами императора, весьма резкими в отношении генерального консула России в Португалии. Александр III недвусмысленно требовал увольнения этого чиновника. Посланник России в Португалии, желая сыграть на опережение, предложил консулу подать прошение об отставке. Этого не случилось. Напротив, в министерство пришла жалоба. Кроме того, супруга консула написала письмо царю. Александр III пошел на попятную, смутившись от своей собственной резкости. «Вот каков наш прямолинейный царь, – сделал вывод Ламздорф, – он ищет ширму» (Ламздорф В.Н. Дневник, 1891–1892 / под ред. и с предисл. Ф.А. Ротштейна; подг. к печати В.М. Хвостова; пер. с фр. Ю.Я. Соловьева. М., 1934. С. 15).


[Закрыть].

Александр III колебался, отступал, оказывался под влиянием ближайших советников. В этом отношении весьма показателен первый год его царствования. Он назначил министром внутренних дел графа Н.П. Игнатьева, хорошо зная его страстное желание возродить в России Земский собор. Об этом Игнатьев докладывал царю еще 12 марта 1881 г.[220]220
  «Отнять у крамолы материальную и нравственную силу». Порядок укрепит Земский собор – так считал граф Н.П. Игнатьев / публ. В.Л. Степанова // Источник. Документы русской истории. 1995. № 2(15). С. 6–7.


[Закрыть] Очевидно, до весны 1882 г. в этом не виделось ничего крамольного. Однако в ближайшем окружении императора на этот вопрос смотрели иначе. Министр народного просвещения И.Д. Делянов испугался самого слова «собор». К.П. Победоносцев не желал о нем слышать[221]221
  Игнатьев Н.П. Воспоминания // ГА РФ. Ф. 730. Оп. 1. Д. 161. Л. 39 об. – 40.


[Закрыть]. М.Н. Катков так охарактеризовал министра Игнатьева: «При настоящем либеральном [курсив мой. – К. С.] направлении графа Игнатьева, даже Лорис[-Меликов], может быть, лучше. Он не так демократичен и вовсе не славянофил»[222]222
  Там же. Л. 12 об.


[Закрыть]. Согласно воспоминаниям самого Игнатьева, особую позицию занял министр государственных имуществ М.Н. Островский. Он тоже признался, что «слово Собор страшное и прежде, нежели его произнести, следует продолжительно обдумать все подробности». Игнатьев прислал к Островскому своего сотрудника, публициста славянофильского толка П.Д. Голохвастова с разъяснениями о сфере компетенции прежних Земских соборов, созываемых в царствования первых Романовых. Вроде бы после этого министр государственных имуществ признал правоту Игнатьева и обещал поддержку[223]223
  Там же. Л. 40. Б.Н. Чичерин оценивал эту ситуацию следующим образом: «Я отвечал Победоносцеву, что описанные им события действительно представляются мне чистой комедией: Аксаков, отряжающий для сочинения Земского собора глупого Павла Голохвастова, известного только бездарным переложением древних былин; Игнатьев, который, как настоящий фокусник, выкидывает какую угодно карту: хотите, туза! хотите, семерку! Обличение этого фокусника, который принужден сам читать свои собственные измышления, от которых он только что отказывается, все это было достойно пера Гоголя» (Чичерин Б.Н. Воспоминания. Московский университет. Земство и Московская дума / примеч. С.В. Бахрушина. М., 2010. С. 392).


[Закрыть]. Конечно, Игнатьев не пользовался репутацией правдивого рассказчика, и к его свидетельствам следует относиться с некоторой осторожностью[224]224
  Не доверял Н.П. Игнатьеву и П.Д. Голохвастов. 2 марта 1882 г. он писал И.С. Аксакову: «Я очень боюсь, что Игнатьев поведет дело к Земскому собору слишком осторожно и мелко и приведет не к великому Собору, а к соборишке, очень невинному с виду, но в действительности ужасно опасному. Тем более хотелось бы мне, чтобы Игнатьев поручил мне приготовить издание соборных актов и предисловие к ним» (Переписка П.Д. Голохвастова и И.С. Аксакова о Земском соборе // Русский архив. 1913. Т. 141. С. 96). 29 апреля 1882 г. жена Голохвастова Ольга писала Аксакову, что ее супруг заподозрил Игнатьева в неискренности: Земский собор служил для него лишь предлогом для создания объединенного правительства, главой которого стал бы министр внутренних дел (Там же. С. 104). «Да, цель Игнатьева – премьерство», – подтверждал Голохвастов. Ему это стало ясно, когда вскрылся факт, что Д.И. Воейкову было поручено подготовить записку о необходимости объединенного правительства в связи со скорым созывом Земского собора (Там же. С. 105).


[Закрыть]. Возможно, все было не так или не совсем так, как об этом сообщал министр внутренних дел. Может быть, Островский действительно оказался хитер и коварен. Судя по переписке министра государственных имуществ, это предположение можно считать достаточно обоснованным[225]225
  Говоря о проекте циркуляра, 21 января 1882 г. М.Н. Островский писал Н.П. Игнатьеву: «Всего более производят впечатления последние слова о “привлечении выборных от всего населения Империи к содействию правительства в разрешении предстоящих ему задач”. Слова эти отнимут оружие у тех, кто пожелал бы дискредитировать новый кабинет. Но не слишком ли сильно сказано “выборные от всего населения”?» (Письмо М.Н. Островского Н.П. Игнатьеву 21.01.1882 // ГА РФ. Ф. 730. Оп. 1. Д. 3595. Л. 17 об. – 18). Речь шла не о принципиальном разногласии. В целом Островский соглашался со стремлением Игнатьева привлечь общественные силы к управлению страной. Говоря же с оппонентами Игнатьева, Островский называл его проект созыва Земского собора революцией (Письмо Е.М. Феоктистова М.Н. Каткову // ОР РГБ. Ф. 120. К. 36. Л. 53 об.).


[Закрыть]. Так или иначе, позиция Островского, Победоносцева, Каткова сыграла ключевую роль в том, что проект Игнатьева императором был отвергнут, а сам министр отправлен в отставку[226]226
  По версии А.Н. Куломзина дело обстояло так: «Островский как славянофил в душе сперва увлекся и обнимал Игнатьева, но скоро приятель его, историк Феоктистов, привез ему директивы от Каткова вместе с историческими справками о роли Соборов в нашей допетровской истории. Островский моментально поставил свои паруса по ветру и к величайшему изумлению гр. Игнатьева на совете у государя выступил ярым противником проекта и рубил все доводы Игнатьева» (Куломзин А.Н. Пережитое. Воспоминания. М., 2016. С. 338).


[Закрыть].

В то же самое время образ мягкого императора Николая II весьма обманчив. Действительно последний царь был чрезвычайно любезен и деликатен в личном общении. Однако некоторые его резолюции удивляли своей резкостью современников. Их сложно было ожидать не только от Александра III, но и от Николая I. Характерен случай, когда Государственный совет столкнулся с проблемой, что буряты в начале XX в. были освобождены от телесных наказаний, а жившее по соседству с ними русское крестьянство пороли по решениям волостного суда. Такое неравноправие возмутило сановников. В связи с этим было предложено внести в резолютивную часть журналов департаментов Совета предложение об упразднении телесных наказаний в России. Однако опытные государственные мужи стали возражать, опасаясь резкой реакции со стороны государя, который и так задумал отменить телесные наказания после рождения наследника. Под их давлением эта инициатива была «спрятана» в журнале, где излагались мотивы решения Общего собрания Государственного совета. Однако и это вызвало неудовольствие государя, который наложил резолюцию: «Это будет тогда, когда я это захочу»[227]227
  Половцов А.А. Дневник, 1893–1909. СПб., 2016. С. 295. По сведениям И.Я. Гурлянда, эта инициатива была выдвинута Д.М. Сольским (Письмо И.Я. Гурлянда Б.В. Штюрмеру // ГА РФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 751. Л. 57).


[Закрыть]. По словам В.И. Гурко, министр внутренних дел Д.С. Сипягин представил императору эту ситуацию как типичную для высшего законосовещательного учреждения империи, в котором будто бы заседают антиправительственные силы[228]228
  Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 44. Самое примечательное то, что это был редкий случай, когда Государственный совет вышел с собственной законодательной инициативой (Письмо И.Я. Гурлянда Б.В. Штюрмеру // ГА РФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 751. Л. 57).


[Закрыть]. Этот случай показательный, но отнюдь не единственный. 1 января 1904 г. император написал министру внутренних дел В.К. Плеве о Тверском земстве: «Настало время треснуть неожиданно и крепко»[229]229
  Письмо Николая II В.К. Плеве 01.01.1904 // ГА РФ. Ф. 586. Оп. 1. Д. 950. Л. 11.


[Закрыть]. 19 октября 1905 г., подводя итог недавним событиям, император так описал матери поведение своих министров: «Господа министры, как мокрые курицы, собирались и рассуждали о том, как сделать объединение всех министерств, вместо того чтобы действовать решительно»[230]230
  Переписка императора Николая II с матерью – императрицей Марией Федоровной. 1894–1917 / подг. к изданию, перевод, предисл., коммент. Е.А. Чирковой. М., 2017. С. 549.


[Закрыть]. Поздней осенью 1905 г., реагируя на реплику главноуправляющего Канцелярией по принятию прошений А.А. Будберга о том, что было бы лучше всего арестовать С.Ю. Витте, премьер-министра России, Николай II кратко, но весьма выразительно сказал: «О, да!»[231]231
  Записки А.А. Будберга о событиях 1905–1906 гг. // ГА РФ. Ф. 859. Оп. 1. Д. 11. Л. 11 об.


[Закрыть] Примерно тогда же император давал наставления своим сотрудникам. «Государь сказал, что, по его мнению, дело надо вести так: где разгромлено имение – все хутора в окружении обыскать войсками и у кого будет оружие в руках расстреливать. Будет много невинных жертв, но перед этим останавливаться нельзя»[232]232
  Там же. Л. 12 об.


[Закрыть].

В декабре 1905 г. на донесении генерала А.А. Хоруженкова о подавлении революционного движения в городе Туккуме (Курляндская губерния, ныне Латвия) царь наложил резолюцию: «Надо было разгромить город»[233]233
  Николай II в 1905 году // Красный архив. 1925. № 4–5. С. 439.


[Закрыть]. 12 февраля 1906 г. директор Верхнеудинского реального училища Устрецкий послал телеграмму императору с просьбой о смягчении наказания для пяти учителей, приговоренных к повешению. Император недвусмысленно ответил: «Всяк сверчок знай свой шесток»[234]234
  Из резолюций Николая Романова // Красный архив. 1934. № 2. С. 132.


[Закрыть]. Впоследствии Николай II называл А.И. Гучкова «подлецом». Встречи с ним он считал предосудительными[235]235
  Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Л., 1925. Т. 4. С. 45.


[Закрыть], а одному из министров прямо говорил, что «Гучкова мало повесить»[236]236
  Там же. М.; Л., 1926. Т. 6. С. 254.


[Закрыть].

За свое довольно продолжительное царствование немногословный и весьма скрытный государь произнес много слов, очень разных по смыслу и тональности[237]237
  В декабре 1904 г. великий князь Владимир Александрович «говорил о трудности характера государя – что на все молчит, и это молчание различно понимается и истолковывается» [Великая княгиня Елисавета Феодоровна и император Николай II. Документы и материалы (1884–1909 гг.) / авт. – сост. А.Б. Ефимов, Е.Ю. Ковальская. СПб., 2009. С. 705].


[Закрыть]. Их не сложить в простую формулу, объясняющую личность императора. Ее трудно понять в рамках элементарной дихотомии: сильный или слабый, волевой или нерешительный и т. д. Решительность на бумаге сочеталась с готовностью Николая II соглашаться с каждым своим собеседником. И в этом сын очень походил на отца.

Любого человека нельзя свести к совокупности качеств его характера. Он намного сложнее. Тем труднее говорить о герое из прошлого, оставившего сравнительно ограниченный корпус текстов. Но император – это не только и, может быть, даже не столько человек. Это властный институт, своего рода функция, сопряженная с исполнением ежедневных обязанностей. И в этом отношении императорская власть вполне познаваема. Исследователю под силу понять меру участия царя в процессе выработки политических решений.

На этот вопрос тоже нет одного ответа. Многое зависело от личности государя. Александр III весьма ответственно относился к своим обязанностям. Управляющий делами Императорской главной квартиры О.Б. Рихтер говорил: «За много лет, что я управляю комиссией прошений на высочайшее имя. я не помню случая, чтобы посланный мною государю с вечера портфель с бумагами не был возвращен мне на следующее утро с исполненными делами»[238]238
  Вельяминов Н.А. Воспоминания об императоре Александре III // Российский архив. М., 1994. Вып. V. C. 277.


[Закрыть]. Обычно весь день императора уходил на встречи и приемы. Александр III работал с бумагами преимущественно ночью. Ему приходилось знакомиться с отчетами министров, главноуправляющих, губернаторов, генерал-губернаторов, командующих войсками и др. Периодически ставился вопрос о создании коллегиального учреждения, которое бы помогало императору, а в сущности, подменяло его. В мае 1884 г. этот вопрос инициировал Долгоруков, но без особого успеха: создание подобного «визирства» пугало бюрократию[239]239
  Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 1. С. 245.


[Закрыть].

Обычно Александр III уходил к себе в кабинет около 9 часов вечера. По настоянию императрицы он дал слово работать «лишь» до 3 часов ночи. В это время камердинер должен был докладывать царю, что следовало заканчивать работать. Если же царь не обращал на это внимание, камердинер докладывал вторично. В третий же раз он просто тушил свет, несмотря на все протесты государя. Вставать же императору приходилось рано: ведь доклады министров нередко начинались уже в 9 часов утра. При этом, как отмечалось выше, выслушивая министров, император не любил принимать решений в ходе личных аудиенций. Обычно он оставлял у себя министерские бумаги и работал с ними ночью[240]240
  Епанчин Н.А. На службе трех императоров / вступ. ст., науч. ред. А.Г. Кавтарадзе, коммент. Д.К. Матлина, И.Б. Иванова. М., 1996. С. 164–165.


[Закрыть].

Император пытался всячески сократить количество бумаг, с которыми ему надо было познакомиться. Так, уже 4 марта 1881 г. он отказался читать перлюстрации шифрованных депеш иностранных посланников и выписки из польских газет. «Он просил [министра иностранных дел] Гирса присылать ему на прочтение только то, что действительно может быть полезно в государственных целях»[241]241
  Остен-Сакен Ф.Р. Дневник // РГАДА. Ф. 1385. Оп. 1. Д. 1073. Л. 7 об.


[Закрыть]. Такой порядок работы можно оценивать по-разному. Как утверждал бывший министр народного просвещения А.В. Головнин, «государь не управляет, его управления не видно. Ему следовало бы собирать министров. Решать все бы серьезные дела сообща. Это, конечно, требует навыков и умственно тяжелого резюмирования, но это ограждает независимость государя и сокращает его работу. Государь держится другого метода. Ему доставляют доклады со всеми данными. Он все читает и сидит до глубокой ночи. Конечно, ему приходится бороться одному против докладов министра»[242]242
  Киреев А.А. Дневник // ОР РГБ. Ф. 126. К. 9. Л. 55 об.


[Закрыть].

Действительно есть много свидетельств тому, что Александр III весьма добросовестно читал поступавшие на его имя бумаги. Так, С.Н. Дурново, брат министра внутренних дел и председателя Комитета министров, рассказывал, что «на бумаге Синода с благословением на предстоящее императору путешествие [в Данию] положил резолюцию: “Не нуждаюсь”. Святые отцы решили, что государь подмахнул это слово ошибочно взамен другой бумаги и через Победоносцева подложили новую бумагу, переписав первую. Ждали появления ее. уже с известным интересом. С ужасом читают новую резолюцию: “Сказал: не нуждаюсь”. Все взволновались. Тем временем император уехал в Данию. По возвращению оттуда принимал с докладом Победоносцева. Тот с большой осторожностью приступает к выяснению этого вопроса, намекая на горе членов Синода, вызвавших неблаговоление монарха. “А вы, Константин Петрович, читали эту синодскую бумагу”, – спросил император. “Как же, Ваше Величество”. “Ну я вижу, вы ее или плохо, или совсем не читали. Вот там вместо архипастырского благословления было написано «архитектурное благословление». Я и написал, что не нуждаюсь”»[243]243
  Симанский П.Н. Дневник // ОПИ ГИМ. Ф. 444. Д. 3. Л. 26 об. Есть много свидетельств тому, что Александр III читал многие всеподданнейшие доклады, которые подавались министрами. Так, А.В. Богданович записала в дневнике 29 ноября 1888 г.: «Толстой в последний доклад повез ему, по крайней мере, листов 60, в том числе была бумага об еврейской комиссии, около 40 листов. Увидев эти бумаги, государь сказал Толстому: “Вероятно, я Вам их нескоро верну”. Каково было удивление Толстого, когда на другой день утром все эти бумаги были возвращены ему государем с его резолюциями “верно”, “вполне согласен” и проч. Когда Игнатьев был министром, его все доклады государь задерживал и однажды вернул ему только в апреле один доклад, поданный в декабре» (Богданович А.В. Дневник // РГИА. Ф. 1620. Оп. 1. Д. 241. Л. 47 об.).


[Закрыть].

Александр III, в отличие от отца, не любил председательствовать на заседаниях Совета министров, который в новое царствование практически не собирался. Со временем об этом учреждении и вовсе забыли. Это как раз тот случай, когда привычки и склонности монарха определяли характерные черты политической жизни. В 1880-х гг. право личного доклада руководителей ведомств было тем более ценным, что новый государь принимал министров реже, нежели его отец. По словам П.А. Валуева, Александр III как будто бы сторонился своих ближайших сотрудников. «Доклады сокращены у него до крайних пределов, так что даже военный министр ограничивается одним докладом в неделю»[244]244
  Письмо Е.М. Феоктистова М.Н. Каткову 2.04.1881 г. // ОР РГБ. Ф. 120. К. 38. Л. 17. 2 мая 1884 г. П.А. Валуев записал в дневнике: «Характеристичны отзывы некоторых министров. о государе. Словно о несовершеннолетнем, подающим надежды: «“Он еще недавно”. “Он начинает входить в дело”. “Он имеет прямой здравый смысл”. “Он все выслушивает спокойно” и т. д.» (Валуев П.А. Дневник, 1877–1884. Пг., 1919. С. 255–256).


[Закрыть]. Император тщетно пытался сэкономить время. Великую тайну составлял тот факт, что государственный секретарь регулярно подготавливал краткие записки для Александра III, в которых излагалась суть представлявшихся меморий Государственного совета. С этой же целью император запретил Министерству иностранных дел «посылать, бумаги, касающиеся мелких государств, как, например, Испании и Португалии»[245]245
  Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 2. С. 315.


[Закрыть].

Ритм работы был размеренный. Министры принимались в отведенные для них дни. Даже те государственные деятели, которые были наиболее близки императору, не часто «гостили» в Гатчинском дворце. Так, К.П. Победоносцев за 1881 г. виделся с Александром III 12 раз[246]246
  Камер-фурьерские журналы // РГИА. Ф. 516. Оп. 1. Д. 3. Л. 79; Д. 4. Л. 8, 23, 29 об., 40 об.; Д. 5. Л. 11 об.; Д. 7. Л. 3 об., 14; Д. 9. Л. 4; Д. 10. Л. 16; Д. 13. Л. 15 об., 30 об.


[Закрыть]. С министром внутренних дел Н.П. Игнатьевым – более 40 раз (причем значительная часть встреч пришлась на май 1881 г., когда Игнатьев был назначен на столь высокий пост)[247]247
  Там же. Д. 5. Л. 3, 4 об., 10 об., 17, 21, 23 об., 26, 33, 36; Д. 6. Л. 5 об., 9 об., 14 об., 19 об., 27, 31 об., 35 об.; Д. 7. Л. 2, 8, 12 об., 22 об.; Д. 8. Л. 15 об., 24, 35; Д. 9. Л. 4, 12; Д. 10. Л. 6 об., 11, 23 об., 33; Д. 11. Л. 2 об., 3; Д. 12. Л. 1 об., 16, 22, 25 об., 31, 35 об.; Д. 13. Л. 5 об., 14 об., 43.


[Закрыть]. Для сравнения: в последние два месяца царствования Александра II царь встречался с М.Т. Лорис-Меликовым почти ежедневно, а именно 48 раз[248]248
  Там же. Д. 1. Л. 5 об., 6, 8, 11 об., 12, 12 об., 13 об., 15, 16 об., 21, 22, 24, 25, 27, 28, 30, 33, 34, 35; Д. 2. Л. 3, 4, 5, 6, 7, 12, 16, 17, 18, 25, 30, 31, 33, 36 об. Более того, Александр II принимал министров чаще, чем его приемник.


[Закрыть]. Пожалуй, исключение составлял министр императорского двора граф И.И. Воронцов-Дашков, товарищ нового царя. За 1881 г. он встречался с Александром III 150 раз[249]249
  Там же. Д. 3. Л. 126 об., 133 об., 134, 135; Д. 4. Л. 3, 4 об., 5, 6, 11, 15 об., 16 об., 22 об., 23, 24, 25 об., 27, 28, 29, 31, 33, 35 об., 36, 37 об., 39 об., 40, 41, 44 об.; Д. 5. Л. 3, 4 об., 7, 10, 11 об., 14 об., 16, 17, 18 об., 19 об., 20, 21, 22, 23, 24, 25, 28 об., 29 об., 35, 36, 37, 38; Д. 6. Л. 3, 4, 5, 8 об., 9 об., 10, 11 об., 14, 17, 24 об., 27, 29 об., 33 об., 34, 39, 40 об.; Д. 7. Л. 6, 7 об., 9, 10 об., 12, 15 об., 21 об.; Д. 8. Л. 19, 21 об., 28; Д. 9. Л. 2, 3 об., 4, 5, 7, 8, 9, 12, 13 об., 14, 15, 17 об., 20; Д. 10. Л. 4, 5, 10 об., 11, 18 об., 19 об., 20 об., 23 об., 25 об., 27 об., 29, 30, 31, 32, 33 об., 34; Д. 11. Л. 2 об., 3, 5, 6 об., 8, 10, 12 об., 15, 18 об., 23, 25, 26 об., 27, 28 об., 31, 50; Д. 12. Л. 6. 14, 16, 18, 22, 26, 30, 35 об.; Д. 13. Л. 11 об., 21, 34, 40.


[Закрыть].

Отталкиваясь от текста дневника Николая II, можно составить представление о ритме работы последнего российского императора. Судя по всему, царь отмечал в дневнике не всякий день, когда он заслушивал доклады министров[250]250
  Кроме того, в данном случае не учитываются представлявшиеся императору, которых было немало. Так, по средам Николаю II обычно представлялись около 45 человек (Фабрицкий С.С. Из прошлого. Воспоминания флигель-адъютанта государя императора Николая II. Берлин, 1926. С. 114).


[Закрыть]. И все же этот источник позволяет проследить динамику встреч царя со своими ближайшими сотрудниками.

Источник: Дневники императора Николая II (1894–1918). М., 2011. Т. 1. С. 179841.

Конечно же, частотность встреч императора с министрами обусловливалась совокупностью обстоятельств. Пока царь был за границей или же вдалеке от столицы, он руководителей ведомств практически не принимал. В итоге выходило, что в течение месяца или же даже двух государь мог вовсе не заслушивать доклады министров[251]251
  Дневники императора Николая II (1894–1918). М., 2011. Т. 1. С. 295–302, 490500.


[Закрыть]. Это объясняет падение количества «докладных дней» в определенные годы. Тем не менее общая картина от этого не очень меняется. Николай II «плотно» работал с министрами в первый год своего царствования, после которого произошел резкий спад встреч представителей высшей бюрократии с императором. Начиная с 1896 г. число «докладных дней» распределяется по годам относительно равномерно.

И все же Николай II жаловался на бесконечную работу с бумагами. Оказавшись на вершине пирамиды сверхцентрализованного государства, он был подчинен огромной машине делопроизводства, которая, будто в топливе, нуждалась в санкциях верховной власти. Императору в силу его возможностей приходилось осваивать «пухлые» доклады, журналы и мемории. «Читал до обеда, одолеваю отчет Государственного совета. Вечером окончил чтение отчета Военного министерства – в некотором роде одолел слона», – записал он в дневнике[252]252
  Дневники императора Николая II (1894–1918). Т. 1. С. 186.


[Закрыть]. «Опять начинает расти та кипа бумаг для прочтения, которая меня смущала прошлой зимой», – констатировал Николай II[253]253
  Там же. С. 235.


[Закрыть]. Император предпочитал решать вопросы сразу же, во время докладов министров[254]254
  Киреев А.А. Дневник // ОР РГБ. Ф. 126. К. 12. Л. 172.


[Закрыть]. Порой государь проводил совещание министров. Характер подобных заседаний вызывал мало скрываемое раздражение у опытных бюрократов, например, К.П. Победоносцева. В марте 1901 г., беседуя с А.А. Половцовым, он описал состоявшееся обсуждение так: «Выезжаем мы отсюда по десятичасовому поезду, за несколько минут до одиннадцати приезжаем в Александровский дворец; у государя в это время идут доклады: а) министра финансов, б) министра внутренних дел, в) министра путей сообщения. Приходится подождать полчаса да и больше. Начинаются прения. Иные, как, например, Ермолов, болтают без умолку. Государь начинает скучать. Пробьет час – час завтрака. Он начинает посматривать на часы и минут через десять или пятнадцать объявляет, что обсуждаемый вопрос будет обсуждаться в следующую пятницу. Раскланиваются и расходятся»[255]255
  Половцов А.А. Дневник, 1893–1909. СПб., 2014. С. 289.


[Закрыть].

Александр III чувствовал, что не справлялся с потоком дел, которые шли через него. В итоге он попросил министра императорского двора графа И.И. Воронцова-Дашкова, управляющего делами Императорской главной квартиры О.Б. Рихтера и дежурного генерала при императоре П.А. Черевина помогать ему разбираться в министерских докладах. Это все были люди, лично преданные царю, но не обладавшие серьезными знаниями и большими способностями[256]256
  Епанчин НА. На службе трех императоров. С. 165, 167.


[Закрыть]. Нередко они честно признавались, что не справлялись с поручением и не могли должным образом оценить ту или иную записку. «И вы меня покидаете», – упрекал их император[257]257
  Там же. С. 195.


[Закрыть].

Схожим образом себя вел и Николай II. У императора не было личных секретарей[258]258
  В связи с этим В.С. Кривенко писал в воспоминаниях: «При императоре не было и признака какой-нибудь организации в виде секретариата, хотя бы для регистрации докладов, поступавших в обилии ежедневно. Он сам должен был разбираться в куче бумаг, наблюдать за тем, чтобы не за. тежива. тись, запечатывать в конверты и через камердинера отдавать фельдъегерю, который и доставлял по назначению пакеты. Неудобство такой системы особенно давало себя чувствовать при долговременных отсутствиях императора из Петербурга. Не было лица, к которому можно было обратиться за справками по докладам. Видимо, и цари, и министры боялись учреждения должности активного статс-секретаря его величества. Боялись потому, что при самодержавии он силою вещей мог превратиться во временщика» (Кривенко В.С. В Министерстве двора. Воспоминания. С. 234).


[Закрыть]. Их государь опасался, полагая, что они могли обрести огромное влияние на принятие им решений. В итоге самому царю приходилось разбирать собственную корреспонденцию. Эта работа занимала много времени. Было очевидно, что Николай II остро нуждался в помощи доверенного лица, не претендовавшего на политическую роль, однако такой не находился. В начале 1905 г. император был чрезвычайно доволен поддержкой, которую ему оказывал Д.Ф. Трепов: «Трепов для меня незаменимый, своего рода, секретарь. Он опытен, умен и осторожен в советах. Я ему даю читать толстые записки от Витте, и затем он мне их докладывает скоро и ясно. Это, конечно, секрет для всех!»[259]259
  Переписка Николая II и Марии Федоровны (1905–1906) // Красный архив. 1926. № 3. С. 191.


[Закрыть] Едва ли этот «кустарный» путь решения проблем управления огромной страной мог принести существенные результаты.

В сверхцентрализованном государстве многое зависело от подписи императора. Ему посылались важнейшие документы даже тогда, когда он находился в отъезде, в том числе за пределами России. Порой император не мог справляться со своими обязанностями. Так случилось осенью 1894 г., когда Александр III тяжело заболел. Поначалу все дела остановились и не шли на подпись[260]260
  О.Б. Рихтер сообщил Н.А. Вельяминову: «В государственных делах полный застой, здесь сидят 7 фельдъегерей, которые не могут выехать, так как государь не работает и резолюций нет; но во всех министерствах полное уныние» (Вельяминов Н.А. Воспоминания об императоре Александре III // Российский архив. М., 1994. Вып. V. C. 293).


[Закрыть]. Однако продолжаться это долго не могло. В итоге в Петербург стали прибывать бумаги с пометами императора, которые в действительности были поставлены не царской рукой[261]261
  14 октября 1894 г. В.Н. Ламздорф записал в дневнике: «Начиная с момента ухудшения состояния, наступившего десяток дней назад, вскрытие и отправку почты, циркулирующей между Петербургом и Крымом, взял на себя великий князь наследник-цесаревич. Государь ограничивается тем, что ставит подпись и накладывает резолюции на тех бумагах, где это совершенно необходимо. В пакетах с бумагами, возвращаемыми государем, содержатся большей частью такие документы, на которых не видно больше твердых помет красным карандашом, а лишь скромные пометы синим карандашом» (Ламздорф В.Н. Дневник, 1894–1896. С. 72). Н.А. Вельяминов вспоминал, что в январе 1894 г. он убеждал заболевшего Александра III «не начинать работать, но он, указав мне на диван, на котором от одной ручки до другой лежали кипы папок с делами, сказал: “Вот посмотрите, что здесь накопилось за несколько дней моей болезни; все это ждет моего рассмотрения и резолюций; если я запущу дела еще несколько дней, то я не буду уже в состоянии справиться с текущей работой и нагнать пропущенное. Для меня отдыха быть не может» (Вельяминов НА. Воспоминания об императоре Александре III. C. 283–284). В октябре 1894 г. все тот же Вельяминов настоял на том, чтобы император отошел от дел: «Под влиянием моих убеждений он, кажется, по просьбе императрицы, согласился передать дела наследнику, но все же оставил за собой дела по Министерству иностранных дел и подписывание военных приказов, из коих последний он, кажется, подписал за день до кончины» (Там же. С. 298).


[Закрыть].

В своей государственной деятельности император практически не мог рассчитывать на свой «ближний круг». Ведь его окружение составляли лица, в большинстве случаев далекие от государственной жизни и чаще всего не претендовавшие на участие в ней. По словам великого князя Николая Михайловича, в царствование Александра III в него входили граф И.И. Воронцов-Дашков с его супругой, урожденной графиней Е.А. Шуваловой, князь В.С. Оболенский с женой, урожденной А.А. Апраксиной, бывшей фрейлиной императрицы Марии Федоровны, граф В.А. Шереметев, женатый на графине Е.Г. Строгановой, дочери великой княгини Марии Николаевны, генерал-адъютант П.А. Черевин, дежурный генерал при Его Императорском Величестве, Е.С. Озерова и ее две сестры, графини Кутузовы, граф С.Д. Шереметев и П.В. Жуковский (сын поэта)[262]262
  Записки Н.М. Романова // Красный архив. 1931. № 6. С. 105; Вельяминов Н.А. Воспоминания об императоре Александре III. C. 279. Впрочем, весьма информированный В.С. Кривенко иначе определял состав ближайшего окружения императора. По его оценке, Черевин и Рихтер в него не входили. Зато ближний круг составляли В.А. Барятинский, И.И. Воронцов-Дашков, В.С. Оболенский, В.А. Шереметев, С.Д. Шереметев (Кривенко В.С. В Министерстве двора. Воспоминания. С. 221–222).


[Закрыть]. И Черевин, и Воронцов-Дашков, пожалуй, были теми влиятельными фигурами из окружения царя, которые могли подать совет, высказать свое мнение. Более того, по сведениям придворного врача Н.А. Вельяминова, многие приезжавшие с докладом к Александру III заходили к Черевину и обсуждали с ним государственные дела[263]263
  Вельяминов Н.А. Воспоминания об императоре Александре III // Российский архив. М., 1994. Вып. V. C. 280.


[Закрыть]. Согласно воспоминаниям руководителя канцелярии Министерства императорского двора В.С. Кривенко, «в Гатчинском дворце, в первом этаже кухонного каре, в небольшой квартире Черевина постепенно сорганизовался своеобразный клуб. Сюда заявлялись министры и другие особы, приезжавшие представляться императору или императрице; здесь же виднелись и простые смертные из тех, кто был по душе Черевину»[264]264
  Кривенко В.С. В Министерстве двора. Воспоминания. С. 215.


[Закрыть]. И все же о его (или Воронцова-Дашкова[265]265
  Киреев А.А. Дневник // ОР РГБ. Ф. 126. К. 10. Л. 80 об.


[Закрыть], или С.Д. Шереметева, составлявшего записки по поручению императора[266]266
  Записки Александра III И.И. Воронцову-Дашкову // ОР РГБ. Ф. 58. Р. II. К. 139. Д. 29. Л. 32, 34.


[Закрыть]) системном влиянии на принятие решений говорить не приходится[267]267
  Как вспоминал князь В.М. Голицын, «Александр III с молодых лет привык довольствоваться очень узким кружком приближенных, при том состоящим исключительно из посредственностей, которых, по-видимому, он считал себе по плечу» (Голицын В.М. Воспоминания // ОПИ ГИМ. Ф. 282. Оп. 1. Д. 595а. Л. 59).


[Закрыть].

Если ближайшее окружение Александра III было практически полностью аполитичным, то, по словам великого князя Николая Михайловича, при Николае II и такой кружок не сложился[268]268
  Записки Н.М. Романова // Красный архив. 1931. № 6. С. 105.


[Закрыть]. Последнего царя в основном окружали случайные лица – прежде всего однополчане-конногвардейцы: барон В.Б. Фредерикс, граф П.К. Бенкендорф, Д.Ф. Трепов, князь В.Н. Орлов, князь Н.Д. Оболенский, А.А. Мосолов[269]269
  [Толстой И.И.] Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. 31 октября 1905-24 апреля 1906 г. / подг. текста, вступ. ст. Л.И. Толстой, коммент. Р. Ш. Ганелина, А.Е. Иванова; именной указатель С.Г. Беляева. СПб., 1997. С. 210.


[Закрыть]. Их вмешательство в государственные дела было исключительно спорадическим (может быть, за исключением Д.Ф. Трепова, да и то только в 1905–1906 гг.).

При этом было бы ошибочным полностью игнорировать роль «ближнего круга» в государственной жизни страны. Когда многое зависит от воли одного человека, закулисные влияния становятся подчас определяющими, например, при принятии кадровых решений. Тогда слово, «случайно» брошенное за обедом, может многое значить. Согласно воспоминаниям С.Д. Шереметева, государственный секретарь Н.В. Муравьев был креатурой великого князя Сергея Александровича[270]270
  [Шереметев СД.] Мемуары графа С.Д. Шереметева. М., 2001. С. 568. Великий князь Сергей Александрович писал 17 декабря 1893 г.: «Радуюсь назначению Муравьева – наконец-то у нас дельный министр юстиции! Плеве – государственный секретарь – тоже очень недурно – умный человек, спокойный. Теперь надо Сипягина на место товарища министра внутренних дел – все будет хорошо» (Великий князь Сергей Александрович Романов: биографические материалы. Кн. 4: 1884–1894. М., 2011. С. 461). Сам же Сергей Александрович в 1891 г. добился того, что все решения министров, касавшиеся Москвы, должны были согласовываться с ним – московским генерал-губернатором (Феоктистов Е.М. Дневник // РО ИРЛИ. Ф. 318. Оп. 1. Д. 9122. Л. 33).


[Закрыть]. Дядя царя способствовал назначению министром народного просвещения Н.П. Боголепова, министрами внутренних дел – Д.С. Сипягина и А.Г. Булыгина[271]271
  1 января 1898 г. великий князь Сергей Александрович писал Николаю II: «Я чувствую, что один ленивый тебе не будет предлагать кандидата на сие место [министра народного просвещения]. Позволь мне напомнить тебе о Боголепове и о разговоре, который мы имели с тобой о нем. По моему крайнему размышлению, истинно Боголепов был бы подходящим человеком; кроме всех его неотъемлемых познаний – необходимых министру народного просвещения, у него есть редкие качества (в наши времена): монархический принцип, и твердость воли, и твердость принципов» [Великая княгиня Елисавета Феодоровна и император Николай II. Документы и материалы (1884–1909 гг.). С. 415]. См. также: Куломзин А.Н. Пережитое. Воспоминания. С.512.
  Судя по всему, не только великий князь Сергей Александрович способствовал назначению министром внутренних дел Д.С. Сипягина. Как вспоминал И.И. Колышко, «трио из [С.Д.] Шереметева, Воронцова[-Дашкова] и Витте, возглавленное императрицей-матерью, выдвинуло на пост министра внутренних дел самого известного из великосветских охотников и бонвиванов, дворянина старой марки, гастронома и милягу, егермейстера Дмитрия Сипягина (среди его друзей слывшего под кличкой “Митя Сипягин”)» (Колышко И.И. Великий распад. Воспоминания. С. 42).


[Закрыть]. Благодаря вдовствующей императрице Марии Федоровне отставка С.Ю. Витте с должности министра финансов произошла не раньше августа 1903 г. По сведениям князя Г.Д. Шервашидзе, она могла состояться уже в январе того же года[272]272
  [Куропаткин А.Н.] Дневник А.Н. Куропаткина // Красный архив. 1923. № 2. С. 59–60.


[Закрыть]. Князь П.Д. Святополк-Мирский был назначен министром внутренних дел опять же по инициативе Марии Федоровны[273]273
  Вдовствующая императрица пользовалась несомненным влиянием в первые годы царствования Николая II. Как писал А.А. Киреев, «вдовствующая императрица вмешивается очень в дела, а когда государь говорит докладывающему, оставьте это дело у меня, я его рассмотрю – это значит, что он хочет советоваться с матерью, которая иногда смотрит на дело совершенно “по-дамски”» (Киреев А.А. Дневник // ОР РГБ. Ф. 126. К. 12. Л. 108).


[Закрыть]. Если бы тогда, в 1904 г., министром был назначен Б.В. Штюрмер, это случилось бы с подачи графа С.Д. Шереметева[274]274
  Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 350.


[Закрыть]. Это не отменяет того факта, что министр мог быть назначен без особых консультаций, по собственному разумению самого императора. Так, например, случилось, когда министром народного просвещения стал генерал П.С. Ванновский[275]275
  При этом следует иметь в виду, что при назначении П.С. Ванновского министром народного просвещения немалую роль сыграла рекомендация императрицы Марии Федоровны. 7 марта 1901 г. Николай II написал матери, что задумывается о двух кандидатурах – П.С. Ванновского и О.Б. Рихтера. Его смущал возраст обоих сановников. 11 марта 1901 г. императрица написала сыну: «На твоем месте я попросила бы Ванновского возглавить министерство, ведь он очень популярен, добр, честен и сознателен, он сможет навести там порядок и начать такие долгожданные реформы. Назначь его, по крайней мере, ненадолго, на определенное время, пока не найдешь другого. Уверена, это будет прекрасно, да, он стар, но у него свежая голова и есть энергия, так назначь его, если он согласится, но я убеждена, что он это сделает, раз ты ему сам прикажешь» (Переписка императора Николая II с матерью – императрицей Марией Федоровной. 1894–1917. С. 361). Примечательно, что в то же самое время весьма влиятельный в ближайшем окружении императора великий князь Сергей Александрович называл царю кандидатуры Н.А. Зверева и Н.Д. Сергеевского [Великая княгиня Елисавета Феодоровна и император Николай II. Документы и материалы (1884–1909 гг.). С. 533].


[Закрыть]. Против этого назначения возражал великий князь Сергей Александрович. Однако его мнение не стало определяющим. Николай II писал дяде 20 марта 1901 г.: «Сейчас нужен мне военный человек. Я прямо скажу, что я думаю о Ванновском и вперед знаю, что, к сожалению, встречу полное неодобрение с твоей стороны. Делаю этот выбор прямо по внутреннему убеждению, не спрося ничьего мнения. Его имя связано для меня с именем моего Отца, а это, как и тебе, для меня все![276]276
  Письмо Николая II великому князю Сергею Александровичу 20.03.1901 // ГА РФ. Ф. 648. Оп. 1. Д. 71. Л. 60.


[Закрыть]»