Текст книги "Русская пятерка"

– Как у тебя с русским? – спросил Хиткоут.

– В принципе неплохо, – ответил я, пояснив, что прежде чем перейти на журфак, целый семестр учил этот язык в университете.

– Быть может, ты нам пригодишься. Будешь работать переводчиком тренеров и игроков, а заодно и ребятам из прессы поможешь, – сказал Хиткоут.

Я сказал, что с удовольствием попробую.

Он заверил меня, что всю дополнительную информацию пришлет в редакцию вместе с аккредитацией. Все так и получилось – за пару дней до матча мне прислали пропуск. Я был уже на месте, когда в полдень к арене подъехал автобус сборной СССР. Мы пошли обедать в ресторан через дорогу от кампуса, и русские все заказывали себе сами, прекрасно обходясь без моей помощи. Все они брали одно и то же – говяжий стейк медиум, салат. Игроки сидели по четверо и молча ели. Тренеры ушли от них подальше и тихо беседовали между собой.

После обеда у них было свободное время. Обычно его используют для того, чтобы вздремнуть перед игрой. Я вновь встретился с ними задолго до предматчевой разминки, чтобы помочь местным репортерам раздобыть информацию о команде гостей. Сборную СССР тогда тренировал Александр Гомельский – под его руководством команда за двадцать два года выиграла 85 процентов матчей. Он был широко известен как отец современного советского баскетбола. В составе его сборной было несколько человек, которые выиграли золото Олимпиады-1972, одолев американцев в финале с неоднозначной концовкой. Судьи принимали спорные решения, что позволило сборной СССР дважды переиграть последние секунды встречи.

Теперь же команда Гомельского отправилась в тур по США, чтобы провести серию матчей против лучших американских студенческих команд. Результат был в общем-то предсказуем. У русских был опытный коллектив, где собрались взрослые игроки уровня НБА. Они долгие годы играли вместе и без особых проблем обыграли таких лидеров студенческого баскетбола, как «Нотр-Дам», «Индиана» и «Пердью». Однако тем вечером «Мичиган» дал им настоящий бой.

Мне досталось одно из лучших мест во дворце «Дженисон Филд Хаус» – я сидел на скамейке советских баскетболистов рядом с Гомельским. Если возникал спорный момент, мне следовало переводить его слова арбитрам. Но до этого дело не дошло. Тренер спокойно наблюдал за тем, как ведомые Мэджиком «спартанцы» разгромили его команду со счетом 76:60.

После игры Гомельский хвалил стремительные контратаки «спартанцев», которые в том сезоне привели их к чемпионскому титулу NCAA. Что любопытно, хоккейная сборная СССР блестяще использовала ту же самую стратегию – молниеносный переход из обороны в атаку, который демонстрировали мичиганские баскетболисты, как только забирали мяч на подборе.

После баскетбола меня пригласили на прием в дом администратора мичиганского университета. В какой-то момент я оказался совсем один. Именно тогда ко мне и подошел какой-то человек, забрал у меня из рук пиво и дал вместо него стакан чистой холодной водки – именно так пьют ее русские.

– Na zdarovye, – сказал он, после чего мы чокнулись и выпили. – Меня зовут Виктор. А тебя?

Мы стояли в углу, где нас никто не смог бы случайно подслушать. Пожали друг другу руки. Танец начался.

Виктор был вежлив. Я понимал, что все вопросы он задает не просто так. Мы уже виделись – он обедал с тренерами, а на игре сидел вместе со всеми на скамейке. Я решил, что он либо один из наставников, либо кто-то из медперсонала, и сказал ему, что учусь на журфаке, к чему он отнесся скептически:

– Кто ты на самом деле? На кого работаешь? Где ты так хорошо выучил русский?

Я начал понимать, почему представители советской делегации вежливо избегали меня весь день. Они мне не доверяли. Я настаивал на том, что говорю правду. Что тренер университетской команды действительно просил меня помочь ему, если гостям из СССР потребуются услуги переводчика. Я сказал: это мое личное дело, где я учил язык. Поблагодарил его за комплимент и попытался на этом закончить беседу.

Виктор же настаивал на продолжении.

– Американцы не знают иностранных языков, не говоря уже о русском, – сказал он.

Я согласился и улыбнулся. Решил, что в этой быстро растущей конфронтации лучше сказать правду. Мы беседовали по-русски. Правда, я то и дело вворачивал английские выражения, когда мне не хватало словарного запаса. Рассказал ему, что учил русский в лингвистическом институте при Министерстве обороны США.

Тут уже и Виктор кивнул, улыбнулся:

– Монтерей – знакомое место. Значит, военным был, да? Чем занимался, после того как выучил наш язык?

– Да, был военным. В армии служил, – ответил я. – Но если откровенно, это не ваше дело, чем я потом занимался. Я бы вам все равно не смог бы рассказать, даже если бы хотел.

Честно говоря, тогда еще и года не прошло, как я ушел из Агентства. Все, у кого был доступ к засекреченной информации, боялись ее разглашать, опасаясь тюрьмы или чего пострашнее. Виктор, конечно, об этом знал. Тем не менее я продолжал выпивать и чувствовал эффект международной сыворотки правды. Я решил немного с ним поиграть.

– После языковых курсов меня отправили на задание в Западный Берлин, – признался я.

Его глаза снова сверкнули:

– О, дружище, так я был в Восточном Берлине!

Посмеялись, чокнулись и выпили еще раз – теперь уже за наше тайное прошлое. После непродолжительной, но интенсивной беседы мы узнали друг друга поближе. Затем я посмотрел ему в глаза и сказал по-английски:

– Слушай, Виктор, я шесть с лишним лет отслужил в армии своей страны. Ты отслужил в Красной армии. Ты по-прежнему на службе у своей партии – просто в другой роли. Ты прекрасно понимаешь, чем я занимался в Берлине. Равно как и я понимаю, чем ты занимаешься здесь. Но, поверь мне, я больше в эти игры не играю.

Я еще раз подчеркнул, что всего лишь простой студент и пытаюсь пробиться в журналистику, чтобы однажды стать международным репортером и работать в Москве.

– Ну что ж, может быть, мы еще когда-нибудь увидимся, – сказал он.

Мы вновь пожали друг другу руки, после чего я вежливо с ним простился.

– А сейчас мне надо идти, – сказал я, взглянув на часы. – У меня дедлайн, так что пора бежать в редакцию.

Я сказал ему, что если все будет хорошо, то в завтрашней газете он увидит мою заметку. Мы чокнулись еще раз, и я ушел.

В редакции я сел за пишущую машинку. У меня все плыло перед глазами, пальцы совсем не слушались из-за водки Виктора, бродившей в моей крови. Но я все же написал статью о визите советских гостей в Ист-Лэнсин.

На самом деле в этом не было ничего необычного – они приехали, пообедали и сыграли еще один матч против очередной американской студенческой команды. Конечно, я приукрасил историю хвалебными комментариями в адрес соперников сборной СССР, для которой эта тринадцатиматчевая серия была этапом подготовки к московской Олимпиаде-1980. Однако львиная доля заметки была посвящена событиям вечернего приема, из которых особенно выделялся тост самого маленького игрока российской команды – Станислава Еремина.

– За всю поездку мне нигде не было так хорошо, как здесь, – обратился он к жителям Ист-Лэнсина. – Трудно подобрать подходящие слова, но кажется, что сегодня я действительно ближе узнал американцев и подружился с ними.

Моя статья вышла на следующий день под заголовком «Вечеринка после игры как урок примирения». Ее напечатали на первой странице на самом верху. Это была моя первая передовица.

В тот день я окончательно и бесповоротно влюбился в журналистику.

* * *

Я стоял у раздевалки на арене в Хельсинки и краем глаза следил за очередным Виктором, продолжая нескладную беседу с Сергеем Федоровым и Владимиром Константиновым. Мой новый знакомый и переводчик говорил по-русски очень здорово, как и по-английски. Я был безмерно счастлив, что встретил его. Он представил меня, и я поздравил хоккеистов с отличной игрой.

Они пожали плечами. Для них это была очередная, ничего не значащая игра против еще одного заведомо слабого соперника в начале нового мучительного сезона, который будет длиться еще одиннадцать месяцев. Они всего лишь выполняли свою задачу в системе, где лучше было не проигрывать.

Я показал игрокам то, ради чего и хотел взять у них интервью, – список игроков, которых «Детройт» выбрал на драфте полтора месяца назад. Они говорили только по-русски, но я не сомневался, что их знания английского алфавита хватит на то, чтобы узнать собственные имена. Я повернулся к Сергею и указал на его имя – «Ред Уингз» выбрали его в четвертом раунде.

Как он отреагировал? Никак. Стоял с каменным лицом. Даже если его это хоть как-то заинтересовало или обрадовало, по холодным голубым глазам этого было не понять. Как я потом узнал, он вообще не подозревал, что его выбрала команда НХЛ из Детройта.

Затем я повернулся к Владимиру и указал на его имя – он был одиннадцатым в списке из двенадцати человек. Константинов с трудом сдерживал восторг, как маленький мальчик, обнаруживший под новогодней елкой глянцевый красный велосипед. Его зеленые глаза искрились от счастья, он прямо-таки светился. Повернулся и поймал мой взгляд, будто пытаясь убедиться, что его не разыгрывают. Очевидно, он впервые узнал, что и его хотят видеть в НХЛ.

Я сказал, что привез им еще кое-что из Детройта, и открыл свою кожаную сумку. Оттуда достал и вручил всем, включая переводчика, по значку «Ред Уингз» и своей визитке. Я сказал, что прекрасно понимаю: сейчас не самое подходящее время для интервью, но мне хотелось бы взять его в ближайшее время. Я пообещал поработать над своим русским, чтобы мы смогли нормально поговорить. Помимо этого раздал им визитки представителей «Детройта», включая Джима Лайтса и генерального менеджера клуба Джимми Дэвеллано. Наконец, достал последние подарки – два медиагида «Ред Уингз», из которых торчали тайные послания.

Вручив ребятам буклеты, я поинтересовался на прощанье, есть ли у них какие-нибудь вопросы. Пока говорил переводчик, я чуть было не запаниковал – Сергей держал буклет перед собой и бегло пролистывал страницы. Вскоре он добрался до спрятанного конверта. Однако, и на сей раз не проявив эмоций, он закрыл медиагид и спокойно убрал его за спину. С таким человеком в покер лучше не играть. Владимир же не взглянул на свой буклет, пока мы там стояли, так и держал его перед собой двумя руками.

Слева от нас то и дело выглядывал Виктор. Я понимал, что пора идти – и чем скорее, тем лучше. Посмотрел на трех своих собеседников, пожал им руки и сказал на ломаном русском:

– Большое спасибо. Рад был с вами познакомиться. Удачи. До свидания.

После чего выразил надежду, что скоро мы с ними увидимся.

Они быстро развернулись и ушли, не оборачиваясь.

Часы показывали почти десять часов вечера, и в Хельсинки бурлила жизнь. На улице по-прежнему было светло. А я шел все быстрее и быстрее, стараясь убраться подальше от арены. Я не знал, куда пойти, но был уверен, что сразу идти в гостиницу не стоит. Я дико устал от двухдневного путешествия, но был слишком возбужден и совсем не хотел спать. К тому же беспокоился, что за мной могут следить. Что, если Виктор подошел к игрокам и потребовал показать ему мои подарки? Вдруг он нашел мои письма? Что будет с игроками? Придут ли потом за мной?..

Я успокаивал себя тем, что насмотрелся шпионских триллеров и начитался книжек американских журналистов, которые писали о том, как за ними постоянно ходили тенью, а сами они то и дело влипали в неприятности. Но тут все было иначе. Я сам был виноват во всем.

Меня охватила внезапная тревога. Я сомневался в принятых решениях и вообще в целесообразности своего приезда в Хельсинки. Я шел и постоянно оборачивался, чтобы проверить, не следят ли за мной.

В час ночи на улице были скорее сумерки, чем ночь. Я бесцельно слонялся уже почти три часа. Адреналин, от которого мое сердце вырывалось из груди, перестал поступать в кровь. Внезапно почувствовав навалившуюся усталость, я сел в такси и быстро доехал до гостиницы.

Паранойя и не думала отступать. Я открыл дверь и медленно зашел в номер, ни на секунду не теряя бдительности на случай, если меня там кто-то ждет.

Там никого не было.

Я расслабился и подошел к телефону. В уме быстро прикинул, что дома сейчас половина восьмого вечера. Набрал номер, и после двух гудков Джим Лайтс поднял трубку. Я сообщил ему, что вышел на контакт с игроками и без особых проблем передал им информацию. Теперь оба хоккеиста были в курсе, что их хотят как можно скорее видеть в Детройте.

– Отличные новости, – сказал Лайтс. – Мне не терпится сообщить об этом мистеру Иличу. Ты даже не представляешь, как мы рады, что тебе удалось запустить весь этот процесс. Спасибо огромное.

Я продолжил доклад: реакцию Сергея понять было трудно, а вот Владимир оказался в восторге. Пусть даже Константинов и был капитаном команды, но именно он казался мне главным кандидатом на побег, если ему предоставить такую возможность. Затем я сообщил Лайтсу, что на следующий день вылетаю обратно в Детройт.

– Джим, я все сделал так, как ты хотел. Дальше без меня, – сказал я. – Я только хочу напомнить тебе, что когда вы вывезете этих ребят, первая информация об этом должна появиться в «Детройт Фри Пресс». И первое интервью с ними тоже. У нас должен быть полный и эксклюзивный доступ к ребятам. Мы об этом договаривались.

– Безусловно, – ответил он, – ты узнаешь об этом первым. Дальше мы все берем на себя. Считаю, лучше тебе делать вид, что всей этой истории не было.

На следующий день я уже был в Детройте.

* * *

Прошел почти год. 22 июля я ужинал у себя дома в Диаборне, как вдруг зазвонил телефон.

– Кит, это Джим Лайтс, – раздалось в трубке. – Я сейчас лечу на самолете мистера Илича в Детройт из орегонского Портленда.

Он сказал, что у него для меня есть кое-какие новости, и заметил, что сидит рядом с одним важным человеком.

Я отодвинул тарелку, взял листок бумаги и ручку, приготовившись писать. Из этих заметок потом вырастет статья, которую следующим утром опубликуют на передовице «Детройт Фри Пресс».

Совсем скоро это станет важной новостью международного масштаба.

Глава 2. Сделано в Детройте. На заре величия

Когда Майк и Мэриан Илич в июне 1982 года купили «Ред Уингз» примерно за восемь миллионов долларов, они первым делом наняли архитектора одной из величайших династий в американском спорте. Джим Дэвеллано – или Джимми Ди, как он сам любил себя называть, – приехал в Детройт в статусе трехкратного обладателя Кубка Стэнли. «Нью-Йорк Айлендерс» выиграют свой четвертый кубок подряд уже без него, лишний раз доказав, что Дэвеллано умеет закладывать чемпионские команды на длительный срок. Однако в «Детройте» ему как генеральному менеджеру придется столкнуться с куда бо́льшими трудностями, чем он мог себе представить.

– Честно говоря, мне пришлось доставать команду со дна реки Детройт, – говорит он мрачно, будто вспоминая какую-то чудовищную трагедию. Дело в том, что на протяжении семидесятых и вплоть до середины восьмидесятых над «Ред Уингз» в хоккейных кругах Северной Америки не издевался разве что ленивый.

– В те времена «Ред Уингз» были банкротами во всех смыслах, – вспоминает тридцать лет спустя Джим Лайтс. Он тогда был женат на старшей дочери Иличей – Дэниз. Работал адвокатом, а после смены владельцев «Детройта» в 1982 году его назначили исполнительным директором клуба. Команда была не в лучшей форме и играла на плохом катке, который тогда представляла собой «Джо Луис Арена».

«Джо» построили всего за три года до прихода новых хозяев «Ред Уингз». Детройт возводил ее на деньги города, кое-как, экономя на всем. Она так и не была достроена до конца. На момент открытия раздевалки были недоделаны. Пресс-ложи не существовало вообще. Повсюду висели осветительные лампы на оголенных проводах. В пустынных фойе сувениры и напитки продавали с картонных столов.

«Ред Уингз» были прекрасной метафорой самого Детройта. Можно найти бесчисленное количество параллелей между некогда прекрасной командой-династией и пришедшим в упадок городом. В 1950 году, когда молодой Горди Хоу только выходил на авансцену НХЛ, Детройт считался одним из лучших городов Америки. Там проживало 1 850 000 человек, его границы постоянно росли.

Детройт был пятым по численности городом США, причем одним из самых богатых. Средний класс здесь по-настоящему процветал. Люди стекались в город из южных штатов и регионов близ Аппалачей в поиске работы на местных автомобильных и сталелитейных заводах, а также фабриках по производству пластмассы и запчастей, которые поддерживали гигантскую автомобильную индустрию. С 1950 по 1955 год Хоу привел «Ред Уингз» к четырем Кубкам Стэнли. В 1956 году «Крылья» проиграли в финале.

Но это длилось недолго. Лабиринт автострад потянулся из центра, проходя через несколько фешенебельных районов города, облегчая путь от заводов до пригородов, куда вместе с семьями перебиралось все больше и больше рабочих, львиную долю которых составляли белые граждане. За ними последовали и работодатели.

С 1945 по 1947 год Большая тройка автоконцернов – «Дженерал Моторс», «Форд» и «Крайслер» – воздвигла 25 заводов в окрестностях Детройта, в то время как в самом городе не было построено ни одного. К середине шестидесятых Детройт пришел в серьезный упадок, а на его улицах начались межрасовые стычки – этот конфликт нарастал уже два десятилетия. Детройт замелькал в новостях по всему миру. В июле 1967 года в западной части города пять дней бушевали беспорядки, в результате которых погибли 43 человека, 1189 получили травмы разной степени тяжести, 7000 попали под арест, а также было уничтожено более 2000 зданий. Чтобы остановить погромы, пришлось прибегнуть к помощи не только национальной гвардии Мичигана, но также 82-й и 101-й воздушно-десантных дивизий, которые получили приказ от президента Линдона Джонсона – и это в разгар вьетнамской войны.

Следующим жарким летом ожидались еще более массовые беспорядки, но жителей города отвлекли – а многие полагают, что и объединили, – бейсболисты «Детройт Тайгерс», которые в том году одолели «Сент-Луис Кардиналс» в финале Мировой серии.

Давление на автомобильную промышленность со стороны иностранных компаний, а также тот факт, что Большая тройка перенесла свои заводы и тысячи рабочих мест из Мичигана в Мексику и ряд других стран, привели к тому, что в начале восьмидесятых десятки тысяч людей остались без средств к существованию. Когда Майк и Мэриан Илич купили «Ред Уингз» в 1982 году, население Детройта уже упало до 1 200 000 человек. Спустя пару десятилетий в городе останется меньше 700 тысяч жителей.

Некогда мощные «Ред Уингз» также переживали тяжелые времена. Клуб был основан в 1926 году под названием «Детройт Кугарс». Свой первый сезон в Национальной хоккейной лиге команда провела на арене, которая тогда называлась «Бордер Ситис». Она располагалась на другой стороне реки Детройт, в канадском городе Виндзор.

В 1927 году команда переехала на «Детройт Олимпиа Арена». Как и в автомобильной индустрии, проблемы у нее шли по нарастающей. В первые годы своего существования у команды мало что получалось. В 1930 году она сменила название на «Фэлконс», а в 1932-м, перейдя в собственность Джеймса Норриса, вновь была переименована – в «Ред Уингз». Ее эмблемой стало крылатое колесо – в знак почтения к автомобильной промышленности города. Сегодня это один из канонических логотипов в мировом спорте.

Норрис, которому одно время принадлежали сразу четыре клуба «Оригинальной шестерки» в НХЛ, превратил «Детройт» в мощную команду. После его смерти в 1962 году за команду развернулась серьезная борьба между наследниками. В итоге она досталась Брюсу Норрису, которому также отошел зерновой бизнес отца. Под руководством младшего Норриса дела у «Крыльев» шли все хуже и хуже. Выход в финал Кубка Стэнли-1966 стал их лебединой песней. Годом позже команда набрала на шестнадцать очков меньше. Потом было еще хуже. С 1967 по 1982 год – до тех пор, пока на помощь не пришел Илич, – дела у команды шли настолько плохо, что в хоккейном мире ее называли не иначе как «Мертвые Крылья» (игра слов: Red Wings – Dead Wings).

Тем временем цены на нефть продолжали расти, вставляя палки в колеса автопрому Детройта, который не сразу отреагировал на изменения рынка. Рос спрос на небольшие машины с меньшим расходом топлива, и эту нишу заняли иностранные компании. В конце семидесятых лишь государственная помощь спасла «Крайслер» от финансового краха. Примерно в то же время в Детройте снесли очередной фешенебельный район Поултаун, чтобы по иронии судьбы построить на его месте завод «Кадиллак», на который ушли миллионы из государственных субсидий.

Команде Илича досталась относительно новая арена, которую воздвигли вместо «Олимпии». Однако у «Детройта» не было тренировочного катка. Из-за этого на арене было проблематично проводить концерты и прочие доходные мероприятия, поскольку в неигровые дни «Крылья» там тренировались. Впрочем, их частенько вытесняли цирковые представления и ледовые шоу, а тренировки приходилось устраивать на различных пригородных катках – от «Линкольн-Парка» вниз по реке вплоть до «Оук-Парка» в округе Окленд.

Но главной проблемой «Ред Уингз» оставался их ужасный состав.

– На момент, когда мистер и миссис Илич купили клуб, в команде на контракте был восемьдесят один игрок, представьте себе! – рассказывает Лайтс. – Но при этом не было даже восьми хоккеистов уровня НХЛ!

С финансовой точки зрения клуб был убыточен. Не удавалось продать даже две с половиной тысячи абонементов. Именно тогда жители Детройта увидели, насколько решительно был настроен Майк Илич, сколотивший свое состояние на сети пиццерий «Литл Сизарс». Ему хотелось создать нечто такое, чем его родной город мог бы по праву гордиться.

– Все началось с энергии Майка, его решительности, финансовых ресурсов и любви к Детройту, – считает Лайтс. – С любви, которую он подпитывал всевозможными маркетинговыми ходами, как, например, розыгрыш автомобилей на каждой домашней игре первого сезона. Да, он на каждом матче дарил болельщикам американскую машину в условиях обвалившегося автомобильного рынка Детройта. Все считали, что Илич спятил.

Не спятил, а схитрил по-лисьи, потому что в скором времени «Ред Уингз» стали одной из самых посещаемых команд НХЛ, несмотря на слабый состав. Болельщиков привлекал шанс уехать домой на новой машине, пусть даже ради этого приходилось лицезреть очередное разгромное поражение «Детройта».

– Таким образом мистер Илич напоминал людям, что в будущем все будет лучше, – продолжает Лайтс. – Потому что на тот момент команда выступала откровенно плохо.

И вот в такой обстановке Дэвеллано начал возрождать «Детройт» из руин. Это был пухлый мужичок невысокого роста, имевший проблемы с весом, а на голове у него росли, будто щетка швабры, неопрятные черные волосы. Кроме того, у Дэвеллано было два разных голоса. Когда он общался с журналистами, что, по всей видимости, ему нравилось, он говорил низким и напыщенным голосом, который шел из глубин его диафрагмы. Если же речь заходила о чем-то неприятном, то голос становился значительно выше и исходил, казалось, из верхней части горла.

Неизвестно, какой из этих двух голосов он использовал за ужином с новыми владельцами клуба вскоре после своего трудоустройства. А разговор, скорее всего, был неприятный.

С присущей ей откровенностью Мэриан Илич задала вопрос, который сразу же заставил Дэвеллано оправдываться. Шикарная блондинка невысокого роста, она говорила всегда по делу. Ни у кого не возникало сомнений в том, что Мэриан была равноправным владельцем «командочки», как она ее называла. Ярая хоккейная болельщица с детства, причем более активная, чем муж. И в жизни их совместной бизнес-империи она принимала участие никак не меньше его.

Майк Илич в свое время служил в морской пехоте. Мэриан Илич разговаривала так, будто тоже была морпехом и ей все равно, что об этом скажут люди. На корпоративных совещаниях она всегда славилась своей прямотой. Разговор за ужином также начала с места в карьер.

– Джимми, как ты считаешь, сколько нам нужно времени, чтобы выиграть Кубок Стэнли? – спросила она.

– Восемь лет, Мэриан, – ответил Дэвеллано. – Мы выиграем кубок через восемь лет.

Она вспыхнула, как спичка.

– Восемь лет! Бог ты мой! Да я уже старухой буду! Я даже на лед не смогу выйти!

Дэвеллано не знал, как повести себя в такой ситуации. Ему было несвойственно терять дар речи. Вспоминая тот разговор сейчас, он откровенно говорит, что его команде стоило бы выиграть Кубок Стэнли за восемь лет во избежание ненужных осложнений.

– В итоге мы выиграли его через пятнадцать лет, – рассказывает Дэвеллано и признает: повезло еще, что его не уволили раньше. – Но если начистоту, у нас и до победы в кубке были отличные составы.

Перестройку Дэвеллано начал с того, что пообещал болельщикам, прессе и владельцам «Детройта»: клуб больше не будет обменивать драфт-пики на игроков, чьи лучшие годы в НХЛ уже давно позади, а в «Ред Уингз» они приезжают доигрывать. На этой провальной стратегии «Детройта» выросло целое поколение болельщиков, пока Иличи не спасли команду.

Однако создавать клуб заново через драфт – мучительно медленный процесс, к тому же без каких-либо гарантий. Здесь потребуется огромное терпение и немалая доля удачи. Ведь уйдут годы на то, чтобы найти, собрать и вырастить игроков, которые на момент драфта были безбородыми юнцами. Если не брать в расчет очевидных будущих звезд (а некоторые из таких, кстати, так и не оправдали ожиданий), драфт новичков НХЛ – не более, чем лотерея талантов. Команды делают ставки на юношей в надежде, что когда-нибудь те вырастут в блестящих хоккеистов.

В «Детройте» считали, что никто не разбирается в драфтах лучше, чем Дэвеллано. Скауты клуба Нил Смит, Кен Холланд и Алекс Дэвидсон могли предоставить своему генеральному менеджеру надежную информацию и помочь советом. Вот только у владельцев клуба Майка и Мэриан Илич были большие ожидания и совсем не хватало терпения.

8 июня 1983 года это ни для кого не было секретом, когда представители «Ред Уингз» сели за свой столик на церемонии драфта в монреальском «Форуме». Практически все в НХЛ сходились во мнении, что в том году было три игрока, которые обязательно станут звездами. «Детройт» выбирал четвертым – его болельщики уже привыкли к подобным насмешкам судьбы.

Среди тех молодых звездочек был Пэт Лафонтэйн, признанный в том сезоне лучшим игроком Канадской молодежной лиги. Пэт был родом из Уотерфорд Тауншип – пригорода Детройта, но достался «Нью-Йорк Айлендерс» под третьим общим номером. Перед ним «Миннесота» забрала Брайана Лотона, блиставшего за сборную школы Маунт Сент-Чарльз в Массачусетсе, а «Хартфорд» задрафтовал Сильвена Тарджона, выступавшего за «Халл» в ведущей юниорской лиге Квебека (QMJHL).

Лучшим из оставшихся игроков был Стивен Грэгори Айзерман – центральный нападающий скромных габаритов, игравший за «Питерборо» в хоккейной лиге Онтарио (ОХЛ). Однако Илича не устраивал четвертый общий номер. Ему хотелось взять Лафонтэйна, вокруг которого можно было развернуть интенсивную маркетинговую кампанию.

Перед началом драфта Илич положил руку на плечо Дэвеллано и сказал:

– Джимми, сходи-ка за стол к «Айлендерс» и предложи своему приятелю Биллу Торри миллион баксов за обмен драфт-пиками.

Дэвеллано даже не повел бровью. Он взял Илича за руку и ответил:

– Майк, оставь деньги при себе. У нас все будет хорошо.

Все прошло без сюрпризов. «Крылья» выбрали Айзермана – худощавого и щуплого молодого человека, который подошел к их столику в красном галстуке. Он скорее был похож не на профессионального хоккеиста, а на старшеклассника, который ведет девушку на выпускной. Однако именно он вскоре станет надежной опорой клуба. Дэвеллано был прав, он понимал, что с точки зрения скаута у Стива Айзермана и Пэта Лафонтэйна много общего. Оба потрясающе одарены. Тем не менее как раз Айзерман в итоге стал лучшим игроком того драфта, причем с огромным отрывом (впрочем, Лафонтэйну в полной мере помешала раскрыться череда сотрясений мозга, иначе он мог набрать очков не меньше Айзермана). Оба в итоге попали в Зал хоккейной славы. У двух игроков, которых выбрали на драфте до них, карьеры в НХЛ не сложились.

Драфт 1983 года сыграл огромную роль для «Детройта». После Айзермана «Крылья» выбрали правого крайнего Лэйна Ламберта, сыгравшего в НХЛ почти 300 матчей, пока его карьера не оборвалась из-за проблем со зрением. А еще левого крайнего Боба Проберта, сочетавшего в себе бомбардирский талант и невиданную ранее жесткость. Ну, и Джо Кошура – еще одного правого крайнего. В паре с Пробертом они представляли собой самый грозный бойцовский тандем в истории НХЛ. Их прозвали «Bruise Brothers» (от англ. Bruise – синяк, что намекало на известный дуэт из фильма «Blues Brothers»).

В тот год «Детройт» показал на драфте изобретательность, которая ляжет в основу его династии. Под 86-м общим номером, на две строчки выше Кошура, «Крылья» выбрали Петра Климу, который блистал по другую сторону железного занавеса – в Чехословакии. Не было никаких гарантий, что Клима когда-либо сможет выбраться за пределы своей страны. Тем не менее Илич лично утвердил решение потратить достаточно высокий драфт-пик на молодого таланта из ЧССР.

– Таланта ему было не занимать, – вспоминает Лайтс. – Именно тогда мы и решили, что сделаем все возможное, чтобы стать лучше как можно скорее. Все началось именно с этого. Мы будем использовать иностранцев. И нам все равно, откуда они. Если парни играют хорошо, мы их найдем и привезем сюда. До Майка Илича такой тенденции не было.

Но как конкретно это сделать? Большой вопрос. И найти ответ на него должен был Лайтс.

– Мы принимали решения прямо по ходу пьесы, – вспоминает он. – Знаете, в мире нет учебников, в которых записан алгоритм, как выйти на игрока и уговорить его на побег. Спрашивать нам было не у кого. Мы полагались на здравый смысл и капитал, то есть на наличку. Но мы быстро поняли, что игроки по ту сторону занавеса, особенно чехи, двумя руками за то, чтобы перебраться в Северную Америку. Они ненавидели коммунистическую систему, русских и свою жизнь. Они желали оттуда выбраться. Им хотелось зарабатывать и играть в Северной Америке, в Национальной хоккейной лиге».

А больше всех об этом мечтал Петр Клима.

* * *

Петр Клима, 183 см, 86 кг, левый крайний форвард с правым хватом клюшки. «Ред Уингз» влюбились в него, как только Ник Полано, тренировавший в то время команду, впервые увидел Климу в составе сборной Чехословакии на Чемпионате мира-1983. Скауты других клубов также обратили на него внимание. Риск был велик, но он того стоил.