Текст книги "Русская пятерка"

– Я понимал, что нас ждут большие изменения в ближайшем будущем, – признается Матвеев. – И сказал Сергею, что подписать контракт с ЦСКА – это глупая затея. Потому что потом будет трудно его разорвать. Тяжело играть в хоккей под руководством человека, который еще и командир твоей части. Стоит ему разозлить Тихонова, как тот запросто может отправить его служить двадцать пять лет на китайской границе.

Примерно в то же время в самом ЦСКА происходили события, которые зеркально отражали то, что творилось с ослабевающей коммунистической системой. Они также подчеркивали, насколько Федоров был важен для своего клуба в будущем. Звезды первого звена, включая центрального нападающего Игоря Ларионова и защитника Вячеслава Фетисова, который был капитаном команды и майором советской армии, начали войну против Тихонова.

Несколько лет назад их также выбрали на драфте НХЛ, и они хотели расторгнуть свои контракты, чтобы продолжить карьеру в Северной Америке. Все это совпало с публикацией в «Правде» одной из самых противоречивых заметок, соавтором которой был Матвеев, – о том, что Тихонов придерживался негласных правил при формировании своего клуба и личная преданность там играла не последнюю роль. «Правда» сообщала, что если хоккеист не являлся армейским офицером, то ему было значительно сложнее не только пробиться в состав сборной Советского Союза, но и попасть в заявку ЦСКА.

– Мы писали, что в жизни россиян произошли большие перемены. И что, может быть, ЦСКА тоже не мешало бы кое-что изменить, – продолжает Матвеев.

На этом фоне Федоров уже считал, что лучше уехать в НХЛ. Однако Тихонов вовсе не был дураком. Он прекрасно понимал, что «Ред Уингз» будут заманивать Федорова в Детройт. Вот только даже он не подозревал, что Матвеев, которому Тихонов тоже доверял, был готов выступить посредником в этой истории.

* * *

Тем временем Джим Лайтс нашел в Детройте человека, который обещал помочь с организацией побега. Сезон 1989–90 только набирал обороты. На дворе был октябрь. В раздевалке «Ред Уингз» к Лайтсу подошел тренер вратарей Фил Мир. Он сказал, что хорошо знаком с прославленным советским голкипером Владиславом Третьяком.

У Третьяка в Монреале был друг-фотограф, имевший свободный доступ ко всем игрокам ЦСКА и сборной СССР. Считаные минуты спустя Лайтс уже разговаривал по телефону с этим фотографом – Мишелем Пономаревым. А через пару дней они встретились уже лично в Монреале.

Перед Лайтсом предстал мужчина возрастом под пятьдесят. Это был русский экспат, эмигрировавший, когда ему было уже за тридцать. Поскольку Пономарев говорил на русском, французском и английском, он всегда работал официальным фотографом сборной СССР, когда та выступала в Северной Америке или Западной Европе. «Я могу поговорить с ребятами от вашего лица», – сказал он Лайтсу, которому уже казалось, что эта сделка принесет «Ред Уингз» в будущем огромные дивиденды.

– Майк Илич постоянно говорил мне, что если подворачивается счастливый случай – надо за него хвататься, – вспоминает Лайтс. – Поэтому я сказал Мишелю: «Давай так. Если мы это делаем, то ты работаешь на меня. Я должен быть уверен, что ты на нашей стороне». Мы сначала договорились на словах, а затем заключили контракт, где было прописано, что «Детройт» заплатит ему 35 тысяч долларов в случае успешного побега Сергея Федорова и Владимира Константинова. С тех пор Мишель стал работать на меня. Так все и началось.

Вскоре после этого Валерий Матвеев, представитель Федорова, вышел на связь с Мишелем Пономаревым, который выступал со стороны Лайтса. Оба прекрасно понимали, что Федорову не очень хочется уезжать из Советского Союза – даже по окончании воинской службы. Сергей переживал за свою семью, волновался за родителей и брата. Что будет с ними, если он сбежит, как его лучший друг и партнер по звену Александр Могильный, чьих родственников с тех пор не оставляли в покое?

Однако Федоров был готов к диалогу. С помощью Пономарева он договорился о встрече с Лайтсом в Чикаго незадолго до Рождества 1989 года во время серии матчей ЦСКА против команд НХЛ. Лайтс хорошо подготовился. Он был уверен, что сможет уговорить Федорова бежать в тот же день. Забронировал номер в роскошном отеле «Дрейк» – любимом пристанище «Детройта», когда команда находилась на выезде. Сборная СССР остановилась в гостинице неподалеку. Пономарев прилетел из Монреаля и договорился, что Федоров придет на ужин. Еду заказали в номер.

– Федоров пришел в своем лучшем костюме, – рассказывает Лайтс. – Это был хороший российский костюм. Особенно для двадцатилетнего пацана. Вот только возникало ощущение, что он его на барахолке купил. Костюм весь блестел. Но это и неважно. Сергей был красивым парнем, прямо красавцем. И очень уверенным в себе.

Они беседовали несколько часов – во время и после обеда. Лайтс показал Сергею форму «Ред Уингз», включая гостевой и домашний свитера с фамилией «Федоров» на спине. После чего приступил к серьезной части.

– Я вооружился всем, что, как мне казалось, должно быть важно для русских, – продолжает Лайтс. И вот что он принес на встречу:

– стандартный контракт НХЛ. Но тут Джим пошел несколько дальше. Он сделал копию контракта не кого-нибудь, а капитана команды Стива Айзермана, который был лучшим и самым высокооплачиваемым игроком «Ред Уингз». Сергей говорил ему по телефону, что восхищается игрой Айзермана. Поэтому Лайтс принес показать контракт Стива и был готов предложить сделку на тех же условиях;

– пачку пятидесятидолларовых купюр на общую сумму в десять тысяч долларов. Лайтс хорошо усвоил урок своего тестя и наставника Майка Илича, что наличка – всему голова. Эта пачка денег была предназначена в качестве аванса будущего шестизначного подписного бонуса;

– несколько брошюр компании «Риверфронт Тауэр Апартментс». Ей принадлежала новая высотка рядом с «Джо Луис Ареной», где жил ряд игроков «Детройта». Клуб был готов предоставить Федорову лучшую квартиру и оплатить его проживание на три года вперед;

– наконец, то, что по мнению Лайтса, окончательно должно было склонить чашу весов в его пользу. Брошюру одного из автосалонов «Шевроле» в Детройте, где демонстрировались новейшие модели «Корветта». «Целый каталог принес! – вспомнит об этом потом Федоров. – Как такое забудешь? Джимми Лайтс знал свое дело».

Тем не менее наибольшее впечатление на Федорова произвел как раз контракт Айзермана. Лайтс понимал, что Сергею было важно, чтобы он зарабатывал как капитан команды. Менеджер «Ред Уингз» был абсолютно уверен, что в тот же вечер покинет Чикаго в компании новой звезды «Детройта». Однако вечер закончился тем, что Федоров встал, пожал Лайтсу руку, поблагодарил его через Пономарева за щедрое предложение и отклонил его.

– Я не могу сейчас уехать, – сказал он.

– Но, Сергей, пойми – это все твое, если мы уедем прямо сейчас, – взмолился Лайтс. – На политику никогда нельзя полагаться. В России все может поменяться. Когда у тебя еще будет такая возможность? Завтра в политике уже все может быть по-другому. Соглашайся, а всем остальным займутся мои адвокаты.

В это трудно поверить, учитывая недовольство Федорова службой срочником в армии и всей советской хоккейной системой, которая, как он сам говорил, держала его в клетке, но Сергей снова отказался.

– Я скоро отслужу, – передал Федоров Лайтсу через переводчика. – Я не хочу дезертировать. У меня дембель в начале января. Больше служить не буду. Я хочу играть в НХЛ, приеду летом. Можете в этом быть уверены.

Лайтс расстроился, но в целом остался доволен разговором. Федоров тоже чувствовал себя уверенно после той встречи. Он сообщил Матвееву о контракте, который предложил ему Лайтс. Сказал, что у капитана команды точно такой же.

– Это был официальный документ, с прописанной суммой в долларах с несколькими нулями, – вспоминает Матвеев. – Тут Сергей понял, что он – важный человек.

Но не тут-то было. Срок воинской службы Федорова истекал 1 января 1990 года. Однако Тихонов собственным произволом продлил его до конца Суперсерии, чтобы Сергей гарантированно вернулся с командой в СССР.

В апреле, пока Федоров помогал сборной выиграть золото на чемпионате мира в швейцарском Берне, Матвеев и Пономарев вновь позвонили Лайтсу и познакомили его со своим планом побега.

– Из России я бы никогда не стал звонить, потому что КГБ мог прослушивать телефон, – говорит Матвеев. – Мы решили, что лучше всего будет найти Сергею девушку из Америки. Но мистер Лайтс сказал, что это весьма проблематично и займет много времени. Он заметил, что Сергею, наверное, лучше уехать так, как это сделал Могильный. Тем более что он уже демобилизуется, так что воинской обязанности у него уже не будет, как и контракта с ЦСКА.

Федоров ответил отказом, но потом передумал. Его терпение окончательно лопнуло, когда советская система едва не упрятала его в тюрьму во время отпуска на Черном море.

– Мы с Сергеем и еще парой моих друзей решили поехать на курорт на несколько недель. Планировали заселиться в гостиницу «Интурист» недалеко от Сочи – одного из лучших городов побережья, – рассказывает Матвеев. – На стойке регистрации нужно было показывать паспорта. Но в паспорте Федорова не оказалось прописки. В России у всех должна быть прописка – ее печатают прямо в паспорте, – объясняет Матвеев. – Если ее нет, то вы фактически бездомный. Можно сказать, бродяга. Так что Сергея отказывались заселять в гостиницу. Мы пытались объяснить им, что Федоров – очень известный хоккеист. Что он родился в Пскове, но теперь живет в Москве у меня, а ЦСКА в скором времени обещает подыскать ему квартиру. Просто армейский клуб хотел, чтобы Сергей сначала подписал контракт.

Сотрудники гостиницы отправили Федорова в милицию.

– Молодой милиционер в приемной даже разговаривать с нами не захотел, – сетует Матвеев. – Он отобрал у Сергея паспорт и сказал, что ему лучше переночевать в камере отделения. Сергей очень разозлился, мы пытались его успокоить. Пошли в магазин и купили пива. Взяли «Хайнекен» и блок сигарет «Мальборо». Потом вернулись в отделение и подарили пиво с сигаретами все тому же милиционеру. Тогда он выдал Сергею все необходимые документы. Отпуск мы провели хорошо, но именно тогда Сергей и начал говорить: «Заберите меня отсюда».

* * *

Тем временем в Детройте генеральный менеджер «Ред Уингз» Джим Дэвеллано случайно встретился в тренажерном зале клуба с Айзерманом. Капитан команды яростно накачивал ноги на велотренажере, хотя до начала сезона было еще несколько месяцев. Айзерман играл на чемпионате мира, выступал за сборную Канады, поэтому Дэвеллано из любопытства решил задать ему пару вопросов.

– Ну, видел в Берне на льду советского парня, которого мы выбрали? – спросил Джим. – Что думаешь?

– Ты про Сергея Федорова? О, это отличный игрок, – ответил Айзерман.

– А если сравнить с тобой?

– Он лучше меня.

– Не понял.

– Я говорю, он лучше меня.

– Стивен, не неси чушь! Ты же это просто из вежливости говоришь?

– Вовсе нет. Он больше и катается чище. Он лучше меня.

Мало кто играл с той же смелостью и достоинством, пользуясь при этом безмерным уважением со стороны коллег, как Стив Айзерман, чья карьера длилась более двух десятилетий. Он знал свое место в хоккее и никогда не лез за словом в карман. В своих ответах он избегал клише и лживой похвалы. После того, что Айзерман сказал Дэвеллано про Сергея Федорова, генеральный менеджер «Детройта» начал грезить наяву советским хоккеистом.

– Этим Стив сказал все, – уверяет Дэвеллано, которому было свойственно излишне драматизировать, когда он чему-то радовался. – Господи ты боже мой! Мне хотелось, чтобы парень как можно скорее к нам приехал. Если Сергей Федоров не хуже Стива Айзермана – это уже здорово. А он вообще лучше! Даже если он просто не хуже Айзермана, то центр нападения у нас будет сильным, очень сильным!

* * *

Однако как бы Федоров ни хотел выбраться из лап советского режима и играть в НХЛ, как бы ни ждали его «Ред Уингз», ему все равно не давали покоя мысли о том, что надо будет покинуть семью. Это началось еще весной 1989 года – более чем за месяц до того, как «Детройт» выбрал Федорова на драфте. Когда сборная СССР в двадцать первый раз завоевала в Стокгольме золото чемпионата мира, игрокам дали в награду два дня на шопинг перед вылетом на родину. В один из этих дней Федоров пошел прогуляться со своим близким другом и партнером по тройке Александром Могильным.

Несмотря на то что «Детройт» часто называют основоположником Русской революции в НХЛ, на самом деле все началось с того, что в 1988 году «Баффало» выбрал Могильного в пятом раунде драфта. Ему было двадцать лет, Федорову – девятнадцать, а вместе с восемнадцатилетним Павлом Буре они составляли самую грозную молодежную тройку мира.

Виктор Тихонов рассчитывал, что его подопечные принесут в будущем много золотых медалей на чемпионатах мира и олимпиадах. Вот только у Могильного были иные соображения на этот счет. Сидя на скамейке в одном из парков шведской столицы, он признался, что хочет бежать в НХЛ и выступать за «Сэйбрз».

– Поехали со мной, – умолял Могильный Федорова.

– Нет-нет, я не могу. Да как?! Что будет с моими мамой, отцом, младшим братом?

Могильный бежал несколько дней спустя – солнечным утром 4 мая.

– Я не знал, чего ждать. Но чувствовал ответственность перед семьей. Я бы ни за что так с ними не поступил. Никогда бы не сбежал в одиночку, не продумав все наперед, – рассказывал Федоров в обширном интервью, которое он давал в офисе Центрального спортивного клуба армии в декабре 2015 года. На тот момент он уже четвертый сезон занимал пост генерального менеджера команды, из которой сбежал четверть века назад.

– Для моего неокрепшего ума все выглядело здорово, – продолжал Федоров. – Тебе девятнадцать лет. Тебя хочет видеть «Детройт». Тебе показывают каталоги, дают деньги. Но я все равно понимал, что о семье забывать нельзя.

Федоров отправился на ту рождественскую встречу с Лайтсом в Чикаго, по его собственным словам, «взволнованным, но радостно взволнованным… Я все время об этом думал. Ни на секунду это не давало мне покоя. Отпускало только на хоккее. В игре можно было немного расслабиться».

Как он сам говорил, ситуацию усложняло то, что ему не с кем было поделиться этими неописуемыми и запутанными чувствами. Никто не мог помочь ему в них разобраться. Даже родители. К ним и вовсе обращаться не стоило, потому что меньше всего он хотел ставить их под угрозу во времена, когда в Советском Союзе все еще опасно было быть диссидентом – неважно, политическим или спортивным.

Федорову тогда только исполнилось двадцать лет. Это средний возраст студента второго курса. Ему надо было посоветоваться. Очень надо. Но он не знал, к кому обратиться.

– Я рассказал об этом одному – ну, может, двум друзьям, – вспоминает Федоров. – Мне не хотелось никого подставлять. В Советском Союзе у людей могли возникнуть проблемы, даже если они ничего не делали, а просто находились рядом. Я был очень осторожен.

Федоров не понимал, что произойдет с его родителями, которые жили в Мурманской области – почти в 1500 км к северу от Москвы. Он успокаивал себя географией. Быть может, его семья живет слишком далеко для того, чтобы власти начали мстить им за сына.

– Я надеялся, что ничего не будет, – продолжает Федоров. – Ни мама, ни папа в общем-то никогда не говорили об этом, хоть я и спрашивал их раза три-четыре. Я так понял, им не очень приятно разговаривать на эту тему. Мне хотелось с ними посоветоваться, но у меня у самого толком не было информации.

Вспоминая события тех дней, Сергей пришел к выводу, что его родители находились под пристальным наблюдением. Он рассказывает, что иногда им казалось, будто в квартиру кто-то заходил, пока их не было дома. Временами они четко слышали щелчки в трубке домашнего телефона, особенно когда сын звонил с соревнований в Северной Америке. Такова была жизнь в Советском Союзе, и молодого Сергея Федорова начинало уже от нее тошнить.

Вместе со своими партнерами по ЦСКА он жил в поместье, напоминавшем о царской России, – Архангельском. «Без пробок туда можно доехать от Москвы за двадцать минут. С пробками – за два часа, – рассказывает Сергей. – Там было действительно красиво. Очень уединенно. Там хорошо кормили и вообще жилось удобно».

Главная проблема для игроков, включая ветеранов, у которых уже были жены и дети, – то, что одиннадцать месяцев в году они проводили в упорных тренировках.

– В конечном счете это стало клеткой на необитаемом острове, – говорит Федоров. – Было все тяжелее и тяжелее психологически это переносить.

В разговоре с журналистами Федоров сказал, что начинает понимать перемены в стране, но переживает за будущее России после развала Советского Союза. Он понимал, что при новом режиме, которому предстояло восстановить политическую и экономическую инфраструктуру государства, хоккей может лишиться прежней поддержки. Он также осознавал, что успех, которым самый мощный хоккейный клуб в мире наслаждался вот уже много лет, практически никак не сказывался на его благосостоянии.

– Ничего не выдумываю, – рассказывает Федоров. – Я уже был двукратным чемпионом мира, но при этом мы с Александром Могильным, смешно сказать, даже машину почему-то не могли купить. Деньги есть, а сделать с ними ничего нельзя. Со временем это надоедает. Начинаешь думать по-другому. Хочется просто свободы.

И он найдет ее в Америке. «Ред Уингз» предлагали такие условия, что Федоров насладится свободой больше многих американцев.

– Мы начали мыслить нешаблонно и в итоге пришли к тому, что надо уезжать, – продолжает Сергей. – Уезжать от системы. Уезжать из страны. Уезжать от семьи. Мы начали думать о более интересной жизни. Но хоккей определенно был на первом месте. Мы уехали из-за него. Мы хотели играть.

Федоров вскоре после возвращения из Сочи позвонил Пономареву, вышел на связь с Лайтсом и сообщил ему, что готов бежать. Сергей понимал, что стоит на кону. Он также осознавал, что надо действовать осторожно. За ним постоянно следят, к нему приставлен специальный человек, в чьи обязанности входит вернуть всех игроков советской сборной на родину после выезда за границу.

– Был у нас один парень, – объясняет Федоров. – Он всегда находился с нами. Кагэбэшник. Выглядел как обычный парень, наш друг. Но мы все понимали, что он делает в команде. Что он нас «защищает».

Иными словами, сбежать было не так просто. Но, приехав в Соединенные Штаты со сборной СССР в июле 1990 года, Федоров был уверен, что назад уже не вернется.

– Мы понимали, что более благоприятного шанса уехать в «Детройт» у Федорова не будет, – рассказывает Матвеев. – Он планировал сделать это после турнира, но мы узнали, что еще один игрок – Дмитрий Христич, задрафтованный «Вашингтоном», – тоже собрался бежать. Если исчезнет один, то у второго уже ничего не выйдет.

И без того рискованный побег начал походить на игру в музыкальные стулья. Лайтсу пришлось тут же выдумывать на ходу новый план.

– Я не преувеличиваю, это была полная импровизация, – делится он. – Мы поселились в отеле. Сняли номер на троих, что было немного странно – все-таки три взрослых мужика заселяются в один номер. Помню, как парень за стойкой на нас еще посмотрел с таким видом, мол, что это вы там делать собрались?

На следующий день сборная СССР проводила матч в Портленде против сборной США, после чего обе команды отправлялись в Сиэтл, где проходили Игры доброй воли. Лайтс велел Пономареву связаться с Федоровым и спросить, готов ли он бежать в ту же минуту. Машина стояла наготове, как и самолет. Но Федоров отказался.

«Я хочу сыграть, – сказал он. – Я в последний раз буду представлять свою страну».

– Мы ему говорили: «Да поехали, Сергей! Все только тебя ждут. Эта игра ничего не решает. Поехали. Как раз управимся с этим побыстрее!»

На что Федоров ответил: «Нет. Я хочу сыграть».

Лайтсу пришлось выдумывать новый план. Он хотел рвануть сразу после игры, когда игроки вернутся в отель, чтобы не было никаких задержек. Лайтс велел Федорову собрать чемодан и положить его под кровать. А прежде чем отправиться на игру, сунуть ключ от своего номера ему под дверь. Пономарев потом возьмет ключ, заберет вещи и положит их в лимузин.

Поскольку Федоров настаивал на своем участии в матче, Лайтс и Полано решили, что в таком случае можно и на хоккей сходить. Игра продлилась недолго – по крайней мере, для них.

– Во второй своей смене Сергей Федоров чуть не убил Кевина Миллера, – рассказывает Лайтс. – Он атаковал его клюшкой в голову и в первом же периоде получил удаление до конца игры. Мы решили, что если успеем перехватить Сергея, то сможем уехать пораньше.

Но им не повезло, поэтому они вернулись в гостиницу и стали ждать. Когда оставалось совсем немного времени до возвращения команды, Полано и Пономарев спрятались в лимузине, заставив водителя нервничать. Лайтс же читал газету от корки до корки и глушил кофеин.

– Это были самые длинные полчаса или, может, сорок пять минут в моей жизни, – утверждает Лайтс. И тут, наконец, подъехал автобус. – Я сидел и старался не привлекать внимания, пока мимо меня шли на ужин русские игроки. Они были одеты в джинсы и футболки, как неряхи. Последним шел Сергей Федоров, и он был в костюме – том самом, который надевал на встречу в Чикаго. А под костюмом у него была классная белая футболка. Он выглядел шикарно.

Прошло уже более двадцати шести лет, но Лайтс по-прежнему помнит тот момент во всех деталях. Как его узнал Сергей Федоров. Как вальяжно подошел к нему. Как улыбнулся и спокойно спросил:

– Ну что, Джим, пойдем?

* * *

«Гольфстрим» от Майка Илича убрал шасси и направился в Детройт с новичком «Ред Уингз» на борту. Джим Лайтс наконец-то выдохнул с облегчением. Самое сложное и потенциально опасное уже позади. Они были в безопасности. Им никто не мог навредить.

– В подсознании все равно возникают мысли: «А что, если кто-то применит физическую силу?» – признается Лайтс. – В 1985 году в Праге на каждом углу стояли русские солдаты. Чехословакия была оккупирована Советским Союзом. Русские всегда сопровождали чешскую сборную, из которой сбежал Петр Клима. Они повсюду находились с командой и были вооружены.

Помня об этом, он переживал, что своих игроков Советский Союз оберегает ничуть не меньше.

– Однако ничего подобного за русскими я не наблюдал, – рассказывает Лайтс. – Они приезжали в Северную Америку, выступали на Суперсерии, но никто не боялся, что они кого-то застрелят. Переживали больше, что придется столкнуться с физической силой, что кто-то подойдет к тебе и скажет: «Этот никуда не поедет».

Поэтому-то Лайтс и занервничал, когда из лифта вышел мужчина крепкого телосложения, а Федоров с ним заговорил. По дороге в Детройт всем четверым пассажирам принесли еды, и тогда Лайтс спросил:

– Кто это был, что ты ему сказал?

– Это мой лучший друг и сосед по комнате, – ответил Федоров. – Он – физиотерапевт нашей команды. Я сказал ему: «Я уезжаю в Детройт и буду играть в НХЛ. Что бы тебе ни говорили, знай – меня не похищают. Я еду туда по собственной воле. Как-нибудь еще увидимся».

Федорову потом еще придется давать показания насчет своего отъезда. По прибытии в Детройт вся компания направилась на «Джо Луис Арену», чтобы административный помощник генерального менеджера Нэнси Биард начала заполнять необходимые документы для государственного департамента США, включая заявление на выдачу рабочей визы новичку. Тем же вечером Федоров и Пономарев пришли в гости к Дэниз и Джиму Лайтсам. Сергей сказал, что хочет посмотреть Игры доброй воли, идея организации которых принадлежала миллиардеру Теду Тернеру. В числе прочего он владел круглосуточным новостным каналом CNN.

Именно этот канал сообщил новость об исчезновении Федорова. Ведущий Ларри Кинг чудовищно исковеркал имя и фамилию игрока, а еще сказал, что советская сторона утверждает, будто Сергея похитили.

На этих словах зазвонил телефон.

– Мистер Лайтс, вам известно местонахождение Сергея Федорова? – спросил мужской голос.

– Да, известно, – ответил Лайтс. – А кто это?

Мужчина представился, назвал свою должность и сказал, что работает на госдепартамент.

– Вы вызвали международный скандал, сэр. С вами скоро свяжется мой начальник.

Через пять минут раздался еще один звонок. Лайтс взял трубку, послушал с минуту и ответил:

– Слушайте, никто пацана не похищал. Он в Детройте. Готов поговорить с русскими и заверить их, что никакого похищения не было. Так что нет проблем. И вообще, почему бы вам не направить русских ко мне? Пусть поговорят со мной.

После этого позвонил какой-то русский, не представился и затарахтел на английском:

– Сергей Федоров не хочет к вам ехать! – было похоже, что он как-то связан с ЦСКА или федерацией хоккея СССР. – Ему нельзя. У него контракт!

– Ну, я несколько иначе понимаю ситуацию, – ответил Лайтс. – Он вовсе не хочет возвращаться в Россию и уж точно не будет выступать на Играх доброй воли. Поезд ушел. И точка.

На этом разговор закончился. Лайтс повесил трубку. За этим последовало еще с полдюжины телефонных разговоров между Лайтсом, госдепартаментом и представителями советской стороны. Сергей Федоров спокойно сидел рядом на диване во время всех этих звонков и смотрел телевизор. В конечном счете Лайтсу позвонил бюрократ госдепартамента, который владел двумя языками, и попросил передать трубку Федорову.

– Вы собираетесь возвращаться в Россию? – спросил он у Сергея.

– Nyet, – ответил Федоров и вернул трубку Лайтсу.

На следующий день позвонил еще один высокопоставленный чиновник из госдепа. Он также говорил на двух языках и хотел поговорить с Федоровым. Разговор в общем-то был односторонним. На этот раз говорил по большей части Сергей.

– Я не собираюсь возвращаться на Игры доброй воли и не вернусь в Россию, – уверенно сказал он по-русски. – Я подал документы на рабочую визу. Буду играть в хоккей за «Детройт Ред Уингз».

Федоров положил трубку. На этом вопрос был закрыт.

– Напряженный момент, – вспоминает Лайтс. – Было неприятно возиться с этими звонками. Но, если честно, где-то даже весело.

Сергей также сделал один важный звонок. Связь была слабая, да и продлилась совсем недолго, но он успел сказать:

– Мам, пап, со мной все в порядке. Все хорошо. Я всем доволен. Не волнуйтесь.

Сейчас Федорову уже далеко за сорок. Вспоминая этот эпизод, он говорит, что чувствовал себя, будто поджигает динамит.

– Бум! И все, – делится он. – Я надеялся, что они меня поймут.

И начался самый незабываемый этап в молодости Сергея Федорова.

– Это было лучшее лето в жизни, – ностальгирует он. – Каждый день был как в Калифорнии.

Однако Федоров все-таки приехал в Детройт играть в хоккей, поэтому он как можно скорее хотел добраться до арены.

– Нет, – сказал Лайтс. – До тренировочного лагеря еще почти два месяца.

– Два месяца?! – переспросил Федоров и задумался, чем же ему заняться в свободное время. Что делать со всей этой свободой?

Разобрался он довольно быстро. Большую часть времени он провел в бассейне на заднем дворе Лайтсов, где плавал с их детьми. Брук было шесть, и она ныряла не хуже рыбы. Сэму был год, и он держался на воде с помощью надувных игрушек. Втроем они часами не вылезали из бассейна, даже не подозревая, что соседи не спускают с них глаз.

– Он был настоящим Аполлоном, – говорит Лайтс о Федорове. – Потрясающий спортсмен. Я такого тела ни у кого не видел.

– Я не знал, что ждало меня в будущем. Но чувствовал, что в прекрасной форме, – говорит Федоров. – До сих пор храню фотографии тех времен. Я был прямо бодибилдером. И был готов играть в хоккей.

Женское население Блумфилд Хиллс готово это подтвердить.

– Ни с того ни с сего к нам вдруг зачастили подруги моей жены, которым было за тридцать, – рассказывает Лайтс. – Просто заглядывали на пять минут. Некоторых из них я никогда в жизни не видел. А тут они стали заходить постоянно, просто чтобы поглазеть на этого парня. Мы все время шутили на эту тему. Сергей пользовался большой популярностью.

И ведь это он в Детройте еще даже шайбы ни разу не коснулся.

* * *

Следующие три недели прошли как в тумане. Пономарев погостил у Лайтса три дня, выступая в качестве переводчика, после чего улетел домой в Монреаль. За успешный побег Федорова ему заплатили 35 тысяч долларов. Лайтс затем нанял другого переводчика – Майкла Човича, чья семья эмигрировала в свое время из Югославии. Чович был всего на пару лет старше Сергея и тоже любил спорт. Они быстро подружились и начали вместе ходить в тренажерный зал, который располагался неподалеку в Крэнбруке – эксклюзивной частной школе в Блумфилд Хиллс.

– Сергей как-то сказал, что хочет пробежаться. Я подумал, что он просто немного побегает трусцой, – рассказывает Лайтс. – А он взял и намотал восемьдесят два круга. И никакой одышки! Вы даже не представляете, в какой он был форме. И как бегал. Он работал с отягощениями. Это было что-то с чем-то. Сразу было понятно, что у пацана нет проблем с дисциплиной. Он следил за собой и за тем, что ест, – и еще до того, как это стало нормой в профессиональном спорте.

Еще до начала тренировочного лагеря Лайтс заселил Сергея в его новую квартиру в высотном здании рядом с «Джо Луис Арена». Там Федоров наконец увиделся со своими партнерами по команде и начал ходить с ними на факультативные тренировки перед сборами. В свободное время Федорову было чем заняться. Ему предстояло обставить квартиру, купить шторы и подушки, многое другое. Больше всего ему была нужна новая одежда.

Во время тренировочного лагеря новый наставник «Ред Уингз» Брайан Мюррей принял блестящее решение, поселив Федорова с Шоном Бурром, таким образом навязав молодому русскому экстренный курс английского языка. Бурр был любимцем публики, один из самых очаровательных и веселых игроков в истории НХЛ. Он не закрывал рот ни на минуту.

– Шон взял меня под крыло, – рассказывает Федоров. – Он был моим партнером по команде и по тройке, моим соседом и потрясающим гидом. Он сразу начал показывать мне, что, где и как. Многому меня научил, а уж сколько баек рассказал – не сосчитать. Бурр – потрясающий парень.

Шон любил рассказывать одну историю, которая приключилась с русским новичком в первый день тренировочного лагеря «Ред Уингз»:

– Подходит ко мне Федоров и говорит: «Шон, мне нужна любовь». Я ему отвечаю: мол, понимаю, Сергей, нам всем нужна любовь.

«Нет. Любовь. Любовь! Мне нужна любовь!» – настаивал Федоров и показывал на свою ладонь.

В итоге я понял, в чем дело. Отвел Федорова к менеджеру по экипировке, и тот выдал ему пару хоккейных краг. Сергей просто перепутал слова «love» и «gloves».

* * *

По завершении тренировочного лагеря «Детройта» Федорову был приготовлен сюрприз. Настоящая любовь, так сказать. Прибыл новенький «Корветт», который он выбрал из каталога в Чикаго.