Текст книги "Сокровища звезд"

6

Ночь и пустыня. И то и другое в огромном количестве. Жестокий холод; зыбучий песок, ускользающий из-под ног; галька, о которую спотыкаешься; скалы, по которым карабкаешься; валуны, на которые наскакиваешь. Ни пищи, ни воды, ни цели, к которой можно стремиться. Вывихнутая нога болела, но я не обращал на нее внимания. Боль – лишь сигнал опасности, который подает организм. Все это казалось сейчас чем-то посторонним.

Я мог либо остаться там, где был, и ждать смерти, либо пройти еще немного и ждать смерти там, куда дойду. Удивляясь сам себе, я продолжал идти. Возможно, меня вело недостойное желание заставить Блейна и его маленькую группу псевдопатриотов помучиться над вопросом, вернулся ли я в Ливорч-Хен и приведу ли карателей? А может, это был тот самый инстинкт, который заставляет потерпевшего крушение моряка судорожно хвататься за плавающее бревно до тех пор, пока в руках есть сила.

Я назвал планеты Вишня и Виноградина. Из-за их цвета. Вишня была чуть побольше. То сближаясь, то расходясь, они кружили в небе и уплывали, но я не дал себя одурачить, я мысленно перевернул мир и продолжал следовать за ними, не торопясь, но и не упуская их из виду.

Каким-то образом Вишня и Виноградина оказались прямо над головой. Провели меня все-таки. Как вы очутились в зените? Я не могу летать. Не могу даже идти. Тогда ползи. Еще ярд. Еще фут, еще дюйм.

Нет, даже на дюйм не продвинуться. Все, Тарлетон. Все. Ложись и спи. И не просыпайся никогда… Конец пути.

…Свет бьет в глаза. Все наверх, и ты, Тарлетон, тоже! Глаза открылись. На серой стене напротив я увидел красное горячее пятно. Это не учения, все на самом деле – корабль горит…

Серая стена замерцала и превратилась в серое небо; горячее пятно уплыло далеко-далеко и стало простым солнцем.

Восход солнца на планете Розовый Мир.

И я еще живой.

Все выглядело ужасно глупо. Я засмеялся, и смех постепенно стал напоминать рыдания. Я замолчал и, напрягая ноющие мышцы, сел. Высокие скалы нависали надо мной со всех сторон, подобно разрушенному надгробию. Кладбище Дьявола. Какое значение имеет еще один труп? Одним больше, одним меньше? И силы нечего тратить. Я снова лег и увидел сон.

Из отверстия в земле вылезает Пол Дэнтон. Он держит что-то в руках. Я вытянул шею, чтобы разглядеть, что именно, но он отвернулся, прикрывая «это» от меня своим телом. Я попытался крикнуть, чтобы он показал мне, что там у него, но не смог издать ни звука.

Неожиданно мне страшно захотелось пить. Пламя обжигало мое лицо. Я глубоко вдохнул, чтобы проглотить пламя и покончить с этим фарсом, но только закашлялся. И кашлял до слез. Потом я вытер слезы и краем глаза глянул на отражавшийся от скал пурпурный блеск солнца. Подходящее место для зажаривания цыплят. Неподалеку от меня лежала полоска темно-пурпурной тени. Напрягая искалеченные конечности я дополз до нее и снова потерял сознание.

Солнце сделало прыжок, и тень стала вдвое меньше. Я поджал ноги. Лежать было нельзя, я сел, прислонившись к камню. Стало очень жарко. Трудно дышать. Я посмотрел вниз, на пологий спуск между скалами. Там было больше тенистых мест; завлекая меня, тени мерцали и плясали, как эльфы. Я еще ничего не решил, но вдруг выяснилось, что я уже ползу, а точнее, соскальзываю по склону. Тень, которую я увидел, оказалась глубокой узкой щелью. Мне не нужно было долго думать, как поступить. Я перевалился через край и, увлекая за собой поток гальки, пролетел ярд или два. Прохлада охватила меня со всех сторон. Я глубоко вдохнул, чтобы утонуть сразу, но с удивлением обнаружил, что вдыхаю тень так же легко, как и воздух. Открытие показалось мне настолько замечательным, что я решил при первой же возможности сообщить о нем ученым.

– Люди могут дышать тенью, – торжественно объявил я.

Неподалеку послышалось тихое брюзжание. Всегда найдется какой-нибудь скептик. Но ведь все было именно так. Но если я могу дышать, значит, я смогу и плавать. Как рыба. Без усилий, бездумно…

Кажется, когда-то я уже думал об этом. Я попытался сделать несколько взмахов руками, но было очень больно. Я очутился на дне аквариума, там, где обычно лежат цветные камешки. Здесь темно, а наверху свет. Необходимо погасить свет, иначе рыбки будут плавать, пока не умрут.

Я снова очнулся и понял, что лежу на боку на дне узкой щели в скале. Я подумал, что вся тень может вытечь через дыру, и я начну задыхаться. На мгновение меня охватила паника: вот если бы мне удалось завалить эту дыру камнями!..

Я подплыл к дыре, это было трудно, потому что мое брюхо все еще тащилось по дну, и проскользнул в нее.

Я оказался в пещере.

А там, где пещеры, там и лишайник.

– Там, где есть пещеры, – сказал я вслух, стараясь тщательно выговаривать слова, – есть и лишайники.

Никто не ответил. По крайней мере, никто мне не возразил. Это было добрым знаком. Где-то поблизости был лишайник; я знал об этом, потому что мне только что об этом сообщили. Позже я подумаю, кто это был, но сейчас важнее поесть, например бифштекс. И даже совсем не обязательно бифштекс. Достаточно горячей сосиски с горчицей. Толстые, нежные, сочные сосиски, намазанные острой, кисленькой, ароматной горчицей.

В мою челюсть вонзились иглы, я начал жевать, но вскоре понял, что еще не откусил сосиску. Пока у меня ее даже не было. Но она находилась где-то поблизости. Я чувствовал запах. И пошел на этот аромат…

Казалось, я шел довольно долго, но никак не мог добраться до кафе, где меня ждала еда. Однако запах становился все сильнее, все настойчивее.

– Сколько еще идти? – спросил я.

– Недолго, сэр, – ответил официант.

Это был маленький, не выше двух футов, человек, с гладкой, похожей на репу, головой. И походка у него была странная.

– Еще чуть-чуть, – сказал он, пятясь.

Мне хотелось спросить его, почему нельзя поставить столик прямо здесь? Кошмарное обслуживание. Полно свободных столиков, но нет…

– Этот зал еще не работает, сэр. Пройдемте немного дальше. Сюда, сэр…

Я схватил что-то упругое, отломил кусочек и засунул в рот. Нечто потрясающее! Приправленное, подкопченное, сочное и ароматное! Никогда не видел сосисок такой формы, должно быть, это какой-то кулинарный секрет. И нечего проявлять любопытство! А горчица? А, вот она! Не слишком острая, не слишком слабая, как раз то, что нужно. И всего вполне достаточно. Но кто-то предупредил меня, что нельзя есть все сразу. Какой нахал этот официант, но нет сил его отругать. В конце концов, он все-таки привел меня к столику. К кровати. Я лежал в кровати, широкой, мягкой, гладкой, с шелковистыми простынями, с пушистым одеялом. Невежливо отказываться. Мог бы немного вздремнуть. Устал. Я так устал.

Последнее, что я помнил, это сон о рыбе. Глупый сон. Странно, что он привиделся мне, когда я бодрствовал. Но сейчас трудно думать. Я плавно задвигал плавниками, подчиняясь темному потоку воды, и позволил ему унести меня в тихие глубины.

Я проснулся, голова была ясной, хотя все болело, особенно колени и ладони. Для того, чтобы сесть, мне потребовались усилия, сравнимые со строительством гибралтарской плотины.

Слабый свет, отражающийся от стен пещеры, позволил разглядеть низкий потолок из известняка, растрескавшиеся стены и голый в канавках пол, на котором я лежал. Ладони у меня были порезаны и исцарапаны. Брюки на коленях были целы, но сами колени – разбиты. Складывалось впечатление, что я долго полз на четвереньках. Подбородок и кончик носа тоже болели. Должно быть, прежде чем попасть сюда, я вспахал лицом часть пути.

Вероятно, обитатели Зефира прочесывают пустыню, ломая голову над вопросом, смог ли я куда-нибудь добраться и не летят ли к черту все их планы покорения мира. Я расплылся в идиотской улыбке, а потом перестал улыбаться. Быть может, они правы, взяв оружие, чтобы сразиться с морем бед и покончить с ним тем единственным способом, которым могли.

Я не должен об этом думать. Я должен вообще ни о чем не думать. Где-то там, далеко, в огромном мире, люди будут убивать друг друга, отстаивая свои представления о том, каким должен быть этот мир. Но без меня. Я удалился из этого мира.

Я сражался как мог и проиграл во всем. Я старался придерживаться своих принципов, но они обернулись против меня. Я стоял за мир и порядок, но мир и порядок бросили меня волкам, волки загнали меня в пустыню, а пустыня пыталась меня погубить. Все! С меня хватит! Я не дурак. Кое-что понял.

– Просто не пробил твой час, Тарлетон, – сказал я себе. – Попробуй еще раз в другой жизни…

А пока?

Пока у меня есть уютное, прохладное место, где я могу спокойно дожидаться голодной смерти.

Как ни странно, я не был голоден. Я подумал о сосиске и меня слегка затошнило. Я съел достаточно сосисок…

– Ошибка, – вслух сказал я. – Никаких сосисок в диапазоне нескольких световых лет отсюда нет.

Однако что-то я съел. Об этом свидетельствовал мой желудок. Я плотно поел и не так давно. Я огляделся, вовсе не ожидая увидеть грязные тарелки, облизанные ложки или маленького официанта с головой, как репа.

Я увидел холмик лишайника, задумался, оглядел голые стены, голый пол. Лишайник здесь не рос. Как же он сюда попал? Очень просто. Я собрал его где-то и принес сюда. Это была единственная разумная мысль, и я изо всех сил старался в нее поверить.

– Отлично, – сказал я. Я понимал, что не нужно привыкать говорить вслух, но тем не менее продолжал: – Ты прятался от палящего солнца, на четвереньках исследовал пещеры, обнаружил запас сухариков и притащил их в эту уютную пещерку, чтобы съесть.

– Не сходится, – резко возразила вторая половина моего быстро раздвоившегося «я». – В твоем состоянии ты бы не смог преодолеть и шести лишних дюймов.

– Тогда, – размышлял я, – ты сходишь с ума.

– Либо так, либо кто-то принес мне лишайник.

– Это как раз то, что я имею в виду. Завтрак в постель, да? Полагаю, именно тогда является маленький человечек с гладкой головкой.

– Ты на чьей стороне?

– На чьей стороне? Какое это имеет значение? Твои злейшие враги любят тебя, а твои верные друзья клянут на чем свет стоит. Правильное стало неправильным, а неправильное – правильным. До определенной степени.

– Ты разговариваешь сам с собой.

– Ничего. Я не слушаю.

– Давай выбираться отсюда. Похоже, здесь водятся привидения.

– Наконец-то мы сошлись во мнениях. Вставай.

Встать не составляло особого труда, по крайней мере я внушал себе это. Мне удалось подняться лишь с третьей попытки. Я сделал один шажок, потом другой.

– Смотри-ка! И руки не понадобились, – сказал я.

Никто не ответил. Даже мое второе «я» покинуло меня. Как печально! Бедный юный Бенестр Тарлетон, когда-то ты был полон надежд и высоких идеалов, а сейчас ты совсем один, всеми покинутый.

И вдруг я увидел след.

Он четко отпечатался на кучке пыли, скопившейся на полу. След был длиной в три дюйма и шириной два дюйма в том месте, где были пальцы, и полдюйма – в пятке. Может быть, это след обезьяны? Но, как известно, они здесь не водятся. Может быть, он мне просто пригрезился? Но, нет!

– Размер как раз подходящий для официанта, – усмехнулся я, однако по спине пробежал холодок.

Мое желание выбраться наружу – красное горячее солнце, розовый песок и все такое – стало еще сильнее. Расстояние до выхода, через который проникал свет, составляло пятьдесят футов. Я преодолел их, упав только два раза. Свет лился через щель наверху. Выбраться через нее было невозможно.

Я пошел дальше. Туннель делал многочисленные повороты, шел вниз, поднимался наверх. Свет становился тусклее. Я вернулся немного назад, отыскал еще один туннель. Он привел меня во мрак. Я опять повернул, но свет уже исчез. Еще час я искал выход, а потом упал, на сей раз совсем. Я лежал в кромешной тьме и слышал, как стучит мое сердце. Я слышал, как шепотом переговариваются привидения. Слышал шлепанье маленьких ног. Слышал, как я начал смеяться.

– С тобой все кончено, Тарлетон, – произнес я, и мой голос мне не понравился. – Забраться-то ты сюда забрался, а выйти не можешь. Это конец

– последний поклон после последнего акта. Ты похоронен, и через какое-то время умрешь, ну, может быть, последовательность и не совсем такая, как принято, но никто на это жаловаться не будет.

– Успокойся, Бен, – услышал я голос Пола Дэнтона.

При таком повороте событий кто-нибудь более слабый, мог бы и свихнуться. Но не я. Я их провел. Я свихнулся уже давно. И то, что я слышу голоса, не так уж и плохо. Ничто так не развлекает, как небольшая галлюцинация. Поговорить с другом, когда у тебя галлюцинация, лучше, чем беседовать самому с собой.

– Рад, что ты пришел, Пол, – радушно сказал я. – Все хотел тебе сказать: жаль, что ты мало мне доверял и не рассказал, в чем ты был замешан. Впрочем, наверное, я сам в этом виноват.

– Тебе нужно отдохнуть, Бен. Полежи немного здесь и поспи. Ты очень плох. Твое тело почти умерло.

Какое-то время мне казалось, что я лежу на койке в своей каюте на «Тиране», но я сделал усилие и вернулся к так называемой реальности. Воображаемые голоса, которые так явно звучали в ушах, – еще ничего, но воображаемая койка – это уж слишком.

Небольшая, безвредная галлюцинация, только в профилактических целях, не больше – таково было мое жесткое правило. А то еще стану воображать, что лежу на пляже острова Монте-Белло, рядом красотка по имени Дженни-Энн, мы попиваем ледяное шампанское и думаем, не окунуться ли еще разок…

Солнце светило мне в глаза; под руками хрустел песок; из портативного тридео доносилась веселая музыка. Я ощущал запах моря, слышал шум лениво набегающих волн. Я повернул голову, открыл один глаз и увидел изгиб загорелого бедра…

– Нет! – закричал я и сел. – Оставьте в покое мой мозг!

– Мы не хотим сделать тебе ничего плохого, – ответил кто-то в моей голове.

Я зажал уши руками и побежал в темноту, но натолкнулся на холодный, шершавый камень стены.

– Прочь из моей головы! – повторял я.

Говорить было трудно, зубы стучали. Дело становилось нешуточным. Я был напуган гораздо сильнее, чем когда-либо в жизни.

– Не бойся, Бен, – вновь раздался голос.

– А я боюсь, черт возьми! – заорал я и еще плотнее прижал руки к ушам.

Не помогло, потому что голос проникал не через мою слуховую систему, он был во мне, внутри меня…

Песчинки, налипшие на мои израненные ладони, царапали кожу. Шершавый песок. Такого здесь быть не может. Пол пещеры каменный, на нем лишь немного пыли. И никакого песка. А особенно такого – грубого, кремниевого, как на пляже в Монте-Белло.

Я плакал и жаловался кому-то, чему-то:

– Я умру, я знаю. Но я не хочу умереть безумным. Дайте мне уйти из жизни в здравом рассудке. Дайте умереть, сознавая, кто я и где я, а не с пригоршней песка с пляжа, который за десять световых лет отсюда. Я ведь не так уж и много прошу, правда?

– Ты хочешь умереть, Бен? – спросил меня Пол. – Нет, вижу, что не хочешь…

– Прочь! – кричал я, срывая голос. – Оставь меня в покое!

– Чего ты боишься, Бен?

– Я боюсь того, что разговаривает у меня в голове, того, чего я не вижу! Я боюсь сойти с ума, боюсь перестать быть самим собой! Я боюсь темноты!

Мне пришлось остановиться, потому что я представил себя орущего с безумными глазами в подземной камере, и эта картина парализовала мои голосовые связки. Это равносильно тому, что вы вошли в темную комнату и оказались прямо перед зеркалом, с которого на вас смотрит незнакомое, чужое лицо.

– Успокойся, Бен, – сказал голос.

И тут страх пропал.

Я сидел скрючившись, глаза плотно сжаты, в будто судорогой сведенных руках – песок. Я сидел и ждал.

– Нам очень жаль, что мы испугали тебя, Бен, – сказал голос. Это был уже другой голос, не Пола Дэнтона, и в то же время, черт побери, тот же самый. – Мы хотим тебе помочь.

Сквозь сомкнутые веки я почувствовал мерцание слабого света. Я открыл глаза. Жемчужный свет, похожий на закат в подводной пещере, пробивался непонятно откуда. Он освещал трех маленьких существ с головами в виде репы. Они сидели рядком на корточках, и их безглазые лица были обращены ко мне.

Они потратили довольно много времени, прежде чем убедили меня, что существуют на самом деле, что они безобидны и даже полезны. Они назвались энсилами – Службой Помощи, но был ли то родовой термин или название Спецкомитета по Спасению Потерпевших Бедствие Космонавтов, я не понял. Энсилы столетиями жили в пещерах, выращивали лишайник и слушали голоса Космоса. Все это они сообщили мне голосами моих знакомых и друзей, которые возникали у меня в голове, прямо за глазами, как будто там был маленький радиоприемник, настроенный на их волну.

Я собирался задать им тысячу вопросов, но неожиданно почувствовал сильную усталость.

– …Бен! – До меня еле дошло, что один из них зовет меня. – Бен, огонек жизни угасает в тебе! Чтобы он не угас совсем, ты должен подлечить себя сейчас, немедленно!

– Я чувствую себя отлично, – сказал я не словами, а иначе, по-новому, мысленно. – Я чувствую себя так хорошо, как уже давно не чувствовал. Я просто отдохну немножко, а потом мы еще поговорим…

– Он угасает, он угасает, – говорил другой. – Поддержим его, каждый и все вместе!

Я почувствовал, как прохладные пальцы проникают мне в мозг и, пробираясь вглубь, исследуют его. Голоса слились в монотонный гул:

– …странное строение… однако не лишено логики…

– …обширное поражение этой системы… и этой. Эти органы поражены, уровень упал…

– …обширное поражение этой системы… и этой… Эти органы не работают; уровень падает…

– Бон! Послушай меня! – До меня отчетливо донесся громкий голос Пола. – Мы можем тебе помочь, но ты должен бороться вместе с нами. Проснись, Бен! Давай вместе! Надо бороться!

Я хотел ответить, сказать им, что время борьбы давно миновало, что я уже близок к благословенной темноте, в которую можно нырнуть и которая не потребует ничего взамен. Это достойная награда за все мои усилия. Но сил сказать все это не было; энсилы были слишком далеко, не докричишься. Их голоса казались лишь слабыми отзвуками в сгущающихся сумерках, более темных и безысходных, чем любая из ночей, которые мне довелось пережить… Но они не отступали. Они толкали, подгоняли и звали меня.

– Старайся, Бен! Помогай нам!

– Зачем?

– Свет жизни – слишком большая ценность, чтобы так легко от него отказаться! Стой, Бен! Держись! И помогай нам, Бен!

– Помогать вам… как?

– Вот так, Бен!

Более твердая, уверенная рука коснулась моего мозга. Барьеры рухнули. Псевдосвет сиял в бескрайней, призрачной пещере.

– Так, Бен! Так!

Голос вел за собой, я шел за ним среди абстрактных сталактитов своих мыслей, которые маячили, перемещались, менялись в туманном потоке умирания. Струилась энергия – переплетенные, запутанные узоры, исчезающие и возникающие вновь. Я видел темные провалы, порванные паутины, рассыпанную мозаику. Повинуясь направляющей руке и призывному голосу, я прикасался, поднимал, восстанавливал, перестраивал. Наконец сияние стало устойчивым, потом начало расти, увеличиваться. Я чувствовал движение, создающее новые течения в нематериальных структурах моего мозга.

– Огонь жизни становится устойчивым, Бен! Давай! Мы обязаны построить все снова!

Мы устремлялись все глубже и глубже в ослепляющие лабиринты непостижимой сложности. Я продвигался по ним, реставрируя, налаживая, собирая вновь. Не существовало ни времени, ни пространства, ни материи. Только схемы и картины, некогда разрушенные, а теперь обновляемые.

Схемы внутри схем; схемы, которые цеплялись друг за друга и разрастались. Схемы мыслей, запечатленные на потоках энергии.

А потом все закончилось, и я поплыл в центр структуры из света, формы и движения, которая заполняла собой все, вибрируя в резонанс с биением вечности.

– Все сделано, Бен, – раздались тихие, далекие голоса, которые казались еще тише по сравнению с тем огромным, что меня окружало. – А сейчас уходи, Бен. Возвращайся обратно, отдыхай, спи, обновляйся…

Они прикоснулись ко мне, показывая дорогу обратно: прочь от великолепия, которое я воздвиг вокруг себя, назад в уютную ограниченность, убаюкивающую темноту, успокоительную пустоту. Они уменьшались, удалялись, исчезали.

Я уснул.

Я проснулся, вспоминая этот странный сон. Я был голоден. А потом появились энсилы, и это было наяву. Они повели меня по темным переходам в широкую пещеру, где из отверстия в стене текла вода, а на прямоугольных клумбах рос лишайник. Я пил. Они наблюдали за мной из затененных углов, пряча безглазые лица от света, струившегося сквозь стены.

Лишь позже я вспомнил о боли и слабости. Не вспомнил сразу, потому что эти ощущения пропали. Мои руки и колени зажили. Я глубоко вздохнул, подвигал руками и ногами, испытывая радость от здорового тела, чувство, которое я почти забыл.

– Как? – спросил я. – Как вы это сделали?

– Это сделал ты, Бен, – ответили голоса. – Любое живое существо обладает способностью к самоисцелению. Мы лишь показали тебе, как нужно действовать. Нужно было взять молекулы оттуда, где без них легко можно обойтись, и поместить их туда, где они крайне необходимы. А сейчас ты должен хорошо есть, чтобы вновь набраться сил.

Я отдыхал, ел и гулял. Куда бы я ни шел, стены светились мягким светом, освещая мне дорогу. Я увидел переходы длиной во многие мили, и сотни пещер. Некоторые из них были явно искусственного происхождения.

– Мы сделали их давным-давно, Бен, – рассказывали мне энсилы. – Когда-то нас было много. Сейчас мы постарели, Бен. Один за другим мы угасаем. Великая тьма призывает нас. А ты молод, Бен, так молод! История твоей расы лежит перед тобой и ее почти невозможно объять разумом.

Я не возражал. Я пребывал в каком-то странном полусонном состоянии, одурманенный ощущением здоровья и полной свободой от сложностей той жизни, которая мне не удалась. Силы возвращались; руки и тело обрастали мышцами, у меня был отменный аппетит, и спал я глубоким сном без сновидений. Зубы полностью обновились: не было ни дырок, ни пломб. Волосы стали густыми и упругими, зрение таким же острым, как миллион лет назад, когда я был в команде по стрельбе в Академии.

Однажды я почувствовал непреодолимое желание увидеть солнце и вдохнуть свежий воздух. Энсилы вывели меня на поверхность и, пока я прогуливался в розовом сиянии дня, ушли обратно. Глаза долго привыкали к солнечному свету. Я поймал себя на мысли, что думаю о том, что сейчас делают обитатели Зефира. Удалась ли молодому Блейну его дурацкая атака Ливорч-Хена?

Многие ли из них остались живы? Или они все еще прячутся в пещерах, обдумывая свои несбыточные планы? Размышления мои были чисто теоретическими. Как если бы я размышлял о Пунических войнах или строительстве пирамид или обдумывал мотивы и чувства давно умерших людей.

Моим миром был розовый камень, образовавшийся из ископаемых ракообразных, живших в неглубоких океанах Розового Ада, много миллионов лет назад. Эти существа жили и умирали, внося свою лепту розового минерала в отложения на дне моря. Так же как жили и умирали люди, хотя многие из них не оставили по себе никакой памяти.

Заходящее солнце освещало пики рифа, который отбрасывал длинную темно-пурпурную тень на песок. Я вспомнил грубый красный песок, который обнаружил на пальцах, очнувшись от долгого бредового путешествия во сне, когда я обновлял разум и тело. Я спрашивал об этом песке энсилов, но их ответы были туманны. Я очень тосковал по этому ощущению пляжа под моими руками – и оно вновь приходило ко мне. А может быть, я к нему?

Я усвоил, что энсилам неинтересны такие вопросы. Какое это имело значение? Я был здесь, и я был жив: ел, спал, мои чувства регистрировали физические явления, отзываясь на мириады проявлений жизни, а мозг сопоставлял их с небытием, заполнявшим собой вселенную. Одно уравновешивалось другим в сбалансированном, выверенном уравнении существования.

Я стоял на каменной площадке и наблюдал, как солнце соскальзывает за горы, возвышавшиеся в миле от меня. Пора возвращаться. Песок подо мной стал темно-пурпурным. На середине гигантской лестницы, ведущей наверх, я остановился передохнуть и оглянулся. Заходящее солнце отыскало щель в барьере из разбросанных землетрясением каменных глыб. Будто прожектором оно сверлило лучом сквозь круглое отверстие настолько правильной формы, словно его прорезали сверлом длиной в полмили и диаметром в сорок футов.

Я повернулся и посмотрел вниз, куда падал свет. Луч освещал проделанную ветрами и наполненную булыжником канавку, в конце нее у подножия горы располагался зазубренный, размером в сорок футов, вход в пещеру.

Я спустился вниз, добрался до проема и вошел в пещеру. Камни у входа были оплавлены. Эрозия разрушила их, размыв правильные очертания, но тем не менее было совершенно очевидно, что когда-то этот вход был идеально круглым.

Но это было очень давно.

– Все просто, – сказал я себе. – Энсилы прорубили его черт знает когда.

– Но их туннели меньше, и они имеют квадратную форму, – пришлось возразить себе. – Для чего бы им понадобилось делать сорокафутовый туннель? И почему через рифы?

– Спроси их.

Такое предложение показалось разумным. Я настроил сетчатку глаз на инфракрасное излучение, шедшее от раскаленных солнцем скал, и при этом освещении вернулся назад в свою родную пещеру.

Казалось, энсилов не слишком занимали мои вопросы. Нет, они ничего не знали о пещере с круглым входом. Может, когда-то, выбираясь ночью наружу, они ее и видели, но не заинтересовались.

– Все выглядит так, будто туда что-то попало, какой-то снаряд, – сказал я. – Не метеорит – отверстие слишком правильное. Видимо, что-то искусственное.

– Да, Бен, вероятно, – сказали они. – Наверное, когда-то мы знали, но забыли.

– Судя по углу, под которым вошла эта штуковина, она лежит у южного края системы пещер, – сказал я. – Вы что-нибудь видели под землей в том районе?

– Да, да! Вероятно, Бен.

– Покажите мне.

Они повели меня извилистыми, изъеденными временем туннелями к маленькому отверстию в боковой стене отрога, которое было завалено раздробленными камнями. Казалось, его заблокировали специально.

Потребовалось много часов напряженной работы, чтобы разобрать валуны и открыть доступ в пещеру. Я отодвинул последний камень, прополз внутрь и оказался в высоком, просторном помещении, которое почти полностью занимало побитое, искореженное, потускневшее сооружение из кристаллического минерала. Оно не походило ни на что когда-либо созданное человеком. Но не было ни малейшего сомнения в том, что это космический корабль.