Текст книги "Мир, полный слез"

– Сумасшедшим? – тихо договорил за нее Айзенменгер. – Я видел, как человек обезглавил себя, привязав веревку к машине, я видел, как другой человек положил голову на рельсы перед приближавшимся поездом. Конечно, они были безумцами. Потому что только безумец станет убивать себя подобным способом.

– Но это самоубийство должно было потребовать времени. Это не был минутный порыв.

– Он двадцать лет раскаивался в том, что сделал со своей семьей, – предположила Беверли. – И в тот вечер, вероятно, его сын окончательно дал ему понять, что возврата назад нет. Майкл накричал на него, Альберт вернулся домой и, судя по состоянию его дома, несколько часов пил не останавливаясь.

– А удары молотком по голове? Их он тоже сам себе нанес?

Айзенменгер кивнул, не обращая внимания на сарказм.

– Ну-ну…

– Конечно, они были болезненными, но вряд ли настолько сильными, чтобы лишить его сознания. – Он снова посмотрел на тело Альберта Блума. – Это было что-то вроде самобичевания, – пробормотал он чуть ли не сочувственно.

Чаша терпения доктора Аддисон была переполнена; она шумно выдохнула и затрясла головой, напоминая разозленную лошадь.

– Я могу сказать только одно: я категорически с этим не согласна. Невозможно себе представить, чтобы этот человек совершил самоубийство. – Сказав это, доктор Аддисон стремительно покинула секционную. Все трое проводили ее взглядами.

– Я потом сам все уберу, – бодро произнес Стивен.

– Ты напишешь отчет для меня? – спросила Беверли, повернувшись к Айзенменгеру.

– Конечно. Спасибо, Стив, – обращаясь к Стивену, промолвил Айзенменгер. – Можешь запаковывать его. – Он снял с себя перчатки и передник. – Прошу прощения.

Айзенменгер зашел в раздевалку, и вскоре оттуда донесся приглушенный звук лившейся из душа воды. Беверли повернулась к Стивену, который запаковывал тело обратно в мешок, вышла из секционной и направилась мимо холодильника к вестибюлю. На ее лице было написано выражение, с трудом поддававшееся дешифровке, – то ли радость, то ли любовное томление.

Доктор Аддисон уже уехала, и вокруг никого не было.

Беверли на цыпочках подошла к дверям мужской раздевалки.

Она протянула руку и прикоснулась к дверной ручке. Звук воды стал еще громче.

Беверли повернула ручку, но дверь оказалась заперта.

Она вздохнула и улыбнулась.

– Ну что ж, в другой раз, Джон. В другой раз.

Джексон сидел за столом и наблюдал за входившими и выходившими. Он видел, как в девять утра пришла Фетр: лицо бледное, взгляд устремлен вперед.

– Привет-привет, – только и успел пробормотать он.

Джексон завтракал, проглядывая вчерашние записи в журнале дежурств и одновременно раскладывая пасьянс на экране компьютера. Для кануна Нового года ночка выдалась тихой – всего одна драка и трое пьяниц. Прибывшая через пятьдесят минут Беверли, как всегда, бросила на него презрительно-безразличный взгляд.

– Без перемен, – тихо пробормотал Джексон.

Минуты через две появился Сорвин. У него тоже был потрепанный и серый вид. И Джексон сделал из этого свой вывод, правильный по существу, хотя и ошибочный в деталях.

– Так-так. Похоже, инспектор Сорвин сбился с пути.

Беверли едва успела снять куртку и сесть за стол, как Сорвин пригласил ее в свой кабинет. Проходя через общую комнату, она совершенно не обратила внимания на убийственный взгляд Фетр.

– Эндрю, – промолвила она, закрывая за собой дверь.

Сорвин посмотрел на нее с несчастным видом.

– Она обо всем знает.

– Кто и о чем знает? – осведомилась Беверли, опускаясь в кресло.

– Салли. Она знает, что мы переспали.

– Ну и что? – выдохнула Беверли.

– Но я люблю ее, – с изумленным видом ответил Сорвин.

Беверли не ответила. Она могла бы поинтересоваться, что он нашел в констебле Фетр, но предпочла промолчать.

– Она так разозлилась, – продолжил Сорвин.

Он ведет себя как подросток.

Однако вывод, который сам собой напрашивался из этого предположения, был невыносим для нее.

Значит, я – всего-навсего проститутка?

– Ничего, она переживет, – произнесла она вслух.

– А если нет?

– Если любит тебя – переживет. – Беверли и сама не верила в то, что говорила, а Сорвин и вовсе смотрел на нее с таким видом, словно она внезапно перешла на иностранный язык. – Как бы то ни было, ты ведь не состоишь с ней в браке? Вы даже не обручены. И она не имеет на тебя никаких прав.

Но Сорвин лишь тряс головой, не глядя на Беверли.

– Я люблю ее.

Об этом можно было подумать и раньше.

Терпение ее иссякло, и она встала.

– Мне пора в морг. Я заехала лишь для того, чтобы забрать нож и молоток. – Беверли направилась к двери, но, перед тем как открыть ее, обернулась: – Жить одним днем неразумно, Эндрю. Чем умнее человек, тем он предусмотрительнее. Возможно, все было бы иначе, если бы ты думал о последствиях своих поступков.

Она вышла из кабинета и с улыбкой уставилась на Фетр.

– Сука, – пробормотал Сорвин, провожая ее взглядом.

Елена сняла с полки один из томов в великолепном кожаном переплете и устроилась в библиотеке, ожидая Терезу. Дождь воспрепятствовал ее намерению поехать с Айзенменгером покататься на лодке по озеру, и она решила присоединиться к Терезе, намеревавшейся отправиться в местную церковь, которую теперь ей предстояло украшать цветами.

К тому же Айзенменгер пребывал в глубокой задумчивости после утреннего посещения морга, а Елена знала, что, пока он не разрешит мучившую его проблему, спутник из него будет никудышный.

Книга оказалась скучной, несмотря на свое прекрасное оформление. Текст принадлежал перу какого-то давно забытого автора XIX века, и, прочитав несколько абзацев, Елена подумала, что его и не надо извлекать из забвения. Затем из-за полуоткрытой двери послышался звук шагов, и Елена опустила книгу на колени. Сначала она решила, что это Айзенменгер, и уже хотела подняться ему навстречу, но потом до нее донесся звук других шагов, несомненно женских.

– Пожалуйста, пропустите меня, – услышала Елена голос Доминик.

– Я тебя не держу, – послышался ленивый, вечно насмешливый голос Хьюго.

Елена расслышала, как Доминик сделала осторожный шаг, и тут же раздался еще какой-то звук.

– Отпустите меня! – раздался после короткой паузы голос Доминик. Она явно пребывала в смятении.

– Ну давай, Доминик. Один поцелуй.

– Нет!

– Ну, мы ведь уже целовались. И по-моему, тебе понравилось.

– Вы так думаете? – Акцент Доминик идеально подходил для выражения презрения.

– Да.

Потом до Елены донесся какой-то шелест, закончившийся отчетливым и упругим звуком пощечины.

– О! Черт!

– Оставьте меня в покое, – прошипела Доминик исказившимся от возмущения голосом.

Елена вновь услышала звук ее шагов – на сей раз они удалялись. Хьюго, судя по всему, продолжал стоять на месте. Елена уже начала опасаться, что он войдет в библиотеку, но в этот момент из-за двери донеслись приглушенный смех и тихие удалявшиеся шаги.

Вернувшись из церкви, Елена заявила, что пойдет вздремнуть, и Айзенменгер решил воспользоваться случаем и погулять, чтобы на досуге обдумать происшедшее. Он совершенно не знал поместья, и у него не было карты, но, даже если бы она у него была, он не стал бы в нее заглядывать. Джон хотел подумать, а в таких случаях он всегда шел куда его вели собственные глаза. Утром он позвонил старой приятельнице, которая работала на факультете патологии в Королевском медицинском центре в Ноттингеме, и попросил ее о небольшой услуге; и вот, перед самым его уходом, она ему перезвонила, и теперь у него появилась новая тема для размышлений.

По чистой случайности он снова оказался возле того места, где был найден младенец. Там по-прежнему стояла палатка, вокруг которой тянулась желтая пластиковая заградительная лента. Место и без того выглядело унылым, а теперь оно было отмечено безысходной скорбью, которую Айзенменгер ощущал чуть ли не физически. И хотя костей здесь уже не было, зато продолжал витать призрак; старый друг и противник Айзенменгера – смерть – уже явилась на зов.

Айзенменгер был вежливым человеком и не хотел расстраивать особу, почитавшую его своим спутником. Он опустился на ствол дерева и взглянул на трепетавшую от ветра полицейскую ленту.

Ну-с…

Перед ним было несколько не связанных друг с другом событий…

И все же Айзенменгер ощущал за всем этим некое единство, контуры которого, однако, были неясны.

Он чувствовал, что здесь произошло нечто чудовищное, хотя и не знал, что именно.

Однако он собирался это выяснить.

Три смерти.

За исключением той…

Он убедил себя в том, что смерть Альберта Блума была случайностью, ничем, кроме места происшествия, не связанной с прискорбным уходом Уильяма Мойнигана из этого мира.

Огонь был жадной субстанцией, пожиравшей все без остатка, а потому он являлся очень эффективным орудием убийства.

Айзенменгер не мог доказать что-либо, а потому оставалось руководствоваться единственным принципом: в отличие от остальных трупов, сгоревшие тела следовало рассматривать как результат насильственной смерти, пока не доказано обратное. А обратного в случае Уильяма Мойнигана еще никто не доказал.

Таким образом, он имел дело с одной предположительно насильственной смертью, одной смертью, скорее всего, ставшей следствием самоубийства, и одной смертью, происшедшей много лет назад.

Возможно, они даже не были связаны между собой.

Если бы не этот неясный контур…

Вокруг было холодно и сыро.

Если Мойниган был убит, то причиной самоубийства Блума, возможно, стало чувство вины, однако единственной ниточкой, связывавшей того и другого, был Майкл, который знал обоих. Да и с чего бы Альберту Блуму было раскаиваться? Зачем ему было убивать Мойнигана?

Нет, эта цепочка не работала.

Но возможно, он ошибался и Альберт Блум стал жертвой невероятно хитроумного убийцы, того самого, который разделался с Мойниганом.

Но и эта версия его почему-то не устраивала. Убийца Мойнигана не был утонченным человеком, а сымитировать кровавое самоубийство Альберта Блума мог лишь утонченный психопат. Это было либо убийство, либо самоубийство, замаскированное под убийство, но никак не убийство, замаскированное под самоубийство. Никто не станет имитировать самоубийство, нанося множество колотых ран и еще несколько ударов молотком по голове.

– Черт! – пробормотал Айзенменгер, глядя на зарянку, которая перелетала с ветки на ветку в пяти метpax от него. Но та не обратила на него никакого внимания.

Он вновь задумался о ребенке. То, что его обнаружили, было чистой случайностью, и вполне возможно, он не имел никакого отношения к нынешним обитателям поместья.

Однако на периферии его зрения продолжал маячить странный контур.

И вдруг он все понял.

Главным в этой истории был ребенок; Айзенменгер не знал почему и даже не смог бы объяснить, как к нему пришла эта мысль, но он был безоговорочно в этом уверен.

И тут он понял, что за неясный контур все время смущал его.

Это было прошлое, которое вздымалось навстречу настоящему.

Потом шум деревьев за спиной внезапно прорезал какой-то звук – возможно, это был треск ветвей, – и Айзенменгер вскинул голову. Он огляделся по сторонам, но так ничего и не увидел и, решив, что это просто какое-то животное, вновь вернулся к своим размышлениям.

– Салли?

– Сэр?

Они были одни в кабинете, но Сорвин не мог себя заставить просить у нее прощения здесь, на работе.

– Я позвонил в Лестер, чтобы они нашли Фиону Блум, – пытаясь преодолеть ее холодное презрение, промолвил он. – Я хочу, чтобы ты съездила за ней и привезла ее сюда для допроса.

– Сейчас? – безропотно спросила Фетр, словно превратившись в безответную тварь.

– Немедленно. К полудню она будет у них.

– Хорошо, – отозвалась Фетр, вставая.

Она прошла мимо него за своей курткой, и он почувствовал себя неодушевленным предметом.

Вся решимость тут же покинула его.

– Салли?

Она обернулась с непроницаемым выражением лица.

– Прости меня. Я правда очень виноват.

Она не ответила, а просто развернулась и вышла на улицу.

Оценивая случившееся задним числом, приходилось признать, что падение Элеоноры было неизбежным. Подробности так и остались неясны, но, судя по всему, она свалилась с верхней ступеньки лестницы, которая вела в приемный зал; травма оказалась не слишком серьезной, однако сколько она пролежала на полу, пока ее не обнаружила Доминик, выяснить не удалось. Из пореза на ее голове текла кровь, но Элеонора была в сознании. В замке почти никого не было, так как Хикманы уехали на вечеринку на другой конец Вестерхэма; поэтому единственной, кто откликнулся на призыв Доминик о помощи, была Елена.

– Что случилось? – крикнула она из спальни, в которой отдыхала.

– Пожалуйста! Помогите!

Елена выскочила в коридор и тут же натолкнулась на Доминик.

– Это мадам Хикман. Она упала.

Они вдвоем устремились вниз по лестнице. Элеонора лежала неподвижно. Елена не сомневалась, что гораздо хуже умеет оказывать первую помощь, чем Доминик, но она чувствовала, что всю ответственность ей придется взять на себя.

– Элеонора? – опустившись на колени, позвала она.

– Больно, – с блуждающим взглядом пробормотала та.

– Где?

Элеонора попыталась пошевелить правой рукой и неуверенно приподняла ее. Елена порылась в кармане и, достав носовой платок, приложила его к лицу Элеоноры.

Порез казался поверхностным, но, в конце концов, Елена не была специалистом: откуда ей было знать – возможно, за порезом скрывалась трещина или, того хуже, произошло кровоизлияние в мозг? Поэтому ей ничего не оставалось, как начать проклинать Айзенменгера, который так не вовремя отправился на прогулку.

– Где-нибудь еще болит?

Элеонора не ответила, поэтому Елене пришлось повторить свой вопрос. Но Элеонора вновь затрясла головой, словно не понимая, чего от нее хотят. Елена в панике нащупала нитевидный пульс. Доминик, тоже опустившись на колени, осматривала ноги Элеоноры.

– Сердцебиение учащенное, – промолвила Елена.

Элеонора отреагировала лишь тогда, когда Доминик прикоснулась к ее левому бедру.

– У нее что-то с бедром. Может быть, перелом? Не знаю.

Это создавало новую проблему. Ни Елена, ни Доминик не имели ни малейшего желания перетаскивать восьмидесятилетнюю женщину со сломанным бедром.

– Прежде всего надо устроить ее здесь поудобнее, – сказала наконец Елена.

Доминик встала.

– Сейчас я принесу подушку и одеяла.

– Нет, я сама принесу, вы только скажите, где их взять. А вы позвоните Тристану и скажите ему, чтобы он возвращался.

– Может быть, надо вызвать «скорую помощь»?

Елена покачала головой.

– Нет, дождемся Тристана. Так где взять одеяла? – повторила она, вставая.

– Рядом с вашей комнатой находится проветриваемый шкаф. Там есть одеяла и подушки.

Когда Елена вернулась, Элеонора по-прежнему лежала неподвижно. Голова ее была повернута в сторону, и продолжавшая струиться кровь теперь уже стекала на пол.

– Элеонора?

Глаза женщины были открыты, но она не откликалась.

– Элеонора? – Елене показалось, что она заметила какую-то реакцию. – Я подложу подушку тебе под голову и накрою тебя одеялом.

Элеонора перевела взгляд, и отразившее на ее лице узнавание еще больше углубило морщины у нее на лбу. Когда Елена приподняла ей голову, та показалась ей невероятно легкой, а волосы – похожими на сухую ломкую проволоку.

– Доминик сейчас звонит Тристану, так что он скоро приедет.

Под одеялом Элеонора начала слегка оживать.

– Как хорошо, что Хьюго дома, – неожиданно произнесла она, обращаясь к Елене, устроившейся рядом на нижней ступеньке.

– Конечно, – ответила Елена, стараясь, чтобы ее голос звучал естественно, хотя она и сама не могла понять, почему ей приходится делать над собой усилия.

Элеонора прикрыла глаза, словно почувствовав себя в постели после чашки горячего какао с печеньем.

– Ты же знаешь, он не хотел.

Елена не знала, что Элеонора имеет в виду.

– Конечно нет, – кивнула она.

– Он слабый…

– Да, – пробормотала Елена в ответ.

– Упрямый и своевольный.

Что бы это могло значить? И значило ли это что-нибудь вообще?

Елена не ответила.

– Для мужчины это хорошо. Это говорит о силе характера.

Елена не знала, следует ли ей реагировать на эти разрозненные заявления. Судя по всему, Элеонора не нуждалась в ответах.

– Он будет хорошим хозяином. Я знала это с самого начала, когда он был еще ребенком. В нем чувствуется порода Хикманов.

Было совершенно очевидно, что она говорит о Хьюго, но Елене не удавалось распознать в этих репликах связный смысл. В течение нескольких долгих секунд, которые томно отсчитывали резные старинные часы в дальнем конце зала, Элеонора молчала.

– Мне так жаль Нелл, – внезапно промолвила она все тем же голосом, и тем не менее Елена ощутила в этом заявлении какой-то особый смысл.

А это что значит?

Казалось, все эти вопросы приходят в ее голову откуда-то извне.

– Они так близки.

Элеонора шевельнулась и моргнула. Елена заметила, что у нее начинается одышка, и стала гадать, куда делась Доминик. Элеонора вновь умолкла.

– Твои родители…

Елена насторожилась.

Что родители?

Но она не могла подгонять Элеонору. Та по-прежнему тяжело дышала, и теперь воздух с хрипом вырывался из ее горла. Она закрыла глаза, и Елене на мгновение показалось, что пострадавшая потеряла сознание, но затем Элеонора все так же, не открывая глаз, промолвила:

– Они не могли принять этого.

Кто не мог? Не мог принять что?

Элеонора вновь умолкла, но Елена больше не могла молчать.

– Что принять, Элеонора?

Но она могла бы и не трудиться. Элеонора тут же ответила, однако ее ответ не имел никакого отношения к вопросу Елены.

– Не для слабонервных.

Афористическое замечание, ничего не скажешь.

Елена опустилась на колени. Элеонора была невероятно бледной, губы ее посинели. Елена промокнула рану у нее на виске, которая по-прежнему кровоточила, и прошептала ей на ухо:

– Кто чего не мог принять?

Глаза Элеоноры открылись, но взгляд ее был устремлен в пустоту. Она долго молчала, а Елена чувствовала, как с каждой секундой ее охватывает все большее напряжение.

– Картина гораздо шире, – не меняя взгляда, промолвила наконец Элеонора. – Я пыталась объяснить им, но они не смогли понять…

До Елены донеслись шаги Доминик, возвращавшейся из кухни.

– Кто, Элеонора? Мои родители? – наклоняясь к Элеоноре, спросила она.

Однако ответом ей было лишь тяжелое дыхание Элеоноры, а когда в зале появилась Доминик, старая леди тяжело застонала.

– Они едут. Сказали, что мы все сделали правильно.

– Когда они будут?

– Минут через двадцать.

Однако появились они уже спустя четверть часа. Тристан и Хьюго вбежали в зал и ринулись к подножию лестницы. Елена и Доминик встали и расступились в разные стороны, пропуская их вперед.

– Что случилось? – осведомилась Тереза, поспешая за ними. Она говорила сердитым, требовательным голосом, однако это было вызвано страхом.

Пока Доминик рассказывала о том, что произошло, в зал вошли Нелл с Томом. Том поинтересовался, что случилось, но Нелл поспешно повела его прочь. Тереза то и дело перебивала Доминик своими вопросами, словно намекая, что во всем была виновата француженка.

– Тереза, этого никто не мог предвидеть, – вмешалась Елена, ощущая все возраставшее замешательство Доминик. – Элеонора, вероятно, просто оступилась.

– Но почему этого никто не заметил? Она же пролежала здесь час, если не больше. Вы посмотрите только, как она выглядит!

– Мы не могли этого заметить, так как замок очень большой, – ответила Елена, намекая хозяйке дома на то, что она ведет себя неразумно. Однако, прежде чем Тереза успела что-либо ответить, на лице поднявшегося на ноги Тристана появилась улыбка облегчения.

– С бедром все в порядке.

– А с головой? – с истеричными нотками в голосе осведомилась Тереза. – Она выглядит ужасно!

– Поверхностный порез. Они всегда очень сильно кровоточат. Она теряла сознание? – спросил он, поворачиваясь к Елене и Доминик.

– При мне – нет. Правда, говорила какие-то странные вещи. Словно в беспамятстве.

– И в моем присутствии она все время оставалась в рассудке, – подтвердила Доминик.

– Думаю, можно не тревожить «скорую помощь», – поразмыслив, произнес Тристан. – Мы с Хьюго последим за ней в ближайшие дни. – Он снова ободряюще улыбнулся. – С ней все будет в порядке. Она у нас крепкая как кремень. Выточенный из скал старой Англии.

Тереза кивнула и немного расслабилась. Тристан отвернулся, и она глубоко вздохнула.

– Прости, что я запаниковала, – сказала она Елене. – Надеюсь, ты меня поймешь.

Естественно, Елена готова была ее понять. Единственное, чего она не понимала, так это почему извинение было адресовано только ей.

– Елена! – окликнул ее Хьюго, все еще стоявший рядом с Элеонорой. – Бабушка хочет что-то сказать тебе.

Елена поспешно подошла к лестнице и опустилась на колени. Элеонора выглядела существенно лучше, и дыхание стало ровным. Глаза у нее начали блестеть, а при виде Елены она даже улыбнулась.

– Я просто хотела сказать, что очень сожалею о твоих родителях, – все еще слабым голосом произнесла она. – Но, думаю, ты понимаешь, что это было необходимо.

Возможно, ее голос и был слабым, но Тристан и Хьюго отлично расслышали ее слова. И когда Елена подняла голову, так и не разрешив ни одного из своих вопросов, она увидела, что они оба смотрят на нее с непроницаемыми лицами.

Первая половина пути с Фионой Блум прошла весьма оживленно, поскольку она была пьяна и бурно протестовала. А затем ее вытошнило. И хотя у них всегда имелись пакеты для подобных надобностей, Фиона не потрудилась попросить о нем. И к тому моменту, когда Фетр поднесла пакет к ее рту, все уже закончилось.

Причем основная часть рвотных масс оказалась на джинсах Фетр.

– Простите, – промолвила Фиона фальшивым тоном. И на лице водителя, повернувшегося в этот момент в профиль, появилась улыбка, которая совсем не понравилась Фетр.

– Отлично, – пробормотала она, принимаясь очищать себя салфетками, однако кислый запах блевотины был неистребим, так как задние стекла в машине не опускались. И в сознании Фетр впервые забрезжила мысль о возмездии. Потом Фиона захрапела, ее рот приоткрылся в глупой улыбке, а Фетр задумалась о том, что могло сейчас происходить в Ньюфорде. Ей по-прежнему казалось, что от нее просто избавились, и стоило этой идее возникнуть в ее голове, ею оказались пропитаны все ее мысли. И по мере того как за окнами машины проносились километры, эти праздные размышления начали приобретать все более внятную и жесткую форму. Ко времени, когда она доставила Фиону Блум в комнату для допросов, заполнила необходимые документы и распрощалась с водителем, Фетр уже жаждала увидеть свидетельства измены.

Она постучала в кабинет Сорвина и вошла внутрь, не дожидаясь ответа, но там никого не оказалось.

– А где инспектор? – поинтересовалась она у Джексона, который, войдя в кабинет, принялся раскладывать на столы экземпляры ежедневной сводки преступлений, совершенных на территории графства. Но тот даже не посмотрел на нее: за долгие годы службы Джексон успел отвыкнуть от проявлений любознательности.

– А черт его знает.

– Он что, вышел? – еще более напряженным тоном спросила Фетр.

– Нет, – покидая кабинет, откликнулся Джексон.

Так где же он?

Здание участка было небольшим – этажом выше располагались старшие офицеры, этажом ниже были камеры для задержанных…

Кабинет Беверли Уортон.

Фетр кинулась к нему чуть ли не бегом. Дверь была закрыта, и она снова постучала и открыла, не дожидаясь ответа.

Нет, она не стояла на коленях перед его расстегнутыми штанами и не лежала, распластавшись, на столе. Они не ласкали друг друга и даже сидели по разные стороны стола.

И тем не менее, едва войдя в кабинет, Фетр, как ей показалось, ощутила царившую в нем атмосферу интимности. Оба они смеялись над какой-то шуткой и при ее появлении повернулись к ней с удивленным и виноватым видом. Может, они смеялись над ней?

– Салли!

– Ой! – не зная, что сказать, глупо воскликнула Фетр.

– Ты привезла Фиону Блум? – продолжил Сорвин, а Беверли насмешливо уставилась на нее.

– Да, – ответила Фетр, заметив, как взгляд Беверли скользнул вниз, к пятну на ее джинсах. Кажется, она даже сморщила свой очаровательный носик, когда до нее долетел запах блевотины.

– И где она? – спросил Сорвин.

– В комнате для допросов. Я…

– Хорошо.

Сорвин взял трубку и набрал номер Сайма. После короткой беседы он повернулся к Беверли:

– Сначала ею займемся мы с Фетр. А потом, если понадобится, ты с Саймом сменишь нас.

– Я…

Но никто не обращал на Фетр внимания. Беверли кивнула, и Сорвин двинулся к двери. И его нос точно сморщился, когда он приблизился к Фетр.

– Пошли, Салли.

Когда они вышли из кабинета Беверли, она предприняла еще одну попытку:

– Если возможно, я хотела бы съездить домой и переодеться.

– А в чем дело?

– Фиону Блум угораздило вытошнить на меня.

– И что, тебе не у кого взять штаны? – сделав секундную паузу, осведомился Сорвин.

Интересно, у кого? Видимо, у Джексона.

– Да, в общем, нет…

– Это очень некстати, Салли, – сделав глубокий вдох, заметил Сорвин.

Неужели? А ты попробуй сам посидеть пару часов в чужой блевотине. Вот это действительно некстати.

Сорвин был явно раздражен, и Фетр не очень понимала причину этого раздражения. Внезапно он развернулся и возвратился в кабинет Беверли. А обратно вышел уже вместе с ней.

– Хорошо, можешь отправляться домой и приводить себя в порядок, а мы с Беверли займемся допросом. Когда вернешься, просмотри последние отчеты судмедэкспертов по младенцу. А потом возьми показания у Айзенменгера и Флеминг. И если останется время, прогляди сводки о пропавших младенцах за последние пятнадцать лет. Пусть Джексон тебе поможет.

Он отвернулся, не дожидаясь ответа. Зато Беверли Уортон еще долго с непроницаемым видом смотрела на Фетр.

Айзенменгер прибыл в полицейский участок для того, чтобы поговорить с Беверли Уортон. Он не стал возвращаться в замок, а потому ничего не знал о падении Элеоноры и ее странных речах, обращенных к Елене. Мобильный телефон у него был отключен, так как ему требовались тишина и покой для того, чтобы обстоятельно поразмыслить; ему и в голову не пришло включить его и сообщить Елене о своем местонахождении.

Он не мог на это надеяться, но очень хотел, чтобы Беверли показала ему списки улик по всем трем смертям, поскольку понимал: без них обнаружить правду ему не удастся. Кроме того, он осознавал щекотливость ситуации: Сорвин и Беверли явно придерживались разных взглядов на обстоятельства дела, и существовала опасность того, что, если Беверли пойдет ему навстречу, он вступит в серьезную конфронтацию с Сорвином. Хотя вероятность того, что Беверли согласится на его просьбу, была очень мала. Он довольно хорошо ее знал и догадывался, что ее намерения не вполне чисты, хотя ему и не была известна их суть.

Однако оказалось, что Беверли занята.

И Джексон был занят. Занят и раздражен. Сведения, занесенные в компьютер, охватывали только последние десять лет, а это означало, что распоряжение Сорвина он может выполнить, лишь перерыв огромную кучу пыльных потрепанных картонных папок; а у него и без того уже болела голова и першило в горле, что не способствовало улучшению настроения.

Поэтому, когда Айзенменгер исключительно вежливо поинтересовался, как долго Беверли будет занята, Джексон ответил:

– Сколько надо, столько и будет.

Айзенменгер задумался. Это заявление прозвучало вполне правдиво, пускай ему и недоставало учтивости, которую полицейский, находящийся при исполнении служебных обязанностей, должен проявлять в отношении члена гражданского общества.

– А могу я оставить ей записку?

Джексон, судя по всему, был способен и на более крутые выражения, однако он понимал, что это мало к чему приведет.

– Не знаю. Можете?

Айзенменгер повидал на своем веку уже многих полицейских и теперь убеждал себя в том, что Джексон – еще не худший экземпляр.

– Так можно?

Джексон уже открыл было рот, и враждебное выражение его лица свидетельствовало о том, что ответ будет отрицательным, но тут в приемную вошла Фетр, проявившая при виде Айзенменгера редкое гостеприимство.

– А, доктор Айзенменгер. Я как раз собиралась повидаться с вами.

Джексон осклабился. Айзенменгер улыбнулся.

– Вы не могли бы пройти? Я хотела бы записать ваши показания.

И как ни странно, у Айзенменгера нашлось для этого время, и он даже наградил Джексона жизнерадостной улыбкой, проходя мимо.

Елена швырнула мобильник на кровать. Куда он делся? Что он вытворяет? У него было редкое умение выводить людей из себя; он начал раздражать ее с первого же дня их знакомства и продолжал делать это по сей день, причем уровень раздражения все время нарастал. Он всегда находился рядом, когда она не хотела его видеть, и всегда отсутствовал, когда она испытывала в нем необходимость. Как, например, сейчас.

Пять часов! Его не было уже пять часов. И естественно, этот болван выключил свой мобильник. Ему даже в голову не приходило, что следует оставаться на связи. Отправился обдумывать последние события, как будто это было дело, имевшее к нему непосредственное отношение.

– Джон, позвони. Ты мне нужен. Сейчас. – Елена гипнотизировала взглядом телефон. – Позвони, Джон.

Но телефон отказывался повиноваться. Ее телекинетические способности всегда оставляли желать лучшего, впрочем, она редко вспоминала о них с тех пор, как ей исполнилось девять. Елена тяжело вздохнула; это был уже двадцатый вздох за последний час, только он оказался громче и протяжнее предыдущих.

– Да господи!

Почему он не мог себя вести как все нормальные люди? Почему он то и дело превращался в какой-то мыслительный автомат и погружался в грязные тайны, которые по воле случая оказывались в поле его зрения? Когда она боролась с раковой опухолью, у нее было ощущение, что он воспринимает это как развлечение на фоне беспрерывно окружающих его перерезанных глоток и выпотрошенных трупов.

Однако на этот раз он явно ввязывался не в свое дело. Все эти люди не имели к ним никакого отношения, и их смерти представляли собой не более чем занимательную головоломку. Одна из них, как он уже доказал, вообще явилась результатом самоубийства.

Нет, истинная загадка таилась где-то в замке.

Смерть ее родителей.

Однако эта навязчивая мысль казалась ей столь несуразной, что она всячески гнала ее от себя.

Какое отношение здешние обитатели могли иметь к убийству ее отца и матери? Эти люди были ей как родные, разве что виделась она с ними реже; но это были люди, с которыми она выросла. Ей уже довелось пережить смерть родителей, так неужели она станет подозревать людей, которые остались единственными свидетелями ее счастливого прошлого?

И тем не менее она их подозревала.

Сколь ни чудовищно это было, она ощущала связь между гибелью своих родителей и людьми, которые ее теперь окружали.

Вначале она отказывалась признаться себе в этом. Лучше было закрыть на все глаза и не погружаться вновь в пучину тревог.