Текст книги "Жизнь"

* * *

Знаменитый день, когда Эндрю запер нас на кухне в Уиллсдене и сказал: “Выйдете с готовой песней”, – это правда было. Почему Эндрю выбрал в авторы меня и Мика, а не Мика и Брайана или Брайана и меня, понятия не имею. Брайан, оказалось, к написанию песен был неспособен, но Эндрю же тогда этого не знал. Думаю, потому что мы с Миком тогда постоянно зависали вместе. Сам Эндрю говорит так: “Я исходил из предположения, что если Мик способен писать открытки Крисси Шримптон, а Кит способен играть на гитаре, то вместе они могут сочинять песни”. Мы провели всю ночь в этой чертовой кухне, и в общем нормально – мы же Rolling Stones, типа короли блюза, еда есть, ссать можно в раковину или в окно, чего еще? И я сказал: “Мик, если мы хотим отсюда выйти, надо хоть что-то наколупать”.

Мы сели на этой кухне, и я стал перебирать аккорды… “It is the evening of the day”. Не исключено, что эти слова написал я. А “I sit and watch the children play”[86]86
  “Вот и вечер наступил”, “Сижу смотрю, как играют дети” – первые две строчки песни As Tears Go By.


[Закрыть] – вот это однозначно у меня бы не родилось. Итак, мы имели две строчки и интересный набор аккордов. И где-то посреди процесса нас стало что-то вести. Не хочу сказать мистическое, но точно это не определить. Если только приходит идея, придет и все остальное. Как когда сажаешь семечко, потом поливаешь недолго, и вдруг оно вылезает из земли и говорит: эй, посмотрите, вот и я. Настроение завязывается где-то в песне. Сожаление, уходящая любовь. Может, один из нас в тот момент только что порвал с подружкой. Если нащупываешь кнопку, которая дает старт идее, доработать оставшееся просто. Дело только в том, чтобы высечь первую искру. Откуда она берется – Бог его знает.

Мы не старались написать As Tears Go By как кусок коммерческого попа. Она такой из нас вышла. Я знал, чего хочет Эндрю: не надо делать блюз, не надо сочинять копию или пародию, создайте что-то свое. А ведь хорошую попсовую вещь не так уж и просто написать. И это стало потрясением – неведомый мир, в котором люди сочиняют собственные песни, открытие, что у меня есть дар, о существовании которого я даже не подозревал. Эффект был как у Блейка – откровение, просветление.

As Tears Go By первой записала Марианна Фейтфулл, и у нее получился хит. Это произошло всего через несколько недель. После этого мы написали кучу розово-порхающих песенок про любовь и тому подобное для женского контингента, но перспективы у них были нулевые. Мы отдавали их Эндрю, и он, к нашему удивлению, умудрился выпустить большинство в чужом исполнении. Записывать это наше барахло силами Rolling Stones мы с Миком, конечно, даже и не думали. Нас бы засмеяли насмерть. Так что Эндрю оставалось ждать, пока мы не разродимся чем-нибудь вроде The Last Time.

Сочинению пришлось уделить какое-то время, и время после концертов иногда было единственным вариантом. Потому что сочинять в дороге было невозможно – за рулем сидел Стю, водитель без пощады. Мы жались в тылу его “фольксвагена”, прямо над двигателем, в закрытом наглухо кузове с одним окошком в задней стенке. На первом месте был аппарат – усилители, микрофонные стойки, гитары; и только после погрузки этого добра – вперед, “устраивайтесь где-нибудь”. Приткнуться в каком-нибудь уголке и не дай бог захотеть отлить – остановки не предусматривались. Он просто делал вид, что тебя не слышит. Еще бы, при таком-то здоровенном стерео – сорок лет назад оно спокойно могло потягаться с сегодняшними наворотами автомобильной акустики. Два огромных джей-би-эловских динамика в кабине, по одному у каждого уха. Тюрьма на колесах, короче.

* * *

Ronnets были самой горячей девичьей группой в мире, и в конце 1963-го они уже имели в запасе одну из величайших песен в истории звукозаписи, Be My Baby, которую продюсировал Фил Спектор. Мы оказались на гастролях вместе с Ronnets во время нашего второго британского тура, и я влюбился в Ронни Беннетт, их главную вокалистку. Ей было двадцать, и она производила фантастическое впечатление – и голосом, и внешностью, и просто как человек. В общем, я по-тихому втюрился, но и она тоже. Из-за ее и моей застенчивости – в этом мы были похожи – никакого интенсивного общения не происходило, но взаимные чувства это не отменяло. Показывать это остальным было совсем нельзя, потому что Фил Спектор и тогда, и потом, как всем известно, был чудовищный ревнивец. Ей нужно было все время сидеть у себя на тот случай, если вдруг позвонит Фил. И по-моему, он быстро учуял, что у нас с Ронни что-то наклевывается – он названивал всем, кому мог, чтобы они не давали Ронни ни с кем встречаться после концертов. Мик приклеился к ее сестре Эстель, которую никто так плотно не опекал. Они выросли в огромной семье. Их мама, у которой было шесть сестер и семь братьев, жила в Испанском Гарлеме, и Ронни впервые вышла на сцену Apollo в четырнадцать лет. Она потом рассказывала мне, что Фил очень остро переживал свою проклюнувшуюся лысину и на дух не выносил моего густого барнета[87]87
  Barnet – от Barnet Fair (“Барнетская ярмарка” – одна из знаменитых английских ярмарок, проводимая в лондонском пригороде Барнет), что на лондонском рифмованном сленге подменяет слово hair (“волосы, шевелюра”).


[Закрыть]. Комплексы его сидели так глубоко, что он чего только не вытворял, лишь бы угомонить свою буйную фантазию, вплоть до того, что после их свадьбы с Ронни в 1968 году он буквально посадил ее под замок в своем калифорнийском особняке – почти не выпускал ее наружу, запрещал ей петь, записываться, гастролировать. У себя в книге Ронни рассказывает, как Фил отвел ее в подвал и показал золотой гроб со стеклянной крышкой, предупредив, что все будут любоваться на нее в этом гробу, если она не будет выполнять его строгие правила. Для девчонки в таком юном возрасте Ронни хватало смелости, хотя, к сожалению, чтобы вырваться из лап Фила, этого оказалось недостаточно. Помню, как присутствовал в студии Gold Star, когда она записывала вокал: “Хватит, Фил. Я и без тебя прекрасно знаю, как здесь надо петь!”

Вот воспоминания Ронни о нашем совместном времяпрепровождении на тех гастролях.

Ронни Спектор: Мы с Китом все время старались как-то оказаться вдвоем – помню, на тех гастролях в Англии туман стал такой густой, что автобусу просто пришлось остановиться. И мы с Китом вылезли и отправились к какому-то маленькому коттеджу, а навстречу выходит пожилая леди, такая полноватая и очень приветливая, и я говорю: “Здравствуйте, я – Ронни из Ronnets”, а Кит говорит: “А я Кит Ричардс из Rolling Stones, и мы застряли с автобусом, потому что ничего не видно дальше вытянутой руки”. А она говорит: “Да что вы! Заходите, ребятки, я вас угощу!”, и накормила нас сладкими лепешками с чаем, а потом дала еще с собой для тех, кто сидел в автобусе, – и если признаться, это были самые счастливые дни за всю мою карьеру.

Нам было по двадцать лет, и мы просто запали друг на друга. Представьте ситуацию, когда ты слышишь такую грандиозную вещь, как Be My Baby (“Будь моим любимым”), и вдруг оказываешься ее героем! Но опять, всегда одно и то же: только чтобы никто не узнал. Так что с какой-то стороны это было и ужасно. По сути дела, конечно, это были обыкновенные гормоны. И сочувствие друг к другу. Мы даже не думали об этом специально, но понимали, что оба барахтаемся в этом море внезапного успеха, и что другие люди нами помыкают, и что нам это не нравится. Но ничего особенно с этим не поделать. Уж точно не во время разъездов. И опять же мы никогда бы не встретились друг с другом, если б не оказались в этой неестественной ситуации. Ронни всегда всем желала добра. И не так уж много добра перепало ей самой. Но сердце ее определенно всегда было в правильном месте. Как-то рано утром я отправился в отель Strand Palace и нашел ее номер: “Я тут просто решил заглянуть поздороваться”. Тур перемещался в Манчестер или куда-то еще, нам всем было пора в автобус, поэтому я подумал – почему бы за ней не зайти. Ничего не было. Помог ей собраться, и все. Но для меня это был очень смелый шаг, потому что на тот момент я еще не подкатывал ни к одной девчонке. Вскоре после этого мы опять встретились в Нью-Йорке – об этом я еще расскажу. И я никогда не терял контакта с Ронни. 11 сентября застало нас вместе в студии в Коннектикуте, мы записывали песню Love Affair. У нас с ней вообще долговременное сотрудничество.

* * *

В юности из-за твоего самомнения звездное будущее – рок, поп, неважно – воспринимается как понижение планки по сравнению с карьерой пожизненного блюзмена, играющего по клубам. На короткий период в 1962-м и 1963-м перспектива лезть в коммерческое болото казалась нам отвратительной. Если брать Rolling Stones… В самом начале пределом наших амбиций было просто уделать все остальные лондонские группы. Провинцию мы презирали, мыслили чисто лондонскими категориями. Но, как только мир поманил, шоры у нас с глаз попадали достаточно быстро. Вдруг перед нами стал открываться весь мир, и Beatles были тому живым доказательством. Быть знаменитым не такое легкое занятие – это не то, к чему стремишься. Но в то же время, если продолжать заниматься своим делом, обязательно в это утыкаешься. И тогда становится ясно, что сделку на перекрестке[88]88
  Имеется в виду сделка с дьяволом или вообще сверхъественной силой.


[Закрыть] ты уже совершил. Никто не объяснял тебе, что все, отныне будет так и так. Но через несколько недель или месяцев понимаешь сам: сделка состоялась. Теперь ты движешься по траектории, которая может быть совсем не идеальной с точки зрения твоего вкуса. Тинейджерские идеалы, чистоплюйство – это все полная поебень. Ты лег на курс, выбрал маршрут, как и те, за которыми ты и так собирался идти: Мадди Уотерс, Роберт Джонсон. Контракт подписан – вот и вся хуйня. И теперь ты должен пройти свой путь, как все твои братья и сестры и предки. Распутье позади, и ты уже в пути.

“Редлендс”, мой дом в Суссексе, вскоре после покупки в 1966-м.

Michael Cooper / Raj Prem Collection

Глава пятая

Первые гастроли Stones в США. Знакомство с Бобби Кизом на ярмарке штата Техас в Сан-Антонио. Chess Records, Чикаго. Я снова встречаю Ронни – пока еще не Спектор, – и мы идем на концерт в Apollo в Гарлеме. Стараниями Флит-стрит (и Эндрю Олдхэма) рождается наш новый публичный образ: лохматые, грязные, несносные. Мы с Миком пишем песню, которая наконец годится для Stones. Добираемся до Лос-Анджелеса и с помощью Джека Ницше пишемся на RCA. Я сочиняю во сне Satisfaction, и у нас появляется первый номер один в чартах[89]89
  Имеются в виду американские чарты.


[Закрыть]. Аллен Клайн становится нашим менеджером. Линда Кит разбивает мне сердце. Я покупаю “Редлендс”, мою загородную резиденцию. Брайан начинает развинчиваться – и знакомится с Анитой Палленберг

Когда Stones первый раз приехали в Америку, нам казалось, мы очутились в самом раю. Это было летом 1964-го. С Америкой у каждого была своя фишка. Чарли не терпелось отправиться в Metropole Cafe[90]90
  “Кафе Метрополь” (Metropole Cafe) – джаз-клуб, с середины 1950-х по 1965 год бывший одним из немногих мест, где выступали исполнители традиционного джаза.


[Закрыть], где еще свинговали в полную силу, и посмотреть на Эдди Кондона. Я же первым делом добрался до Colony Records[91]91
  Один из самых известных музыкальных магазинов в Нью-Йорке того времени, действует до сих пор.


[Закрыть] и скупил там все диски Ленни Брюса, какие только нашлись. И одновременно поражался, сколько было в Нью-Йорке старомодного и европейского – он оказался совсем не таким, как я воображал. Гостиничные посыльные, чинные метрдотели – из этой оперы. Много ненужных церемоний, чего я совершенно не ждал. Как будто в 1920-м кто-то сказал: “Теперь у нас так заведено”, и с тех пор ничего не поменялось. С другой стороны, это было самое скоростное и современное место, которое только существовало на тот момент в мире.

А радио! После Англии ты не верил своим ушам. Попасть в Нью-Йорк в момент настоящего музыкального взрыва, ехать по нему в машине с включенным радио – это было круче, чем в раю. Пока ты вертел настройку, тебе попадалось десяток кантри-каналов, пять каналов с черной музыкой, а если ты переезжал из города в город и станции исчезали из эфира, ты еще чуть-чуть подкручивал ручку и тут же натыкался на еще одну охренительную песню. Черная музыка просто фонтанировала. Это был какой-то музыкальный генератор. Motown – у них там работала настоящая фабрика, но на ней умудрялись выпускать нестандартные изделия. В разъездах мы просто питались мотауновской продукцией, ждали каждой следующей вещи Four Tops или Temptations. Motown стал нашей пищей – и в дороге, и на приколе. Проделываешь тысячи миль до следующей остановки тура, и все это время радио на приборной доске не выключается. Вот что было прекрасно в Америке. Об этом мы мечтали еще до того, как туда попали.

Я знал, что Ленни Брюс, может быть, и не идеальный образец чувства юмора среднего американца, но все-таки рассчитывал, что через него я смогу прикоснуться к секретам местной культуры. Он был моим пропуском в мир американской сатиры. Ленни был такой, какой надо. “Нездоровый юмор Ленни Брюса”[92]92
  The Sick Humour of Lenny Bruce – название альбома Ленни Брюса 1959 года.


[Закрыть] – я впитал его задолго до того, как оказался в Америке. Так что, когда на шоу Эда Салливана Мику не разрешили петь Let’s Spend the Night Together (“Давай проведем эту ночь вдвоем”) – сказали заменить это на Let’s Spend Some Time Together (“Давай проведем время вдвоем”), – я был как следует подготовлен. Вот тебе и оттенки, и нюансы. Что им на Си-би-эс сдалась эта ночь? Уму непостижимо. Мы все покатывались со смеху. Чистый Ленни Брюс: “сиськи” – непристойное слово? Где непристойность? В слове или в сиськах?

Вдвоем с Эндрю мы наведались в Брилл-билдинг, американскую песенную фабрику, с целью посмотреть, если получится, на великого Джерри Либера. Но нас Джерри Либер не увидел. Кто-то нас узнал, завел к себе и проиграл массу песен, и мы ушли с одной из них – Down Home Girl, шикарной фанковой вещью Либера и Батлера, которую мы записали в ноябре 1964-го. В одной такой вылазке мы стали разыскивать нью-йоркский офис Decca и под конец оказались в мотеле на углу 26-й и 10-й с поддатым ирландцем по имени Уолт МакГуайр – чуваком, который со своим полубоксом выглядел так, будто вчера уволился с военного корабля. Собственно, это и был начальник американского представительства Decca. То есть мы неожиданно узнаем, что великий лейбл Decca Records на самом деле базируется в каком-то нью-йоркском складе. Это был ловкий трюк. “Конечно, конечно, у нас большая штаб-квартира в Нью-Йорке”. Ну да, прямо у доков на Вест-Сайд-хайвей.

Мы вовсю слушали поющих девчонок, ду-воп, аптаун-соул: Marvelettes, Crystals, Chiffons, Chantels – все это лилось в наши уши, и мы кайфовали. И конечно, Ronettes, безоговорочно самая горячая девчоночья группа в мире. Еще Shirelles с их Will You Love Me Tomorrow?. Ширли Оуэнс, их главная вокалистка, – у нее был почти не поставленный, но точно попадающий голос – такой хрупкий, бесхитростный, как будто и не певческий. Или что-то уже слышанное – благодаря Beatles, конечно же: Please Mr. Postman и Twist and Shout в исполнении Isley Brothers. Если б мы сами завели что-нибудь из этого разряда в отеле Station, все бы заорали: “Чего-чего? Они с ума посходили?” Потому что там людям хотелось слышать ядреный чикагский блюз, который никто не умел делать лучше нас. Beatles уж точно никогда бы так не сыграли. В Ричмонде это было наше мастеровое кредо – поддерживать традицию, не ходить налево.

Первый концерт, который мы давали в Америке, был устроен в Swing Auditorium в Сан-Бернардино, Калифорния. В том же концерте участвовали Бобби Голдсборо – парень, который научил меня джиммиридовскому проигрышу, – и Chiffons. Но еще раньше произошел эпизод с Дином Мартином, который представлял нас перед выходом, когда мы записывались на ТВ для программы “Голливудский дворец”. В Америке в ту пору, если у тебя были длинные волосы, тебя держали, во-первых, за чокнутого и, во-вторых, за пидора. “Эй, педы!” – кричали нам с улицы. А Дин Мартин, когда нас представлял, сказал что-то вроде: “Эти волосатые чудики из Англии, Rolling Stones… Они сейчас за кулисами, выискивают друг у друга блох”. Сарказм брызжет, все закатывают глаза. И он добавляет: “Только не оставляйте меня одного с этими…” – показывая в нашу сторону и изображая ужас. И это Дино, бунтарь из “крысиной стаи”[93]93
  Rat Pack – компания голливудских актеров в 1950-е и 1960-е, изначально собравшаяся вокруг Хамфри Богарта, в которую входили Дин Мартин, Фрэнк Синатра, Сэмми Дэвис-мл. и другие.


[Закрыть], который показывал палец миру шоу-бизнеса, притворяясь, что никогда не просыхает. Мы, честно говоря, слегка выпали в осадок. В Англии конферансье и прочий эстрадный народ могли нас не переваривать, но никто не смотрел на нас как на дешевый цирковой номер. Перед нами он уже выпустил на сцену сестер Кинг с пышными начесами и дрессированных слонов, которых заставляли вставать на задние ноги. Я люблю старика Дино, он вообще-то был веселый мужик. Просто он был еще не готов к смене караула.

Дальше – Техас и новые аттракционы, причем в одном случае – с полным бассейном дрессированных котиков между нами и публикой. Это была ярмарка штата Техас в Сан-Антонио. Именно там я познакомился с Бобби Кизом, первоклассным саксофонистом, моим лучшим корешем (мы родились с разницей в несколько часов). Рок-н-ролльная душа, здоровенный мужик – ну и злостный маньяк, куда без этого. Еще там выступал Джордж Джонс. Они входили, и за ними вкатывались шары перекати-поля – ну прямо как ручные, как собачки. Входят, занесут кучу дорожной пыли – банда ковбоев. Но, когда Джордж вышел на сцену, мы пораскрывали рты – вот это мастер!

Хотите послушать про величие Техаса – вам к Бобби Кизу. У меня ушло тридцать лет, чтобы убедить его, что Техас – это просто гигантский кусок чужой земли, который внаглую захватили Сэм Хьюстон и Стивен Остин. Бобби заводился до покраснения: “Да хули ты пиздишь?!” Но я ему сунул почитать пару-другую книжек про то, что на самом деле происходило между Техасом и Мексикой, и через полгода он говорит: “По-видимому, в твоих словах есть доля истины”. Ага, Боб, знакомое чувство. Я раньше тоже верил, что в Скотланд-Ярде все чистенькие.

Но пусть о нашей встрече расскажет сам Бобби – это ведь техасская история. Он льстит моему самолюбию, но здесь я решил – так уж и быть.

Бобби Киз: В первый раз я увидел Кита Ричардса вживую в Сан-Антонио, в Техасе. Еще до того, как его встретить, я был настроен очень враждебно. Они записали песню Not Fade Away, которая принадлежит одному техасскому парню по имени Бадди Холли – он из Лаббока, как и я. Ну и я думаю себе: “Але, это была песня Бадди. А эти бледномордые тонконогие чмошники с дурацким акцентом – они думают, что могут приезжать сюда и зашибать деньгу на Баддиных песнях? Да я им наваляю – мало не покажется!” Beatles меня не особо задевали. Они мне вообще-то нравились, типа по секрету, но у меня прямо на глазах происходила смерть саксофона. Блин, ни у кого из этих парней в группах не было ни одного сакса! Мне грозило играть всю эту херню типа Tijuana Brass до скончания лет! Короче, я совсем не думал: “Зашибись! Будем в одном шоу”. Я тогда играл с таким чуваком, Бобби Ви, у нас был хит – Rubber Ball (I keep bouncing back to you), – и нас ставили хедлайнерами, пока не объявились они, после чего хедлайнерами начали ставить их. Это в Техасе-то, на моей делянке!

В Сан-Антонио нас всех поселили в одном отеле, и они как-то вылезли на балкон – Брайан и Кит, и Мик, кажется, тоже. Ну и я пошел послушать. И, на мой скромный взгляд, там играли настоящий рок-н-ролл. Уж я-то все про это знаю, учитывая, что рок-н-ролл родился в Техасе, и я лично присутствовал при родах. И бэнд играл очень, очень круто – на самом деле они заделали Not Fade Away лучше, чем было у Бадди. Я про это ни им, ни кому другому не говорил. Но подумал, что, наверно, был к ним несправедлив. Так что на следующий день мы отыграли с ними, по-моему, три шоу, и уже где-то к третьему я сидел с ними в гримерке, а они все трепались про американских лабухов, про то, как те всегда переодеваются перед выходом. И правда, у нас так и было. Мы напяливали на сцену черные мохеровые костюмы с белыми рубашками и галстуками, что было идиотизмом, потому что на дворе лето, и в Сан-Антонио это девяносто градусов [32 °C]. И они рассуждают типа: “Хватит нам все время ходить в одном и том же”. И такие: “Да, точно, хорошая мысль”. И я жду, что они достанут костюмы с галстуками, а они берут и меняются шмотками друг с другом. Я подумал – класс!

Вообще надо понимать, что по американским стандартам 1964 года сам имидж, сама идея рок-н-ролла – это мохеровый костюм с галстуком, такие милые ребятки, соседские пареньки с гитарами. И тут откуда ни возьмись вываливается банда английских прохиндеев, паразитов, и поет баддихоллиевскую вещь – это как?! Вообще-то особо там было ничего не расслышать, если учесть, какие тогда делали усилители с динамиками, но, черт, меня проняло! Хорошо так проняло – так что я стал улыбаться и приплясывать. Ни тебе одинаковых прикидов, ни тебе обязательной программы – они просто срали на все правила и выдавали результат, и меня это покорило со страшной силой. В общем, на следующий день под впечатлением от всего этого достаю я свой мохеровый костюм, натягиваю брюки, а они спереди цепляются за ноготь на ноге и едут по шву. А у меня из приличной одежды больше ничего. И я вышел в бермудах с казаками снизу, а сверху в рубашке и галстуке от костюма. И меня не выперли. Все только начали: “Ты чего… Ты совсем охуел… Мужик, что за фигня?!” Я тогда на многое посмотрел по-новому. Американский музыкальный бизнес, весь этот парад из кумиров молодежи, приличные мальчики, всеобщие любимцы с миленькими песенками – все это тут же пошло на хуй, как только появились англичане! Ну и пресса туда же: “А вы разрешите своей дочери…” – и вся такая хрень, “запретный плод сладок”, и так далее.

Короче, не суть. Они заметили меня, я заметил их, и мы как-то зацепились, на самом деле практически мимоходом. А потом я столкнулся с ними в Лос-Анджелесе, когда они участвовали в шоу T. A. M. I.[94]94
  Двухдневный фестиваль, проводившийся 28 и 29 октября 1964 года в калифорнийском городе Санта-Моника и собравший тогдашних звезд рок-н-ролла и ритм-энд-блюза из США и Англии, одно из самых известных выступлений Джеймса Брауна. Вошел в историю благодаря одноименному фильму-концерту.


[Закрыть] Выяснилось, что у меня с Китом один и тот же день рождения, 18 декабря 1943-го. Он мне сказал: “Бобби, ты знаешь, что это значит? Это значит, что мы с тобой наполовину люди, наполовину кони, и нам официально разрешается срать на улице”. Это просто самая охренительная новость из всех, какие мне приходилось слышать в жизни!

Музыкально Кит и Чарли – душа всей группы. То есть это очевидно любому, у кого есть кровь в жилах или хоть какая музыкальная косточка. Вот оно где, их машинное отделение. У меня нет профессионального образования, нот я не знаю, никогда не учился в музыкальной школе. Но чутье у меня работает, и когда я услышал его гитару, мне это здорово напомнило завод, который я слышал у Бадди и который слышал у Элвиса. У него точно что-то было, что-то настоящее, хотя он и играл Чака Берри. Это все равно было настоящее, даже так, понимаете? А я слышал кое-кого из реальных гитарных мастеров – из моих земляков, из Лаббока. Орбисон из Вернона – это пара часов езды, – я раньше его слушал на роликовом катке, его и Бадди. Скотти Мур с Элвисом тоже останавливались в городе, так что кое-каких реально классных гитаристов мне послушать довелось. И что-то такое в Ките меня сразу заставило вспомнить Холли. Они примерно одного размера: Бадди был худощавый, зубы плохие. Кит был – без слез не взглянешь. Но у некоторых людей – у них есть эдакий вызов в глазах. И у него во взгляде была угроза, так что не перепутаешь.

Про Америку ты узнавал одну неприглядную вещь: на поверхности была цивилизация, но пятьдесят миль вглубь от любого крупного центра – Нью-Йорка, Чикаго, Лос-Анджелеса, Вашингтона, все равно, – и ты реально попадал в другой мир. В Небраске и остальных таких местах мы быстро привыкли, что нас окликают: “Привет, девчонки!” Мы уже даже не оборачивались. И одновременно в нас ощущали угрозу, потому что их жены посматривали на нас и думали: “Как интересно”. Совсем не то, что они видели изо дня в день, не какие-нибудь сельские жлобы-пивососы. Эти нам только хамили, но настоящий смысл их агрессии был другим – отчаянная самооборона. Мы заходили в заведение со скромным желанием взять по блинчику или по чашке кофе и яичнице с ветчиной, и всегда приходилось быть готовым, что нас сейчас начнут задирать. Хотя мы в принципе только играли музыку. Постепенно стало ясно, что нас занесло в самую гущу кое-каких очень любопытных социальных коллизий и трений. И еще, мне казалось, в огромную трясину комплексов. Американцам полагалось вести себя нахально и самоуверенно. Фигня полная. Это все напоказ. Особенно у мужиков, особенно в те дни – они элементарно не понимали, что происходит вокруг. А история и правда развивалась бешеными темпами. Я не удивляюсь, что кое-кому из парней было трудно состыковать все это в своей голове.

Насколько помню, в штыки нас постоянно принимали только белые. Для черных братишек и лабухов мы как минимум представляли некоторый экзотический интерес. С ними можно было нормально общаться. Достучаться до белых было куда сложнее. Всегда рождалось впечатление, что тебя принимают за агрессора. А ты – всего-то делов – попросил воспользоваться их туалетом. “Ты вообще пацан или девчонка?” Ну и что делать в таком случае? Член вытащить для доказательства?

Дома, в Англии, наш альбом стоял на первом месте в чартах, но здесь, посреди Америки, нас никто знать не знал. Если на то пошло, они больше слышали про Dave Clark Five и Swinging Blue Jeans. Кое-где мы встречали неприкрытую злобу, настоящую ненависть в глазах. Иногда подступало чувство, что вот нам сейчас преподадут показательный урок, прямо сию секунду, не сходя с места. Приходилось по-быстрому отчаливать в нашем верном фургоне с Бобом Боунисом за рулем – нашим роуд-менеджером и классным парнем. Кого он только не повозил на своем веку: лилипутов, дрессированных мартышек, лучших артистов всех времен и народов. Он проводил с нами по пятьсот миль в день и как-то сглаживал наше знакомство с Америкой.

Очень часто в 1964–1965-м мы со своими концертами садились на хвост чужим турам, которые на тот момент были уже заряжены. Мы могли две недели провести с Patti LaBelle and the Bluebelles, Vibrations и циркачом по имени Удивительный Человек-Резина. А потом мы пересаживались на другой гастрольный маршрут. Я так впервые увидел, как на сцене поют под фанеру, – это были Shangri-Las, а вещь называлась Remember (Walkin' in the Sand). Три нью-йоркские девахи, очень недурные на вид и все прочее, но ты вдруг понимаешь, что они не группа, они только открывают рот под запись на пленке. И еще помню Green Men, тоже, кажется, в Огайо. Эти перед выходом реально выкрашивались в зеленый цвет[95]95
  Green Men – в переводе “Зеленые люди”.


[Закрыть] и отрабатывали свое. Самый популярный вкус недели, самый популярный цвет месяца – что угодно. Среди этой публики попадались офигенные музыканты, особенно на Среднем Западе и Юго-Западе. Все эти захолустные бэнды, которые каждый вечер играли в том или другом баре, которым ничего не светило, но им и самим это было не нужно – вот в чем прелесть. И некоторые играли просто офигенно. Неоткрытые залежи талантов. Чуваки, которые владели инструментом в сто раз лучше меня. Мы обычно шли верхней строчкой на афишах – не всегда, но как правило. Вместе с Патти ЛаБелл в составе Bluebelles была такая Сара Дэш, девушка с дамой-надсмотрщицей, всегда одетой как на воскресную мессу. Если ты улыбался Саре, получал ошпаривающий взгляд. Сару все звали Дюймовочкой – она была маленькая и очень милая. Двадцать лет спустя она снова появится в моей истории.

Ну и, чтобы не забыть, в 1965-м для меня началась эпоха обкурки – теперь уже пожизненно. Что, кстати, обостряло мои впечатления от происходящего. Но тогда это была исключительно анаша. Те, с кем я пересекался на гастролях, для меня тогдашнего были ветеранами, тридцати с лишним лет, а то и сорокалетними старшими мужиками – это я про черные бэнды, с которыми мы играли. И прикиньте, мы не ложимся всю ночь, и на следующий день новое место, и ты видишь этих братишек – вискозные костюмы под шелк, цепочки на жилетах, волосы уложены гелем, все выбритые и холеные, подтянутые и расслабленные, – а мы только подгребаем, ноги еле волокутся. И в один день я чувствовал себя совершенно истрепанным от переезда, а черные чуваки уже в боевой форме, и что за черт, ну, они же работают по тому же расписанию. Я подошел к одному из них, трубачу, и говорю: “Блин, как вы можете так хорошо выглядеть каждый день?” А он отводит полу сюртука, залезает в карман жилета и говорит: “Принимаешь одну такую, выкуриваешь один такой”. Лучший в жизни совет. Он дал мне беленькую – таблетку быстрого – и косяк. Вот он, наш рецепт: принимаешь одну такую и выкуриваешь один такой.

Но только не трепаться! Напутствие, с которым я вышел. Мы с тобой поделились, смотри не сболтни. Было чувство, что меня приняли в тайное общество. Ничего, если я расскажу своим парням? Ничего, но держите это при себе. За кулисами эту традицию передают с незапамятных времен. А косяк меня очень заинтересовал. Так заинтересовал, что я забыл проглотить бензедрин. И ведь спиды в те времена делали качественные. Еще какой, чистый как слеза. Ты мог затариться спидами на любой фургонной стоянке – дальнобойщики без них не ездили. Притормозить вон там, свернуть на стоянку и спросить Дейва. Налей-ка Jack Daniel’s со льдом – и пакетик впридачу. Дай мне свиную ножку и бутылку пива[96]96
  Gimme a Pigfoot and a Bottle of Beer – название и строчка припева известного блюза в исполнении Бесси Смит. Маринованная свиная ножка с пивом – традиционный заказ для американских баров довоенного времени. Тем не менее в песне под свиной ножкой скорее всего подразумевается сигарета с марихуаной, так как в конце песни повтор строчки звучит как Gimme a reefer and a bottle of beer, то есть “Дай мне косяк и бутылку пива”.


[Закрыть].

* * *

Номер 2120 по Саут-Мичиган-авеню – это был адрес святилища, штаб-квартира Chess Records в Чикаго. Мы попали туда благодаря Эндрю Олдхэму, который экспромтом договорился о записи – в момент, когда наш первый американский тур, уже наполовину откатанный, выглядел почти катастрофой. Там, в студии с совершенным звуком, в комнате, где было создано все, на чем мы выросли, мы за два дня записали сразу четырнадцать треков. Наверное, от чувства облегчения, что на время соскочили с тура, но, может, и просто оттого, что вокруг прогуливались люди типа Бадди Гая, Чака Берри или Уилли Диксона. Среди записанного была вещь Бобби Уомака It's All Over Now – наш первый хит номер один[97]97
  В Англии.


[Закрыть]. Кое-кто, в том числе Маршалл Чесс, клянется, что я все выдумал, но Билл Уаймен вам подтвердит – когда мы зашли в студию Chess, мы увидели маляра в черном комбинезоне, который красил потолок. И это был Мадди Уотерс – с потеками побелки на лице, верхом на стремянке. Маршалл Чесс говорит: “Да ладно, он у нас ничего не красил”. Но Маршалл тогда был еще пацан и работал в подвале. Плюс к тому Билл Уаймен мне рассказывал, что реально помнит, как Мадди Уотерс таскал наши усилители из машины в студию. Было это от доброты душевной или у него тогда просто диски не продавались, не знаю, но что за черти были братья Чесс, помню хорошо: хочешь получать зарплату – не сиди без дела. Вообще-то при встрече с твоими героями, твоими богами самым странным были полное отсутствие у них понтов и огромная доброжелательность. “Давай еще раз это место” – и ты вдруг понимаешь, что рядом сидит Мадди Уотерс. Само собой, потом я с ним сошелся поближе, за долгие годы часто у него останавливался. А в те первые визиты я, кажется, селился у Хаулин Вулфа. Но Мадди был с нами. Сидишь посреди чикагского Саут-Сайда с этими двумя мэтрами. А вокруг кипит семейная жизнь, приходят и уходят оравы детей и родственников. Уилли Диксон тут же…