Текст книги "Таинство"

VII

С ним что-то происходило. Ежедневные перемены были малозаметны. Он поднимал глаза к небу и чувствовал странный прилив восторга, словно какая-то часть его обретала крылья и воспаряла к небу прямо из его головы. Он просыпался далеко за полночь и, хотя на улице стоял жуткий холод, распахивал окно и слушал звуки мира в темноте, представляя, как течет жизнь на холмах. Два раза он выходил из дома посреди ночи, поднимался по склону за домом, надеясь встретить Джекоба, наблюдающего звезды. Или миссис Макги, которая гоняется за зайцами. Но их он так и не встретил, и хотя внимательно прислушивался к разговорам, когда приходил в деревню (купить свиные отбивные, чтобы Адель Боттралл приготовила их с яблоками для отца, или пачку журналов – мать их просматривала), но ни разу не услышал, чтобы кто-нибудь упомянул Джекоба или Розу. Он пришел к выводу, что они живут в каком-то тайном месте, и сомневался, что кто-то еще в долине знает об их существовании.

Уилл не тосковал по ним. Он знал, что придет время – и он их найдет. Или они его. Он был в этом уверен. А пока продолжались странные прозрения. Повсюду вокруг себя он видел таинственные знаки, которые подавал ему мир. В морозном рисунке на окнах, когда он вставал с постели. В том, как выстраивались пасущиеся на холме овцы. В шуме реки, которая к осени высоко поднялась из-за дождей и бурлила, едва справляясь со своей ношей.

Он чувствовал, что должен поделиться с кем-то этими тайнами, и выбрал в качестве наперсницы Фрэнни. Он остановил на ней свой выбор не потому, что был уверен – она поймет его, а потому, что никому, кроме нее, не доверял.

Они сидели в гостиной дома Каннингхэмов, рядом со складом утиля, принадлежавшим отцу Фрэнни. Дом был маленький, но уютный и аккуратный, тогда как во дворе царил хаос. Над камином – молитва в кружевной рамке, благословляющая очаг и всех, кто вокруг него собрался. Буфет тикового дерева с фамильным чайным сервизом, все предметы расставлены продуманно, но не напоказ. Простые медные часы на столе и рядом с ними – хрустальная ваза с грушами и апельсинами. Здесь, среди этого традиционного уклада, Уилл и рассказал Фрэнни о тех ощущениях, которые испытывал в последнее время, о том, что все началось в тот день, когда они встретились. Поначалу он не упоминал о Джекобе и Розе (это была тайна, которой он ни с кем не хотел делиться, не сомневаясь, что они так и останутся его тайной), но рассказал о своем приключении в здании Суда.

– Слушай, я же спрашивала у мамы, – спохватилась Фрэнни. – И она рассказала мне эту историю.

– И что за история? – спросил Уилл.

– Тут, в долине, жил один человек по имени Бартоломеус, – поведала она. – Тогда здесь повсюду были шахты по добыче свинца.

– Я и не знал, что тут были шахты.

– Были-были. И он заработал на этом кучу денег. Но у него, как сказала мама, не все было в порядке с головой: он воображал, что люди плохо обращаются с животными и единственный способ остановить человеческую жестокость – это создать суд, который будет защищать животных.

– И кто был судьей?

– Он и был. И присяжными, наверное. – Она пожала плечами. – Всю историю я не знаю, только отрывки…

– И поэтому он построил тот дом.

– Он его построил, но не до конца.

– У него что – кончились деньги?

– Мама говорит, его, наверное, отправили в дурдом из-за того, что он делал. То есть никто не хотел, чтобы он приводил животных в суд и издавал законы о том, как люди должны с ними обращаться.

– А он что – этим и занимался? – спросил Уилл, улыбаясь одними губами.

– Что-то вроде этого. Похоже, никто толком не знает. Его нет в живых уже сто пятьдесят лет.

– Печальная история, – заметил Уилл, думая о странном величии этого глупого Бартоломеуса.

– Его пришлось туда упрятать. Ради безопасности остальных.

– Безопасности?

– Ну, в том смысле, что он собирался обвинять людей в плохом обращении с животными. Мы все плохо с ними обращаемся. Это естественно.

Произнося эти слова, она стала похожа на свою мать. В общем добродушная, но бесчувственная. Это ее мнение, и она ни за что от него не откажется. Уилл слушал, и его намерение поделиться тем, что он видел, стало таять. Наверное, Фрэнни все же не сможет его понять. Еще решит, что он похож на Бартоломеуса и его тоже надо упрятать.

Но Фрэнни уже закончила рассказ о Суде.

– Так о чем ты говорил?

– Ни о чем, – ответил Уилл.

– Нет, ты начал что-то говорить…

– Наверное, это было не так уж важно, иначе я бы помнил, что хотел сказать. – Он поднялся. – Я, пожалуй, пойду.

Вид у Фрэнни был довольно озадаченный, но Уилл сделал вид, что ничего не заметил.

– Ну, до завтра, – сказал он.

– Ты иногда бываешь такой странный, – отозвалась Фрэнни. – Ты это знаешь?

– Нет.

– Знаешь-знаешь, – сказала она с легким упреком. – И думаю, тебе это нравится.

Уиллу не удалось сдержать улыбку.

– Может, и знаю.

Тут дверь распахнулась, и в комнату вошел Шервуд. В волосы у него были вплетены перья.

– Ты знаешь, кто я?

– Цыпленок, – сказал Уилл.

– Никакой я не цыпленок, – возмутился глубоко оскорбленный Шервуд.

– Но ты похож на цыпленка.

– Я Джеронимо[6]6
  Индейское имя Гоятлай («Тот, кто зевает», 1829 –1909) – военный предводитель чирикауа-апачей, 25 лет возглавлял борьбу против вторжения армии США на земли своего племени. В 1886-м был вынужден сдаться.


[Закрыть].

– Цыпленок Джеронимо.

– Я тебя ненавижу, – сказал Шервуд. – И все в школе тебя ненавидят.

– Шервуд, помолчи, – оборвала его Фрэнни.

– Ненавидят! – продолжал Шервуд. – Все думают, что ты полоумный. Тебя так и называют за глаза – Уильям Полоумный.

Теперь уже смеялся Шервуд.

– Полоумный Уильям! Уильям Полоумный!

Фрэнни напрасно пыталась его остановить – было ясно, что он будет гримасничать, пока не кончится запал.

– Мне плевать! – крикнул Уилл. – Ты настоящий дебил, а мне плевать!

Он схватил пальто и, обогнув Шервуда (который стал еще и пританцовывать), направился к двери. Фрэнни не удавалось угомонить брата. Он вертелся на месте, подпрыгивая и вопя.

Честно говоря, Уилл обрадовался Шервуду. Это был отличный предлог, чтобы убраться восвояси, что он и сделал, прежде чем Фрэнни приструнила своего братца. Не о чем волноваться. Он вышел из дома, миновал склад утиля и дошел до конца Самсон-роуд, а до него все еще доносились крики Шервуда.

VIII

1

– Мы переехали сюда, потому что ты так хотела, Элеонор. Пожалуйста, не забывай об этом. Мы приехали сюда из-за тебя.

– Я знаю, Хьюго.

– Так о чем ты говоришь? Хочешь, чтобы мы опять переехали?

Уилл не разобрал ответ матери. Ее тихие слова потонули в рыданиях. Но он слышал, что говорит отец.

– Господи, Элеонор, перестань рыдать. Мы не сможем поговорить, если ты будешь рыдать всякий раз, когда заходит речь о Манчестере. Если не хочешь возвращаться туда, я не возражаю, но я должен понять, чего ты хочешь. Так долго не может продолжаться – ты принимаешь столько таблеток, что и не сосчитать. Это не жизнь, Элеонор.

Что она ответила? «Я знаю»? Уиллу так показалось, хотя через дверь расслышать было непросто.

– Я хочу сделать так, как лучше для тебя. Как лучше для всех нас.

И теперь Уилл расслышал-таки слова матери.

– Я не могу здесь оставаться, – сказала она.

– Тогда давай решим окончательно: ты хочешь вернуться в Манчестер?

– Я знаю, что не могу здесь оставаться, – повторила она.

– Отлично, – сказал Хьюго. – Мы возвращаемся. Неважно, что наш дом продан. Неважно, что мы потратили на переезд тысячи фунтов. Мы просто возвращаемся.

Голос его становился громче, как и рыдания Элеонор. Уилл услышал достаточно. Он отошел от двери и поспешил наверх, скрывшись в ту минуту, когда дверь гостиной открылась и оттуда пулей вылетел отец.

2

Этот разговор поверг Уилла в панику. Нет, они не могут уехать именно сейчас, это невозможно. Теперь, когда он впервые в жизни что-то стал понимать. Возвращение в Манчестер было равносильно тюремному приговору. Там он зачахнет и умрет.

А какой оставался выбор? Только один – убежать, как он и хвастался Фрэнни. Он все тщательно спланирует, ничто не оставит на волю случая. Нужно запастись деньгами и одеждой. И еще надо знать пункт назначения. Последнее труднее всего. Деньги можно украсть (Уилл знал, где мать их прячет), одежду он соберет заранее. Но куда идти?

Он стал рассматривать карту мира на стене в своей спальне, сопоставляя с этими фигурами пастельных тонов те сведения, которые почерпнул из телепередач и журналов. Скандинавия? Слишком холодно и темно. Италия? Может быть. Но он не говорит по-итальянски и не самый сообразительный ученик. Французский Уилл немного знал, и в его жилах текла французская кровь, но Франция слишком близко. Если он хочет путешествовать, надо отправиться куда-нибудь подальше, а не во Францию, до которой рукой подать. Может, Америка? Вот это, пожалуй, то, что надо. Он стал водить пальцем по штатам, с удовольствием читая названия: Миссисипи, Вайоминг, Нью-Мехико, Калифорния. У него поднялось настроение. Только нужно посоветоваться с кем-нибудь, как выбраться из страны, и он точно знал, кто такой совет может дать: Джекоб Стип.

На следующий день Уилл отправился на поиски Стипа и Розы Макги. Была уже середина ноября, и день стал совсем коротким, но он использовал, его по полной: прогулял уроки в школе три дня подряд, взбираясь на холмы и стараясь отыскать хоть какой-то намек на присутствие этих двоих. Во время поисков у него зуб на зуб не попадал: снег еще не выпал, но на холмах была наледь – склоны будто укрыты шубой, а солнце появлялось совсем ненадолго и не успевало ее растопить.

Овцы уже спустились на пастбища пониже, но Уилл не был в одиночестве на холмах. Зайцы, лисы, а то и олени оставляли следы на подернутой инеем траве. Но других признаков жизни он не встречал. Что до Джекоба и Розы, то даже следы их обуви ему не попадались.

Наконец вечером третьего дня к нему пришла Фрэнни.

– Что-то не похоже, чтобы у тебя был грипп, – сказала она.

Уилл подделал записку от родителей, чтобы объяснить свое отсутствие в школе.

– Ты поэтому пришла? Чтобы проверить?

– Не тупи. Я пришла, потому что должна тебе кое-что сказать. Кое-что странное.

– Что?

– Помнишь, мы говорили о Суде?

– Конечно.

– Ну так вот. Я пошла посмотреть на него. И знаешь что?

– Что?

– Там кто-то живет.

– В Суде?

Фрэнни кивнула. По выражению ее лица было ясно: то, что она увидела, выбило ее из колеи.

– Ты заходила внутрь? – спросил Уилл.

Она отрицательно покачала головой.

– Я просто видела женщину в дверях.

– И как она выглядела? – спросил Уилл, не осмеливаясь надеяться.

– Она была в черном…

«Это Роза, – подумал Уилл. – Миссис Макги. А там, где Роза, должен быть и Джекоб».

Его возбуждение не прошло для Фрэнни незамеченным.

– Что такое? – спросила она.

– Не что, а кто.

– Ну кто. Ты ее знаешь?

– Немного. Ее зовут Роза.

– Я ее раньше не видела, – заметила Фрэнни. – А я тут всю жизнь прожила.

– Они не очень хотят, чтобы о них знали.

– Так там и еще кто-то есть?

Это знание было так драгоценно, что Уилл хотел бы его утаить. Но он подумал, что Фрэнни принесла ему весточку. Он должен хоть как-то ее отблагодарить.

– Их двое, – сказал Уилл. – Женщину зовут Роза Макги. А мужчину Джекоб Стип.

– Ни о нем, ни о ней я никогда не слышала. Они что, цыгане? Или бездомные?

– Если и бездомные, то только потому, что им так нравится, – ответил Уилл.

– Но там, наверное, ужасно холодно. Ты сам говорил, внутри ничего нет.

– Холодно.

– И они прячутся в таком заброшенном месте? – Она покачала головой. – Чудно. А ты их откуда знаешь?

– Встретил случайно. – Уилл почти не лгал. – Спасибо, что сказала. Я, наверное… Мне еще нужно переделать кучу дел.

– Ты хочешь с ними увидеться? Возьми меня с собой.

– Нет!

– Почему?

– Они не твои друзья.

– Но и не твои тоже, – заметила Фрэнни. – Просто люди, с которыми ты виделся один раз. Ты сам так сказал.

– Ты мне там не нужна.

Фрэнни поджала губы.

– Знаешь, можешь не беспокоиться на этот счет, – сказала она.

Уилл ничего не ответил. Фрэнни сверлила его взглядом, словно надеясь, что он изменит решение. Но быстро сдалась и, не сказав больше ни слова, направилась к двери.

– Ты что, уже уходишь? – спросила Адель.

Фрэнни распахнула дверь. Ее велосипед стоял у калитки. Не отвечая Адели, она вскочила на него и стала давить на педали.

– Ее что-то расстроило? – спросила Адель.

– Ничего серьезного, – ответил Уилл.

Было холодно и уже почти совсем темно. По собственному горькому опыту Уилл знал, что, выходя из дома, нужно готовиться к худшему, но сейчас, когда в висках так стучало, он не мог думать о ботинках, перчатках, свитере. Ни о чем, кроме одного: он нашел их, он их нашел.

Отец еще не вернулся из Манчестера, а мать сегодня была в Галифаксе у доктора, так что, кроме Адели, его уход никто не заметит. Адель была занята на кухне и даже не спросила, куда это он собрался. И только когда Уилл хлопнул дверью, крикнула, чтобы к семи он вернулся домой. Уилл не ответил. Он шагал к зданию Суда по дороге, погружавшейся в темноту, и был уверен, что Джекоб его уже ждет.

IX

Тот, кто называл себя Джекобом Стипом, стоял на пороге Суда, опершись о дверной косяк. Он и миссис Макги испытывали слабость в темное время суток. И нынешняя темень не была исключением. Все его внутренности скрутил спазм, руки и ноги дрожали, в висках стучало. Один вид мрачнеющего неба (хотя сегодня оно выглядело необыкновенно живописно) делал из него маленького ребенка.

То же происходило и на рассвете. Их обоих в эти часы одолевала жуткая усталость: они только и могли, что стоять прямо. Но сегодня Роза не могла и этого. Она ушла в здание Суда и теперь лежала, постанывая, и время от времени звала Джекоба. Он не шел к ней. Оставался у двери и ждал знака.

В этом и заключался парадокс: когда у него упадок сил, скорее всего, и раздастся глас, призывающий исполнить свой долг. Вот почему его сердце наемного убийцы ликовало, а кровь бурлила. В этот вечер он жаждал новостей. Они уже давно торчат здесь. Пора двигаться. Но сначала он должен узнать пункт назначения, получить официальное известие – а это требует участия в тошнотворном спектакле наступления сумерек.

Он не знал, почему этот час так разрушительно действовал на них, но это еще одно доказательство того – впрочем, ему не нужны были доказательства, – что они не принадлежат к тому же виду, что остальные. Глубокой ночью, когда все люди спят и видят сны, он ликовал, как ребенок, а тело не чувствовало ни малейшей усталости. В этот час все худшее в нем достигало своего пика, он мог орудовать ножом ловчее заправского палача, а то и просто отнять жизнь голыми руками. Даже в тех местах, где дневная жара сводит с ума, он был неутомим. Совершенный убийца, который действует внезапно и быстро. День лучше ночи, потому что при свете дня проще делать зарисовки, а как художник и как убийца он был особенно внимателен к деталям. Размах крыла, очертания морды. Тембр рыдания, зловоние блевотины. Все это вызывало у него интерес как объект изучения.

Когда тьма или свет владели миром, Джекоб обладал энергией человека, в десять раз моложе, чем он был на самом деле. И только в сумерки его одолевала слабость, и он замечал, что прислоняется к чему-нибудь, чтоб не упасть. Как он ненавидел это чувство! Однако не жаловался. Это могут позволить себе женщины и дети, но не солдаты. Ему приходилось слышать, как стонут воины. Он прожил достаточно и повидал немало войн, больших и малых, и, хотя не искал, сражений, по долгу службы нередко оказывался на поле боя. Он видел, как вели себя мужчины в предсмертных муках. Как они рыдали, умоляли о сострадании, звали своих матерей.

Джекоб не испытывал ни малейшего интереса к состраданию: он никогда не просил его для себя и ни к кому не собирался его проявлять. Он отвергал мир чувств, как и подобает грубой силе. В своих поступках он не был ни добрым, ни жестоким. Он презирал утешение в молитве и забвение в мечтах. Он высмеивал скорбь и надежду. И отчаяние. Он ценил только терпение, обретенное вместе с осознанием, что все в этом мире бренно. Солнце скоро исчезнет за горизонтом, и слабость его членов переплавится в силу. Нужно только ждать.

Из дома донесся звук. Потом послышался вздох Розы.

– Я вспомнила, – сказала она.

– Ничего ты не вспомнила.

Иногда мучения этого часа приводили ее в лихорадочное состояние.

– Нет, вспомнила. Клянусь тебе, – настаивала она. – Я вижу остров. Ты помнишь какой-нибудь остров? С широкими белыми берегами. Без деревьев. Я искала деревья, но их там нет. О-о-о…

Слова перешли в стоны, стоны – в рыдания.

– Я бы сейчас с радостью умерла.

– Глупости.

– Подойди ко мне, успокой меня.

– Не хочу…

– Ты должен, Джекоб. О-о… О Господь Всемогущий… почему мы так страдаем?

Как бы ему ни хотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда, рыдания Розы были так безутешны, что он не мог не обращать на них внимания. Джекоб отвернулся от гаснущего дня и пошел по коридору в зал заседаний. Миссис Макги лежала на полу, закутавшись в свои одеяния. Она зажгла множество свечей, словно свет мог ослабить жестокость этого часа.

– Ляг со мной, – сказала Роза, посмотрев на Джекоба.

– От этого нам не станет легче.

– Мы можем зачать ребенка.

– И от этого нам не станет легче. И ты прекрасно это знаешь.

– Тогда ляг со мной, просто чтобы меня утешить. – Она смотрела на него глазами, полными нежности. – Это так мучительно – быть вдали от тебя, Джекоб.

– Я здесь, – сказал он, смягчаясь.

– Но недостаточно близко. – Она слабо улыбнулась.

Он подошел к ней. Встал у нее в ногах.

– Нет… еще ближе. Я чувствую такую слабость, Джекоб.

– Это пройдет. Ты сама знаешь.

– В такие моменты я не знаю ничего, кроме того, что ты очень мне нужен.

Она протянула руку и, не сводя с него глаз, потянула подол юбки.

– Что мне нужно, так это чтобы ты был со мной, – пробормотала она. – Во мне.

Он ничего не ответил.

– Ты так ослабел, Джекоб? – спросила она, продолжая задирать юбку. – Неужели эта тайна так тяжела для тебя?

– Никакая это не тайна. После стольких лет.

Теперь она улыбнулась по-настоящему. Юбка поднялась уже выше колен. У Розы были красивые мускулистые ноги, кожа в мерцании свечей отливала матовым блеском. Вздохнув, она запустила руку под юбку и стала ласкать себя, выгибая бедра навстречу пальцам.

– Она глубока, мой любимый. И темна. И влажна оттого, что я хочу тебя.

Роза задрала подол до талии.

– Вот, посмотри.

Она развела ноги шире, чтобы ему было лучше видно.

– Только не говори, что она некрасивая. Идеальная маленькая киска.

Она перевела взгляд с его лица на пах.

– И тебе она нравится. Не делай вид, что нет.

Она, конечно, права. Как только Роза начала задирать юбку, его член стал набухать, требуя того, что ему полагалось. Он и так слишком слаб, а тут еще кровь отливает книзу, подчиняясь желанию, возникшему там, между ног.

– Она такая тугая, мистер Стип.

– Не сомневаюсь.

– Как девственница в первую брачную ночь. Смотри, я еле-еле могу втолкнуть в нее мизинчик. Тебе, наверно, придется приложить усилия.

Она знала, какое действие производят на него такие слова. По телу Джекоба прошла дрожь предвкушения, и он стал стягивать пальто.

– Расстегнись, – посоветовала миссис Макги надтреснутым голосом. – Дай мне увидеть, что там у тебя есть.

Он отбросил пальто в сторону и стал расстегивать ширинку заляпанных грязью брюк. Она с улыбкой смотрела, как он извлекает член.

– Нет, вы посмотрите на него, – сказала Роза не без восхищения. – Думаю, он хочет окунуться в мою киску.

– Он хочет не только окунуться.

– Правда?

Джекоб опустился на колени между ног Розы, отвел ее руку и впился взглядом в лоно.

– О чем ты думаешь? – спросила Роза.

Он стал ласкать ее пальцами, а затем поднес увлажненный член к анусу.

– Думаю, сегодня я побываю здесь.

– Ты так думаешь?

Он слегка углубил палец в отверстие. По ее телу прошла судорога.

– Позволь мне войти туда, – попросил Джекоб. – Только головкой.

– Но от этого не будет детей, – заметила Роза.

– Мне все равно. Это то, чего я хочу.

– А я нет.

Джекоб улыбнулся.

– Роза, – сказал он тихо, – ты не можешь мне отказать.

Он завел руки под ее колени и приподнял их.

– Мы должны расстаться с надеждой иметь детей, – сказал он, разглядывая темную почку между ее ягодиц. – От них никогда не бывает проку.

Она не ответила.

– Ты меня слушаешь, любимая?

Он перевел взгляд на ее лицо – на нем застыло печальное выражение.

– Детей больше не будет? – спросила Роза.

Он сплюнул себе на руку и смочил член. Сплюнул еще обильнее и смочил ее анус.

– Детей больше не будет, – подтвердил он, подтягивая ее ближе. – Это напрасная трата чувств – отдавать свою любовь тому, у чего даже нет мозгов, чтобы ответить тем же.

Так оно и было на самом деле: хотя они и производили детей дюжинами, ради самой же Розы он отбирал их у нее сразу после рождения и пресекал их убожеское существование. Да эти негодяи и не подозревали, что такое убожество. С чувством выполненного долга он возвращался, расчленив их и избавившись от плоти, всегда с одним и тем же мрачным известием. Внешне они были приятны для глаз, но в их черепах была только кровянистая жидкость. Ни малейшего намека на мозг. Ни малейшего.

Джекоб ввел в нее свою плоть.

– Так оно лучше, – сказал он.

Роза издала едва слышный всхлип. Он не понял – было это сожаление или удовольствие. Он напирал, чувствуя тепло ее мышц, которые плотно обхватили член. Это было великолепно.

– Значит… больше… не будет… детей… – выдохнула миссис Макги.

– Не будет.

– Никогда?

– Никогда.

Она протянула руку и, ухватившись за рубашку, потянула его к себе.

– Поцелуй.

– Думай, о чем просишь…

– Поцелуй. – Она запрокинула голову.

Он не стал отказывать. Прижался губами к ее губам и пропустил проворный язык Розы между своими ноющими зубами. Его рот всегда был суше, чем ее. Пересохшие десны и горло впитывали ее влагу, и он, бормоча благодарность ей в губы, все глубже входил в нее. В их соитии вдруг возникла какая-то безумная страстность. Она схватила его за горло, потом погладила по щекам, по спине, еще глубже вдавливая в себя. Его пальцы тем временем расстегивали пуговицы, чтобы добраться до ее грудей.

– Кто ты? – спросила она.

– Любой, – выдохнул он.

– Кто?

– Питер, Мартин, Лоран, Паоло…

– Лоран. Мне нравится Лоран.

– Он здесь.

– Кто еще?

– Я забыл имена, – признался Джекоб.

Роза обхватила его лицо ладонями.

– Вспомни их для меня, – попросила она.

– Был еще плотник по имени Бернард…

– Ах, да. Он был очень груб со мной.

– И Дарлингтон…

– Торговал тканями. Очень нежный. – Она рассмеялась. – Кажется, кто-то из них завернул меня в шелка.

– Неужели?

– И пролил сливки мне на колени. Ты мог бы быть им. Кто бы он ни был.

– У нас нет сливок.

– И шелка. Придумай что-нибудь еще.

– Я мог бы быть Джекобом, – сказал он.

– Думаю, мог бы, – согласилась она. – Но это не так забавно. Придумай что-нибудь еще.

– Еще был Джосая. И Майкл. И Стюарт. И Роберто… Она двигалась в ритм словам. Столько мужчин, чьи имена и профессии он присвоил себе, чтобы распалить ее. Он становился ими на час или на день, редко дольше.

– Мне нравилась эта игра, – сказал он.

– Но больше не нравится?

– Если бы мы знали, кто мы…

– Теперь потише.

– …тогда, может, не было бы так больно.

– Это не имеет значения. Пока мы вместе. Пока ты во мне. Теперь они были как одно целое, так тесно прижавшись друг к другу и переплетясь телами, что разделить их, казалось, невозможно.

Она снова стала рыдать, с каждым толчком из ее груди вырывался вздох. Имена по-прежнему срывались с ее губ, но это были только обрывки.

– Сил… Бе… Ганн…

У нее не осталось ничего, кроме блаженства, ощущения его члена, его губ. А он и вовсе умолк. Было только его дыхание, которое залетало ей в рот, словно он хотел оживить ее из мертвых. Глаза его были открыты, но он не видел ее лица, пламени свечей, дрожавшего вокруг. Это были только неясные очертания, проблески света и тьма, пульсирующая кругом, тьма наверху, свет внизу.

Это заставило его застонать.

– Что такое? – спросила Роза.

– Я… не знаю.

Это было мучительно – видеть перед собой то, что он видел, и не понимать, что это такое, – словно музыкальный фрагмент, вырванный неизвестно откуда. Будто ноты снова и снова звучали в его голове. Но, несмотря на боль, которую причиняло это видение, он не хотел, чтобы оно исчезло. В нем было нечто, вызывающее воспоминание о какой-то тайне, об этом он никогда не говорил даже с Розой. Воспоминание казалось слишком уязвимым, слишком хрупким.

– Джекоб?

– Да?..

Он посмотрел на нее, и призрак исчез.

– Мы что – уже закончили?

Ее рука нырнула в его пах, схватила член. Он быстро терял твердость, хотя половина его длины еще оставалась в ней. Он попытался снова войти в ее глубины, но член сжался гармошкой, не в силах преодолеть сопротивление ее ануса, и после двух-трех безуспешных попыток вышел наружу. Она недовольно на него посмотрела.

– И это все?

Он убрал член в брюки и поднялся.

– Пока все.

– Так что – теперь ты будешь трахать меня в рассрочку? – спросила она, опуская юбку и закрывая промежность, и села. – Я пустила тебя к себе в задницу, хотя мне этого и не хотелось, а ты даже не взял на себя труд кончить.

– Я отвлекся, – сказал он, поднимая пальто и просовывая руку в рукав.

– Это на что же?

– Точно не знаю, – отрезал Джекоб. – Послушай, женщина, о чем тут говорить? Ну недотрахались. Дотрахаемся в другой раз.

– Не думаю, – ответила она с презрением.

– Вот как?

– Думаю, нам давно пора расстаться. Если у нас не будет детей, все это не имеет смысла.

Он сверлил ее взглядом.

– Ты это серьезно?

– Да. Определенно. Серьезнее не бывает.

– Ты понимаешь, что говоришь?

– Очень даже понимаю.

– Ты об этом пожалеешь.

– Не думаю.

– Ты будешь вопить, как резаная, когда захочешь трахаться.

– Полагаешь, я так жажду твоих ласк? Господи боже мой, как ты заблуждаешься! Я ведь с тобой играю. Делаю вид, что возбуждаюсь, но на самом деле вовсе тебя не хочу.

– Это неправда.

Она услышала обиду в его голосе и удивилась. Такое случалось редко и, как все редкое, было дорого. Роза сделала вид, что ничего не заметила, потянулась к потертой кожаной сумке и достала зеркало. Пересела ближе к свечам и стала разглядывать свое отражение.

– А вот и правда, – не сразу сказала она. – Если между нами и было что-то, теперь оно умирает, Джекоб. Может, я когда-то и любила тебя, но уже забыла, как это бывает. И, откровенно говоря, вспоминать не хочется.

– Отлично.

Она поймала отражение Джекоба в зеркале и увидела, что он расстроен. Такое случалось еще реже.

– Как тебе угодно, – пробормотала она.

– Я думаю…

– Да?

– Мне хотелось бы какое-то время побыть одному…

– Здесь?

– Если ты не возражаешь.

Он щелкнул пальцами – в воздухе возникло огненное перышко, подпрыгнуло и погасло у него над головой. Ее не интересовал этот его дар. У нее были и свои знания, усвоенные мимоходом, как Стип усвоил свои. Так подхватывают шутки или сыпь.

«Пусть побудет один, – подумала она, – поразмышляет».

– Потом поешь? – спросила она, как заботливая жена, испытывая при этом какое-то извращенное удовольствие.

– Вряд ли.

– У меня пирог с мясом, если захочешь чего-нибудь.

– Неужели?

– Несмотря ни на что, мы можем поддерживать человеческие отношения.

Он выпустил из пальцев еще одну огненную стрелу.

– Не знаю. Может быть.

Она вышла, оставив Стипа наедине с его мыслями.