Текст книги "Все твои совершенства"

8. Настоящее

Когда Ава жила в Коннектикуте, мы с ней болтали по телефону почти каждый день, но теперь, когда она на другом конце света, стали, кажется, созваниваться еще чаще. Иногда по два раза в день, несмотря на разницу во времени.

– Мне нужно тебе кое-что сказать.

Ее голос слегка дрожит. Я закрываю входную дверь и иду со всеми пожитками к кухонному столу.

– Все хорошо? – Я пристраиваю на стол сумочку и беру в руку телефон, который прижимала к уху плечом.

– Да, – говорит она. – Все в порядке. Ничего такого не случилось.

– А что случилось-то? Ты меня пугаешь, у тебя явно дурные новости.

– Ничего подобного. Это… На самом деле у меня хорошие новости.

Я опускаюсь на диван в гостиной. Если новости хорошие, почему у нее такой несчастный голос?

И тут у меня в голове щелкает. Она может этого даже не говорить.

– Ты беременна?

Пауза. В телефоне наступает такая тишина, что я смотрю на экран, чтобы убедиться, что мы все еще на связи.

– Ава?

– Ну да, беременна, – подтверждает она.

Теперь надолго замолкаю я. Прижимаю руку к груди, словно сердце вот-вот выскочит. На какой-то миг я вообразила себе худшее. Но теперь, убедившись, что она не при смерти, я не могу понять, почему она не ликует.

– Ты хоть рада?

– Да, – говорит она. – Это, конечно, сюрприз. Не успели переехать – и на тебе. Но ничего, мы уже успели оклематься. Мы, вообще-то, в восторге.

Мои глаза наполняются слезами. Не знаю, почему мне хочется плакать. Все же хорошо. Она в восторге.

– Ава, – шепчу я. – Это же… обалденно!

– Знаю. Ты скоро станешь теткой. То есть ты, конечно, уже тетка, ведь у сестры Грэма есть дети, но мне как-то в голову не приходило, что я сама сделаю тебя тетушкой.

Я натужно улыбаюсь, но понимаю, что это бессмысленно, и заставляю себя натужно рассмеяться.

– А твоя мать скоро станет бабушкой.

– А вот это вообще ни в какие ворота, – говорит Ава. – Она не знала, что ей и думать. И сегодня либо топит себя в мартини, либо ходит по магазинам и скупает детскую одежду.

Я проглатываю мгновенную зависть: оказывается, мама узнала новости раньше меня.

– Ты… Ты уже сказала ей?

Ава сокрушенно вздыхает.

– Вчера. Я бы сказала тебе первой, но… Мне нужен был мамин совет. О том, как лучше тебе сказать.

Я откидываю голову на спинку дивана. Она боялась мне сказать? Неужели она думает, что я настолько неуравновешенна?

– Неужели ты думала, что я буду завидовать?

– Нет, – тут же отвечает она. – Не знаю, Квинн. Скорее, что расстроишься. Обидишься.

Я роняю очередную слезу, но на сей раз не слезу радости. И быстро ее смахиваю.

– Плохо же ты меня знаешь. – Я встаю и пытаюсь взять себя в руки, хотя она меня и не видит. – Ну мне пора. Поздравляю.

– Квинн.

Я заканчиваю разговор и тупо пялюсь в телефон. Как могла моя родная сестра подумать, что я не порадуюсь за нее? Она же моя лучшая подруга. И я рада за нее и Рида. И конечно, не обижаюсь на то, что она может иметь детей. Меня возмущает одно: то, что она с такой легкостью забеременела случайно.

О боже! Что я за ужасная личность.

Нет, сколько бы я ни отнекивалась, мне и в самом деле обидно. Да еще трубку бросила. Это же один из лучших моментов в ее жизни, но она слишком меня любит, чтобы отдаться радости целиком. А я такая эгоистка, что все ей порчу.

Я немедленно перезваниваю ей.

– Извини, – выпаливаю я, как только она отвечает.

– Да все нормально.

– Да ничего не нормально. Ты права. Спасибо, что ты так чутко относишься к нашим с Грэмом неприятностям, но в самом деле, Ава, я так рада за тебя и Рида. И рада еще раз стать тетей.

– Спасибо, Квинн, – говорит она, и я слышу в ее голосе облегчение.

– Хотя знаешь что?

– Что?

– Ты сказала своей матери раньше, чем мне! Этого я тебе никогда не прощу.

Ава смеется.

– Я пожалела об этом, как только сказала ей. Знаешь, какой была ее первая реакция? «И вы собираетесь растить ребенка в Европе? У него же будет акцент!»

– О Господи, помоги нам.

Мы обе смеемся.

– И я должна буду дать человеку имя, Квинн. Надеюсь, ты поможешь, а то мы с Ридом никогда не договоримся, как его назвать.

Мы еще немного болтаем. Я задаю ей стандартные вопросы. Как она узнала. Да просто пошла к врачу. Когда ей рожать. В апреле. Когда они узнают, кто у них родится. А это пусть будет сюрпризом.

Уже к концу разговора Ава произносит:

– Да, прежде чем повесишь трубку… – И замолкает. Потом продолжает: – Ты уже получила ответ от последнего агентства по усыновлению, в которое вы обращались?

Я встаю и иду на кухню. В горле вдруг пересохло.

– Получила. – Достаю из холодильника бутылку воды и, открутив крышку, подношу ее ко рту.

– Звучит невесело.

– Что есть, то есть, – говорю я. – Я не могу изменить прошлое Грэма, а он не может изменить мое настоящее. Нет смысла зацикливаться на этом.

На мгновение в трубке наступает тишина.

– Но существует же еще частное усыновление?

– А деньги где взять?

– Попроси у своей матери.

– Это же не сумочка, Ава. Я не допущу, чтобы твоя мать купила мне человека. Я бы осталась перед ней в вечном долгу. – Я смотрю на дверь: Грэм как раз входит в гостиную. – Мне пора, Ава. Люблю тебя. И поздравляю.

– Спасибо, – говорит она. – И я тебя люблю.

Я заканчиваю разговор как раз в тот момент, когда губы Грэма касаются моей щеки.

– Ава?

Он тянет руку к моей бутылке и делает глоток. Я киваю.

– Ага. Она беременна.

Он едва не захлебывается минералкой. Вытирает рот и посмеивается.

– Серьезно? Я думал, они не хотят детей.

Я пожимаю плечами.

– Оказывается, они ошибались.

Грэм улыбается; мне нравится, что он искренне рад за них. Но его улыбка тут же гаснет, а в глазах появляется тревога, и это мне уже не нравится. Он ничего не говорит, но ему и не нужно. Я и так вижу тревогу. Я не хочу, чтобы он спрашивал меня, что я чувствую по этому поводу, поэтому улыбаюсь еще шире и пытаюсь убедить его, что я в полном порядке. Потому что так оно и есть. Или будет. Как только все это окончательно устаканится в моей душе.

* * *

Грэм приготовил спагетти карбонара. Он настоял на том, что сегодня за ужин отвечает он. Обычно мне нравится, когда он готовит, но, похоже, он взялся за пасту, потому что боялся моей неадекватной реакции на такую иронию судьбы: родная сестра случайно залетела, а я шесть лет не могу забеременеть, как ни старалась.

– Ты уже получила ответ от агентства по усыновлению?

Я отрываю взгляд от тарелки с едой и смотрю на губы Грэма. Губы, с которых только что слетел вопрос. Сжимаю вилку и снова опускаю взгляд в тарелку.

Мы уже месяц не обсуждаем проблему нашего бесплодия. Равно как и то, что ни один из нас не проявлял инициативы, чтобы заняться сексом, с той ночи, когда он ушел спать в гостевую комнату. Я надеялась, что мы попробуем в следующем месяце.

Я киваю.

– Да. Они звонили на прошлой неделе.

Я вижу, как перекатывается комок в горле Грэма; он отводит глаза и бесцельно водит вилкой по тарелке.

– Почему ты мне не сказала?

– Я говорю тебе сейчас.

– Только потому, что я спросил.

Я снова молчу. Он прав. Я должна была сказать ему сразу, на прошлой неделе, когда мне позвонили, но мне было так больно. Я не люблю говорить о вещах, которые причиняют боль. А в последнее время боль причиняет все. Вот почему я теперь почти не разговариваю.

Но я не сказала ему еще и потому, что знаю, какое чувство вины гложет его из-за той истории. Истории, из-за которой нам отказывает уже третье агентство.

– Прости меня, – говорит он.

От его извинений мне тоже больно. Он ведь извиняется не за то, что сейчас огрызался. Он просит прощения, потому что знает: нам отказали из-за его давней судимости.

Это случилось, когда ему исполнилось всего девятнадцать. Он нечасто об этом говорит. Почти никогда. Авария произошла не по его вине, но это не имело значения, потому что он был нетрезв. Судимость так и осталась в его личном деле, и поэтому нас всегда будут снимать с дистанции, предпочитая нам супружеские пары без криминального прошлого.

Но это произошло много лет назад. Изменить ничего нельзя, и он уже достаточно наказан за то, что случилось, когда он был всего лишь мальчишкой. Не хватает только, чтобы его собственная жена тоже винила его.

– Не извиняйся, Грэм. Если ты будешь извиняться за то, что пролетаешь как кандидат в приемные отцы, то мне придется извиняться за то, что я не могу забеременеть. Тут ничего не поделаешь.

Его глаза на мгновение встречаются с моими, и я вижу в них вспышку благодарности.

Он проводит пальцем по ободку своего стакана.

– Все наши неприятности с усыновлением – прямой результат моего предосудительного поступка. А ты не виновата в том, что не можешь забеременеть. Есть разница.

Мы с Грэмом, конечно, неидеальная пара, зато мы идеально чувствуем, кого и за что следует винить. Он никогда не заставляет меня ощущать вину за неспособность забеременеть, а я никогда не винила его за тот давний поступок, из-за которого он и так чувствует себя достаточно виноватым.

– Разница, может, и есть, но небольшая. Давай просто оставим это.

Я устала от нашего разговора. Мы обсуждали эту тему много раз, но это ничего не меняет. Я кладу в рот очередную порцию пасты, думая, как бы нам сменить тему, но он продолжает.

– А что, если… – Он наклоняется вперед, толкая свою тарелку к середине стола. – Что, если ты подашь заявление на усыновление одна? Как будто меня и нет?

Я пристально смотрю на него, обдумывая возможные варианты.

– Ничего не выйдет. Мы же официально женаты. – Он не реагирует. А это значит, что он хорошо знает, о чем говорит. Я откидываюсь на спинку стула и смотрю на него с опаской. – Ты что, хочешь, чтобы мы развелись и я подала заявление одна?

Грэм тянется через стол и накрывает мою руку своей ладонью.

– Это ничего бы не значило, Квинн. Мы все равно были бы вместе. Но наши шансы могут повыситься, если бы мы просто… Ну понимаешь… Притворились, что меня нет в природе. Тогда моя судимость никак ни на что не повлияет.

На минуту я задумываюсь над его предложением, но оно так же нелепо, как все наши продолжающиеся попытки зачать. Кто бы согласился, чтобы ребенка усыновила одинокая разведенная женщина, а не надежная супружеская пара с хорошим доходом и большими возможностями? Получить одобрение агентства непросто, а чтобы тебя действительно выбрали и родная мать согласилась, – нет, это почти нереально. Не говоря уже о доходах. Грэм зарабатывает вдвое больше меня, и мы все равно не сможем себе этого позволить, даже если мою кандидатуру каким-то чудом одобрят.

– У нас нет денег.

Я надеюсь, что на этом все закончится, но по выражению его лица понимаю, что у него есть и другие предложения. И еще, судя по тому, как неохотно он все это предлагает, подозреваю, что здесь не обошлось без моей мамы.

Я тут же качаю головой, хватаю свою тарелку и встаю.

– Это не ее дело. В последний раз, когда я говорила с ней об усыновлении, она сказала, что Бог даст мне ребенка, когда я буду готова. И, как я уже говорила Аве, последнее, что нам нужно, это чтобы она воображала себя членом нашей семьи.

Я несу тарелку к раковине. Грэм вместе со стулом отъезжает от стола и встает.

– Это была просто идея, – говорит он, следуя за мной на кухню. – Знаешь, один парень на работе рассказывал, что его сестра пыталась забеременеть семь лет. А три месяца назад узнала, что у нее будет ребенок. В январе должна родить.

Да, Грэм. Это называется чудом. Именно чудом, потому что шансы на то, что это произойдет, ничтожно малы.

Я включаю воду и начинаю мыть тарелку.

– Ты что, обсуждаешь это на работе?

Грэм теперь стоит рядом со мной и опускает свою тарелку в раковину.

– Иногда приходится, – тихо говорит он. – Люди спрашивают, почему у нас нет детей.

Я чувствую, что у меня перехватывает дыхание. Хватит с меня этого разговора. И Грэма с меня хватит. Но он прислоняется к стойке и опускает голову.

– Ну, послушай. – Я искоса смотрю на него, давая понять, что слушаю, но тут же снова переключаю внимание на посуду.

– Мы теперь почти не говорим об этом, Квинн. Не знаю, хорошо это или плохо.

– Ни то ни другое. Я просто устала говорить на эту тему. Это все, к чему свелся наш брак.

– И что же, ты смирилась?

– С чем смирилась? – Я по-прежнему не смотрю на него.

– С тем, что мы никогда не станем родителями.

Тарелка выскальзывает у меня из рук и приземляется на дно раковины с громким стуком. Но не разбивается, как мое сердце.

Я даже не понимаю, как это произошло. Вцепляюсь в раковину, опускаю голову, и слезы просто начинают литься в три ручья. Черт. Иногда я сама себе невыносима.

Грэм выжидает несколько секунд, прежде чем начать меня утешать. Но он меня не обнимает. Наверное, чувствует, что мне неловко из-за слез, а в таких случаях объятия не помогают, это он давно усвоил. В его присутствии я обычно не плачу так отчаянно, как в одиночестве, но успела дать ему достаточно хорошо понять, что предпочитаю делать это наедине с собой.

Он проводит рукой по моим волосам и целует меня в затылок. Потом касается моей руки и отводит меня в сторону от раковины. Он берет тарелку и начинает домывать посуду. А я делаю то, что умею лучше всего. Просто ухожу – до тех пор, пока у меня не появится достаточно сил, чтобы притвориться, что этого разговора никогда не было. И он делает то, что умеет лучше всего. Он оставляет меня одну в моем горе, потому что я сделала все возможное, чтобы он не мог меня утешить.

Мы и вправду отлично играем свои роли.

9. Прошлое

Я дома, лежу на кровати и целуюсь с Джейсоном.

Это Грэм во всем виноват.

Я бы в жизни не пригласила Джейсона к себе домой, если бы не увидела Грэма. Но почему-то, увидев его там, я преисполнилась… чувств. А потом, наблюдая, как он целует свою девицу в висок, преисполнилась ревности. А позже, когда мы проходили мимо них и я увидела, как он потянулся через стол и схватил ее за руку, я преисполнилась сожаления.

Ну почему я так и не позвонила ему?

Надо было позвонить.

– Квинн, – говорит Джейсон. Перед этим он целовал меня в шею, но теперь перестал. Он смотрит на меня сверху вниз, и на его лице написано столько всего – только я не хочу ничего этого видеть. – У тебя есть презерватив?

– Нет, – вру я, – к сожалению. Я не ожидала, что сегодня приведу тебя сюда.

– Ничего страшного, – говорит он, снова прижимаясь губами к моей шее. – В следующий раз приду во всеоружии.

Мне не по себе. Я почти уверена, что никогда не стану заниматься сексом с Джейсоном. Я уверена, что после сегодняшнего вечера он больше не появится у меня дома. И еще больше уверена, что сейчас его выставлю. До ужина я не была в этом так уверена. Но после встречи с Грэмом понимаю, каково это – быть с кем-то другим. И то, что я чувствую рядом с Джейсоном, меркнет по сравнению с тем, что происходит со мной рядом с Грэмом.

Джейсон что-то неслышно шепчет мне в шею. Его пальцы добрались до верха моей блузки и теребят лифчик.

Слава богу, в дверь звонят.

Я в спешке соскальзываю с кровати.

– Это, наверное, мама, – говорю я ему, поправляя одежду. – Подожди здесь. Я сейчас вернусь.

Джейсон перекатывается на спину и смотрит, как я выхожу из комнаты. Я бросаюсь к двери, точно зная, на что надеюсь, еще даже не открыв ее. Но все равно, посмотрев в глазок, ахаю. У двери стоит Грэм и смотрит себе под ноги.

Я прижимаюсь лбом к двери и закрываю глаза.

Что он здесь делает?

Прежде чем открыть дверь, я пытаюсь привести в порядок блузку и волосы. Наконец оказавшись с ним лицом к лицу, начинаю злиться на себя: с чего это я так волнуюсь в его присутствии?

Грэм даже не прикасается ко мне, но я чувствую его прикосновения везде. Джейсон прикасается ко мне везде, но я не чувствую этого нигде.

– Что… – Получилось не слово, а какое-то безголосое сипение. Я откашливаюсь и начинаю сначала. – Что ты тут делаешь?

Грэм слегка улыбается и поднимает руку к дверному косяку.

Он ухмыляется и жует резинку – два самых сексуальных зрелища, какие я когда-либо видела одновременно. – Я думал, что таким был план.

Я окончательно запуталась.

– Какой еще план?..

Он несмело усмехается. Но потом склоняет голову набок. И указывает мне за спину, в глубину квартиры. – Я думал… – Теперь он через плечо указывает себе за спину. – В ресторане. Ты так посмотрела… перед самым уходом. Я думал, ты сигналишь, чтобы я приехал.

Он говорит громче, чем мне бы сейчас хотелось. Я оглядываюсь через плечо, чтобы убедиться, что Джейсон не вышел из спальни. После чего, пытаясь надежнее отгородить Грэма от своей квартиры, выскальзываю за порог.

– Как я посмотрела?

Грэм слегка прищуривает глаза.

– А ты разве не посмотрела?

Я качаю головой.

– И не думала. Я даже не представляю, как надо посмотреть, чтобы это означало: «Эй, бросай свою подружку и приходи вечером ко мне».

Губы Грэма сжимаются в тонкую линию, и он с легким смущением начинает смотреть в пол. Все еще с опущенной головой он поднимает глаза и спрашивает:

– Он сейчас здесь? Этот, с которым ты встречалась?

Теперь мой черед смущаться. Я киваю. Грэм вздыхает и прислоняется к дверному косяку.

– Ох ты! Значит, я все не так понял.

Когда он снова поворачивается ко мне, я замечаю, что левая сторона лица у него красная. Я подхожу к нему ближе и дотрагиваюсь до его щеки.

– А это что?

Он улыбается, убирает мою руку со своей щеки, но не отпускает ее. Подольше бы не отпускал.

– Схлопотал пощечину. Все в порядке. За дело.

Теперь и я это вижу. Четкий отпечаток ладони.

– От подружки?

Он дергает плечом.

– После истории с Сашей я поклялся себе впредь быть абсолютно честным во всем, что касается отношений с девушками. Но Джесс… моя сегодняшняя подружка… этого не оценила.

– Что ты ей сказал?

– Расстался с ней. Сказал ей, что мне нравится другая девушка. И что я собираюсь к ней домой на свидание.

– Потому что эта другая девушка, как тебе показалось, посмотрела на тебя?

Он улыбается.

– Я был в этом уверен. – Он проводит большим пальцем по моей руке и отпускает ее. – Ладно, Квинн. Может быть, в другой раз.

Грэм делает шаг назад, поворачивается, чтобы уйти, и мне кажется, что сейчас заберет все мои чувства с собой.

– Грэм, – говорю я, выходя в коридор. Он оборачивается. Не знаю, пожалею ли я о том, что сейчас скажу, но если не скажу, то точно пожалею. – Возвращайся через пятнадцать минут. Я его выставлю.

Грэм одаривает меня идеальной улыбкой благодарности, но не уходит. Его взгляд скользит мимо меня, за мою спину. Я оборачиваюсь и вижу в дверях Джейсона. Похоже, он взбешен. Имеет полное право.

Он распахивает дверь и выходит в коридор. Проходит мимо Грэма, толкнув его плечом. Грэм стоит молча, уставившись в пол. Я чувствую себя ужасно. Но если бы все произошло не так, я бы послала его позже, когда он выходил бы из моей квартиры. Отказ всегда отвратителен, как бы его ни преподносили.

Дверь на лестничную клетку захлопывается, и никто из нас не произносит ни слова, пока шаги Джейсона не затихают на лестнице. Когда все смолкает, Грэм наконец поднимает голову и смотрит мне в глаза.

– Тебе все еще нужны эти пятнадцать минут?

– Нет.

Я качаю головой и возвращаюсь в квартиру, Грэм за мной. Я открываю перед ним дверь, в полной уверенности, что он не уйдет отсюда так быстро, как в прошлый раз. Как только он заходит, я закрываю дверь и поворачиваюсь к нему. Грэм, улыбаясь, смотрит на стену у меня над головой. Я прослеживаю за его взглядом. Записка, которую он оставил полгода назад.

– Все еще висит.

Я смущенно улыбаюсь.

– В конце концов я бы все равно позвонила. Может быть.

Грэм отцепляет клейкую бумажку, складывает пополам и засовывает в карман.

– Теперь она тебе больше не понадобится. Я уж прослежу, чтобы к завтрашнему утру, когда я отсюда уеду, ты выучила номер наизусть.

– Ты так убежден, что останешься на ночь?

Грэм уверенно делает ко мне шаг. Он кладет руку на дверь рядом с моей головой и прижимает меня спиной к двери. И только в этот момент я понимаю, почему нахожу его таким привлекательным.

Это потому, что он заставляет меня чувствовать себя привлекательной. То, как он смотрит на меня. То, как он со мной разговаривает. Никто и никогда, глядя на меня, не заставлял меня чувствовать себя красавицей. Словно он едва удерживается, чтобы не тянуться ко мне губами. Его взгляд падает на мои губы. Он наклоняется так близко, что я чувствую аромат жевательной резинки, которую он жует.

Мята.

Я хочу, чтобы он поцеловал меня. Хочу этого даже больше, чем хотела, чтобы меня перестал целовать Джейсон. А это о многом говорит. Но я чувствую, что, если между нами с Грэмом что-то произойдет, это должно начаться с полной прозрачности.

– Я поцеловала Джейсона. Раньше. До того, как ты пришел.

Мое признание, похоже, его не смущает.

– Я так и думал.

Я кладу руки ему на грудь.

– Я просто… Я тоже хочу поцеловать тебя. Но это странно после того, как я поцеловала кого-то другого. Хочу сначала почистить зубы.

Грэм смеется. Как же мне нравится его смех. Он наклоняется и прижимается лбом к моему виску, заставляя меня плотно сжать колени.

– Поторопись. Пожалуйста, – шепчет он, задевая губами мое ухо.

Я проскальзываю мимо него и спешу в ванную. Выдвигаю ящик и хватаю зубную щетку и пасту так, словно хочу обогнать время. Дрожащими руками выдавливаю пасту на щетку. Пускаю воду и начинаю яростно чистить зубы. Вычищая язык, я смотрю в зеркало и вижу, как Грэм входит в ванную. Смех, да и только. Я уже полгода ни с кем не целовалась. А теперь избавляюсь от микробов одного парня, пока следующий ждет своей очереди.

Грэм, кажется, наслаждается нелепостью момента так же, как и я. Прислонившись к раковине, он наблюдает, как я выплевываю пасту. Ополоснув щетку, я отбрасываю ее в сторону и хватаю пустой стакан. Наполняю его водой, набираю ее в рот и полощу, пока не убеждаюсь, что во рту у меня почти стерильно. Сплевываю, набираю еще воды. Но на этот раз просто глотаю ее, потому что Грэм забирает у меня стакан и ставит рядом с раковиной. Он вытаскивает изо рта жвачку, бросает в мусорное ведро, а другой рукой обхватывает мою голову, даже не спрашивая, готова ли я. Он приближает свой рот к моему уверенно и нетерпеливо, словно последняя минута приготовлений была для него сплошной пыткой. Наши губы соприкасаются, тот уголек, который медленно тлел шесть долгих месяцев, наконец вспыхивает пламенем.

Он даже не утруждает себя вступительным, медленным поцелуем.

Его язык у меня во рту, как будто он уже был там много раз и точно знает, что делать. Он поворачивает меня, пока я не упираюсь спиной в раковину, а затем поднимает и сажает на тумбочку. Он устраивается между моих ног, хватает меня обеими руками за ягодицы и притягивает к себе. Я обхватываю его руками и ногами. Я в жизни не подозревала, что бывают такие поцелуи, хотя сейчас изо всех сил пытаюсь убедить себя, что это неправда. То, что его губы проделывают с моими, заставляет меня усомниться в навыках всех прежних парней.

Он начинает ослаблять давление, и я ловлю себя на том, что прижимаю его к себе, не желая, чтобы он останавливался. Но он останавливается. Постепенно. Он легонько чмокает меня в уголок рта и отстраняется. «Вот это да», – шепчу я. Открываю глаза и встречаю его взгляд. Но он не смотрит на меня с таким же восхищением, как я на него. Его лицо выражает явное уныние. Он медленно качает головой и прищуривается.

– Как же случилось, что ты так и не позвонила? Мы ведь могли так целоваться уже много месяцев.

Его замечание сбивает меня с толку. Настолько, что, пытаясь ответить, я начинаю заикаться.

– Я просто… Думаю… Думала, что твое присутствие будет слишком сильно напоминать мне об Итане. Обо всем, что случилось той ночью.

Он кивает, как будто все понимает.

– И сколько раз ты подумала об Итане с тех пор, как увидела меня сегодня в ресторане?

– Один, – признаюсь я. – Только что.

– Вот и хорошо. Потому что я не Итан. – Он поднимает меня на руки и несет к кровати. Укладывает меня, отступает и снимает рубашку. Я никогда еще не прикасалась к такой гладкой, упругой, красивой и загорелой коже. Без рубашки Грэм близок к совершенству.

– Мне нравится твое… – Я кладу палец на его грудь и вожу по ней кругами. – Твое тело. Очень красиво.

Он смеется, ставит колено на матрас и ложится рядом со мной.

– Спасибо, – говорит он. – Но оно не достанется тебе так сразу. – Он поправляет подушку под головой, устраиваясь поудобнее. Я приподнимаюсь на локте и сердито смотрю на него.

– Почему это?

– А куда спешить? У нас впереди ночь.

Конечно, он шутит. Учитывая тот поцелуй…

– Ну, и что мы будем делать, пока ждем? Разговаривать?

Он смеется.

– Ты говоришь так, будто разговор со мной – худшее, что можно придумать.

– Если мы будем слишком много разговаривать до того, как займемся сексом, я могу узнать о тебе что-нибудь, что мне не понравится. Тогда секс будет не таким интересным.

Он протягивает руку и с усмешкой заправляет мои волосы за ухо.

– А может быть, выяснится, что мы родственные души, и тогда секс будет умопомрачительным.

В чем-то он прав.

Я скрещиваю руки на подушке, кладу на них голову и перекатываюсь на живот.

– Тогда давай поговорим. Ты первый.

Грэм проводит рукой по моей руке и нащупывает шрам на локте.

– Откуда у тебя этот шрам?

– Мне было четырнадцать, и мы со старшей сестрой носились по дому. Я не знала, что раздвижная стеклянная дверь закрыта, и попыталась в нее выбежать. Разбила стекло и порезалась примерно в десяти местах. Но шрам остался только один.

– Вот ведь, черт побери.

– А у тебя есть шрамы?

Грэм немного приподнимается и указывает на свою ключицу. Там примерно четырехдюймовый шрам, и похоже, что травма, после которой он появился, была основательной.

– Автомобильная авария.

Он придвигается ближе и обхватывает обе мои ноги своими.

– Какой твой любимый фильм?

– Все, что снимали братья Коэн. А самый любимый – «О, где же ты, брат?».

Он смотрит на меня так, словно понятия не имеет, о каком фильме я говорю. А потом произносит: «Мы просто думали… что жаба… это ты».

Я смеюсь.

– «Черт возьми! Попали мы в переделку».

– «Иисус спасает, Джордж Нельсон удаляется!»

Теперь мы оба смеемся. Мой смех заканчивается вздохом, а Грэм с довольным видом улыбается мне.

– Вот видишь? Нам нравится один и тот же фильм. Наш секс будет потрясающим.

Я улыбаюсь.

– Следующий вопрос.

– А что ты больше всего ненавидишь?

– Неверность и почти все овощи.

– Питаешься куриными наггетсами и чипсами? – смеется Грэм.

– Я люблю фрукты. И помидоры. Но на самом деле я не в восторге от всякой травы. Я пыталась полюбить овощи, но в прошлом году наконец решила смириться с тем, что ненавижу их, и вести здоровый образ жизни другими способами.

– Любишь физические упражнения?

– Только в чрезвычайных ситуациях, – признаюсь я. – Мне нравится заниматься чем-то на свежем воздухе, но только не обычной гимнастикой.

– А я люблю бегать, – говорит он. – Это прочищает мозги. И люблю все овощи, кроме помидоров.

– Ой-ой. Как-то у нас не складывается, Грэм.

– Наоборот, все прекрасно. Ты будешь съедать мои помидоры, а я все остальные овощи с твоей тарелки. И ничего не пропадет зря. Просто идеальное совпадение.

Что ж, разумный взгляд, мне это нравится.

– Ну а что еще? Фильмы и еда – это поверхностно.

– Можно поговорить о политике и религии, но думаю, эти темы нам следует поберечь до лучших времен, когда пройдет первая влюбленность.

Он говорит так уверенно, но в то же время как будто шутит. В любом случае я согласна, политики и религии лучше избегать. На эти темы ничего не стоит поругаться, даже если люди согласны друг с другом.

– Точно, об этом молчок.

Грэм хватает меня за запястье и вытаскивает его из-под моей головы. Он переплетает свои пальцы с моими и устраивает наши руки между нами. По-моему, очень мило, но я стараюсь не слишком на этом зацикливаться.

– А какой твой любимый праздник? – спрашивает он.

– Я все люблю. Но особенно Хэллоуин.

– Вот уж чего не ожидал. Тебе он нравится из-за костюмов или из-за конфет?

– Из-за того и другого, но в основном из-за костюмов. Люблю наряжаться.

– А какой у тебя был самый лучший костюм?

Я на мгновение задумываюсь.

– Наверное, когда мы с подружками изображали «Милли Ванилли». Две из нас весь вечер говорили, а две другие стояли впереди и шевелили губами.

Грэм перекатывается на спину и смеется.

– Наверное, впечатляющее зрелище, – говорит он, уставившись в потолок.

– А ты наряжаешься на Хэллоуин?

– Я не против, но с Сашей я никогда не наряжался, потому что она всегда выбирала что-то стандартное и развратное. Развратная болельщица. Развратная медсестра. Развратная ханжа. – Он на секунду замолкает. – Не пойми меня неправильно, я не имею ничего против развратных костюмов. Нет ничего плохого в том, что женщина демонстрирует свои достоинства, если ей этого хочется. Просто Саша никогда не просила меня наряжаться. Думаю, она хотела, чтобы все обращали внимание только на нее, и не хотела, чтобы мы изображали карнавальную пару.

– Ну и зря. Столько возможностей упущено.

– Правда же? Я мог бы нарядиться ее развратным защитником.

– Ну, если мы все еще будем разговаривать, когда наступит Хэллоуин, мы с тобой нарядимся парочкой развратников.

– Все еще будем разговаривать? Квинн, до Хэллоуина чуть больше двух месяцев. Когда он наступит, мы уже будем жить вместе.

Я закатываю глаза.

– Ты не слишком самоуверен?

– Ты это так называешь?

– Большинство мужчин сразу же хотят секса. А ты однажды мне отказываешь, а потом заявляешься полгода спустя только для того, чтобы снова отказать мне. Чтобы поговорить. Так что не знаю, стоит ли мне заморачиваться.

Грэм поднимает бровь.

– Не принимай меня за того, кем я не являюсь. Обычно я полностью за то, чтобы начать с секса, но у нас с тобой целая вечность, чтобы добраться до него.

У него такое серьезное выражение лица, что сразу понятно: он шутит.

Я приподнимаюсь на подушке и поднимаю бровь.

– Против секса я ничего не имею. Но за ним стоит привязанность.

Грэм просовывает под меня руку и притягивает меня к себе так, что моя голова теперь покоится у него на груди.

– Как скажешь, Квинн. Если ты хочешь, чтобы мы еще несколько месяцев притворялись, что мы не родственные души, меня это устраивает. Я прекрасный актер.

Я смеюсь над его сарказмом.

– Родственных душ не существует.

– Я знаю, – говорит он. – Мы не родственные души. Родственные души – это скукотища.

– Я серьезно.

– Я тоже. Совершенно серьезно.

– Ты идиот.

Он прижимается губами к моим волосам, целует в макушку.

– Какое сегодня число?

Как же он перескакивает с темы на тему. Я поднимаю голову и смотрю на него.

– Восьмое августа. А что?

– Просто хочу убедиться, что ты никогда не забудешь дату, когда мироздание снова свело нас вместе.

Я снова прижимаюсь к нему головой.

– Ты идешь напролом. Как бы это меня не отпугнуло.

Его грудь колышется от тихого смеха.