Текст книги "Правила еды. Передовые идеи в области питания, которые позволят предотвратить распространенные заболевания"

До настоящего момента мы рассматривали, как на рубеже XX века местная теория рака победила конституциональную и как это повлияло на современные подходы к лечению и на безответственное искажение данных. Почему данная борьба и ее многочисленные участники были «стерты» из истории исследований рака и почему те же самые сомнительные теории и практики, касающиеся профилактики и лечения рака, сохраняются и сегодня, можно объяснить возникновением нескольких мощных онкологических учреждений в начале 1900-х годов: Императорского онкологического исследовательского фонда (ICRF), Американской ассоциации рака (AACR), Американского онкологического общества (ACS), представленного во второй главе, и Кампании Британской империи по борьбе с раком (BECC). Власть перечисленных четырех учреждений была и остается повсеместной. Почти вся профессиональная деятельность, связанная с исследованиями рака, разрабатывалась, финансировалась и контролировалась этими учреждениями в сочетании с еще одним – всемогущим, финансируемым налогоплательщиками Национальным институтом онкологии (NCI) при Национальном институте здоровья (NIH) правительства США, который был основан лидерами Американского онкологического общества и Американской ассоциации рака.

Хотя это может показаться очевидным, хочу напомнить, что учреждения возникают как группы единомышленников и что группы единомышленников со временем имеют тенденцию становиться все более едиными во мнении. Такова человеческая природа: как и в случае с любой общностью людей, стремящихся к гармонии и стабильности, профессиональные институты склонны поощрять подчинение гораздо больше, чем незаурядную, индивидуальную точку зрения. Даже среди самоопределившихся аутсайдеров (я имею в виду различные контркультурные движения) процесс группирования в итоге несет отпечаток конформизма. В сочетании с огромной властью такое подчинение становится опасной силой, ограничивающей общественную волю и стремящейся к институциональному самосохранению и застою. Это верно даже для тех случаев, когда подавляющее большинство людей в таком учреждении имеют только благие намерения.

Дебаты между независимыми и свободомыслящими людьми (скажем, дебаты XIX века о конституциональных и местных теориях рака) могут проходить ожесточенно и противоречиво, но они как минимум более открыты для мнений меньшинства, чем те же дебаты, происходящие внутри учреждения, где авторитетная позиция уже определена. Мнения меньшинства выражаются реже из-за страха перед ответными мерами – никто не хочет, чтобы его начали избегать или исключили из профессионального сообщества, – поэтому меняется и характер самих обсуждений. Взгляд всегда устремлен в сторону линии партии. Независимых людей понижают в должности и собирают в однородные группы, а свободомыслие становится частью группового мышления (я буду обсуждать это детально в пятой главе).

Как бы мрачно ни прозвучало, прошлое наших самых известных онкологических обществ прекрасно иллюстрируют описанную выше закономерность. И в Великобритании, и в США подобные организации были основаны и контролировались небольшой обособленной группой медицинских властей, всегда придерживавшихся местной теории возникновения заболеваний и протоколов локального лечения. В связи с этим неудивительно, что никто из них не поверил рекомендациям по поводу исследования питания, сделанным Уильямсом в 1908 году [15] и Хоффманом в 1913 году [52]. Я полагаю, они пренебрегли данными рекомендациями не ввиду наличия какого-либо заговора, но в силу вполне приземленных человеческих недостатков, таких как упрямство, предвзятость и склонность к подчинению. Они выработали рекомендации, которые больше соответствовали бы их взглядам. Кроме того, на руководство явно повлиял коммерческий сектор, который придерживался местной теории болезней, поскольку она помогала поддерживать успешный маркетинг продуктов.

Почему не возникло никаких учреждений в поддержку конституциональной теории рака? Несмотря на свидетельства в пользу питания, новые области химиотерапии и лучевой терапии имели больший потенциал для получения прибыли, поскольку позволяли постоянно открывать новые противораковые средства. Кроме того, разработка новых химических агентов и технологий борьбы с раком подлежала защите прав интеллектуальной собственности, что было необходимым для рынка, поэтому получить финансирование стало гораздо проще. Наконец, у социума не было причин не доверять четырем основным онкологическим обществам. И хотя скептицизм по отношению к системе здравоохранения не редкость в наши дни, проецировать относительно новые тенденции на взгляды прошлого столетия было бы ошибкой. Тогда, как общество, мы были моложе, доверчивее к учреждениям и еще не страдали массово от хронических заболеваний. В результате не было практически ничего, что могло бы уравновесить давление со стороны авторитетных организаций, и некому было подвергнуть сомнению их чрезмерное влияние.

Мало кто больше повлиял на британские исследования рака, чем Эрнест Башфорд – первый директор Имперского фонда исследования рака (ICRF) и человек, ответственный за разработку первоначального исследовательского плана организации. Он тоже склонялся к местной теории возникновения рака. В 1914 году [54] он опроверг предположение Хоффмана о росте заболеваемости раком в западных странах [52]. Башфорд ссылался на отчет Имперского фонда от 1905 года о статистике рака, написанный им самим и Дж. А. Мюрреем, и пришел к выводу (о чем я упоминал во второй главе), что статистика заболеваемости раком в Ирландии была менее точной, чем в Англии, и что статистика из более бедных стран на периферии Британской империи была еще более ненадежной. Основываясь на такой интерпретации данных, Башфорд утверждал, что гипотеза о питании, которая во многом зависит от статистического анализа, имеет серьезные изъяны, и людям в Англии не о чем беспокоиться. К несчастью для Башфорда и населения Англии, это было лишь домыслом.

Тем не менее в отчете содержались и другие утверждения: «Как и следовало ожидать, из уже обнародованных фактов [из первого отчета]… питание не оказывает основного влияния на возникновение рака у различных человеческих рас». Помимо чисто спекулятивного отрицания точности данных, лишь на основании того, в какой стране они были получены, как же Башфорд и Имперский фонд оправдали свое пренебрежение крупномасштабными статистическими исследованиями, демонстрирующими связь питания и рака?

Скрытые мотивы Башфорда и Мюррея обнаруживаются в другой части доклада. Они заявляют, что «было доказано, что рак передается только экспериментально при фактической трансплантации тканей» и, кроме того, «бесполезно с помощью статистических средств, таких как перепись раковых заболеваний, пытаться установить взаимосвязь между единичными случаями возникновения рака». Если это заявление вдруг сбило вас с толку – не волнуйтесь, так и должно быть! В конце концов, какое отношение имеют статистические усилия по отслеживанию заболеваемости раком к исследованиям по имплантации опухолей? Между этими двумя пунктами нет явного противоречия. Почему они должны быть взаимоисключающими или конкурировать друг с другом?

Почему же тогда Башфорд и Мюррей обсуждали исследования по трансплантации опухоли в своем отчете? Когда я обнаружил, что научные усилия Имперского фонда были несоразмерно сосредоточены на исследованиях трансплантации опухолей, а также что личный исследовательский опыт Башфорда касался именно этой темы [24], все встало на свои места. Пренебрежение статистическими данными со стороны Башфорда и Мюррея было связано не столько с самими исследованиями, сколько с их собственными, уже сложившимися научными интересами, а также с интересами учреждения, которое они представляли. Утверждать, что данные из Ирландии и менее развитых стран мира по каким-то причинам не заслуживают доверия – это самый простой способ сделать так, чтобы не нужно было считаться с ними и чтобы можно было не устанавливать значимые связи между исследованиями трансплантологии и статистическим анализом.

Независимо от того, что послужило толчком для подобной необъективности, их настойчивое желание восхвалять исследования по трансплантации опухолей в отчете, который, казалось бы, совсем не связан со статистикой о раке, очень сильно смахивает на попытку высшего руководства придерживаться политики компании. Это дает мне основание считать, что Башфорд и Мюррей вообще не были заинтересованы в честной оценке влияния питания или фактически в любой другой точке зрения, которая не вписывалась бы в уже существующую программу исследований фонда.

Подобная предвзятость продолжала преобладать в сфере онкологических изысканий в Великобритании на протяжении Первой мировой войны. Среди медицинских специалистов, однако, нарастало беспокойство, что Имперский фонд слишком сосредоточен на лабораторных исследованиях и не финансирует необходимое количество клинических разработок [55]. Для удовлетворения этой необходимости другая группа врачей основала Кампанию Британской империи по борьбе с раком. В 1923 году, в первый год после ее основания, произошло немало закулисных политических интриг. Секретарь Британского совета по медицинским исследованиям (MRC) Уолтер Морли Флетчер потребовал контроля над недавно сформированной Кампанией, включая ее деятельность в общественной сфере, чтобы направлять представления общества о раке и его лечении [55]. Заручившись помощью Совета по торговле, он добился своего спустя год. Фактически это позволило Флетчеру направлять средства Кампании по борьбе с раком непосредственно в те научные области, которые предпочитал Совет по медицинским исследованиям, а также на собственные радиобиологические исследования [55].

Учитывая, что темы исследований теперь санкционировались Советом, неудивительно, что Кампания не опубликовала почти ничего о питании, будь то наличие связи между питанием и раком или ее отсутствие. Правда, можно выделить два исключения: «Правда о раке», опубликованная в 1930 году [56], и написанный спустя четыре года отчет хирурга Джона Перси Локхарта-Маммери [57]. Последний занял особенно агрессивную позицию в отношении исследований в области питания: «Выдвигались различные предположения о том, что заболеваемость раком связана с определенными продуктами питания или их отсутствием, но нет никаких доказательств, подтверждающих эту идею, и очень много доказательств, опровергающих ее» [58]. Я считаю приведенную цитату занятной, учитывая, что Кампания по борьбе с раком игнорировала вопросы питания на протяжении почти всех ранних лет своего существования. Почему вдруг они внезапно почувствовали необходимость высказаться на этот счет? Может быть, угрожающе росло число свидетельств в пользу гипотезы питания? Я могу только строить догадки, но отчет Локхарта-Маммери, похоже, знаменует собой изменение стратегии поведения. После некоторого игнорирования проблемы Кампания, судя по всему, перешла к активным действиям по дискредитации противника.

Другие попытки опровергнуть доказательства в пользу питания в целом были неуклюжими и мошенническими. Однажды Кампания заявила, что «экспериментальные исследования на животных для проверки данных теорий до настоящего момента оказались полностью отрицательными». Позже отчет поставил под сомнение «предполагаемое неравномерное географическое распределение рака». Этот бескомпромиссный отказ рассматривать гипотезу о питании перекликается с более ранними заявлениями, сделанными в 1930-х годах в «Правде о раке»: «Не существует и толики достоверных данных, демонстрирующих, что употребление или воздержание от употребления какого-либо конкретного продукта приводит к возникновению рака, и существуют точные доказательства того, что нет никакой разницы в степени предрасположенности к раку среди строго вегетарианских сообществ» [56]. Мало того, что большинство этих заявлений заведомо ложны, они также демонстрируют систематическую ограниченность и нетерпимость, на которые Хоффман сетовал в «Раке и диете» [10].

Упомянутые смелые выводы основаны на исследовании 1926 года, проведенном Копманом и Гринвудом [37] и спонсированном Кампанией; сообщалось, что разницы в частоте заболеваемости раком среди религиозных групп, придерживающихся вегетарианской диеты и участвовавших в этом исследовании, обнаружено не было. Само собой, я очень заинтересовался результатами. То, что я обнаружил, оказалось не убедительным доказательством несостоятельности теории питания, а скорее одним из самых вопиющих случаев неверного истолкования результатов исследования, которые я когда-либо встречал. Информация, свидетельствующая о более низком уровне заболеваемости раком и взятая из свидетельств о смерти приверженцев определенных религий, которые при жизни соблюдали вегетарианскую диету, была искажена всеми возможными способами.

• Авторы искусственно увеличили заявленную частоту случаев рака в вегетарианских общинах, проводя повторную диагностику свидетельств о смерти (то есть они заново назвали причину смерти, меняя ее) и подсчитывая «вероятные» случаи, но при этом подобные корректировки не были сделаны при подсчете показателей смертности от рака среди всего остального населения.

• Когда исследователи обнаружили, что уровень заболеваемости раком составляет всего 20–40 % от ожидаемого среди большой группы континентальных общин Европы, исповедующих вегетарианство, они отвергли полученные данные.

• Авторы дополнительно запутали данные, а также заявили, что большее количество людей является вегетарианцами, чем это есть на самом деле.

• В соответствии со своими интересами, направленными на снижение значимости утверждений в пользу вегетарианства, они предложили вывод, основанный на работе Хоффмана по коренным народам Северной Америки и полностью противоположный тому выводу, к которому пришел сам Хоффман.

Даже с учетом всего вышесказанного, данные исследования Копмана и Гринвуда показали, что религиозные общины, наиболее строго соблюдающие вегетарианство, имели наименьшее количество случаев смерти от рака и классифицировались либо как имеющие «чрезвычайно редкие» случаи его возникновения, либо отсутствие случаев.

По всей видимости, этот факт ускользнул от внимания авторов. Они сделали вывод: «Изучение нашего отчета убедит самых беспристрастных людей в том, что таким утверждениям не нужно придавать никакой научной ценности, поскольку они подкреплены лишь расплывчатыми псевдостатистическими свидетельствами, которые обычно цитируются со ссылками на определенные широко распространенные статьи о возникновении рака».

* * *

Рассказ об учреждениях и предубеждениях, которыми они полны, был бы невозможен без упоминания некоторых из самых выдающихся их лидеров, таких как Чарльз Чайлд, президент Британской медицинской ассоциации на момент основания Кампании Британской имерии по борьбе с раком. В 1923 году он заявил, что самым важным фактом, известным о раке, является то, что «в начале своего развития он локален, но с течением времени центробежно распространяется от этой первоначальной точки». Звучит знакомо, не правда ли? Это местная теория заболевания, которую институциональная власть преподносит как истину. Что же касается концепции центробежного распространения – идеи о том, что болезни распространяются от единственной, центральной точки происхождения (местное происхождение болезни), то можно сказать, что Чайлд перенял ее из более ранних наблюдений У. Сэмпсона Хэндли [61], очень влиятельного хирурга онкологического отделения Мидлсекской больницы, которое было основано еще в 1792 году [62]. Теория центробежного распространения заболеваний Хэндли представляет собой невероятно простое объяснение невероятно сложной проблемы. Несмотря на это, она имела большое влияние. По словам Аутстокера [25], Хэндли придал видимость научной основы «ужасной» радикальной процедуре мастэктомии Уильяма Холстеда, которую начали практиковать в конце XIX века [63].

Помимо развития теории центробежного распространения, Хэндли также открыто выступал против крупномасштабных статистических исследований, то есть таких исследований, которые позволили бы выявить распространение факторов риска среди многих людей одновременно, что противопоставлялось бы теории местного происхождения болезни. В 1931 году он оспаривал подобные исследования, а также любые гипотезы о питании, на которые эти исследования могли бы натолкнуть [64].

Приверженность Хэндли местной теории рака отражалась и в узконаправленности методов изучения, которые он предпочитал. Вместо сбора статистических данных Хэндли отдавал предпочтение «рассмотрению индивидуальных случаев заболевания у пациентов». Также он ссылался на работы Чарльза Мура, хирурга Мидлсекской больницы. По мнению Хэндли, Мур доказал местную теорию причинно-следственной связи «в 1867 году… [когда он] показал, что рецидив после операции происходит не из-за органического или конституционального заражения, а из-за неполного удаления первичного образования и сопутствующих узлов, окружающих его». Зная все вышесказанное, легко понять, как данная теория и ее акцент на раннем и полном удалении так называемых первичных новообразований в итоге вдохновили Холстеда на радикальную мастэктомию.

Хэндли пророчил большой успех локальной теории заболеваний, чествуя победы «местного лечения радием». Здесь стоит вновь упомянуть, что в 1925 году Хоффман [33] и другие ученые [34, 35] продемонстрировали, что лучевая терапия увеличивает риск развития рака, и даже коллеги Хэндли из Американского онкологического общества активно пытались в предшествующие десятилетия сдерживать общественный оптимизм в отношении данной процедуры [30]. Однако, как и многие до и после него, Хэндли не был обеспокоен имевшимися противоречиями. Более того, он продолжал поддерживать местную теорию и дальше, в своей книге «Генезис и профилактика рака» 1955 года [65]. В ней Хэндли также продемонстрировал удивительную приверженность авторитарному контролю информации и «прямой общественной пропаганде», распространяемой такими организациями, как Кампания Британской империи по борьбе с раком. В какой-то мере он немного подстраховался, сказав, что такая пропаганда имеет «второстепенное значение» по сравнению с целью продвижения хирургии в отношении миссии учреждения в целом, однако он не стеснялся обсуждать ее потенциал. Пожалуй, термин «пиарщик»[71]71
  Игра слов: по-английски «пиарщик» – spin-doctor. – Прим. пер.


[Закрыть] никогда не был более уместным.

В Великобритании судьба гипотезы о связи питания и рака была определена к 1936 году, когда Совет по санитарному просвещению и исследованиям опубликовал свой отчет об исследовании рака [66]. Его автор, Морис Беддо Бейли, небрежно отмел в сторону теорию питания: «Не стоит уделять слишком много внимания этой теории по той причине, что на протяжении всей истории исследований, проводимых под руководством двух великих научно-исследовательских фондов, не было обнаружено ничего такого, что могло бы называться «научным»; такого, что могло бы подтвердить взаимосвязь с питанием, хотя, как мы видели, на протяжении десятилетий проводились исследования, в том числе экспериментальные исследования на животных, исследования популяций людей и эмпирические отчеты».

В очередной раз я убеждаюсь, как в высокомерии привратников науки, избирательно игнорирующих определенные типы исследований, так и в силе институционального значения. Под последним я подразумеваю непререкаемую власть этих организаций называть одни вещи научными и достоверными, а другие – ненаучными просто на том основании, что одни соответствуют их интересам, а другие – нет. Описанные выше организации ограничили «науку» рамками исследований, которые поддерживали местную теорию, и онкологические учреждения продолжают придерживаться данной точки зрения по сей день. Это институциональное влияние направлено на поддержание структур власти, чтобы такие авторитетные врачи, как Бейли, могли сохранять полный контроль. Таким образом, отсутствие упоминаний о питании такими «великими научно-исследовательскими фондами» Великобритании не является ни сюрпризом, ни аргументом против теории о значении питания. Оно обусловлено политикой самих учреждений и является лишь еще одним свидетельством их предвзятости.

И наконец, хотя доказательства связи питания и рака не были предоставлены ни Кампанией по борьбе с раком, ни Имперским фондом исследования рака, они существовали. Бейли, очевидно, чувствовал необходимость объяснить некоторые из этих доказательств, особенно сведения о растущем числе исследований на животных, доказывающих влияние рациона на развитие опухолей. Однако он все же отклонил полученные выводы, заявив, что эксперименты на животных «не могут показать ценных результатов, и они могли бы казаться нам смехотворными, если бы не <…> трагическая задержка прогресса научного знания <…> безусловно, комментировать научную бесполезность подобных глупостей нет никакой необходимости». Нет никакой необходимости комментировать? И все же, как опрометчивый чревовещатель, разрывающийся между наукой и сценарием, которому он должен следовать, Бейли не мог удержаться, чтобы не озвучить собственный комментарий, выпалив слова «смехотворный» и «глупости».

* * *

Американская ассоциация рака и Американское онкологическое общество были таким же образом пронизаны предубеждениями своих отцов-основателей в отношении исследований, как и организации в Великобритании. Оба учреждения отрицали роль питания в развитии рака. Эта догма проникла на все уровни финансирования исследовательской деятельности, влияла на выбор экспериментальных методов и публикаций. Также она распространилась и на основание Национального института онкологии в 1937 году. Он стал самым главным агентством по исследованию рака во всем мире и сохраняет это положение до сих пор.

Профессиональный опыт первых руководителей Ассоциации в красках иллюстрирует озвученный факт. В 1907 году 9 из 11 учредителей были либо хирургами, либо врачами клинической лабораторной диагностики. Ни у одного из них не имелось даже минимального опыта в нутрициологии. Как и в Имперском фонде исследования рака, основатели Ассоциации были поглощены волной исследований в области трансплантологии опухолей, которые проводились в тот момент. В частности, их очень вдохновила работа двух исследовательских групп, одной из Англии и другой из США [24]. Тогда исследователи надеялись на то, что, изучая особенности трансплантации опухолевых тканей, они смогут открыть существование иммунитета против рака.

Я могу понять привлекательность подобных ранних исследований, но это не оправдывает отсутствие работ по влиянию питания, учитывая, что другие направления научных экспериментов не сталкивались с таким количеством препятствий. Фактически Ассоциация сосредоточила свое внимание на хирургии, рентгеновском излучении, радии и «каустических пастах [на основе щелока]»[72]72
  Другое название – еscharotic agents (от «eschar» – «струп»). Альтернативные средства лечения, представляющие собой едкие, разъедающие мази, пасты, припарки и пластыри, которые предназначены для уничтожения раковых клеток и лечения рака кожи, включая базальноклеточный рак, плоскоклеточный рак и меланомы. Название обусловлено тем, что средства образуют на коже густую черную сухую корку, называемую струпом.


[Закрыть], а охота за биологическими материалами с канцеростатическим (останавливающим рак) потенциалом дала существенный импульс развивающейся химиотерапии – области знания, которая все еще пыталась встать на ноги [24]. Это внимание к канцеростатикам, в частности, могло быть связано с Дж. Х. А. Клоузом (одним из двух нехирургов и непатологов среди членов Ассоциации), который утверждал, что рак вызывает вирус. Пример Клоуза демонстрирует, насколько важной может стать возможность представлять интересы в подобных исследовательских организациях. Вполне вероятно, что присутствие Клоуза в числе членов организации напрямую повлияло на активность в отношении поиска путей иммунизации, которыми можно было бы подавлять рост злокачественных образований [67]. К сожалению, подобного человека, пропагандирующего важность питания, не было.

Но презрительное отношение Ассоциации к вопросу питания было очевидным не только из-за отсутствия внимания к нему. Кроме того, практически исключалось инакомыслие. Балкли [24], главный организатор и первый директор Нью-Йоркской кожно-онкологического госпиталя, столкнулся с этим на собственном горьком опыте, когда, несмотря на его выдающееся прошлое и безупречную репутацию, Ассоциация изгнала его из своих рядов только за его предположение, что существует нехирургический способ лечения рака [25]. Хотелось бы быть предельно ясным по данному вопросу: не было ничего исключительно вопиющего или подстрекательного в маленьком и изолированном протесте Балкли, если его вообще можно назвать протестом. Он просто поднял тему о недостатках хирургии, особенно в отношении операции на молочных железах [25], в то время как многие из его коллег считали мастэктомию операцией, ниспосланной самим Господом Богом. По словам Хоффмана, Балкли также спрашивал, почему питание «еще никогда рассматривалось по справедливости и с научной точки зрения» [10]. Двумя годами позже он вновь выразил свою позицию, но на этот раз с большей уверенностью и с более убедительными доказательствами. Ссылаясь на данные, полученные от более чем 35 онкологов-хирургов, пришел к выводу, что не более чем каждый десятый больной раком может ожидать излечения после проведения операции [23].

Я не уверен, чем Американская ассоциация рака была возмущена сильнее: тем, что Балкли пропагандировал важность питания, или доказательствами, которые он предоставил против достижений хирургии. Я думаю, оба фактора сыграли свою роль. В конце концов, это не так уж и важно: и то и другое считалось смертным грехом в глазах руководства Ассоциации.

Несмотря на участие Хоффмана в исследованиях на раннем этапе и его дальнейший вклад в работу [24, 52, 68], о которой мы будем говорить во второй главе, Американское онкологическое общество не отнеслось к гипотезе о значимости питания более благосклонно, чем Ассоциация. Тот факт, что Хоффман продолжал свою работу в обществе, хотя и не питал к нему теплых чувств, говорит скорее не о беспристрастности научного учреждения, а о его собственном впечатляющем статусе. Несомненно, было время, когда Американское онкологическое общество было бы счастливо избавиться от присутствия Хоффмана, но к тому моменту, когда он произнес свою речь, он уже заработал репутацию одного из самых выдающихся статистиков в стране.

Кроме того, его упорство не гарантировало поддержку и уважение руководства. И хотя его рекомендации не замалчивались полностью, все же они воспринимались лишь выборочно, а влияние Хоффмана оставалось минимальным. Его держали в отдалении и никогда не отдавали должное его заслугам. К примеру, когда в он был награжден седьмой ежегодной медалью Клемента Кливленда (за достижения в изучении рака), его вклад и рекомендации в области питания не упомянули. К сожалению, по состоянию здоровья Хоффман не смог принять награду лично.

До Хоффмана среди шести получателей медали Американского онкологического общества четверо были организациями и частными лицами, занимающимися сбором средств и распространением информации, а двое – учеными [24, 53]. Джеймс Юинг был одним из тех ученых. Помимо того что он участвовал в основании сообщества в 1913 году и был профессором патологии в Корнеллской медицинской школе, Юинг был также выдающимся членом Американской ассоциации рака и одним из первых членов Национального консультативного совета по раку (NCAC) Национального института онкологии в 1937 году. Проще говоря, в онкологических кругах было очень мало ученых, если таковые вообще имелись, чье влияние могло бы превзойти влияние Юинга в первые 40 лет XX века [24, 53]. Если учесть все это, неудивительно, что он был награжден медалью Кливленда до Хоффмана, но я думаю, что его номинирование также хорошо демонстрирует приоритеты Американского онкологического общества. На симпозиуме, посвященном Юингу [69], Уэлч подчеркнул, что признание Юинга «в значительной степени оправдано заметно улучшившимися результатами лечения с помощью хирургического вмешательства и лучевой терапии» (выделение добавлено мной) [70].

Еще одним ученым, получившим награду до Хоффмана, был Фрэнсис Картер Вуд, директор Института исследований рака Колумбийского университета. Как и Юинг, он представлял Американское онкологическое общество в Национальном консультативном совете, а его исследовательские интересы совпадали с преобладающими взглядами на лечение, особенно в отношении использования метода коллоидного свинца Блэра Белла. И вновь совсем неудивительно, что Вуд, Юинг и крупные спонсоры получили медаль Кливленда раньше Хоффмана. Шаблон поведения был задан.

В сущности, сама по себе награда большого значения не имеет. У меня нет права спустя 100 лет заявлять о преследовании Хоффмана. Однако важно то, о чем нам говорят факты в отношении всех упомянутых организаций и их предубеждений в период становления.

Хотя у Американского онкологического общества до 1940-х годов не было своей собственной официальной исследовательской программы, оно действительно в значительной мере осуществляла контроль дискурса в области онкологии, совместно с Ассоциацией жестко контролируя практически все исследования рака до создания Национального института онкологии. Что особенно важно: оно также контролировало поток информации, определяя, какие темы подходят для обсуждения и при каких обстоятельствах. Эта власть отчетливо прослеживается в вовлечении в дела Национального института онкологии, Национального консультативного совета по раку, «Журнала исследований рака» (теперь называемого «Журнал Национального института онкологии)» [24, 53] и основополагающей исследовательской конференции на озере Мохонк [53]. Давление проявлялось именно в таких журналах и на подобных конференциях, где происходили наиболее важные дебаты по проблемам рака и определялись сами параметры этих дебатов. Из первоначальных семи членов Национального консультативного совета по раку Американское онкологическое общество выбрало четырех членов, а также председателя.

Вполне ожидаемо, что, когда Юинг и другие исследователи, ставшие членами Национального совета, подготовили список докладчиков для конференции на озере Мохонк, нонконформисты вроде Хоффмана и критика радиологии Гибсона были исключены из него. Учитывая, что конференция была в значительной мере сосредоточена на интерпретации онкологической статистики и тенденций смертности, исключение Хоффмана заслуживает особенного осуждения. Из 31 докладчика почти все были либо хирургами, патологами, либо специалистами в области клинической медицины. Нутрициологи отсутствовали, из статистиков был приглашен только один, практически никому не известный специалист. В своем выступлении [71] Юинг назвал рекомендации по питанию и раку «полумедицинской литературой» и высказал свои предпочтения в отношении лучевой терапии как наилучшего средства лечения – средства, добавлю я, которому он посвятил бóльшую часть своей собственной профессиональной жизни [70].