Текст книги "Первый человек в Риме"

А затем разразился скандал с Вагой. Этот нумидийский город, расположенный к юго-западу от Утики, сдался Метеллу прошлой осенью. Теперь он восстал и уничтожил бóльшую часть италийцев, которые вели там дела. Югурта подбил жителей Ваги к мятежу при попустительстве личного друга Метелла, гарнизонного командира Турпилия. Метелл допустил ошибку, защищая Турпилия, когда Марий во всеуслышание потребовал предать его военному трибуналу за предательство. К тому времени, когда эта история достигла Рима (в сотнях писем), самого Метелла тоже стали называть изменником – не хуже его друга Турпилия.

И опять полетели эпистолы Цецилиев Метеллов к уважаемому представителю семьи Квинту Цецилию в Утику, умоляя его лучше выбирать себе друзей.

Прошло много недель, прежде чем до Метелла дошло, кто был истинным вдохновителем кампании с письмами. И даже когда сомнений в этом уже не оставалось, он все еще никак не мог понять смысла этой эпистолярной войны – и ничего не мог ей противопоставить. Он, Цецилий Метелл, приобрел дурную славу благодаря деревенщине Гаю Марию, сопливому претенденту на нумидийский трон и нескольким простым колониальным торговцам? Невероятно! Рим не мог так с ним обойтись. Рим принадлежал ему, а не какому-то Гаю Марию.

Раз в восемь дней, регулярно, как календарь, Марий появлялся перед Метеллом и требовал, чтобы его отпустили с военной службы в конце секстилия. И так же регулярно Метелл ему отказывал.

Надо отдать должное Метеллу: имелись у него и другие заботы, кроме Мария и нескольких жалких писем, отправленных в Рим. Бóльшую часть сил у него отнимал Бомилькар. Набдалсе потребовалось много дней, чтобы самому встретиться с Бомилькаром, потом еще много дней, чтобы организовать тайную встречу Бомилькара с Метеллом. Решающее свидание состоялось в конце марта, в небольшом флигеле резиденции наместника в Утике, куда Бомилькара провели тайно.

Конечно, они очень хорошо знали друг друга. Именно Метелл информировал Югурту через Бомилькара во время тех отчаянных дней в Риме. Бомилькар, а не его сводный брат царь пользовался гостеприимством Метелла и был осведомлен касательно того, что творится в пределах городских стен.

Однако на этот раз встреча их несколько отличалась от предыдущих. Бомилькар держался настороже, боясь, что его пребывание в Утике раскроется. А Метелл в новой для себя роли шпиона чувствовал себя не в своей тарелке.

Метелл заговорил прямо, без обиняков.

– Я хочу закончить эту войну по возможности с наименьшими потерями и как можно скорее, – сказал он. – Риму я нужен и в других местах.

– Да, я слышал о германцах, – спокойно отозвался Бомилькар.

– Тогда ты понимаешь, что необходимо поспешить.

– Конечно. Однако я не понимаю, что могу сделать, чтобы уменьшить вражду.

– Мне доложили компетентные люди – и после долгого раздумья я убедился в их правоте, – что самый быстрый и лучший способ решить судьбу Нумидии в пользу Рима – это ликвидировать царя Югурту, – сказал проконсул.

Бомилькар внимательно посмотрел на римлянина. Не Гай Марий, это уж точно, и даже не Рутилий Руф. Более гордый, надменный. Его значительно больше заботит собственное положение. Не так компетентен и самостоятелен. Как всегда для римлянина, Рим – на первом месте. Но понятие о Риме Цецилия Метелла очень отличалось от понятия о Риме Гая Мария. Бомилькар был поражен разницей между прежним Метеллом, тогда, в Риме, и Метеллом нынешним, здесь, в Африке. Хотя он и знал о письмах, но не придавал им особого значения.

– Югурта – вдохновитель сопротивления нумидийцев Риму, это правда, – согласился Бомилькар. – Однако ты не можешь не знать о непопулярности Гауды в Нумидии. Нумидия никогда не согласится, чтобы ею правил Гауда, пусть даже он законный наследник.

При упоминании имени Гауды на лице Метелла появилось выражение брезгливости.

– Тьфу! – воскликнул он, махнув рукой. – Ничтожество! Пародия на человека, не говоря уж о правителе. – Взгляд его светло-карих глаз впился в крупное лицо Бомилькара. – Если что-нибудь случится с царем Югуртой, я – и Рим, конечно, – подумаем, кого посадить на нумидийский трон. Здравый смысл и опыт, несомненно, подскажут этому кому-то, что интересы Нумидии будут соблюдены лучше всего, если она сделается клиентом Рима.

– Согласен. Я тоже думаю, что именно таким образом будут соблюдены интересы Нумидии. – Бомилькар помолчал, облизнул вдруг пересохшие губы. – А ты, Квинт Цецилий, согласен считать меня возможным царем Нумидии?

– Ну конечно! – воскликнул Метелл.

– В таком случае я помогу тебе избавиться от Югурты.

– Надеюсь, это произойдет скоро, – улыбаясь, заметил Метелл.

– По возможности. Нет необходимости в убийстве. Югурта слишком осторожен. Кроме того, охрана ему предана. И я не думаю, что заговор окончится успехом. Большинство знати удовлетворены тем, как Югурта правит Нумидией и как он ведет эту войну. Если бы Гауда был привлекательной альтернативой, все могло бы быть по-другому. – Бомилькар поморщился. – Во мне не течет кровь Масиниссы, поэтому мне понадобится помощь Рима, чтобы успешно занять трон.

– Говори, что нужно делать! – твердо сказал Метелл.

– Думаю, единственный способ – поставить Югурту в такое положение, чтобы римляне могли взять его в плен. Я не имею в виду битву, я имею в виду ловушку. Потом уж вы можете убить его или посадить в тюрьму и делать с ним что захотите, – сказал Бомилькар.

– Отлично, Бомилькар! Думаю, ты заранее известишь меня, чтобы я мог подготовить эту ловушку?

– Конечно. Пограничные рейды – идеальная возможность. Югурта планирует множество таких рейдов, как только подсохнет земля. Однако предупреждаю, Квинт Цецилий: прежде чем тебе удастся захватить такого хитрого человека, как Югурта, несколько попыток могут оказаться неудачными. В конце концов, я не могу подвергать опасности свою жизнь. Если я буду мертв, никакой пользы не будет ни Риму от меня, ни мне от Рима. Но будь уверен, в конце концов мне удастся заманить его в хорошую ловушку. Даже Югурта не может наслаждаться жизнью вечно.

В итоге Югурта был удовлетворен развитием событий. Хотя он и терпел значительный урон от рейдов Мария в заселенные районы его империи, но знал лучше всех: именно просторы Нумидии были самым большим его преимуществом. А заселенные районы имели для царя куда меньшее значение, чем дикая местность. Этим он отличался от других правителей. Бóльшая часть нумидийских солдат, включая знаменитую на весь мир легкую кавалерию, была набрана из племен, ведущих полукочевой образ жизни по окраинам империи, там, где терпеливый Атлант держит небо на своих натруженных плечах. Эти люди – гетулы и гараманты. Мать Югурты была из племени гетулов.

После того как сдалась Вага, царь позаботился о том, чтобы ни денег, ни сокровищ не оставалось ни в одном из городов, расположенных вдоль маршрута движения римских войск. Все было перевезено в такие крепости, как Капса и Зама, отдаленные, труднодоступные, построенные на вершинах неприступных скал и окруженные фанатически преданными гетулами. Впрочем, Вага не задержалась в победном списке римлян. Югурта опять подкупил римлянина, начальника гарнизона Турпилия. Друга Метелла! Ха!

Однако что-то изменилось. По мере того как зимние дожди шли на убыль, Югурта все более убеждался в этом. Его тревожило то, что он не мог понять сути этой перемены. Двор его находился в постоянном движении. Югурта то и дело переезжал из одной цитадели в другую, распределив по ним своих жен и наложниц, так что, куда бы он ни приехал, везде его встречали любовь и ласка. И все же что-то было не так. Не в расположении войск, не в его армиях, не в хозяйственных частях. Не в преданных ему многочисленных городах, районах и племенах. То, что он чувствовал, было чуть сильнее неприятного запаха. Судорога, звенящее ощущение опасности, исходящей от кого-то, кто был совсем рядом. Но Югурта никогда не связывал свое предчувствие с Бомилькаром. С отказом Югурты назначить сводного брата регентом.

– Это при дворе… – сказал он Бомилькару, когда они в конце марта ехали из Капсы в Цирту впереди огромного каравана кавалерии и пехоты.

Бомилькар повернул голову и посмотрел своему сводному брату прямо в глаза:

– При дворе?

– Что-то затевается, брат. Посеяно и взращивается этим противным маленьким дерьмом Гаудой, готов поспорить, – сказал Югурта.

– Ты имеешь в виду дворцовый переворот?

– Я не знаю, что имею в виду. Просто что-то не так. Я чувствую это кожей.

– Убийца?

– Может быть. Честно, не знаю, Бомилькар! Глаза мои смотрят одновременно во все стороны, уши словно вращаются, и только нос мой учуял что-то нехорошее. А ты? Ты чувствуешь что-нибудь? – спросил он, полностью уверенный в Бомилькаре, его братской любви, в ответственности и верности.

– Должен признаться – ничего, – ответил Бомилькар.

Трижды Бомилькар пытался заманить в ловушку ни о чем не подозревающего Югурту. И все три раза Югурте удавалось избежать ее. Он по-прежнему не подозревал своего сводного брата.

– Они становятся слишком умными, – сказал Югурта после третьего раза. – Это работа Гая Мария или Публия Рутилия, но не Метелла. В моем лагере предатель, Бомилькар.

Бомилькару удалось сохранить невозмутимый вид.

– Допустим. Но кто посмеет?

– Не знаю. – Лицо Югурты исказилось. – Однако будь уверен, рано или поздно я узнаю.

В конце апреля Метелл напал на Нумидию. Рутилий Руф убеждал его атаковать сначала более доступную цель, чем столица, – Цирту. Но вместо этого римские войска направились в сторону Фалы, и Метелл сделал четвертую попытку захватить царя Югурту. Но поскольку не в обычае Метелла было молниеносным штурмом захватывать города, как того требовали правила ведения войн, Югурте снова удалось бежать. Атака превратилась в осаду. Через месяц Фала была взята. К большому удивлению Метелла, там были захвачены огромные сокровища. Югурта привез их в Фалу с собой и вынужден был бросить, когда бежал.

В июне Метелл направил войска в Цирту, где его ждал еще один сюрприз. Нумидийская столица сдалась без боя, поскольку значительное количество италийских и римских дельцов вели в городе проримскую политику. Кроме этого, в Цирте Югурту не любили. Впрочем, и он не жаловал этот город.

Погода стояла жаркая и сухая, обычная для сезона. Югурта был недосягаем для римской разведки – он ушел на юг, сперва к шатрам гетулов, потом в Капсу, родной город своей матери. Небольшая, но мощно укрепленная горная цитадель в самой отдаленной части Гетулии, Капса была излюбленным местом Югурты. Здесь жила его мать с тех пор, как умер ее муж, отец Бомилькара. И здесь же Югурта хранил основную часть своего богатства.

Именно сюда в июне люди Югурты доставили Набдалсу, которого схватили, когда он покидал занятую римлянами Цирту. Его изловили уже после того, как шпионы Югурты в командовании римлян наконец получили доказательства предательства Набдалсы. Теперь они имели право сообщить об этом Югурте.

Известный как человек Гауды, Набдалса тем не менее пользовался правом свободно перемещаться по всей Нумидии. Он приходился царскому дому дальним родственником по линии Масиниссы. Его терпели и считали безвредным.

– Но теперь у меня есть доказательства, что ты активно сотрудничал с римлянами, – сказал Югурта. – Если новость меня и огорчает, то главным образом потому, что ты допустил глупость, связавшись с Метеллом, а не с Гаем Марием. – Он внимательно смотрел на Набдалсу, закованного в железо. На теле пленника остались следы от грубого обращения. – Конечно, ты не один в этом замешан, – задумчиво проговорил царь. – Кто из моих приближенных помогал тебе?

Набдалса не ответил.

– Пытайте, – равнодушно приказал Югурта.

Пытка в Нумидии была не очень изощренной, хотя, как и все восточные правители, Югурта пользовался подземными тюрьмами и длительным заключением. Набдалсу бросили в одну из подземных тюрем, вырытых в основании скалы, на которой стояла Капса. В нее входили через лабиринт туннелей, ведущих из дворца. И там бесчеловечно жестокие солдаты с природными задатками пыточников обрабатывали узников.

Вскоре стало ясно, почему Набдалса решил служить этому низкому человеку – Гауде. Он заговорил. Только и потребовалось, что вырвать у него зубы и ногти на правой руке. Позванный выслушать его признания, ничего не подозревающий Югурта взял с собой Бомилькара.

Зная, что никогда уже не выберется из подземного мира, куда сейчас войдет, Бомилькар долго смотрел на бесконечные просторы синего неба, вдыхал сладкий воздух пустыни, тыльной стороной ладони гладил шелковистые листья цветущего куста. И старался унести воспоминания с собой в ждущую его темноту.

В плохо проветриваемом помещении стояла ужасная вонь. Экскременты, рвотные массы, пот, кровь, тухлая вода и отмершая плоть слагали миазмы Тартара. Атмосфера, которой человек не мог дышать, не испытывая животного страха. Даже Югурта, войдя в камеру, вздрогнул.

Допрос проходил с большим трудом, потому что десны Набдалсы продолжали сильно кровоточить, а сломанный нос не позволял остановить кровотечение с помощью тампонов. «Глупость, – подумал Югурта, испытывая ужас при виде Набдалсы, – эти безмозглые животные должны были оставить в порядке то, с помощью чего он должен говорить!»

Впрочем, Набдалса все-таки промолвил одно очень важное слово в ответ на третий вопрос Югурты, и это слово нетрудно было понять даже сквозь булькающую кровь:

– Бомилькар.

– Оставьте нас, – приказал царь своим палачам, но благоразумно приказал им забрать у Бомилькара кинжал.

Оставшись наедине с царем и с Набдалсой, который пребывал в полубессознательном состоянии, Бомилькар вздохнул:

– Я об одном сожалею: это убьет нашу мать.

При данных обстоятельствах это было самое умное, что он мог сказать. Искренние слова Бомилькара избавили его от медленной мучительной смерти, которую уготовил ему сводный брат.

– Почему? – спросил Югурта.

Бомилькар пожал плечами:

– Когда я вырос достаточно, чтобы взвешивать свои годы, брат, я понял, как ты дурачил меня. Ты обращался со мной как с ручной обезьянкой.

– А чего ты хотел? – спросил Югурта.

– Услышать, как перед всем миром ты называешь меня братом.

Югурта с неподдельным удивлением посмотрел на него:

– И возвысить тебя выше твоего положения? Мой дорогой Бомилькар, значение имеет отец, а не мать! Наша мать – берберка из племени гетулов, она даже не дочь вождя. В ней не течет царская кровь, которую она могла бы передать своим детям. Назови я тебя братом – и все, кто услышал бы меня, посчитали бы, что я причисляю тебя к царскому роду Масиниссы. А поскольку у меня самого двое сыновей, законных наследников, это было бы, мягко говоря, неблагоразумно.

– Ты должен был назначить меня их опекуном и регентом, – сказал Бомилькар.

– И опять поставить тебя выше твоего положения? Дорогой мой Бомилькар, кровь нашей матери препятствует этому! Твой отец – незначительный человек, по сути – никто. В то время как мой отец был сыном Масиниссы. Царский титул я унаследовал от моего отца.

– Но ведь ты незаконный сын!

– Да. Тем не менее кровь есть кровь. И кровь говорит сама за себя.

Бомилькар отвернулся.

– Кончай со мной, – произнес он. – Я потерпел поражение. Не ты, а я. Причина достаточная, чтобы умереть. И все же берегись, Югурта!

– Беречься? Чего? Попыток меня убить? Других предателей?

– Римлян. Они как солнце, ветер или дождь. В конце концов они все превращают в песок.

Югурта громко крикнул палачей. Те ввалились, готовые на все, но ничего особого не увидели и остановились в ожидании приказа.

– Убейте их обоих! – велел Югурта, направляясь к двери. – Сделайте это быстро. И пришлите мне их головы.

Головы Бомилькара и Набдалсы были насажены на шесты и выставлены на стене Капсы. Ибо выставленная голова – это нечто большее, чем простое свидетельство царской кары за предательство. Отрубленная голова выставлялась в людном месте, чтобы показать людям: умер именно тот человек, который должен был умереть, без всякого обмана.

Югурта уверил себя, что не испытывает горя. Просто чувствует себя более одиноким, чем всегда. Урок необходимый: царь не должен доверять никому, даже собственному брату.

Смерть Бомилькара имела сразу два последствия. Первое: Югурта сделался совершенно неуловимым. Он никогда не оставался на одном месте больше двух дней, никогда не сообщал охране, куда поедет дальше, никогда заранее не извещал армию о своих планах. Властью теперь обладал только он один, и никто больше.

Второе последствие касалось его тестя, царя Мавретании Бокха, который не помогал Риму против мужа своей дочери, но и Югурту не поддерживал против Рима. Югурта немедленно послал разведчиков к Бокху и надавил на него, чтобы тот заключил союз с Нумидией. Вместе им предстояло очистить от римлян всю Африку.

К концу лета позиции Квинта Цецилия Метелла в Риме были полностью подорваны. Никто не сказал доброго слова ни о нем самом, ни о его стратегии. А письма продолжали поступать, постоянно, безжалостно – и очень эффективно.

После взятия Фалы и сдачи Цирты клике Цецилиев Метеллов удалось заручиться некоторой поддержкой среди всадников. Но затем пришли новые известия из Африки, из которых стало ясно: ни Фала, ни Цирта не гарантируют окончания войны. После этого поступили сообщения о бесконечных, бессмысленных стычках; о продвижении римлян глубже, на запад Нумидии – с нулевым результатом; о напрасно потраченных фондах; о шести легионах, на содержание которых казна тратит огромные суммы, и конца этому не видно. По милости Метелла война с Югуртой продолжится еще год, никак не меньше.

Выборы консулов были назначены на середину октября, и имя Мария – теперь на устах у всех – звучало уже как имя важнейшего кандидата. Но время шло, а Марий в Риме не появлялся. Метелл упрямо противился этому.

– Я настаиваю на своем уходе, – заявил Марий Метеллу, раз в пятидесятый наверное.

– Ну и настаивай, – ответил Метелл. – Все равно ты не уйдешь.

– На будущий год я буду консулом, – сказал Марий.

– Выскочка – и вдруг консул? Невозможно!

– Ты боишься, что выборщики проголосуют за меня, да? – спросил Марий самодовольно. – Ты не отпускаешь меня, потому что знаешь наверняка – меня выберут.

– Я не могу поверить, что чистокровный римлянин проголосует за тебя, Гай Марий. Однако ты очень богат, а это значит, что ты можешь купить голоса. Если тебя когда-нибудь и выберут консулом – а в будущем году этого не случится! – будь уверен, я с радостью докажу в суде, что ты купил выборы!

– Мне не нужно никого подкупать, Квинт Цецилий. Я никогда не подкупал должностных лиц. Поэтому – давай попытайся, – сказал Марий, как бы насмехаясь над Метеллом.

Метелл избрал другую тактику:

– Я не отпускаю тебя. Примирись с этим. Как истинный римлянин, я бы предал свой класс, если бы отпустил тебя. Консульство, Гай Марий, – должность, недосягаемая для человека италийских корней. Консульские курульные кресла должны принадлежать людям по праву рождения, по заслугам их предков и их собственным. Лучше пусть я буду покрыт позором или умру, чем увижу италийца из самнитских пограничных земель – полуграмотного деревенщину, который и претором-то никогда не должен быть! – сидящим в консульском кресле! Делай что хочешь! Мне все равно. Лучше опала или смерть. Я не позволю тебе уехать в Рим.

– Если необходимо, Квинт Цецилий, ты получишь и то и другое, – обещал Марий и вышел из комнаты.

Публий Рутилий Руф пытался образумить обоих:

– Оставьте политику! Мы трое здесь, в Африке, чтобы разбить Югурту, а выходит так, что никого из вас это не интересует. Вас больше заботит, кто сумеет настоять на своем и одержит верх. Я сыт по горло этой ситуацией!

– Ты обвиняешь меня в пренебрежении долгом, Публий Рутилий? – спросил Марий, опасно спокойный.

– Нет, конечно нет! Я обвиняю тебя в том, что ты не используешь в этой кампании искру своего гения. А ты обладаешь ею! В тактике, в логистике я разбираюсь не хуже тебя, но, когда дело касается стратегии, долгосрочного взгляда на войну, равных тебе нет. Однако посвятил ли ты хоть какое-то время стратегии, нацеленной на победу в этой войне? Нет!

– И где же в этой хвалебной песне в адрес Гая Мария место для меня? – осведомился Метелл сквозь зубы. – И где мое место в этом панегирике в адрес Публия Рутилия Руфа? Или я уже не имею никакого значения?

– Ты имеешь значение, несчастный зазнайка, потому что назначен командующим в этой войне! – резко ответил Рутилий Руф. – И если ты думаешь, что лучше разбираешься в тактике, чем я, или в стратегии, чем Гай Марий, то так и скажи, не стесняйся! Да у тебя духу не хватит! Но уж если ты хочешь, чтобы тебя похвалили, я готов. Ты не такой продажный, как Спурий Постумий Альбин, не такой бездарный тупица, как Марк Юний Силан. Твой главный недостаток – ты не так хорош, как сам о себе думаешь. Когда ты продемонстрировал наличие у тебя ума, попросив Гая Мария и меня стать твоими старшими легатами, я было подумал, что годы пошли тебе на пользу. Но я ошибся. Ты не воспользовался нашими способностями, напрасно растратил деньги государства. Мы не побеждаем в этой войне, мы находимся в очень дорогостоящем тупике. Так воспользуйся же моим советом, Квинт Цецилий! Пусть Гай Марий едет в Рим, пусть Гай Марий выставит свою кандидатуру в консулы – и позволь мне организовать наши ресурсы и разработать нашу тактику на ближайшее время. Что касается тебя – употреби свою энергию на то, чтобы подорвать влияние Югурты. Ради всех богов, я не хочу отнимать у тебя ни грана твоей славы! Просто признай мою правоту – и пусть твое признание не выходит за пределы этих стен.

– Я ничего не признаю́! – заявил Метелл.

И так продолжалось весь конец лета, и настала уже осень. Югурту невозможно было поймать. Казалось, он исчез с лица земли. Когда даже самому младшему легионеру стало очевидно, что столкновения между римской армией и армией Югурты не произойдет, Метелл отозвал войска с западных окраин Нумидии и встал лагерем около Цирты.

Дошли слухи, что король Мавретании Бокх наконец-то поддался уговорам Югурты, собрал армию и отправился на соединение со своим зятем куда-то на юг. По слухам, они намеревались объединенными силами двинуться к Цирте. В надежде на долгожданное столкновение Метелл расположил свои войска, в основном прислушиваясь к советам Гая Мария и Рутилия Руфа. Но столкновения так и не произошло. Две армии стояли на расстоянии нескольких миль друг от друга. Югурта отказывался быть втянутым в драку. Опять тупик: римские позиции были слишком хорошо защищены, чтобы Югурта мог атаковать, а позиции нумидийцев – слишком эфемерны, чтобы выманить Метелла из лагеря.

А потом, за двенадцать дней до консульских выборов в Риме, Квинт Цецилий Метелл Свин официально освободил Гая Мария от должности старшего легата.

– Убирайся! – Метелл слащаво улыбнулся. – Будь уверен, Гай Марий, я сделаю так, чтобы весь Рим узнал, что я все-таки отпустил тебя перед выборами.

– Думаешь, я не попаду в Рим вовремя? – поинтересовался Марий.

– Я ничего не думаю, Гай Марий.

– Во всяком случае, на это похоже, – усмехнулся Марий и щелкнул пальцами. – Где бумага, на которой написано, что я официально отпущен? Дай ее мне.

Метелл передал Марию приказ и, когда Марий дошел до выхода, сказал ему в спину, не повышая голоса:

– Кстати, Гай Марий, я только что получил из Рима хорошую новость. Сенат продлил мое наместничество и мое командование в Нумидии еще на год.

– Молодцы! – бросил Марий – и исчез, а ожидающему его Рутилию Руфу он сказал так: – Да пошел он!.. Думает, что и со мной расправился, и свою шкуру сберег. Но он ошибается. Я сдеру с него его поросячью шкуру, Публий Рутилий, вот увидишь. Я буду в Риме вовремя, чтобы баллотироваться в консулы. Я добьюсь, чтобы его сняли с командования.

Рутилий Руф внимательно посмотрел на старого приятеля:

– Я очень уважаю твои способности, Гай Марий, но в этом случае, похоже, Свин одержал верх. Ты не попадешь в Рим к выборам.

– Попаду, – заверил его Марий.

За два дня он доскакал от Цирты до Утики, останавливаясь по пути только на несколько часов, чтобы поспать. Где только возможно, Марий требовал свежую лошадь. К вечеру второго дня он нанял в гавани Утики небольшой быстроходный корабль. И на рассвете третьего дня отплыл в Италию, совершив на берегу очень богатое жертвоприношение морским ларам как раз в тот момент, когда заалел восток.

– Ты плывешь навстречу невообразимо великой судьбе, Гай Марий, – сказал жрец, который приносил жертву богам – покровителям путешествующих по морю. – Я никогда не видел лучших предзнаменований, чем сегодня.

Его слова не удивили Мария. С тех пор как Марфа открыла ему будущее, он оставался непоколебимым в своем убеждении: все произойдет именно так, как она предсказала. Поэтому, когда корабль вышел из гавани Утики, Гай Марий спокойно прислонился к лееру и стал ждать ветра. Ветер подул с юго-запада со скоростью двадцать морских миль, и через три дня корабль уже бросил якорь в Остии. Хороший ветер, спокойное море, не было нужды прижиматься к берегу, искать укрытия или пополнять провизию. Все боги были на его стороне – как и предрекала Марфа.

Известие о чудесном плавании достигло Рима, опередив путешественника. Он задержался в Остии совсем ненадолго – только чтобы заплатить за корабль и щедро наградить капитана. Когда Гай Марий прискакал на Римский форум и спешился перед столом консула Аврелия, уже собралась толпа. Она выкрикивала его имя и рукоплескала от всей души, давая понять, что он герой этого момента. Окруженный людьми, которые хлопали его по спине, дивясь его появлению, Марий приблизился к консулу-суффекту, который занял место Сервия Сульпиция Гальбы, осужденного комиссией Мамилия.

– Прошу прощения за то, что не успел переодеться в белую тогу, Марк Аврелий, – сказал он. – Я здесь, чтобы вписать свое имя в списки кандидатов на звание консула.

– Если у тебя есть доказательства того, что Квинт Цецилий освободил тебя от обязанностей перед ним, Гай Марий, я охотно внесу твое имя в списки, – ответил консул, которого тронула реакция толпы. Он был уверен, что самые влиятельные всадники в городе, услышав новость о неожиданном приезде Мария, торопились сейчас сюда из каждой базилики и портика.

Как вырос Марий! Каким значительным он выглядел, на полголовы возвышаясь над толпой, с улыбкой победителя на лице! Как широки его плечи, готовые выдержать бремя консульства! Впервые за свою долгую карьеру этот италийский мужлан, по-гречески не разумеющий, испытывал на себе искреннее обожание масс. Не уважение преданных солдат, а именно обожание переменчивой публики Форума. И Гаю Марию это нравилось.

Для него наступили пять самых сумасшедших дней в его жизни. У него не было ни времени, ни сил, чтобы заключить Юлию хотя бы в мимолетное объятие. Его никогда не было дома в те часы, когда можно было показать ему сына. Истерически-восторженная реакция толпы еще не гарантировала ему победы на выборах. Пользующийся огромным влиянием, род Цецилиев Метеллов объединился с каждой аристократической семьей в последнем усилии не допустить италийского деревенщину в курульное кресло консула. Его сила – это всадники, это испанские связи и обещанные Гаудой будущие концессии в Нумидии. Но оставалось еще много всадников, которые были заодно с его противниками.

Народ говорил, народ спорил, народ спрашивал, народ гадал: хорошо ли это будет для Рима, если «нового человека» Гая Мария выбрать консулом? «Новые люди» – это всегда риск. «Новые люди» не были знакомы с жизнью знати. «Новые люди» совершали ошибки, которых не совершала знать. «Новые люди» – это новые люди… Да, его жена – Юлия из рода Юлиев. Да, его послужной военный список – украшение Рима. Да, он очень богат, так что может быть выше коррупции. Но кто хоть раз видел его в суде? Слышал ли кто-нибудь, как он говорит о законах и законотворчестве? Разве он не был разрушительным элементом в трибутных комициях – еще до своего сенаторства, когда он не считался с мнением тех, кто лучше его знал Рим? А тот отвратительный закон, который уменьшил территорию Септы? А его возраст! Когда он станет консулом, ему уже будет пятьдесят! Старики – плохие консулы.

И помимо всего этого, Цецилии Метеллы нажили огромный политический капитал на самом неприемлемом качестве Гая Мария как консула. Он не был чистокровным римлянином. Он был италиец. Неужели в Риме не найдется больше подходящих римских аристократов, чтобы отдавать консульство италийскому «новому человеку»? Уж конечно, среди кандидатов сыщется полдюжины людей, более достойных, чем Гай Марий! Все хорошие люди. И все римляне.

Марий выступал перед маленькими группами слушателей, перед большими аудиториями, на Римском форуме, в цирке Фламиния, с подиумов различных храмов, в портике Метеллов, во всех базиликах. Он был хорошим оратором, знал риторику, хотя до вступления в сенат не пользовался этими знаниями. Ораторскому искусству учил его Сципион Эмилиан. Марий владел вниманием слушателей, хотя и не мог состязаться с Луцием Кассием или Катулом Цезарем. Много вопросов задавали ему. Иные были от тех, кто просто хотел что-либо знать, иные – он сам просил задавать ему. А были вопросы и от тех, кто хотел узнать разницу между тем, что ответит он, и тем, что Метелл сообщал в своих рапортах сенату.

Сами выборы прошли без эксцессов, с соблюдением порядка, в особом месте, отведенном для голосования на Марсовом поле, называемом Септа. Выборы в тридцати пяти трибах можно было устроить в месте, где проходили народные собрания на Римском форуме. Легко можно было собрать выборщиков триб на относительно небольшом пространстве. Но голосование членов центуриатных комиций более масштабно.

Когда голоса центурий были собраны, начиная с первой центурии первого класса, стала вырисовываться следующая картина: Луций Кассий Лонгин – первый кандидат от каждой центурии, но кандидатов на должность второго консула было много. Конечно, первый и второй классы так единодушно голосовали за Луция Кассия Лонгина, что он был поставлен на первое место и назначен старшим консулом. Но имя младшего консула оставалось неизвестным до конца голосования третьего класса. Бок о бок шли Гай Марий и Квинт Лутаций Катул Цезарь.

Победу одержал Гай Марий. Он стал младшим консулом. Цецилии Метеллы еще могли влиять на голосование центуриата, но недостаточно, чтобы совсем вычеркнуть Гая Мария. А это можно было расценивать как триумф Гая Мария. Он стал действительно одним из «новых людей». Первый в своем роду получил место в сенате и обустроился в Риме, сделал карьеру в армии, разбогател.

Во второй половине дня выборов Гай Юлий Цезарь устроил праздничный семейный ужин. Его контакты с Марием ограничивались лишь кратким рукопожатием на Форуме и другим таким же кратким рукопожатием на Марсовом поле, когда собрались все центурии, – так сильно занят был Марий в течение пяти дней выборной кампании.