Текст книги "Первый человек в Риме"

– Именно, – подтвердил Марий.

– Но действительно ли это законно? Позволят ли этому закону вступить в силу? – спросил Сулла.

И вдруг он понял, как очень умный «новый человек», свободный от старых обычаев и традиций, может перевернуть всю систему.

– Нигде не сказано, что это незаконно, и поэтому нет оснований говорить, что этого нельзя сделать. У меня возникло жгучее желание кастрировать сенат, а самый эффективный способ добиться этого – подорвать его традиционный авторитет. Как? Запретить в законодательном порядке его традиционную власть. Надо создать прецедент.

– Почему так важно, чтобы ты получил командование в Африке? – поинтересовался Сулла. – Германцы дошли уже до Толозы, а они намного серьезнее, чем Югурта. Кое-кто на будущий год собирается дойти до Галлии, чтобы встретиться там с ними. И я бы предпочел, чтобы это был ты, а не Луций Кассий.

– У меня не будет шанса, – уверенно сказал Марий. – Наш уважаемый коллега Луций Кассий – старший консул, и он хочет командовать галлами против германцев. В любом случае, возглавить войну против Югурты жизненно важно для моего политического выживания. Я принял меры, чтобы представлять интересы всадников в Нумидии. Следовательно, я должен находиться в Африке, когда война закончится. Чтобы быть уверенным: мои клиенты получат все концессии, которые я им обещал. В Нумидии будет выделено огромное количество великолепной плодородной земли. Кроме того, там обнаружили превосходный мрамор и большие залежи меди. Вдобавок в Нумидии есть два месторождения драгоценных камней и много золота. А с тех пор как Югурта стал царем, Рим не имеет доступа ни к одному из месторождений.

– Ну хорошо, значит, Африка, – сказал Сулла. – Что я должен делать, чтобы быть тебе полезным?

– Учиться, Луций Корнелий, учиться! Мне потребуется коллектив людей, способных немного на большее, нежели простая лояльность. Мне нужны люди, умеющие действовать самостоятельно, по собственной инициативе, не причиняя вреда моим главным планам. Люди, которые будут помогать мне, а не мешать. Меня не волнует то, что придется делить заслуги. Заслуг и славы хватит на всех, если дела пойдут хорошо и легионам будет дан шанс показать, на что они способны.

– Но я же совсем зеленый, как трава, Гай Марий.

– Я знаю это. Однако думаю, в тебе есть потенциал. Будь все время рядом со мной, будь мне предан, работай хорошо и много, и я предоставлю тебе все возможности для развития. Как и я, ты поздно начинаешь. Но – никогда не поздно. Я наконец все-таки стал консулом, хотя и на восемь лет позже надлежащего возраста. Ты наконец в сенате, на три года позже надлежащего возраста. Как и я, ты собираешься посвятить себя армии. Это хороший способ подняться наверх. Я буду помогать тебе, чем смогу. В ответ я жду помощи от тебя.

– Справедливо, Гай Марий. – Сулла прочистил горло. – Я благодарен тебе.

– Не надо меня благодарить. Если бы я не думал, что получу от тебя хорошую отдачу, Луций Корнелий, ты бы сейчас здесь не сидел. – Марий протянул руку. – Не будем благодарить друг друга. Просто преданность и товарищеские отношения между двумя солдатами.

Гай Марий подкупил народного трибуна и сделал правильный выбор. Ибо Тит Манлий Манцин продал свой голос не только за деньги. Манцин намеревался наделать много шума в качестве народного трибуна. Занимался он тем, что пакостил семье Манлиев, членом которой не был, несмотря на собственное имя. Его ненависть к Манлиям распространилась на все важные аристократические фамилии, включая Цецилия Метелла. Поэтому он смог принять деньги Мария с чистой совестью.

Десять новых народных трибунов вступили в должность двенадцатого декабря, и Тит Манлий Манцин не тратил времени зря. В тот же день он ввел на заседании собрания плебса законопроект, который имел целью освободить Квинта Цецилия Метелла от обязанности командующего в Африке и назначить вместо него Гая Мария.

– Римский народ – господин! – кричал Манцин в толпу. – Сенат – только слуга народа, но не хозяин его! Если сенат выполняет свои обязанности, сохраняя уважение к народу Рима, – пожалуйста, пусть продолжает действовать и дальше. Но если сенат своими действиями защищает собственных ведущих членов за счет народа, его следует остановить. Квинт Цецилий Метелл показал, что уклоняется от исполнения своего долга. Будучи командующим, он ничего не сделал для римского народа! Почему тогда сенат продлил его срок еще на год? Потому, народ Рима, что сенат, как обычно, защищает собственных знаменитостей! В лице Гая Мария, нового выбранного консула, народ Рима получил лидера, достойного своего имени. Но по мнению тех, кто управляет сенатом, имя Гая Мария недостаточно хорошо! Гай Марий – лишь «новый человек», выскочка, никто, видите ли, раз он не патриций!

Толпа пришла в восхищение. Манцин был хорошим оратором, да и тема исключительности сенаторов его сильно задевала. Давно уже народ не щелкал сенат по носу. Многие влиятельные лидеры народа были обеспокоены тем, что их крыло в правительстве Рима теряло позиции. Так что в тот момент все было на стороне Гая Мария: общественное настроение, недовольство всадников, десять народных трибунов, готовых натянуть нос сенату.

Сенат огрызался, посылая своих лучших ораторов-плебеев выступать в собрании. Среди них был Луций Цецилий Метелл Далматик, великий понтифик, горячий сторонник своего младшего брата Свина, и только что выбранный старший консул Луций Кассий Лонгин. Но Марк Эмилий Скавр, который мог бы принести сенату много очков, был патрицием и поэтому не имел права выступать в народном собрании. Вынужденный стоять на ступенях дома сената, он смотрел вниз, в битком набитый ярусный колодец комиций, в котором заседало народное собрание. Скавру оставалось только беспомощно слушать.

– Они побьют нас, – сказал он цензору Фабию Максиму Эбурну, другому патрицию. – Будь проклят этот Гай Марий!

Невзирая на проклятия, Гай Марий победил. Безжалостная эпистолярная кампания увенчалась полным успехом: всадники и средний класс отвернулись от Метелла, размазав его имя, подорвав его политическое влияние. Конечно, со временем он вновь поднимется, связи его семьи слишком могущественны. Но в настоящий момент народное собрание, ловко ведомое Манцином, сняло с Метелла командование в Африке. Имя его в Риме было изгажено сильнее, чем свинарня в Нуманции. Народ лишил его должности, проведя закон, согласно которому командование в Африке было передано Гаю Марию. А поскольку закон – строго говоря, плебисцит – был вырезан на досках, его положили в архив под храмом. Прецедент был создан.

– Однако, – сказал Марий Сулле, как только закон приняли, – Метелл никогда не оставит мне своих солдат.

О, как многому надо научиться! Сколько всего он, патриций Корнелий, должен бы знать, но не знает! Иногда Сулла отчаивался узнать достаточно много, но потом думал, что ему повезло иметь такого командира, как Гай Марий. Марий всегда находил время и способ объяснить ему что-то и никогда не презирал за неосведомленность.

И сейчас Сулла пополнил свои знания, задав вопрос:

– Но разве солдаты не призваны Римом для войны с царем Югуртой? Разве они не должны оставаться в Африке до победы?

– Они не покинут Африку, только если Метелл захочет этого. Он должен будет объявить армии, что она оставлена для продолжения кампании. В этом случае его уход с поста командующего не повлияет на судьбу солдат. Но он может стать в позицию и заявить, что это он вербовал их и что срок их службы заканчивается одновременно с окончанием его срока. Зная Метелла, можно с уверенностью сказать: именно так он и поступит. Он распустит армию, посадит ее на корабли и отправит прямиком в Италию.

– И это означает, что ты должен будешь набрать новых солдат, – сказал Сулла. – Понимаю. – Потом он спросил: – А ты не мог бы подождать, пока он не привезет армию сюда, и потом переписать ее на свое имя?

– Можно, конечно, – ответил Гай Марий. – Но к несчастью, у меня не будет такого шанса. Луций Кассий собирается в Галлию воевать с германцами возле Толозы. Это надо сделать обязательно. Мы не можем мириться с полумиллионом германцев на границах нашей провинции. Думаю, Кассий уже написал Метеллу и попросил его передать армию ему для галльской кампании, прежде чем она покинет Африку.

– Значит, порядки таковы, – заметил Сулла.

– Да, такие вот дела. Луций Кассий – старший консул. Поэтому он первый имеет право выбора имеющихся войск. Метелл привезет с собой в Италию шесть отлично выученных и испытанных в боях легионов. И именно эти войска Кассий возьмет в Заальпийскую Галлию, не сомневайся. Мне же нужно начинать все сначала: набрать сырой состав, обучить его, снарядить, наполнить энтузиазмом, вызвать желание воевать с Югуртой. – Марий скорчил гримасу. – А это значит, что в первый год консульства у меня не будет времени выступить против Югурты. А это, в свою очередь, означает, что я должен быть уверен – мое командование в Африке пролонгируют еще на год. Иначе я сяду в лужу и кончу хуже, чем Свин.

– А теперь еще есть закон, записанный на досках, который создает прецедент для любого, кто захочет отобрать у тебя командование. – Сулла вздохнул. – Не так все просто, правда? Я никогда не думал о трудностях, с которыми можно столкнуться, просто чтобы выжить в политике, не говоря уже о том, чтобы способствовать могуществу Рима.

Слова Суллы рассмешили Мария. Он весело засмеялся и хлопнул Суллу по спине:

– Да, Луций Корнелий, это совсем не просто. Но именно поэтому и стоит это делать! Какой человек, способный и честный, захочет гладкой дороги? Чем более тернист путь, чем больше препятствий на пути, тем сильнее удовлетворение.

Это был ответ личностного характера, он не решил главную проблему Суллы.

– Вчера ты сказал мне, что Италия совершенно истощена. Столько людей погибло, что среди граждан Рима уже нельзя набрать войско. Сопротивление вербовщикам среди италийцев усиливается день ото дня. Где же ты найдешь достаточно призывников, чтобы набрать четыре полных легиона? Ведь ты сам говорил, что не можешь нанести поражение Югурте меньшей силой.

– Подожди, пока я не приступлю к выполнению обязанностей консула, Луций Корнелий, и увидишь. – Вот все, что Сулла смог узнать от него.

Во время празднования сатурналий благие намерения Суллы лопнули. В те дни, когда Клитумна и Никополис жили с ним в Риме, конец года всегда был очень веселым. Рабы возлежали, щелкая пальцами, а обе женщины бегали, хихикая и выполняя все их желания. Все очень много пили, и Сулла предоставлял свое место в их коммунальной постели любому рабу, выразившему такое желание. А когда сатурналии заканчивались, все возвращалось в норму, словно ничего непристойного и не происходило.

Но в этот первый год своего брака с Юлиллой Сулла отпраздновал сатурналии совсем по-другому. Ему пришлось провести первые рассветные часы в соседнем доме, в семье Гая Юлия Цезаря. Там тоже в течение трех дней, пока длился праздник, все было наоборот: рабам прислуживали их хозяева, рабы дарили им подарки. Потребовались специальные усилия, чтобы обеспечить еду и вино, чтобы все было восхитительно и в большом количестве. Но на самом деле ничего не изменилось. Бедные слуги возлежали на ложе неподвижно, как статуи, и смущенно улыбались Марции и Цезарю, когда те сновали между триклинием и кухней. Никто и не мечтал напиться, и уж определенно никому и в голову не приходило сделать что-нибудь этакое, что могло бы смутить всех, когда всё в доме вернется на прежние места.

– Было очень интересно, – сказал Сулла, когда он и Юлилла прощались на пороге в конце третьего дня праздника. Он держался очень осторожно, чтобы никто, даже Юлилла, не понял, сколько сарказма таилось в его словах.

– Было совсем неплохо, – согласилась Юлилла, следуя за Суллой в их собственный дом, где, ввиду отсутствия хозяина и хозяйки, рабам предоставили трехдневный отдых.

– Я рад, что ты так считаешь, – произнес Сулла, закрывая ворота на засов.

Юлилла вздохнула и потянулась:

– А завтра обед в честь Красса Оратора. Признаюсь, не могу дождаться, когда пойду туда.

Сулла остановился посреди атрия и повернулся, глядя на жену:

– Ты не пойдешь.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что сказал.

– Но… но я думала, что супруги тоже приглашены! – воскликнула она, лицо ее сморщилось.

– Некоторые супруги. Не ты.

– Но я хочу пойти! Все только и говорят что об этом обеде, все мои подруги завидуют – я сказала им, что пойду!

– Очень плохо. Ты не пойдешь, Юлилла.

Один из рабов встретил их возле дверей кабинета. Он был навеселе.

– О, как хорошо, вы уже дома! – брякнул он, покачиваясь. – Принесите мне немного вина, да поскорее!

– Сатурналии закончились, – очень мягко ответил Сулла. – Пошел вон, дурак!

Раб ушел, мгновенно протрезвев.

– Почему ты в таком зверском настроении? – требовательно поинтересовалась Юлилла, когда они вошли в спальню.

– Я не в зверском настроении, – ответил он, подходя к ней сзади и обнимая ее.

Она отодвинулась:

– Оставь меня!

– А в чем дело?

– Я хочу пойти на обед в честь Красса Оратора.

– Ты не можешь пойти.

– Почему?

– Потому, Юлилла, – терпеливо стал он ей объяснять, – что это не та вечеринка, которую одобрил бы твой отец. И супруги, которые там будут, – это женщины того сорта, которых твой отец тоже не одобрил бы.

– Но я больше не подчиняюсь отцу и могу делать все, что захочу.

– Это не так, и ты это знаешь. Ты перешла из рук отца в мои руки. И я говорю, что ты не пойдешь.

Не говоря ни слова, Юлилла подобрала с пола одежду, набросила тунику на свое тонкое тело. Потом повернулась и вышла из комнаты.

– Как угодно! – крикнул ей вслед Сулла.

Утром она была холодна с ним, но он никак на это не отреагировал. Когда же Сулла собрался на обед к Крассу Оратору, то ее нигде не смогли найти.

– Избалованная девчонка, – буркнул он.

Размолвка должна бы позабавить его. Но ему было невесело. Печаль поднималась откуда-то из глубины, гораздо глубже того пространства, которое занимала Юлилла. Его совсем не прельщала перспектива обедать в богатом доме аукциониста Квинта Грания, который устраивал этот обед. Когда Сулла получил приглашение, то был по-глупому доволен, расценив его как предложение наладить дружеские отношения в кругу молодых сенаторов. Потом он услышал всякие сплетни о таких пирушках и понял, что его пригласили из-за его темного прошлого. Это должно будет придать экзотики и развлечь аристократов.

Теперь, направляясь на эту вечеринку, он понял, в какую ловушку попал, женившись на Юлилле и пополнив ряды своей ровни. Да, это была ловушка. И пока он живет в Риме, из нее не вырваться. Хорошо Крассу Оратору – он-то мог безнаказанно посещать вечеринки, устраиваемые исключительно для того, чтобы бросать вызов эдикту его отца, регулирующему государственные расходы. Красс ничем не рисковал. Он легко позволял себе роскошь вести себя вульгарно и благоволить к таким выскочкам, как аукционист Квинт Граний.

Войдя в просторный триклиний Квинта Грания, Сулла увидел Колубру, улыбающуюся ему поверх золотой чаши с драгоценными камнями. Она призывно похлопала по ложу рядом с собой. «Это правда, я здесь как посмешище», – подумал он, широко улыбнулся Колубре и отдал себя в руки подобострастных рабов. Никаких интимностей!

Зал был набит обеденными ложами – шестьдесят гостей будут возлежать на них, чтобы отпраздновать избрание Красса Оратора народным трибуном. Но, подумал Сулла, садясь рядом с Колуброй, Квинт Граний понятия не имеет, как устраивать настоящую вечеринку.

Когда шесть часов спустя он уходил – что означало, что он ушел значительно раньше других гостей, – он был пьян. Его настроение скакало от принятия своей участи до черной депрессии, в которую он, вступив в общество, положенное ему по праву рождения, надеялся больше никогда не впадать. Он чувствовал себя разбитым, обессиленным – и невыносимо одиноким. Всем своим сердцем, всем телом он жаждал подходящей, любящей компании, кого-то, с кем можно от души посмеяться. Друга, свободного от скрытых мотивов. Кого-нибудь, кто будет полностью принадлежать ему. Кого-нибудь с черными глазами, черными кудрями и самой восхитительной задницей в мире.

Он шел быстро, словно на крыльях летел всю дорогу до квартиры Скилакса-актера, запрещая себе думать, какой опасности себя подвергает, куда может завести его эта дорога, как это было опрометчиво, как глупо, как… а, все равно! Скилакс будет там. Придется сидеть, хлебать разбавленное вино и болтать со Скилаксом о пустяках, поедая глазами его мальчика. Никто не сможет сказать ни слова. Невинный визит, ничего больше.

Но Фортуна продолжала ему улыбаться. Метробий был один, оставленный в наказание, а Скилакс уехал навестить друзей в Антий. Метробий был один! Как он рад был снова увидеть его! Суллу переполняли любовь, голод, страсть, горе.

Насытившись, он посадил мальчика на колени, прижал к себе и чуть не заплакал.

– Я слишком много времени провел в этом мире, – сказал он. – О боги, как же я скучал по нему!

– Как я скучал по тебе! – воскликнул мальчик, прижимаясь к Сулле.

Они молчали. Метробий чувствовал конвульсивные всхлипывания Суллы у своей щеки, ему очень хотелось почувствовать слезы Суллы. Но он знал, что слез не будет.

– В чем дело, дорогой Луций Корнелий? – спросил он.

– Мне все обрыдло, – ответил Сулла. Казалось, голос звучит откуда-то со стороны. – Эти аристократы, сенаторы такие ханжи, такие ужасно тупые! Хорошая форма и хорошие манеры на людях, а потом, украдкой, – грязные удовольствия. Всякий раз, когда они думают, что их не видят. Сегодня мне было особенно тошно скрывать свое презрение.

– Я думал, ты будешь счастлив, – заметил Метробий не без удовольствия.

– Я тоже так думал, – отозвался Сулла, скривив губы, и снова замолчал.

– Почему ты сегодня пришел?

– О, я ходил на званый обед.

– Не понравилось?

– Тебе тоже не понравилось бы, дорогой мой. По их меркам вечеринка имела потрясающий успех. А мне хотелось ржать им в физиономии. А потом, по дороге домой, я понял, что мне не с кем разделить свое ярмо. Я совершенно одинок!

– А я?! – воскликнул Метробий и выпрямился на коленях у Суллы. – Ты ничего не хочешь мне рассказать?

– Ты ведь знаешь, кто такие Лицинии Крассы?

Метробий внимательно рассматривал свои ногти.

– Я маленькая звездочка театра комедии, – сказал он. – Что я могу знать о знаменитых фамилиях?

– Семья Лициниев Крассов поставляет Риму консулов и иногда великих понтификов уже в течение – ох! – столетий! Это сказочно богатая семья. Она производит мужчин двух сортов – скряг и сибаритов. Отец Красса Оратора был скрягой и записал на доске странный закон, регулирующий расходы, ты знаешь какой.

– Никаких золотых тарелок, пурпурных одежд, никаких устриц, никаких иноземных вин – этот закон?

– Этот. Но Красс Оратор, который, кажется, не ладит с отцом, обожает окружать себя всевозможной роскошью. А аукционист Квинт Граний нуждается в его политической поддержке. Поэтому Квинт Граний сегодня устроил званый обед в честь Красса Оратора. Тема вечера: «Проигнорируем lex Licinia sumptuaria, регулирующий расходы!»

– Поэтому тебя и пригласили?

– Я был приглашен, поскольку, оказывается, в высших кругах, то есть в кругах Красса Оратора, меня считают очаровательным. Жизнь настолько низка, насколько величественно рождение. Думаю, они ожидали, что я сниму с себя одежду и спою им несколько грязных песенок, а я занимался тем, что разочаровывал Колубру.

Метробий присвистнул:

– Ты и правда вращаешься в высших кругах! Я слышал, она берет серебряный талант за один сеанс irrumatio – орального секса.

– Но мне она предложила бесплатно, – усмехнувшись, произнес Сулла. – Я отказался.

Метробий поежился:

– Ох, Луций Корнелий, не наживи себе врагов теперь, когда ты в своем мире! Такие женщины, как Колубра, обладают огромной властью!

Выражение брезгливости появилось на лице Суллы.

– Ха! Да срал я на них!

– Им, наверное, понравилось бы это, – задумчиво сказал Метробий.

Шутка сработала. Сулла расхохотался и решил придать своей истории счастливый конец.

– Там еще были несколько жен – из тех законных супруг, что любят приключения, с мужьями, заклеванными чуть не до смерти. Две Клавдии и одна в маске, которая настаивала, чтобы ее называли Аспазией. Но я-то хорошо знаю, что это была кузина Красса Оратора – Лициния. Помнишь, я иногда спал с ней?

– Помню, – мрачно ответил Метробий.

– Кругом золото и пурпур, – продолжал Сулла. – Даже кухонные полотенца из тирианского пурпура, расшитого золотом! Поглядел бы ты на обслуживающего раба! Когда его не видел хозяин, он торопливо выхватывал обычное полотенце, чтобы вытереть разлитое кем-нибудь хиосское вино. Пурпурные полотенца, расшитые золотом, конечно, в ход не шли.

– И тебе это очень не понравилось.

– Да, не понравилось. – Сулла вздохнул и возобновил свой рассказ. – Обеденные ложа были инкрустированы жемчугом. Правда! А гости выковыривали жемчуг из сидений и завертывали его в пурпурные салфетки… И ведь там не было ни одного человека, кто не мог бы купить такой жемчуг, даже не интересуясь ценой.

– Кроме тебя, – тихо произнес Метробий и откинул волосы со лба Суллы. – Ты ведь не взял жемчуг.

– Я скорее умру, – ответил Сулла и пожал плечами. – Вообще-то, это был мелкий речной жемчуг.

– Не порти рассказ! – захихикал Метробий. – Мне нравится, когда ты такой гордый и знатный.

Улыбаясь, Сулла поцеловал его:

– Лучше плохой, да?

– Лучше плохой. А какая была еда?

– Заказанная. Даже кухонь Грания не хватит, чтобы накормить шестьдесят – нет, пятьдесят девять! – обжор! Крупнейшие куриные яйца, бóльшая часть их с двумя желтками. Были лебединые яйца, гусиные, утиные, яйца морских птиц, а некоторые яйца были с позолоченной скорлупой. Фаршированное вымя кормящей свиноматки, куры, откормленные медовым печеньем, в виноградном фалернском вине, улитки, специально привезенные из Лигурии, устрицы из Байи. В воздухе стоял такой аромат перца разных дорогих сортов, что я стал чихать.

Метробий понял, что Сулле очень хотелось выговориться, понял, в каком странном мире теперь живет его возлюбленный. Совсем не в таком, каким он его себе представлял. Сулла никогда не любил много говорить. До сегодняшнего вечера. Появился ниоткуда! Это любимое лицо – Метробий уже примирился с тем, что больше никогда не увидит его, разве что на расстоянии. Но он вдруг возник на пороге как привидение. Истосковавшийся по любви, по разговору. Сулла! Как ему одиноко, наверное!

– Что еще там было? – расспрашивал Метробий.

Сулла вскинул рыжую бровь. Следов сурьмы давно уже не осталось.

– Оказывается, самое лучшее было впереди. Они внесли это на вытянутых руках, на пурпурной подушке, на золотом блюде, украшенном драгоценными камнями. Это была огромная рыба из Тибра, похожая на побитого мастифа. Они несколько раз обошли зал, более церемонно, чем чествуют двенадцать богов на лектистернии. Рыба!

Метробий нахмурился:

– Какая это была рыба?

Сулла откинул голову, чтобы посмотреть в лицо Метробию:

– Ты же знаешь!

– Если и знаю, то не помню.

Сулла задумался, расслабился.

– Рыба редко встречается на столах комиков. Позволь сказать тебе, молодой Метробий, что любой гастрономический олух в высшем обществе Рима приходит в экстаз при одной только мысли об этой рыбе из Тибра. Она водится между Деревянным и Эмилиевым мостами, омывая свои чешуйчатые бока в сточных водах. Она так наедается римского дерьма, что на крючки не обращает внимания. Она пахнет дерьмом и на вкус как дерьмо. Ешь ее, и такое впечатление, что ешь дерьмо. Но Квинт Граний и Красс Оратор восхищались и пускали слюни, словно это смесь нектара и амброзии, а не питающийся дерьмом пресноводный окунь!

Метробий больше не мог слушать. Его чуть не вырвало.

– Хорошо сказано! – воскликнул Сулла и рассмеялся. – Ох, если бы ты только их видел, всех этих напыщенных дураков! Называют себя лучшими и самыми утонченными представителями Рима, а у самих дерьмо с подбородков капает. – Он замолчал, со свистом вдохнул воздух. – Еще раз я этого не вынесу. Ни одного часа. – Он опять помолчал. – Я пьян. Эти сатурналии были ужасны.

– Сатурналии ужасны?!

– Скучные, ужасные… все равно как назови. Другой слой высшего общества, конечно, чем гости на пирушке Красса Оратора, но такой же никудышный. Скучный. Скучный, скучный, скучный! – Он пожал плечами. – Ладно. В следующем году я буду в Нумидии, и у меня будет стоящее дело. Я не могу ждать! Рим без тебя – без моих старых друзей… Я не могу этого вынести. – Дрожь пробежала по его телу. – Я пьян, Метробий. Мне нельзя здесь находиться. Но если бы ты знал, как мне хорошо здесь!

– Я знаю только одно: я счастлив, что ты пришел, – громко сказал Метробий.

– У тебя ломается голос! – удивился Сулла.

– Пора. Мне уже семнадцать, Луций Корнелий. К счастью, для моего возраста я маленького роста, а Скилакс специально тренировал меня, чтобы у меня был высокий голос. Но теперь иногда я забываюсь. Становится все труднее контролировать. Скоро мне нужно будет бриться.

– Семнадцать!

Метробий соскользнул с колен Суллы и стоял, глядя на него с грустью, потом протянул руки:

– Послушай! Останься со мной еще немного. До рассвета можешь пойти домой.

Сулла неохотно поднялся:

– Я останусь, но только на этот раз. Больше я не приду.

– Знаю. – Метробий поднял руку гостя и положил себе на плечо. – В следующем году ты будешь счастлив в Нумидии.