Текст книги "Первый человек в Риме"

Год третий
(108 г. до н. э.)
Консульство Сервия Сульпиция Гальбы и Квинта Гортензия

С приходом зимних дождей война в Нумидии утратила прежний характер и была почти остановлена. Ни одна из противоборствующих сторон не оказалась в состоянии развернуть войска. Гай Марий получил письмо от своего тестя Цезаря и, размышляя над его содержанием, удивлялся. Знал ли консул Квинт Цецилий Метелл Свин, что с наступлением нового года станет проконсулом, его командование будет продлено и будущий триумф обеспечен? В штабе Метелла в Утике никто даже не упоминал о поражении Марка Юния Силана и о потере всего его войска.

Все это давно было известно Метеллу, а старший легат Гай Марий будет последним, кому об этом сообщат. Вот что возмущало Мария. Бедному Рутилию Руфу поручили наблюдать за зимними пограничными гарнизонами, что не позволяло связаться с ним при развитии событий, не говоря уже о возобновлении войны. А Гай Марий, которого вызвали в Утику, вообще оказался в подчинении у сына Метелла Свина! Этот молодой человек двадцати лет от роду, младший офицерик в личном кортеже своего отца, был счастлив командовать гарнизоном и руководить обороной Утики. Когда требовалось решить любой вопрос, связанный с диспозицией войск, Марию приходилось обращаться к невыносимо высокомерному Свиненку, как вскоре все стали его называть. Утика – крепость второстепенная. В обязанности Мария входила вся рутинная работа, которую не хотел выполнять командующий. Работа, более подходящая для квестора, а не для старшего легата.

Мария это бесило, он терял самообладание, особенно когда Метелл Свиненок забавлялся за счет Мария. Свиненку это очень нравилось, тем более что его отец Свин дал понять, что это нравится и ему. Полупоражение на реке Мутул спровоцировало Рутилия Руфа и Мария на яростную критику командования. Они заявили, что лучший способ выиграть войну с Нумидией – захватить самого Югурту.

– И как же я это сделаю? – спросил тогда Метелл, отрезвленный своей первой битвой достаточно для того, чтобы выслушать чужое мнение.

– Хитростью, – сказал Рутилий Руф.

– Какой хитростью?

– А это ты сам должен придумать, Квинт Цецилий.

Теперь, когда все вернулись в провинцию Африка и сносили эти дождливые дни и рутинную работу, Метелл Свин держал свои намерения в секрете. А потом он наладил контакт с нумидийским аристократом по имени Набдалса и был вынужден позвать Мария принять участие в беседе с этим человеком.

– Не можешь сам выполнить грязную работу, Квинт Цецилий? – прямо спросил Марий.

– Верь мне, Гай Марий, если бы Публий Рутилий был здесь, ты бы мне не понадобился! – огрызнулся Метелл. – Но ты знаешь о Югурте то, чего не знаю я. Кроме того, тебе немного больше известно о том, как работает у нумидийцев голова. Я только хочу, чтобы ты сидел и слушал. Потом скажешь свое мнение.

– Меня поражает твое доверие. Думаешь, я буду откровенен с тобой?

Метелл поднял брови, искренне удивленный:

– Ты здесь для того, чтобы бороться с Нумидией, Гай Марий, так почему бы тебе не быть со мной откровенным?

– Тогда приводи этого человека, Квинт Цецилий, и я сделаю все возможное, чтобы помочь.

Марий знал кое-что о Набдалсе, хотя никогда раньше не видел его. Набдалса был сторонником царевича Гауды, законного претендента на нумидийский трон. В настоящее время этот царевич жил на положении полуцаря недалеко от Утики, в цветущем местечке на территории Старого Карфагена. Набдалса приехал и был принят Метеллом довольно холодно.

Метелл изложил ему свою точку зрения. Наилучший и самый быстрый способ решить нумидийскую проблему (и посадить на престол царевича Гауду) – это захватить самого Югурту. Есть ли у царевича-претендента – или же у Набдалсы – какие-либо соображения насчет того, как осуществить захват Югурты?

– С помощью Бомилькара, господин, – ответил Набдалса.

Метелл вытаращил глаза:

– Бомилькара? Но он же сводный брат Югурты, самый преданный из его окружения!

– В настоящее время отношения между ними довольно натянутые, – пояснил Набдалса.

– Почему? – спросил Метелл.

– Это вопрос престолонаследия, господин. Бомилькар хочет, чтобы его назначили регентом, если с Югуртой что-нибудь случится, но Югурта отказывается это сделать.

– Регентом? Не наследником?

– Бомилькар знает, что ему никогда не быть наследником, господин. У Югурты два сына. Но они еще очень молоды.

Нахмурившись, Метелл пытался понять ход мыслей чужестранца. «Почему Югурта возражает? Я бы считал Бомилькара идеальным вариантом».

– Неродственная кровь, господин, – ответил Набдалса. – Бомилькар не происходит от царя Масиниссы, поэтому не принадлежит к царскому дому.

– Понимаю. – Метелл выпрямился. – Очень хорошо. Тогда посмотрим, как ты убедишь Бомилькара стать союзником Рима. – Он повернулся к Марию. – Поразительно! Но ведь человек, недостаточно знатный для трона, вполне может быть отличным регентом!

– В нашем обществе – да, – отозвался Марий. – В обществе Югурты это может послужить соблазном убить его сыновей. Как еще иначе Бомилькар сумеет взойти на престол, если не убив наследников Югурты?

Метелл снова повернулся к Набдалсе:

– Благодарю тебя. Ты можешь идти.

Но Набдалса еще не собирался уходить.

– Господин, я прошу об одном одолжении.

– О каком? – недовольно спросил Метелл.

– Царевич Гауда хочет увидеться с тобой. Он удивлен, почему до сих пор ему не предоставили такой возможности. Год твоего наместничества заканчивается, а Гауда до сих пор ждет приглашения.

– Если он желает увидеться со мной, что его останавливает? – прямо спросил наместник.

– Он не может прийти сам, Квинт Цецилий, – объяснил Марий. – Ты должен послать ему официальное приглашение.

– А-а! Ну, если дело только в этом, приглашение будет послано, – сказал Метелл, пряча улыбку.

И на следующий же день Набдалса лично доставил приглашение в Старый Карфаген, и царевич Гауда вскоре явился с визитом к наместнику.

Это была безрезультатная встреча. Вряд ли на свете нашлось бы еще два таких разных человека, как Гауда и Метелл. Слабый, болезненный и не очень умный, Гауда вел себя так, как считал правильным, а Метелл находил его неприлично властным. Метеллу представлялось, что гость будет почтительным, даже подобострастным. Но получилось совсем не так. Гауда начал встречу с того, что пришел в негодование, поскольку Метелл не встал, дабы приветствовать его. Закончив аудиенцию через несколько минут, Гауда торжественно удалился.

– Я член царской семьи! – тонким голосом пропищал царевич Набдалсе после встречи.

– Это все знают, – успокаивал его Набдалса. – Однако римляне очень странно относятся к этому вопросу. Они считают себя выше царской крови, потому что они ликвидировали своих царей много сотен лет назад. С тех пор они сами управляют собой, обходясь без царей.

– Мне все равно, пусть они преклоняются хоть перед дерьмом! – заявил Гауда. Его раненые чувства еще причиняли боль. – Я законный сын своего отца, а Югурта – его ублюдок! И когда я появляюсь среди этих римлян, они должны приветствовать меня стоя, они должны передо мной склоняться, они должны отобрать из своих солдат сотню самых лучших и отдать их мне для эскорта!

– Правильно, правильно, – отвечал Набдалса. – Я увижусь с Гаем Марием. Может быть, Гай Марий сумеет образумить Квинта Цецилия.

Все нумидийцы слышали о Гае Марии и Публии Рутилии Руфе. Югурта расхвалил их на всю Нумидию еще в те дни, когда первый раз возвратился из Нуманции.

– Тебе непременно следует увидеться с Гаем Марием, – сказал Гауда и отбыл в великом гневе в Старый Карфаген, чтобы там пережить оскорбление.

Набдалса ненавязчиво добивался беседы с Гаем Марием.

– Я сделаю что смогу, – вздохнув, пообещал Марий.

– Я был бы весьма благодарен, Гай Марий! – горячо сказал Набдалса.

– Твой господин возложил это на тебя, да? – усмехнулся Марий, и Набдалса ответил выразительным взглядом. – Дело в том, друг мой, что Квинт Цецилий считает себя аристократом несравненно более высокого происхождения, чем любой нумидийский царь. Я очень сомневаюсь, чтобы кто-нибудь, особенно я, мог изменить его настрой. Но я попытаюсь, потому что хочу, чтобы ты нашел Бомилькара. Это значительно важнее, чем перепалка между наместниками и царевичами.

– Сирийская прорицательница говорит, что фамилия Цецилий Метелл скоро придет в упадок, – задумчиво проговорил Набдалса.

– Сирийская прорицательница?

– Женщина по имени Марфа, – пояснил нумидиец. – Царевич Гауда нашел ее в Старом Карфагене. Там ее, кажется, оставил несколько лет назад морской капитан, который верил, что она навела проклятие на его корабль. Поначалу одни только бедняки спрашивали у нее совета, а теперь ее слава разнеслась далеко, и Гауда взял ее ко двору. Она предсказала, что царевич Гауда станет царем Нумидии после падения Югурты. Хотя его падение произойдет не сейчас.

– А что она говорила о Цецилиях Метеллах?

– Она говорит, что это семейство уже пережило зенит своего могущества, их станет меньше, они станут беднее, их превзойдут другие и среди них – ты, господин.

– Я хочу видеть эту сирийскую прорицательницу, – заявил Марий.

– Это можно устроить. Но ты должен приехать в Старый Карфаген, потому что она не выходит из дома Гауды, – сказал Набдалса.

Разговор с сирийской прорицательницей Марфой состоялся после аудиенции у царевича Гауды. Марий терпеливо выслушивал длинный перечень жалоб на Метелла и давал обещания, выполнить которые не имел ни малейшей возможности.

– Не сомневайся, царевич, когда будет такая возможность, я позабочусь о том, чтобы к тебе относились с почтением, достойным твоего рождения, – сказал он, кланяясь так низко, как хотелось Гауде.

– Этот день придет! – пылко воскликнул Гауда и радостно улыбнулся, показав гнилые зубы. – Марфа предрекает, что ты будешь Первым Человеком в Риме, и довольно скоро. По этой причине, Гай Марий, я хочу стать твоим клиентом. Я позабочусь, чтобы и мои сторонники в римской провинции Африка тоже стали твоими клиентами. И еще: когда я воссяду на престол Нумидии, вся Нумидия станет твоим клиентом.

Марий слушал с изумлением. Он, простой претор, получает клиентов, которых даже один из Цецилиев Метеллов может не дождаться! О, ему непременно следует встретиться с этой Марфой, этой сирийской прорицательницей!

Вскоре после этого она сама изъявила желание увидеть его. Гауда распорядился, чтобы Гая Мария проводили в апартаменты прорицательницы на огромной вилле, которая служила Гауде временным дворцом. Беглый взгляд убедил Мария, что эту женщину действительно высоко ценили: апартаменты были роскошно обставлены, стены покрыты фресками – самыми прекрасными, какие ему доводилось видеть; полы устланы мозаикой под стать фрескам.

Она вошла, одетая в пурпур – еще один знак высокой чести, оказанной той, что рождена не в царском дворце. А уж царской крови в ее жилах определенно не было. Маленькая, высохшая, тощая старуха, пахнущая старой мочой, с волосами, не мытыми, как заподозрил Марий, несколько лет. Внешность ее была чужеземная: большой тонкий орлиный нос, очень морщинистое лицо и взгляд черных глаз пронзительный, гордый и бдительный, как у орла. Груди ее висели, как два пустых чулка, в носки которых насыпана галька. Было видно, как они раскачивались под прозрачной пурпурной сорочкой. Кроме этой сорочки, на прорицательнице больше ничего не было, только пурпурная шаль, завязанная на бедрах. Руки и ноги ее были черны от хны. Она шла, позванивая многочисленными колокольчиками, браслетами, кольцами, брелоками – все из чистого золота. Прикрепленная золотым гребнем пурпурная газовая вуаль спускалась по спине, как флаг при безветрии.

– Сядь, Гай Марий, – произнесла она, показав на кресло шишковатым пальцем с длинным ногтем, сверкающим от множества колец.

Марий сел, не в силах отвести взгляда от старого коричневого лица.

– Гауда говорил мне: ты сказала – я буду Первым Человеком в Риме, – начал он хрипло и прокашлялся. – Я хотел бы услышать подробности.

Она захихикала. Ее смех был похож на блеяние овцы. Показались беззубые десны с одним желтым резцом в верхней челюсти.

– О да, тебе бы этого хотелось, я уверена! – Она хлопнула в ладоши, зовя слугу. – Принеси-ка нам настой из сушеных листьев и мои любимые маленькие лепешки! – приказала она, потом обратилась к Гаю Марию: – Это недолго. Когда все принесут, мы поговорим. А пока посидим и помолчим.

Не желая обижать ее, Марий сидел молча. Принесли дымящийся настой, и он отпил из чаши, которую она ему подала. Запах показался Марию подозрительным, он насторожился. На вкус настой был неплох, но поскольку римлянин не привык к горячим напиткам, то обжег себе язык и отставил чашу. Она же, явный знаток и ценитель, маленькими глоточками попивала из своей чаши, проглатывая каждый раз с явным удовольствием.

– Восхитительное снадобье, хотя ты, наверное, предпочитаешь вино.

– Нет-нет, – вежливо пробормотал он.

– Возьми лепешку, – предложила она с полным ртом.

– Спасибо, не надо.

– Ладно-ладно, намек поняла! – сказала она и прополоскала рот еще одним глотком горячей жидкости, затем протянула свою когтистую лапу. – Дай мне твою правую руку… Судьба твоя замечательна, Гай Марий, – начала она, разглядывая многочисленные линии на его ладони. – Какая рука! Ей подчиняется все. А какая линия ума! Она управляет твоим сердцем, твоей жизнью – всем, кроме разрушительного действия времени, Гай Марий, но кто в силах противиться времени! Однако ты сможешь противостоять многому, перед чем другие отступают. Очень тяжелая болезнь… Но ты преодолеешь ее в первый раз и даже во второй раз… Враги, десятки врагов… Но ты преодолеешь и их… Ты будешь консулом в будущем году… А после этого ты еще шесть раз будешь консулом… Тебя назовут Третьим Основателем Рима, потому что ты спасешь Рим от самой страшной опасности!

Гай Марий чувствовал, как загорелось у него лицо, стало горячим, словно копье, брошенное в огонь. И сильный шум в голове… Сердце ухало в груди, как барабан. Перед глазами поплыл красный туман. Он знал, что все сказанное ею – правда.

– Тебя любит и уважает знатная женщина, – продолжала Марфа, разбираясь теперь в мелких линиях его ладони. – Ее племянник будет самым великим римлянином на все времена…

– Нет, это я, – перебил он ее, поскольку на это менее приятное известие тело его реагировало уже более спокойно.

– Нет, это ее племянник! – упрямо повторила Марфа. – Более великий человек, чем ты, Гай Марий. У него первое имя такое же, как у тебя, – Гай. Но он из ее семьи, не из твоей.

Этот факт он запомнит.

– А что ты скажешь о моем сыне? – спросил он.

– Твой сын тоже будет большим человеком, но не таким великим, как его отец. До старости он не доживет. Но когда наступит твой срок, он будет еще жив.

Она оттолкнула его руку и спрятала свои грязные голые ноги под кушетку, на которой сидела. Колокольчики на пальцах зазвенели, браслеты на щиколотках лязгнули.

– Я увидела все, что надлежало увидеть, Гай Марий, – сказала она, откинулась назад и закрыла глаза.

– Благодарю тебя, Марфа-прорицательница, – сказал он, поднимаясь и протягивая ей кошелек. – Скажи мне, сколько я тебе должен?

Она открыла глаза, черные, лукавые:

– Для тебя – бесплатно. Достаточно побыть в обществе истинно великого. Плата – для таких, как Гауда, который никогда не будет великим человеком, хотя и станет царем. – Опять она заблеяла. – Ты знаешь не хуже меня, Гай Марий, при всех твоих талантах у тебя нет дара предвидения будущего. Твой дар – смотреть в сердца людей. А у Гауды сердце маленькое.

– Еще раз благодарю тебя.

– Но у меня есть к тебе просьба, – добавила она ему в спину, когда он уже направлялся к двери.

Он быстро обернулся:

– Говори!

– Когда ты будешь консулом во второй раз, Гай Марий, пригласи меня к себе и прими с почетом. Перед смертью я хочу увидеть Рим.

– Ты увидишь Рим! – пообещал он и ушел.

Семь раз консул! Первый Человек в Риме! Третий Основатель! Возможна ли лучшая судьба? Какой еще римлянин может превзойти его? Гай… Она, наверное, имела в виду сына его младшего шурина, Гая Юлия Цезаря Младшего. Да, его сын будет племянником Юлии – единственным, кого, конечно, назовут Гай.

– Только через мой труп, – сказал Гай Марий и, вскочив на коня, отправился в Утику.

На следующий день он пошел поговорить с Метеллом и застал консула заваленным документами и письмами из Рима: вчера вечером прибыл корабль, опоздавший из-за разыгравшегося шторма.

– Отличные новости, Гай Марий! – воскликнул Метелл, на этот раз приветливо. – Мое командование в Африке продлено. За мной сохраняется абсолютная проконсульская власть. И возможна дополнительная пролонгация, если мне потребуется еще время. – Он бегло просмотрел один документ, взял другой – просто для видимости, потому что явно уже все прочитал до прихода Мария. – И моя армия цела… А вот в Италии острая нехватка людей благодаря действиям Силана в Галлии. Ты ведь не слышал об этом? Мой коллега-консул потерпел поражение от германцев. Огромные потери. – Метелл схватил другой свиток. – Силан пишет, что на поле боя было больше полумиллиона германцев. – Положил свиток. Взял другой, стал размахивать им перед Марием. – Вот здесь сенат извещает меня, что аннулировал закон Гая Семпрония Гракха, ограничивающий количество кампаний, в которых человек должен участвовать. Давно пора! Если понадобится, мы теперь можем призвать тысячи ветеранов. – Метелл был ужасно доволен.

– Это очень плохо! – возразил Марий. – Если ветеран хочет уйти в отставку после десяти лет службы или шести кампаний, то должен иметь на это право, не боясь, что когда-нибудь его призовут еще раз. Уничтожив закон Семпрония, мы уничтожаем мелких собственников, Квинт Цецилий! Как может человек оставить свое небольшое хозяйство лет на двадцать службы в армии и при этом надеяться, что в его отсутствие дела будут процветать? Как ему завести сыновей, которые впоследствии заменят его и на пахотных полях, и в легионах? Вся тяжесть хозяйственных забот ложится на плечи его бездетной жены, а женщины не так сильны и прозорливы, где им вести дела!.. Нам нужно искать солдат где-то в другом месте. И мы должны беречь их, защищая в первую очередь от бездарных командиров!

Метелл выпрямился, сжав губы.

– Не твое дело, Гай Марий, сомневаться в мудрости самого выдающегося руководящего органа в нашем обществе! – выпалил он. – И кто ты такой? Что ты о себе возомнил?

– Однажды, Квинт Цецилий, ты уже сказал мне, кто я такой. Это было много лет назад. Как я помню, ты назвал меня италийским деревенщиной, не разумеющим по-гречески. Возможно, это правда. Но это не мешает мне считать новое законодательство никуда не годным, – ответил Марий, не повышая голоса. – Мы – а говоря «мы», я имею в виду сенат, этот выдающийся руководящий орган, членом которого я являюсь, как и ты, – итак, мы допускаем, чтобы целый класс граждан вымирал. Потому только, что они не имели мужества или ума остановить всех этих так называемых полководцев, из-за бездарности которых мы воюем уже много лет! Кровь римских солдат не должна проливаться напрасно, Квинт Цецилий, она предназначена для жизни и продолжения рода! – Марий поднялся, склонился над столом Метелла. – Когда мы только начинали создавать нашу армию, она предназначалась для кампаний исключительно в пределах Италии. Чтобы мужчины каждую зиму могли возвращаться домой – управлять своим хозяйством, зачинать сыновей, приглядывать за своими женами. Но когда сегодня мужчина вербуется в солдаты или становится под орлов по призыву, его увозят за моря. Кампания растягивается на несколько лет, в течение которых он не имеет возможности побывать дома. Шесть кампаний могут занять двенадцать, а то и пятнадцать лет – и к тому же не на родине, а в совершенно чужих местах! Закон Семпрония был направлен на то, чтобы мелкие землевладельцы не становились жертвами выдающихся теоретиков-скотоводов! – Он испуганно охнул и лукаво взглянул на Метелла. – Ах, я и позабыл, Квинт Цецилий! Ты ведь у нас и сам один из тех выдающихся теоретиков-скотоводов, да? Ты ведь любишь наблюдать, как мелкие хозяйственники попадают в твои лапы? Люди, которые должны сейчас быть дома и вести свое хозяйство, умирают на чужбине из-за обыкновенной аристократической алчности и легкомыслия.

– Ага! Вот мы и договорились! – закричал Метелл, вскочив на ноги и приблизив лицо к Марию. – Вот-вот! Аристократическая алчность и легкомыслие? Аристократы тебе спать не дают спокойно, да? Но ведь ты тоже считаешь себя аристократом! Позволь сказать тебе кое-что, Гай Марий, выскочка! Женитьба на Юлии, дочке Цезаря, не в силах превратить тебя в аристократа!

– А я этого и не хочу! – прорычал Марий. – Я презираю вас всех, за исключением единственного – моего тестя, которому, несмотря на древний род, чудом удалось остаться честным человеком!

Они давно уже перешли на крик. Кругом прислушивались.

– Давай, Гай Марий! – выкрикнул один трибун.

– Ударь его побольнее, Гай Марий! – подхватил другой.

– Обделай его, этого fellator, Гай Марий! – добавил третий, усмехнувшись.

Все в армии любили Гая Мария намного больше, чем Квинта Цецилия Метелла. Все, от высших чинов до солдата.

Крики были слышны далеко за пределами кабинета. Когда поспешно вошел сын проконсула Квинт Цецилий Младший, прочие постарались сделать вид, будто очень заняты работой. Не удостоив их взглядом, Метелл Свиненок открыл дверь отцовского кабинета.

– Ваши голоса слышны за милю, – сказал молодой человек, бросив на Мария презрительный взгляд.

Внешне он был очень похож на отца: среднего роста, средней же комплекции, темноволосый, черноглазый, симпатичный по римским меркам. В нем не было ничего такого, что выделяло бы его из толпы.

Приход сына отрезвил Метелла, но отнюдь не охладил ярости Мария. Они продолжали стоять. Молодой Метелл пребывал в стороне, встревоженный и огорченный. Искренне преданный своему отцу, Свиненок переполошился, когда вспомнил об унижениях, которые сыпал на голову Гая Мария с тех пор, как отец назначил его командовать гарнизоном Утики. Сейчас он впервые увидел другого Гая Мария – огромных размеров, более мужественного, смелого и умного, чем любой из Цецилиев Метеллов.

– Я не вижу смысла в продолжении разговора, Гай Марий, – сказал Метелл, прижав ладони к столу, чтобы скрыть их дрожь. – По какому делу ты вообще пришел ко мне?

– Пришел сказать тебе, что в конце следующего лета я прекращаю участие в этой войне, – заявил Марий. – Я возвращаюсь в Рим – буду баллотироваться в консулы.

Метелл не мог поверить своим ушам:

– Что?!

– Возвращаюсь в Рим баллотироваться в консулы.

– Нет, ты не уедешь! Ты записался добровольцем как мой старший легат с полномочиями пропретора. На срок, пока я наместник провинции. Мой срок продлили. А это значит, что и твой продлен.

– Ты можешь отпустить меня.

– Если захочу. А я не хочу. По правде сказать, Гай Марий, будь моя воля, я похоронил бы тебя здесь, в провинциях, до конца дней твоих.

– Не делай мне гадостей, Квинт Цецилий, – дружески посоветовал Марий.

– Не делать тебе чего? О, Гай Марий, пошел-ка вон отсюда! Ступай и займись чем-нибудь полезным… Перестань мешать мне! – Метелл заметил, что сын смотрит на него, и подмигнул ему, словно заговорщик.

– Я настаиваю, чтобы ты отпустил меня с военной службы, тогда осенью я смогу выставить свою кандидатуру в консулы.

Осмелевший при виде отца, который уже опомнился и снова напустил на себя надменный вид превосходства, Свиненок захихикал. Это раззадорило его отца.

– Вот что я скажу тебе, Гай Марий, – улыбнулся Свин. – Тебе уже почти пятьдесят лет. Моему сыну двадцать. Вы будете баллотироваться в консулы одновременно. К тому времени тебе предстоит подучиться кое-чему, чтобы пройти экзамен на звание консула! Хотя я уверен, что мой сын с удовольствием тебя поднатаскает.

Молодой Метелл расхохотался.

Марий посмотрел на обоих из-под щетинистых бровей. Выражение его орлиного лица стало более гордым и надменным, чем у обоих Метеллов.

– Я буду консулом, – сказал он. – Будь уверен, Квинт Цецилий, я буду консулом – и не один раз, а целых семь.

И он вышел из кабинета, а двое Метеллов смотрели ему вслед с недоумением и страхом и удивлялись, почему их не рассмешило это нелепое заявление.

На следующий день Марий вернулся в Старый Карфаген и попросил аудиенции у царевича Гауды.

Допущенный к претенденту на престол, он опустился на одно колено и поцеловал холодную, влажную и вялую руку.

– Встань, Гай Марий! – воскликнул Гауда, очарованный видом этого великолепного человека, оказывающего ему почести таким восхитительным образом.

Марий стал подниматься, но потом снова опустился – уже на оба колена – и протянул руки.

– О царевич! – обратился он. – Я недостоин стоять в твоем присутствии, ибо я перед тобой – в качестве самого смиренного просителя.

– Встань, встань! – пронзительно закричал Гауда, еще более довольный. – Я не буду тебя слушать, пока ты на коленях! Вот, садись рядом со мной и расскажи, чего ты хочешь.

Кресло, на которое указал Гауда, стояло действительно рядом с троном царевича, но на ступеньку ниже. Низко поклонившись креслу, Марий пристроился на краешек, словно ему было страшно сесть поудобнее в присутствии столь блистательной особы.

– Когда ты выразил желание стать моим клиентом, царевич Гауда, я согласился, считая это за честь для себя, ибо чувствовал, что смогу похлопотать за тебя в Риме. Я хотел осенью выставить свою кандидатуру в консулы. – Марий помолчал, тяжело вздохнул. – Но, увы, этому не бывать! Квинт Цецилий Метелл остается в Африке, срок его наместничества продлен. А как его легат, я не могу покинуть службу без его дозволения. Когда я сказал ему, что хочу баллотироваться, он отказался отпустить меня даже на день раньше себя.

Царственный отпрыск нумидийского дома вспыхнул гневом избалованного инвалида. Он очень хорошо помнил, как Метелл и не подумал встать при его появлении, не пожелал низко поклониться, не разрешил царевичу сидеть на троне в присутствии наместника, как отказался дать ему римлян для эскорта.

– Но это выше всякого понимания, Гай Марий! – воскликнул он. – Как же нам заставить его изменить свое решение?

– О, я преклоняюсь перед твоим умом, твоим пониманием ситуации! Это именно то, что нам надлежит сделать, – заставить его передумать. – Гай Марий помолчал. – Я знаю, что ты собираешься предложить. Однако, возможно, будет лучше, если мысль изложу я, а не ты, потому что это грязное дело. Я умоляю тебя: позволь мне говорить!

– Говори! – важно разрешил Гауда.

– О царевич, Рим, сенат и даже народ за время двух собраний должны быть завалены письмами! Письмами от тебя и от каждого горожанина, селянина, земледельца, купца и менялы во всей провинции Африка! Письмами, в которых Рим извещают о том, насколько неэффективно, некомпетентно Квинт Цецилий Метелл ведет войну против Югурты. Пусть Рим узнает, что теми успехами, которым мы радовались, мы обязаны Гаю Марию, а не Квинту Цецилию Метеллу. Тысячи писем, царевич! Пусть их пишут снова и снова, пока Квинт Цецилий Метелл не смягчится и не отпустит меня в Рим, где я мог бы стать консулом!

Гауда блаженно заржал:

– Разве не поразительно, Гай Марий, что мы с тобой мыслим одинаково? Письма – это именно то, что я собирался предложить!

– Как я уже сказал, я знал это, – ответил Марий. – Но возможно ли это осуществить?

– Конечно это возможно! – заверил Гауда. – Нужно только время, влияние и деньги. Я думаю, Гай Марий, у нас с тобой найдется куда больше денег, терпения и времени, чем у Квинта Цецилия Метелла, так ведь?

– Я определенно надеюсь на это, – сказал Марий.

Конечно, Марий на этом не остановился. Он сам лично пересек всю провинцию Африка вдоль и поперек, встретился с каждым влиятельным римлянином, латинянином, италийцем, объясняя, что выполняет поручение Метелла. При себе у него был секретный мандат от Гауды, где тот обещал все виды концессий в Нумидии, если он будет царем, и просил каждого стать клиентом Гая Мария. Дождь, грязь и реки, вышедшие из берегов, не могли остановить Гая Мария. Он ходил, вербуя клиентов и собирая обещания написать письма. Тысячи и тысячи писем. Достаточно, чтобы потопить Квинта Цецилия Метелла и покончить с его политической карьерой.

К февралю каждый важный человек в Риме стал получать письма из провинции Африка. Письма прибывали с каждым кораблем. Вот, например, письмо Марка Целия Руфа, римского гражданина, владельца сотен югеров земли в долине реки Баграды, между Утикой и Карфагеном, крупного поставщика пшеницы для Рима:

Квинт Цецилий Метелл мало полезного сделал в Африке. Главными для него всегда были его личные интересы. Я твердо уверен, что он намеревается нарочно продлить эту войну, чтобы упрочить свою славу и могущество. Прошлой осенью он распустил слух, что это была его идея – ослабить позиции Югурты, предав огню посевы и разорив города Нумидии. Особенно те, в которых хранились сокровища. В результате мои земли и земли многих других римских граждан в этой провинции находятся в опасности, ибо нумидийцы теперь орудуют среди римлян, мстя за причиненный ущерб. Вся долина Баграды, столь важная для Рима житница, живет в постоянном страхе.

Более того, дошло до меня, как и до многих других, что Квинт Цецилий Метелл не может даже управлять своими легионами. Он намеренно пренебрегает опытом и талантами более старших и мудрых – таких как Гай Марий и Публий Рутилий Руф, поручив одному командование второстепенной кавалерией, а другому – руководство снабжением. Его поведение по отношению к царевичу Гауде, которого сенат и народ Рима считают законным правителем Нумидии, было непростительно высокомерным, недальновидным, а иногда – жестоким.

В заключение разреши заметить, что все небольшие успехи, которых мы добились в прошлой кампании, – это исключительная заслуга Гая Мария и Публия Рутилия Руфа. Я уверен, что за свои старания они не слышали даже «спасибо». Позволь мне, таким образом, обратить твое внимание на Гая Мария и Публия Рутилия Руфа, и я до глубины души остаюсь возмущенным поведением Квинта Цецилия Метелла. Прощай.

Это послание было адресовано одному из самых крупных и значительных торговцев в Риме, человеку, чье влияние среди сенаторов и всадников было очень велико. Естественно, поскольку он был осведомлен о позорном ведении войны Метеллом, его негодованию не было границ. Он прожужжал уши всем – и эффект последовал незамедлительно. Проходили дни, а письма все шли и шли. К голосу уважаемого торговца присоединились многие другие. Сенаторы уже начали избегать встреч с банкирами и судовладельцами. И самодовольство могущественной семьи Цецилиев Метеллов стало быстро уступать место тревоге.

Полетели эпистолы Цецилиев Метеллов к уважаемому представителю семьи Квинту Цецилию, проконсулу провинции Африка, с настоятельной просьбой умерить заносчивость по отношению к царевичу Гауде, отнестись к своим старшим легатам с бóльшим вниманием, чем к своему сыну, и постараться одержать хотя бы пару побед в битвах с Югуртой.