Текст книги "Первый человек в Риме"

– Тебе невероятно повезло, – сказал Цезарь, ведя своего почетного гостя в столовую, когда его дочь Юлия ушла в поисках матери и младшей сестры.

– Знаю, – кивнул Марий.

– Сегодня за ужином у нас будет мало мужчин. Оба моих сына до сих пор в Африке, но я могу предложить еще одного мужчину, чтобы нас было столько же, сколько женщин.

– Я получил письма от Секста и Гая Юлия; они сообщают много новостей о своих подвигах, – сказал Марий, удобно располагаясь с Цезарем на ложе.

– Об этом после.

Обещанный третий мужчина вошел в столовую, и Марий вздрогнул от неожиданности. Он узнал молодого, но уже зрелого мужчину, который три года назад стоял среди всадников во время церемонии в честь нового консула. Жертвенный бык тогда никак не хотел умирать… Как можно забыть это лицо, эти волосы?

– Гай Марий, – сдержанно произнес Цезарь, – позволь представить тебе Луция Корнелия Суллу, не только моего ближайшего соседа, но и коллегу и будущего зятя.

– Ну! – воскликнул Марий, тепло пожимая руку Суллы. – Ты счастливый человек, Луций Корнелий.

– И хорошо сознаю это, – с чувством ответил Сулла.

Цезарь немного нарушил обычай рассаживать гостей за обеденным столом. На среднее ложе он сел сам и усадил Мария. Суллу он устроил на второе ложе. Это ни в коей мере не являлось оскорблением, как он поспешил объяснить, просто нужно рассредоточить гостей, чтобы им не было тесно.

«Как интересно, – подумал Марий озабоченно, – я никогда раньше не видел Гая Юлия Цезаря чувствующим себя неловко. Но этот странно красивый парень каким-то образом выводит его из душевного равновесия…»

А потом вошли женщины, сели напротив мужчин на стулья с высокими спинками, и ужин начался.

Как ни старался Марий не выглядеть ослепленным любовью старым мужем молодой жены, взгляд его постоянно устремлялся в сторону Юлии. За время его отсутствия та превратилась в восхитительную молодую матрону, грациозную, не боящуюся своих новых обязанностей, превосходную мать и хозяйку дома – идеальную жену. А вот Юлилла, решил Марий, тоже изменилась, но не в лучшую сторону. Конечно, он не видел ее в худший период ее болезни, которая, кажется, отступила совсем недавно. Разрушительные следы недуга еще оставались: исхудавшее тело, неразвитый интеллект, отсутствие жизненного опыта, неудовлетворенность… Лихорадочная речь, резкие манеры, вскакивает испуганно, не может спокойно усидеть на стуле. Она все время старалась привлечь внимание своего жениха, так что зачастую он даже не мог вставить слово в разговор Мария и Цезаря.

Однако Сулла относился к этому весьма спокойно. Ему, без сомнения, нравилось внимание Юлиллы. Но, как решил практичный Марий, после женитьбы это не продлится и полугода. Семейное счастье с истеричкой – не для Луция Корнелия Суллы! Ничто в нем не говорило о будущей преданности супруге. И вряд ли Сулла предпочитает женское общество.

В конце ужина Цезарь объявил, что забирает Гая Мария в свой кабинет для личного разговора.

– Оставайтесь здесь, если хотите, или разбредайтесь, кто куда пожелает, – сказал он спокойно. – Мы давно не виделись с Гаем Марием.

– В твоем доме большие перемены, Гай Юлий, – заметил Марий, когда они удобно расположились в таблинии.

– Действительно, перемены есть – и в этом заключается главная причина моего желания, чтобы ты без промедления зажил своим домом.

– Думаю, со следующего года моя жизнь упорядочится, – улыбнулся Марий. – Всем этим я обязан тебе. И не только консульством. Счастьем иметь идеальную жену, идеального партнера во всех своих делах… С тех пор как я возвратился, я мало уделял ей внимания, но теперь намерен исправиться. Через три дня я увезу Юлию и сына в Байи, и на целый месяц мы забудем обо всем на свете.

– Ты не представляешь себе, насколько приятно это слышать.

Марий поудобнее устроился в кресле:

– Очень хорошо. А теперь – о Луции Корнелии Сулле. Я помню, ты говорил как-то об одном аристократе без денег, который хотел бы жить так, как подобает ему по праву рождения. И звали его так же, как твоего будущего зятя. Что же случилось, почему такие перемены?

– Ему везет. Он говорит, если все будет идти так, как идет, то он прибавит еще имя Феликс к тому, которое унаследовал от отца, пьяницы и никчемного человека. Три года назад Луций Корнелий встретил Юлиллу, и она дала ему венок из трав, не вполне понимая смысла своего деяния. Сулла считает, что именно с того дня удача повернулась к нему. Сначала умер племянник Клитумны, который был ее наследником. Потом умерла женщина по имени Никополис и оставила Луцию Корнелию небольшое состояние. Думаю, она была его любовницей. А через несколько месяцев после этого покончила с собой Клитумна. Не имея прямых наследников, все свое состояние она оставила Луцию Корнелию – дом на Палатине по соседству с моим, виллу в Цирцеях и около десяти миллионов денариев.

– Боги! Он действительно имеет полное право носить имя Феликс, – произнес Марий довольно сухо. – Но ты наивен, Гай Юлий, если веришь, что Луций Корнелий Сулла не сам подсадил этих покойников в ладью Харона!

Цезарь принял выпад, выставив руку, усмехнулся:

– Нет, Гай Марий, уверяю тебя, я не наивен. Я не могу подозревать Луция Корнелия ни в одной из этих трех смертей. Племянник Клитумны умер после продолжительной болезни желудка. Гречанка Никополис скоропостижно скончалась вследствие отказа почек. В обоих случаях было произведено вскрытие, и ничего подозрительного обнаружено не было. Клитумна перед смертью находилась в глубочайшей депрессии. Она покончила с собой в Цирцеях, в то время, когда Луций Корнелий оставался здесь, в Риме. Я подверг строжайшему допросу всех рабов в доме Клитумны – и в Риме, и в Цирцеях. Больше мы ничего не можем узнать о Луции Корнелии. – Он поморщился. – Я всегда был против пыток рабов с целью получения доказательства преступления. Доказательства, добытые пытками, не стоят даже ложки уксуса. Не думаю, что рабы Клитумны вообще имеют что сказать, даже под пытками. Поэтому я отказался от этой идеи.

– Я согласен с тобой, Гай Юлий, – кивнул Марий. – Показания раба имеют значение, только если они даны добровольно, если в них есть логика и они явно правдивы.

– Так что в результате Луций Корнелий превратился из бедняка в состоятельного человека, – продолжал Цезарь. – От Никополис он унаследовал достаточно, чтобы получить статус всадника, а от Клитумны – довольно, чтобы войти в сенат. Благодаря шуму, устроенному Скавром по поводу отсутствия цензоров, в прошлом мае были выбраны два новых. Иначе Луцию Корнелию пришлось бы ждать права допуска в сенат еще несколько лет.

Марий засмеялся:

– Так что же произошло в действительности? Неужели никто не хотел быть цензором? Я хочу сказать, в какой-то степени выбор Фабия Максима Эбурна логичен, но Лициний Гета? Ведь цензоры изгнали его из сената за аморальное поведение восемь лет назад. А он все-таки вернулся в сенат, после того как пролез в народные трибуны!

– Знаю, – мрачно сказал Цезарь. – Мне кажется, никто не хотел становиться цензором из страха перед Скавром. Подобное желание могло быть расценено как отсутствие уважения к Скавру после его вынужденной отставки. Так что свои кандидатуры выставили только не слишком щепетильные люди. Учти, с Гетой довольно легко вести дела: он стал цензором исключительно ради общественного положения да ради взяток. Компании, добивающиеся для себя государственных контрактов, обычно щедры… А Эбурн – ну что ж, мы все знаем, у него нелады с головой!

«Да, – подумал Марий, – мы это знаем…» Глубокий старик из аристократического рода, выше которого был разве что род Юлиев. Линия Фабиев Максимов вымерла и поддерживалась только с помощью усыновлений. Квинт Фабий Максим Эбурн, выбранный цензором, был усыновленный Фабий Максим. У него имелся единственный сын, но пять лет назад он убил его за непристойное поведение. Хотя законом не запрещалось, пользуясь правом pater familias, казнить собственного отпрыска, но все же убийство жен или детей давно уже не практиковалось. Поэтому поступок Эбурна привел в ужас весь Рим.

– Имей в виду, для Рима очень хорошо, что у Геты такой коллега, как Эбурн, – задумчиво произнес Марий. – Сомневаюсь, что при Эбурне он сильно разживется.

– Уверен, ты прав. Но тот несчастный молодой человек, его сын! Учти, Эбурн – настоящий Сервилий Цепион, а все Сервилии Цепионы ведут себя довольно странно, когда дело касается сексуальной морали. Они целомудреннее Дианы Охотницы, но говорят о сексе очень много. Вот это меня и удивляет.

– Итак, кто убедил цензоров, что Луция Корнелия Суллу следует допустить в сенат? – спросил Марий. – Говорят, он не был образцом целомудрия.

– Думаю, моральная распущенность была его главной неприятностью, – спокойно согласился Цезарь. – Эбурн скосил глаза на свой шишковатый маленький носик и поворчал немного по этому поводу. А Гета допустил бы в сенат даже звенящую деньгами обезьяну. Так что в конце концов они сочли возможным внести Луция Корнелия в списки сенаторов – но только при некоторых условиях.

– Каких же?

– Луций Корнелий считается сенатором условно. Он должен выставить свою кандидатуру на должность квестора и победить. Если он потерпит поражение, то уже не будет сенатором.

– А он победит?

– А ты как думаешь, Гай Марий?

– С таким именем, как у него? Конечно!

– Я тоже надеюсь. – Но Цезарь произнес это нерешительно. Неопределенно. С долей смущения? Он вздохнул и, улыбаясь, посмотрел на своего зятя. В его голубых глазах застыла печаль. – После твоего великодушного поступка, когда ты женился на Юлии, я поклялся, Гай Марий, что никогда тебя больше ни о чем не попрошу. Но это глупая клятва. Как можно знать, что понадобится в будущем? Вот мне и понадобилось. Я еще раз прошу тебя об одолжении.

– Всегда готов помочь тебе, Гай Юлий, – тепло сказал Марий.

– Было ли у тебя время поговорить с женой, чтобы узнать, почему Юлилла довела себя голодом чуть не до смерти? – спросил Цезарь.

– Нет. – Суровое орлиное лицо на мгновение озарилось искренней радостью. – Те минуты, когда нам удавалось побыть вместе, мы не тратили на разговоры, Гай Юлий!

Цезарь засмеялся, потом вздохнул:

– Хотел бы я, чтобы моя младшая дочь походила на старшую! Но так не получилось. Наверное, это вина моя и Марции. Мы испортили ее. Прощали ей то, чего не спускали троим старшим детям. С другой стороны, я твердо убежден, что есть какой-то изъян в самой Юлилле. Как раз перед смертью Клитумны мы обнаружили, что эта дурочка влюбилась в Луция Корнелия и пыталась заставить его… или нас… невозможно знать, да и сама она едва ли понимала… Во всяком случае, она хотела Луция Корнелия и заранее знала, что я никогда не дам согласия на этот союз.

Марий не верил своим ушам:

– И, зная, что между ними была тайная связь, ты разрешил этот брак?

– Нет-нет, Гай Марий, Луций Корнелий в этом совершенно не замешан! – воскликнул Цезарь. – Уверяю тебя, он не имеет никакого отношения к тому, что она вытворяла.

– Но ты же сам сказал, что два года тому назад она подарила ему венок из трав, – возразил Марий.

– Поверь мне, та встреча была невинная – по крайней мере, с его стороны. Он не поощрял ее, старался разубедить, оттолкнуть. Она же подстрекала его к любовному свиданию. Но он знал, что я никогда бы этого не простил. Пусть Юлия расскажет тебе всю историю целиком, и ты поймешь, что я имею в виду, – сказал Цезарь.

– Тогда как это вышло, что они собираются пожениться?

– Когда он унаследовал свое состояние и получил возможность вести подобающий образ жизни, то попросил руки Юлиллы. Несмотря на то, как она с ним поступала.

– Венок из трав, – задумчиво произнес Марий. – Да, я могу понять, что Сулла должен чувствовать… Ее подарок изменил его судьбу – и соединил их.

– Я тоже это понимаю, потому и дал согласие. – И опять Цезарь вздохнул, еще тяжелее. – Но дело в том, Гай Марий, что Луций Корнелий не нравится мне так, как нравишься ты. Он очень странный человек… Есть в нем что-то, что раздражает меня, внушает тревогу. И я никак не могу понять, что это такое. Но в своих оценках следует быть справедливым и беспристрастным.

– Не печалься, Гай Юлий, в конце концов все будет хорошо, – успокоил его Марий. – Так чем я могу быть тебе полезен?

– Помоги Луцию Корнелию стать квестором, – сказал Цезарь, переходя на деловой тон теперь, когда требовалось решить проблему другого человека. – Дело в том, что никто его не знает. О, все знают его имя! Все знают, что он чистокровный патриций из рода Корнелиев. Но когномен Сулла – такого сейчас почти не услышишь. У него не было возможности проявить себя на Форуме и в судах, когда он еще был довольно молодым человеком. И военную службу он тоже никогда не проходил. Если какой-нибудь зловредный аристократ поднимет по этому поводу шум, тот факт, что Сулла никогда не служил, может не допустить его в сенат. Мы надеемся, что никто не будет его пристрастно расспрашивать, и в этом отношении имеющаяся парочка цензоров идеальна. Им и в голову не придет, что Луций Корнелий не смог пройти военную подготовку на Марсовом поле или не вступал в легионы в качестве младшего военного трибуна. К счастью, Скавр и Друз зарегистрировали его как всадника, так что наши новые цензоры просто решат, что предыдущие уже тщательно все проверили. Скавр и Друз понимали людей, они чувствовали, что Луцию Корнелию надо дать шанс. И, кроме того, в то время вопрос о сенате не стоял.

– Ты хочешь, чтобы я дал взятку? – прямо спросил Марий.

Цезарь, человек старого уклада, был шокирован:

– Конечно же нет! Я могу еще как-то извинить взятку, если в итоге становишься консулом, но квестором! Никогда! К тому же это слишком рискованно. Эбурн следит за Луцием Корнелием, стараясь уловить любую оплошность, чтобы дисквалифицировать его и отдать под суд. Нет, я хотел бы совсем другого. Сделай Луция Корнелия твоим личным квестором. Когда электорат поймет, что кандидатом в квесторы уже интересуется вновь избранный консул, за него определенно проголосуют.

Марий ответил не сразу. Он обдумывал последствия.

В действительности не имело большого значения, виновен Сулла в смертях своей любовницы и мачехи или нет. Позднее, если он добьется в политике успехов, которые позволят ему претендовать на консульство, обязательно начнутся разговоры о том, что он отправил своих благодетельниц на тот свет. Кто-нибудь непременно выкопает эту историю, и слухи об убийствах станут подарком богов для его политических соперников. Женитьба на дочери Гая Юлия Цезаря поможет, конечно, но ничто не смоет пятна полностью. И в конце концов найдутся многие, кто поверит этому. Это первое препятствие.

Второе заключалось в том обстоятельстве, что Гай Юлий Цезарь не мог заставить себя относиться к Луцию Корнелию с симпатией, хотя и не находил рациональных оснований для этого. Что это? Нечто витающее в воздухе или плод размышлений? Инстинкт, быть может?

Ну а третье препятствие – личность Юлиллы. Его Юлия, теперь Марий знал это, никогда бы не вышла замуж за человека, которого посчитала бы недостойным, каким бы отчаянным ни было финансовое положение Юлиев Цезарей. А Юлилла оказалась взбалмошной, неразумной, эгоистичной – тип девушки, которая не в состоянии выбрать достойного человека, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Она выбрала Луция Корнелия Суллу.

Потом он отвлекся от Цезаря и мысленно вернулся в то раннее пасмурное утро на Капитолийском холме. Когда он незаметно наблюдал, как Сулла смотрит на истекающего кровью быка.

И тут Марий понял, что должен сделать, каков должен быть его ответ. Луций Корнелий Сулла не был обычным человеком. Ни при каких обстоятельствах нельзя допустить, чтобы он вновь канул в безвестность. Он должен наследовать привилегии, положенные ему по праву рождения.

– Хорошо, Гай Юлий, – уверенно сказал Марий. – Я попрошу сенат дать мне Луция Корнелия Суллу в качестве квестора.

Цезарь оживился:

– Благодарю тебя, Гай Марий! Благодарю тебя!

– Ты можешь их поженить до того, как народное собрание соберется на выборы квесторов?

– Будет сделано, – сказал Цезарь.

Итак, не прошло и недели, как Луций Корнелий Сулла и Юлия Младшая, дочь Гая Юлия Цезаря, поженились по старинному обряду confarreatio – самому торжественному и священному виду бракосочетания, к которому допускались только патриции. Карьера Суллы была обеспечена. Лично Гай Марий попросил его для себя в квесторы. Сулла стал членом семьи, чьи положение и репутация были безупречны. Теперь он не мог проиграть.

В ликующем настроении он ждал первой брачной ночи – он, который вообще никогда и не мечтал о том, что будет женат. Менее всего Сулла предполагал увидеть себя в роли главы семьи.

Метробий ушел в прошлое еще до того, как Сулла обратился к цензорам, желая записаться в кандидаты на должность сенатора. Расставание оказалось тяжелее, чем предполагал Сулла. Мальчик очень его любил, и сердце Суллы было разбито. Однако Сулла оставался тверд в своем решении. Ничто из прошлого не должно угрожать его восхождению к славе.

Кроме того, он достаточно разбирался в своем эмоциональном состоянии, чтобы понимать: Юлилла ему очень дорога. Он считал ее своей Фортуной. Сулла был не в состоянии квалифицировать свое чувство к какому-либо человеку как любовь. Любовь для Суллы была чем-то, что чувствуют другие. И этих других – меньшинство. Послушать рассказы этих других, так любовь – это очень странное состояние, наполненное иллюзиями и разочарованиями. Временами она доводит до безумия, а иногда заставляет совершать аморальные поступки. Сулла не мог распознать ее в себе, ведь любовь, как он считал, отрицает всякий здравый смысл, самосохранение, ясность мысли. Может ли быть, что его терпение по отношению к взбалмошной, неуравновешенной жене было, по сути дела, свидетельством настоящей любви? Однако он считал это терпение достоинством собственного характера и поэтому не мог понять ни себя, ни своей любви.

Это была типичная для Юлиев Цезарей свадьба, величественная, пышная, без всяких непристойностей. Те свадьбы, свидетелем которых Сулла был прежде, не были ни величественными, ни пышными, и там часто допускались непристойности. Но они были веселее. Однако, когда подошло время, возле спальни новобрачных не толкались пьяные гости и не пришлось тратить время, выдворяя их всех из дома.

Когда короткое путешествие от дверей одного дома до дверей другого было закончено и Сулла взял Юлиллу на руки – совсем невесомую, эфемерную! – чтобы перенести ее через порог, сопровождающие их гости растворились.

В его жизни никогда не было неопытных девственниц. Поэтому Сулла не чувствовал никаких сомнений по поводу дальнейшего развития событий. Он избавил себя от преждевременного беспокойства. Каков бы ни был клинический статус ее девственной плевы, Юлилла была вполне созревшей, словно спелый персик, добровольно падающий с дерева. Она, восхищенная и возбужденная, смотрела, как он избавляется от свадебной туники, снимает с головы венок из цветов. И сама стала стягивать с себя одну за другой все одежды новобрачной. Кремовая, огненная, шафрановая… Особые амулеты и пояса… Семиярусную тиару из тончайшей шерсти – прочь с головы…

Они любовались друг другом. Сулла – прекрасно сложенный, Юлилла – очень тоненькая, но сохранившая стройность и гибкость линий, смягчающих то, что у других выглядело бы угловатым и безобразным. Она первая подошла к нему, положила руки ему на плечи и с совершенно естественной и мгновенной чувственностью стала медленно, всем телом скользить по его телу. Она томно вздыхала, когда его руки стали гладить ее спину смелыми, уверенными движениями.

Он был в восторге от ее невесомости, ее акробатической гибкости, с которой она отвечала ему. Что бы он ни делал, ничто не испугало ее и не оскорбило. Секунды потребовались на то, чтобы научить ее целоваться. И все же все годы их совместной жизни она не переставала учиться поцелуям. Чудесная, красивая, страстная женщина, всегда готовая угодить ему, но и требующая от него того же. Вся – его. Только его. И кто из них в ту ночь мог даже вообразить, что все может измениться, будет уже не таким идеальным?

– Если ты когда-нибудь только посмотришь на кого-нибудь другого, я убью тебя, – сказал Сулла, когда они отдыхали между очередными приступами страсти.

– Я тебе верю, – отозвалась она, помня горький урок, преподанный ее отцом.

Теперь она ушла из-под власти отца, чтобы попасть под власть мужа. Патрицианка, она не была и никогда не могла быть хозяйкой себе. Таким, как Никополис или Клитумна, куда лучше.

Они оказались почти одного роста. Юлилла для женщины высокая, а Сулла – среднего роста. Ноги ее были длиннее его ног, и она могла обвить их вокруг его коленей, любуясь белизной его кожи по сравнению с ее собственной – золотистой.

– Рядом с тобой я похожа на сирийку, – сказала она, приложив свою руку к его, чтобы увидеть контраст в свете горящей лампы.

– Я не такой, как все! – резче, чем хотел, отозвался он.

– Так это и хорошо! – засмеялась она, наклоняясь, чтобы поцеловать его.

Он, в свою очередь, изучал ее. Угловатая и субтильная, очень похожа на мальчика. Одним шлепком он стремительно перевернул ее на живот, лицом в подушку, и стал разглядывать линии спины, ягодиц и бедер.

– Ты изящна, как мальчик, – заметил он.

Она с негодованием попыталась вскочить, но он прижал ее, заставив лежать.

– Ничего себе! Звучит так, словно ты предпочитаешь мальчиков, Луций Корнелий! – Сказано это было без всякой задней мысли, сквозь смех, заглушаемый подушкой.

– Ну, пока я не встретил тебя, полагаю, так оно и было, – сказал он.

– Дурачок! – засмеялась она, приняв его слова за шутку. Высвободившись, она села ему на грудь, коленками прижав его руки. – Можешь внимательно рассмотреть мою маленькую щель и сказать, похожа ли она хоть капельку на твердый, опытный дротик!

– Только посмотреть? – осведомился он, придвигая ее поближе к своим губам.

– Мальчик! – Эта идея продолжала забавлять ее. – Ты дурачок, Луций Корнелий!

А потом она совсем забыла об этом в безумии новых удовольствий.

Народное собрание выбрало Суллу квестором, и, хотя он должен был приступить к исполнению обязанностей не раньше пятого декабря, на следующий же день после выборов Сулла счел необходимым представиться в доме Мария.

В ноябре светало поздно, и Сулла был рад этому обстоятельству. Его безудержные ночные забавы с Юлиллой приводили к тому, что он уже не мог просыпаться рано, как в былые времена. Но он знал, что должен вставать до восхода солнца. То, что Марий попросил его в качестве своего личного квестора, неуловимо изменило статус Суллы.

Теперь Сулла технически превратился в клиента Мария – на срок исполнения должности личного квестора. А это продлится до тех пор, пока Марий сохраняет свою власть. Клиенту же не пристало до наступления дня валяться в постели с молодой женой. Клиент должен появляться в доме своего патрона с первыми рассветными лучами и выполнять все, что бы тот ни пожелал. Его могли вежливо отпустить. Могли попросить проследовать с патроном на Римский форум или в одну из базилик по общественным или личным делам. Могли дать какое-либо поручение.

Хотя Сулла опоздал не настолько, чтобы получить выговор, однако широкий атрий дома Мария был уже полон клиентов. Некоторые, как решил Сулла, наверное, так и спали на улице у дверей дома Мария. Вздохнув, Сулла направился в укромный уголок и приготовился к длительному ожиданию.

Некоторые важные люди нанимали секретарей и номенклаторов, чтобы сортировать утренний «улов» клиентов, отсеивая «килек», которые приходили просто ради того, чтобы их заметили, и оставляя только крупную и интересную «рыбу», которой разрешалось увидеть патрона. Но, как с удовлетворением заметил Сулла, Гай Марий сам был сортировщиком своего «улова». Помощника нигде не было видно. Этот важный человек, новый консул, сам выполнял грязную работу, неспешно отделяя нужных от ненужных эффективнее любого секретаря. За двадцать минут четыреста человек, толпившихся в атрии и заполнивших колоннаду перистиля, были рассортированы. Больше половины из них были отпущены. Причем каждому клиенту-вольноотпущеннику или просто свободному человеку более низкого статуса улыбающийся Марий вкладывал в руку подарок – и не принимал никаких возражений.

«Да, – подумал Сулла, – он может быть „новым человеком“, больше италийцем, нежели римлянином, но он знает, как себя держать. Все правильно. Какой-нибудь Фабий или Эмилий не справлялись бы с ролью патрона лучше».

– Луций Корнелий, тебе не следует ждать здесь! – воскликнул Марий, добравшись до угла, где стоял Сулла. – Пройди в мой кабинет, устраивайся там поудобнее. Я скоро присоединюсь к тебе, и мы поговорим.

– Нет-нет, Гай Марий, – возразил Сулла, улыбаясь сжатыми губами. – Я здесь, чтобы предложить свои услуги как твой новый квестор, и с удовольствием подожду своей очереди.

– В таком случае подожди своей очереди в кабинете. Если хочешь хорошо выполнять обязанности моего квестора, тебе лучше посмотреть, как я веду свои дела, – сказал Марий, положив руку ему на плечо.

За три часа все вопросы многочисленных клиентов были рассмотрены – терпеливо, но быстро. Почти все они касались деловой помощи в провинции Африка.

– Гай Марий, – заговорил Сулла, когда ушел последний клиент, – раз командование Квинта Цецилия Метелла в Африке продлили еще на год, как ты собираешься помочь своим клиентам организовать дела в Нумидии, когда она вновь будет открыта для Рима?

Марий задумался.

– Ну что ж, Квинт Цецилий действительно останется в Африке и на следующий год, так?

Поскольку это был риторический вопрос, Сулла даже не пытался ответить на него. Он молча сидел, с восхищением наблюдая, как работает мысль Мария.

– Да, Луций Корнелий, – продолжал Марий, – я размышлял над проблемой Квинта Цецилия в Африке. Ее можно разрешить.

– Но сенат никогда не согласится заменить тобой Квинта Цецилия, – отважился сказать Сулла. – Я еще не очень знаком с политическими нюансами внутри сената, но определенно ощущаю твою непопулярность среди ведущих сенаторов. Кажется, нужна большая смелость, чтобы позволить себе плыть против течения.

– Очень верно, – заметил Марий, продолжая приятно улыбаться. – Я италийский деревенщина, по-гречески не разумеющий, – цитирую Метелла, которого лично я называю Свином, – и недостоин консульства. Не говоря уже о том, что мне пятьдесят лет. В этом возрасте поздно занимать руководящую должность в армии. В сенате очень многие против меня. Но знаешь, ведь так было всегда. И все равно – вот он я, консул в пятьдесят лет! Похоже на чудо, так ведь, Луций Корнелий?

Сулла усмехнулся, немного мрачно. Мария это не смутило.

– Да, Гай Марий, похоже.

Марий наклонился вперед в кресле, сложив красивые руки на своем легендарном столе со столешницей из зеленого камня.

– Луций Корнелий, много лет назад я обнаружил, что добиться своей цели можно разными способами. В то время как другие продвигаются вверх по cursus honorum, даже не икнув, мне потребовались годы и годы. Но они потрачены не зря. Я подмечал и собирал в копилку все способы достижения цели. Видишь ли, когда ждешь, стоя не в очереди, а в стороне, то поневоле наблюдаешь, оцениваешь, складываешь мозаику. Я никогда не был хорошим законником, никогда не разбирался в нашей неписаной конституции. Пока Метелл Свин толкался в судах возле Кассия Равиллы и учился добиваться осуждения весталок-девственниц – я говорю это в иносказательном смысле, – я был солдатом. И продолжал служить. Вот что я делаю лучше всего. И все же я не совру, если похвастаюсь, что теперь больше знаю о законах и конституции, чем полсотни метеллов-свинов. Я смотрю на вещи со стороны, мой ум не избалован проторенными дорожками. Поэтому я собираюсь скинуть Квинта Цецилия Метелла Свина с седла командующего в Африке и сесть в него сам.

– Я верю тебе. – Сулла вздохнул. – Но каким образом?

– Все они юридические простофили! – презрительно фыркнул Марий. – Вот этим я и воспользуюсь. Обычно сенат всегда раздает наместничества, и никому в голову не приходит, что сенаторские декреты, строго говоря, не имеют законодательной силы. Они так ничему и не научились, даже после уроков, которые им пытались преподать братья Гракхи! Сенаторские декреты – это лишь традиция. Но не закон! Сегодня законы издает народное собрание, Луций Корнелий. А в народном собрании я пользуюсь куда большим влиянием, чем любой Цецилий Метелл.

Сулла сидел тихо. Ему было страшновато, он странно себя чувствовал. Как ни могуч был интеллект Мария, не это приводило Суллу в благоговейный ужас. Нет, это было новое ощущение – ему доверяют, его посвящают. Откуда Марий знал, что ему, Сулле, можно довериться? Надежность никогда не украшала его репутацию. И Марий должен был бы предварительно тщательно изучить ее. Но вот здесь он, Марий, раскрывает перед Суллой свои планы и намерения, чтобы испытать нового квестора, человека, которого он совсем не знает. Полностью открывшись ему, словно это доверие было уже заслужено.

– Гай Марий, – сказал он, не в состоянии промолчать, – почему, покинув твой дом, я не отправлюсь в дом кого-нибудь из Цецилиев Метеллов и не перескажу ему все, что ты сейчас говорил мне? Скажи, что остановит меня?

– Ничто, Луций Корнелий, – спокойно ответил Марий.

– Тогда почему ты посвящаешь меня во все это?

– Это просто. Потому, Луций Корнелий, что я считаю тебя очень способным и умным человеком. А любой способный и умный человек в состоянии понять: верх глупости связать себя с Цецилием Метеллом, когда Гай Марий предлагает тебе несколько лет интересной и стоящей работы. – Он глубоко вздохнул. – Ну вот! По-моему, я хорошо объяснил.

Сулла засмеялся:

– Твои секреты умрут во мне, Гай Марий.

– Я знаю это.

– И тем не менее я бы хотел, чтобы ты знал: я ценю твое доверие.

– Мы свояки, Луций Корнелий. Мы связаны друг с другом, и больше, чем родом Юлиев Цезарей. Мы разделяем с тобой еще одну общность – удачу.

– Вот как?

– Удача – это знак, Луций Корнелий. Поймаешь удачу – значит тебя любят боги. Быть удачливым – значит быть избранным. – И Марий удовлетворенно посмотрел на своего нового квестора. – Я избранный. И я выбрал тебя, поскольку думаю, что ты тоже избранный. Мы важны для Рима, Луций Корнелий. Мы оба рождены, чтобы оставить свой след.

– Я тоже в это верю, – сказал Сулла.

– Да… В следующем месяце начнет работу коллегия народных трибунов. Перед этой коллегией я поставлю вопрос об Африке.

– Ты собираешься воспользоваться народным собранием, чтобы провести закон, аннулирующий сенаторский декрет, по которому командование Метелла Свина в Африке продлено еще на год, – констатировал Сулла.