Текст книги "Дело всей жизни…"

Базой Воронежской школы лингвофольклористики служит кафедра общего языкознания и методики преподавания русского языка Воронежского государственного педагогического университета, на которой работают профессор Е. Б. Артеменко, доценты С. И. Доброва. Т. С Масневская и (по совместительству) В. А. Черванева. Здесь и осуществляется руководство аспирантами. Подготовленные школой специалисты ведут преподавательскую деятельность в других подразделениях ВГПУ и в ряде высших учебных заведений Центрально-Черноземного региона – в Воронежском и Курском государственных университетах, Липецком государственном педагогическом университете, Борисоглебском педагогическом институте, а также в Москве, Иркутске и даже… в далеком Салехарде.

Воронежская школа работает в тесном взаимодействии с двумя другими школами лингвофольклористики страны – Курской, руководимой учеником Е. Б. Артеменко профессором, заслуженным деятелем науки РФ А. Т. Хроленко, Петрозаводской, возглавляемой профессором З. К. Тарлановым, а также с кафедрой теории литературы и фольклора ВГУ.

Воронежские лингвофольклористы поддерживают творческие контакты с Государственным республиканским центром русского фольклора (выступления с докладами на конференциях, публикация статей в научном альманахе «Традиционная культура», журнале «Живая старина» и других изданиях Центра), Советом по фольклору при Отделении историко– филологических наук РАН, кафедрой русского устного народного творчества Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова, Центром типологии и семиотики фольклора Российского государственного гуманитарного университета (г. Москва).

Список литературы

1. Артеменко 1977 – Артеменко Е. Б. Синтаксический строй русской народной лирической песни в аспекте ее художественной организации. Воронеж: ВГУ, 1977.

2. Артеменко 1982 – Артеменко Е. Б. О лингвистических основах композиционных приемов русского стихотворного фольклора // Научные доклады высшей школы. Филологические науки. 1982. № 5. С. 11–18.

3. Артеменко 1985 – Артеменко Е. Б. Фольклорная формульность и вариативность в аспекте текстообразования // Язык русского фольклора. Петрозаводск: ПГУ, 1985. С. 4–12.

4. Артеменко 1987 – Артеменко Е. Б. Оппозиция «природа-человек» и композиционно-языковые формы ее выражения в русской народной лирической песне // Композиционное членение и языковые особенности художественного произведения. Русский язык. М.: МГПИ им. В. И. Ленина, 1987. С. 3–12.

5. Артеменко 1988 – Артеменко Е. Б. Взаимодействие планов изложения от 1-го и 3-го лица в русской народной лирике и его художественные функции // Язык русского фольклора. Петрозаводск: ПГУ, 1988. С. 25–33.

6. Артеменко 1988а – Артеменко Е. Б. Принципы народно-песенного текстообразования. Воронеж: ВГУ, 1988.

7. Артеменко 1991 – Артеменко Е. Б. Народно-песенное текстообразование: принципы и приемы // Фольклор в современном мире: Аспекты и пути исследования. М.: Наука, 1991. С. 69–77.

8. Артеменко 1992 – Артеменко Е. Б. О бифункциональном характере членов синтаксических конструкций в песенном фольклоре // Язык русского фольклора. Петрозаводск: ЛГУ, 1992. С. 5–13.

9. Артеменко 1993 – Артеменко Е. Б. Принципы организации народно-песенных текстов: былинное текстообразование // Известия РАН. Серия литературы и языка. 1993. Т. 52, № 3. С. 57–68.

10. Артеменко 1994 – Артеменко Е. Б. Еще раз о диалектном / наддиалектном характере языка русского фольклора // Филологические записки. Воронеж: ВГУ, 1994. Вып. 3. С. 106–116.

11. Артеменко 1995 – Артеменко Е. Б. О художественно обусловленном употреблении местоимений в стихотворном фольклоре // Филологические записки. Воронеж: ВГУ, 1995. Вып. 5. С. 178–187.

12. Артеменко 1996 – Артеменко Е. Б. Народно-песенный стих с точки зрения его мелодической и структурно– синтаксической организации // Славянский стих. Стиховедение, лингвистика и поэтика. М.: Наука, 1996. С. 215–223.

13. Артеменко 1997 – Артеменко Е. Б. О генетических основах явлений фольклорной поэтики // Филологические записки. Воронеж: ВГУ, 1997. Вып. 8. С. 151–163.

14. Артеменко 1997а – Артеменко Е. Б. Изобразительно– выразительные средства языка фольклора: проблема специфики // Славянская традиционная культура и современный мир. М.: ГРЦРФ, 1997. Вып. 1. С. 51–62.

15. Артеменко 1997 – Артеменко Е. Б. Язык фольклора: в чем его своеобразие? // Живая старина. 1997. № 4. С. 3–5.

16. Артеменко 1998 – Артеменко Е. Б. Композиционно– речевая организация былинного текста // Фольклор. Комплексная текстология. М.: Наследие (ИМЛИ РАН), 1998. С. 52–73.

17. Артеменко 1999 – Артеменко Е. Б. К проблеме повествователя и его языковой репрезентации в фольклоре // Филологические записки. Воронеж: ВГУ, 1999. Вып. 11. С. 186–205.

18. Артеменко 2000 – Артеменко Е. Б. Путь былинного богатыря // Живая старина. 2000. № 2. С. 28–30.

19. Артеменко 2001 – Артеменко Е. Б. Былинное текстообразование: прибытие героя // Художественный мир традиционной культуры: Сб. статей к 75-летию В. Г. Смолицкого. М.: ГРЦРФ, 2001. С. 195–209.

20. Артеменко 2001а – Артеменко Е. Б. К вопросу о семантике и структуре акционального текстообразующего блока в былине // Проблемы изучения живого русского слова на рубеже тысячелетий: Материалы Всеросс. науч.практ. конф. Воронеж: ВГПУ, 2001. С. 215–221.

21. Артеменко 2001б – Артеменко Е. Б. Фольклорное текстообразование и этнический менталитет // Традиционная культура. 2001. № 2 (4). С. 11–17.

22. Артеменко 2001в – Артеменко Е. Б. К вопросу о специфике и типологии экспрессивно-языковых средств русского фольклора // Фольклор и литература: проблемы изучения. Воронеж: ВГУ, 2001. С. 87–98.

23. Артеменко 2003 – Артеменко Е. Б. Фольклорная формула в аспекте ее функционирования и генезиса // Проблемы изучения живого русского слова на рубеже тысячелетий. Материалы П Всероос. науч.-практ. конф. Ч. II. Воронеж: ВГПУ, 2003. С. 63–73.

24. Артеменко 2003а – Артеменко Е. Б. Язык русского фольклора и традиционная народная культура // Славянская традиционная культура и современный мир. М.: ГРЦРФ, 2003. Вып. 5. С. 7–21.

25. Артеменко 2004 – Артеменко Е. Б. Миф. Фольклор. Эстетика тождества // Этнопоэтика и традиция. К 70– летию члена-корреспондента РАН В. М. Гацака. М.: Наука, 2004. С. 57–67.

26. Артеменко 2004а – Артеменко Е. Б. Фольклорная категоризация действительности и мифологическое мышление // Традиционная культура. 2004. № 3 (15). С. 3–12.

27. Артеменко 2005 – Артеменко Е. Б. Фольклорная формула и устнопоэтическая традиция // Проблемы изучения живого русского слова на рубеже тысячелетий. Материалы III Всеросс. науч.-практ. конф. Ч. П. Воронеж: ВГПУ, 2005. С. 99–108.

28. Артеменко 2006 – Артеменко Е. Б. О некоторых направлениях междисциплинарных исследований на оси МИФ – ФОЛЬКЛОР – ЯЗЫК // Традиционная культура. 2006. № 2 (22). С. 11–21.

29. Артеменко 2006а – Артеменко Е. Б. Традиция в мифологической и фольклорной репрезентации // Первый Всероссийский конгресс фольклористов. Сб. докладов. Т. И. М.: ГРЦРФ, 2006. С. 6–23.

30. Артеменко 20066 – Артеменко Е. Б. Концептосфера и язык фольклора: характер и формы взаимодействия // Народная культура сегодня и проблемы ее изучения: Сб. статей: Материалы науч. регион, конф. 2004 г. Воронеж: ВГУ, 2006. С. 138–150. (Афанасьевский сборник. Материалы и исследования; вып. IV).

31. Артеменко, Доброва 2000 – Артеменко Е. Б., Доброва С. И Образный параллелизм в его концептуальном и языковом воплощении // Филологические записки. Воронеж: ВГУ, 2000. Вып. 14. С. 132–147.

32. Артеменко, Писарева 1992 – Артеменко Е. Б., Писарева Л. Е. Эстетически обусловленные модификации структурных схем предикативных единиц в стихотворном фольклоре // Синтагматика и парадигматика фольклорного слова. Курск: КГПИ, 1992. С. 20–37.

33. Богатырев 1973 – Богатырев П. Г. Язык фольклора // Вопросы русского языкознания. 1973. № 5. С. 106–116.

34. Доброва 2004 – Доброва С. И. Эволюция художественных форм фольклора в свете динамики народного мировосприятия. Воронеж: ВГПУ, 2004.

35. Сердюк 2003 – Сердюк М. А. Художественные функции категории лица в народной лирике. Борисоглебск: БГПИ, 2003.

36. Черванева, Артеменко 2004 – Черванева В. А., Артеменко Е. Б. Пространство и время в фольклорно-языковой картине мира (на материале эпических жанров). Воронеж: ВГПУ, 2004. По материалам публикации Полвека Воронежской школе лингвофольклористики // Традиционная культура: науч. альм. – М., 2007. – № 2 (26). – С. 74–78.

ПРИНЦИПЫ ФОРМИРОВАНИЯ ЦЕПЕВИДНОЙ СТРУКТУРЫ В ФОЛЬКЛОРНЫХ ТЕКСТАХ

(на материале сказочных и заговорных текстов славян)

И. Ф. Амроян (Тольятти)

Исследования структуры фольклорного текста, которые были осуществлены нами в течение последних лет22
  См.: Повтор в структуре фольклорного текста (на материале русских, болгарских и чешских сказочных и заговорных текстов). – М: Гос. республ. центр русского фольклора, 2005; Типология цепевидных структур Тольятти: Изд-во МАБиБД, 2000; О национальном своеобразии чешских цепевидных сказок Поэтика фольклора: Сборник статей: К 80-летнему юбилею проф. В. П. Аникина. – М.: Изд-во Моск. университета, 2005. – С. 186– 198; Структурная организация славянских заговорных текстов (к проблеме повтора) Славянская традиционная культура и современный мир: Сборник материалов научно-рактической конференции. – М: ГРЦРФ, 2004. – Вып. 6. – С. 128–143; Нанизывание как прием структурообразующего повтора и его связь с абстрактными моделями связной речи. – Славянская традиционная культура и современный мир: Сборник материалов научнорактической конференции. – М: ГРЦРФ, 2003. – Вып. 5. – С. 30–38; Цепевидные структуры в болгарском фольклоре. – Наука о фольклоре сегодня: Междисциплинарные взаимодействия: К 70-летнему юбилею Ф. М.Селиванова. – М.: Диалог– МГУ, 1998. © Амроян И. Ф., 2009


[Закрыть], показали, что цепевидная структура представляет собой линейную последовательность звеньев, соединенных между собой различными видами связи, возникающей между ними в процессе повторного воспроизведения, причем эта связь однородна лишь в рамках одного текста. Таким образом, основным компонентом такого рода структуры является звено.

Фундаментальной характеристикой звена как значимой единицы расчленения текста становится его целостность в смысловом плане и устойчивость его структурной организации. Между отдельными звеньями устанавливаются определенные, устойчивые для данного текста виды связи. Кроме того, на вербальном уровне звенья часто выступают как относительно устойчивые синтаксические конструкции.

Говорить о формировании звена можно только при наличии повторяемости, то есть если в тексте имеется как минимум еще два звена. Именно повторное воспроизведение в рамках одного текста определенного семантически целостного сегмента позволяет нам говорить о возникновении своего рода стереотипии, так сказать, «местного значения», которая становится более очевидной, если сопровождается и повтором внутренней структуры данного сегмента или отдельных синтаксических конструкций, входящих в его состав. И это отличает звено от множества стереотипов разного рода, которые современные исследователи33
  Рошияну Н. Традиционные формулы сказки. – М., 1974; Герасимова Н. М. Формулы русской волшебной сказки. К проблеме стереотпности и вариативности традиционной культуры // Советская этнография. – 1978. – № 5. – С. 1–28; Герасимова Н. М. Пространственно-временные формулы русской волшебной сказки // Русский фольклор. – Л., 1978. – Т. XVIII. – С. 173–180.


[Закрыть] называют «формулами». Отличие этих стереотипов от звеньев в том, что они являются «общими местами» для всего сказочного фонда или какого-либо жанрового образования, а в одном отдельно взятом тексте не связаны между собой (кроме постоянно закрепленной за ними позиции – инициальной, медиальной или финальной).

Таким образом, звено обязано своим возникновением повторяемости, существующей на двух уровнях: структурно-композиционном и словесно-текстовом, причем их соотношение в каждом отдельном варианте может значительно варьироваться. Повторяемость, осуществляемая в плане словесного выражения, была обозначена нами термином реприза, чтобы еще раз подчеркнуть ее принципиальное отличие от формул, клише, типических мест и других видов словесной стереотипии. Реприза – это повторяющееся словесно– семантическое целое, структурно организующее текст. Реприза может быть одиночной – реприза-лексема, либо многочленной – реприза-синтагма (в нашем материале не зафиксирована), реприза-предложение, реприза блок предложений. Чем развитее структура репризы, тем четче очерчивается стереотипность воспроизводимых звеньев, тем отчетливее выступает общая структура произведения – его цепевидность. Соответственно, отсутствие репризы при сохранении повтора только общей идеи части текста, например эпизода, приводит к размыванию общей структуры произведения, к тому, что его цепевидная композиция ощущается достаточно слабо. Именно поэтому большинство ученых, в отличие от В. Я. Проппа (вспомним, что им были выделены формульный и эпический виды кумулятивных сказок), не относили такого рода конструкции к цепевидным (например, сказки типа «Волк-дурень»). Этот тип повтора можно назвать чисто структурным.

Поскольку в устном творчестве нет и не может быть четких граней между отдельными образованиями, одни формы в нем как бы перетекают в другие, постольку и в нашей работе не проводится резкой грани между произведениями, звенья которых образованы с использованием максимально развитой репризы и при ее отсутствии. Это, на наш взгляд, напрямую связано с возможной вариативностью структуры самой репризы. Произведения, в которых звенья содержат репризу– лексему или репризу-предложение, можно назвать промежуточными.

Однако важным является то, что отдельные звенья в своем линейном движении не только повторяют друг друга в каких-то определенных аспектах, то есть уподобляются, но одновременно и расподобляются. И это расподобление происходит на смысловом и содержательном уровнях. В составе каждого отдельного звена мы можем выделить три основных элемента. В сказочных текстах это – субъект, действие (акция), которую он совершает, и объект, на который это действие направлено. В заговорных текстах это также субъект и действие, но объектный элемент чаще всего заменяется обстоятельственным, локативным (конструкция из двух элементов, один из которых варьируется, звеном не является44
  Если звено включает два элемента – например, персонаж и его характеристику, из которых один выступает в качестве темы (то есть повторно воспроизводится), а второй в качестве ремы (то есть варьируется), то цепевидность не возникает: «Крест хранитель всея вселеннаыя; крест красота церкве; крест царем державы; крест ангелем слава…» (Савушкина, № 148). В данном примере в качестве темы выступает лексема «крест», а в качестве ремы – разнообразные определения. Сам прием не выходит за рамки стилистического приема анафоры. Цепевидность не возникает и тогда, когда, наоборот, характеристика каких-либо персонажей или предметов выступает в роли темы, то есть воспроизводится повторно, а сами определяемые варьируются:
«Ты еси окаянная Тресея.Ты еси окаянная Огнея,Ты еси окаянная Недра…Ты еси окаянная Невея…» (Савушкина, № 148).  В данном случае мы также можем говорить лишь о стилистическом приеме анафоры, а не о специфическом композиционном приеме.


[Закрыть]). Кроме основных элементов в состав звена могут входить один или несколько (что встречается крайне редко) дополнительных элементов: например, обстоятельство или качественная характеристика.

Итак, повторное воспроизведение какого-либо сегмента текста обязательно предполагает наличие элемента новизны: во-первых, может измениться либо субъект, либо объект или локус, либо акция (последнее встречается очень редко, причем только в заговорных текстах). Это значит, что варьироваться может лишь один из трех составляющих звено основных элементов. Однако варьирование может затронуть лишь дополнительный элемент звена.

Таким образом, подходя к практическому вычленению звеньев в тексте, мы учитываем два противоположных фактора – новизну и повторяемость.

Во-вторых, если повторно воспроизводятся все три составляющих звено основных элемента (при отсутствии дополнительных) – а с этим явлением мы сталкиваемся в докучных сказках и заговорах, то расподобление происходит только на смысловом уровне. Так, если мы имеем в виду докучные сказки, то каждый раз информация, заключенная в повторяемом тексте, сообщается как новая, еще неизвестная слушателю. Когда же мы рассматриваем заговоры, то каждое новое воспроизведение текста усиливает как его собственную магическую силу, так и силу текста, взятого в совокупности всех его повторных воспроизведений (и, опосредованно, всего ритуала, в контекст которого и включается рассматриваемый заговор в качестве вербальной составляющей).

Последовательно соединяясь друг с другом, звенья и образуют так называемую цепевидную структуру. Употребляя понятие «последовательно», мы имеем в виду то, что в следующих друг за другом звеньях, например в сказочных текстах, акции, совершаемые персонажем (персонажами) совершаются в хронологической последовательности. Ее мы можем обозначить как реалистичную последовательность. В заговорных же текстах понятие «последовательность» приобретает специфические черты, соответствующие контексту. Последовательность совершения акций более условна – не зря в акциональных рядах всегда присутствует (эксплицитно или имплицитно) условный союз «если». Однако из контекста понятно, что предположения о, например, месте обитания болезни и ее отсылке туда также высказываются последовательно, болезнь последовательно отсылается в разные локусы, то есть мы имеем дело с пусть условной, но последовательностью.

Кроме того, если в сказочном тексте результативными будут либо все звенья (нанизывание мотива), либо только последнее (нанизывание акции), то в заговорных текстах результативной будет лишь совокупность всех акций, поскольку из контекста очевидно, что лишь произнесение всего набора акций приведет к изменению изначальной ситуации: болезнь уйдет к месту своего обитания и человек выздоровеет.

Проследим это на примере сказочного текста (сказка об упрямой жене) и текста заговорного:

«Один, вишь, женилси. И поехали к тещи в гости. А ехали они пожней. // А она говорит:

– Это моего батюшки пожня, да моего батюшки береза, да моего батюшки косачи да тетери.

– Ну, нет, – муж говорит, косачи да тетери боговы. //

А она и говорит:

– Скажи – твоего батюшки косачи да тетери, а не скажешь – помру.

– Косачи и тетери боговы. //

Приехали к тещи, а она больная, с телеги не встает…

– А скажи: твоего батюшки косачи да тетери…

– Косачи да тетери боговы…//

Ну, она и померла» (Карнаухова, № 56).

Текст состоит из семи звеньев, три из которых мы привели. Каждое звено в смысловом плане повторяет предыдущее: упрямая баба требует от мужа признать, что птицы принадлежат ее отцу. Воспроизводятся все три основных элемента звена – субъект (жена), действие (задает вопрос и получает ответ), объект (муж). Однако расподобление также происходит: состояние упрямой бабы в каждом звене ухудшается (дополнительный обстоятельственный элемент). Все действия совершаются последовательно, каждое из них результативно: задан вопрос, получен ответ – состояние субъекта изменилось. Текст имеет цепевидную структуру, в основе которой лежит нанизывание мотива. Цепевидность подчеркивается наличием развернутой репризы.

В заговорных текстах мы имеем последовательное перечисление и отсылку (акция) болезни (субъекта) к очередному вероятному месту обитания (локус). Варьирует именно этот, третий из основных элементов, элемент звена (причем это характерно для всех трех заговорных традиций):

«С лесу пришло – на лес уходи. С народу пришло – на народ поди. С ветру пришло – на ветер поди» (ВФ, № 511), «… jsou li z vetru, aby sli zas do vetru, tam aby drivi v nejvettsich houstinach lamali; jsou li z vody, aby sli zas do vody, tam aby pisek v nejvettsich hloubinach vazali; jsou li ze skal, aby sli zas do skal, tam aby skaly v nejvettsich skalinach lamali» (Erben, 1937, № 4, s. 417).

«Ако бъдете уроци от мъш, по него идете, ако бъдете уроци от жена, по нея идете, ако бъдете уроци от мома, по нея идете, ако бъдете уроци самодивски, по тях идете, ако бъдете уроци водни, по нея идете, ако бъдете уроци от ветър, по него идете…» (СБНУ, кн. 12, № 2, 3, с. 143).

Таким образом, перед нами сегменты текста, имеющие цепевидную структуру, в основе которой лежит прием нанизывания акции. Результативна вся цепь в целом.

Число звеньев в цепи бывает различным: от 3–5 звеньев (например, в сюжетах типа «Волк-дурень» «Колобок» или во вступительной части заговорного текста) вплоть до теоретически бесконечного (например, в докучных сказках).

Если цепь состоит из минимального количества звеньев (трех), то возникает необходимость различения приема нанизывания и приема утроения действия, также широко используемого в сказках, в том числе в сказках о животных. Формально эти приемы сходны, так как в обоих случаях, как правило, повторяется акция персонажа. В результате мы имеем повтор почти аналогичных сцен, текст которых на вербальном уровне, особенно если он содержит диалог, включает репризу. Примером может служить сказка «Лиса-повитуха» (АТ 15):

«…Лежит кума с кумом в избушке, да украдкою постукивает хвостиком. «Кума, кума, – говорит волк, – кто-то стучит». «А, знать, меня на повой зовут!» – бормочет лиса. «Так поди сходи», – говорит волк. Вот кума из избы да прямехонько к меду, нализалась и вернулась назад. «Что бог дал?» – спрашивает волк. «Початочек», – отвечает лисица.//

В другой раз опять лежит кума да постукивает хвостиком. «Кума! Кто-то стучится», – говорит волк. – «На повой, знать, зовут!» – «Так сходи». Пошла лисица, да опять к меду, нализалась досыта: медку только на донышке осталось. Приходит к волку. «Что бог дал?» – спрашивает волк. – «Середышек» // [Афанасьев, т. 1, № 9].

И в третий раз лиса точно так же обманула волка, а на его традиционный вопрос: «Что бог дал?» – отвечает: «Поскребышек».

На первый взгляд структура данного текста тождественна структуре текста на сюжет «Лиса и дятел» (АТ 56 Б), где лиса также три раза стучит хвостом по дереву, требуя у дятла птенца «для обучения». И в том, и в другом случаях диалог содержит репризу: «…стук-стук хвостищем по сырому дубищу. «Дятел, дятел, полезай с дубу долой. Мне дуб нада – сечихичики гнуть». – «Ей, лисанька! Не дала ты мне и одного детенышка-то высидеть». – «Ей, дятел! Брось ты мне, я его выучу кузнешному». Дятел ей бросил, а она кустик за кустик, лесок за лесок, да и съела» [Афанасьев, т. 1, № 32].

Однако если в первом случае трехкратный повтор в смысловом отношении полностью исчерпывает ситуацию и новый повтор невозможен, то в сказке «Лиса и дятел» количество повторов внутренне не ограничено и может быть увеличено без ущерба для содержания.

В волшебных сказках мы также часто сталкиваемся с утроением, фактически являющимся минимальной цепью нанизывания, что было отмечено Т. В. Зуевой в работе «Волшебная сказка»55
  Зуева Т. В. Волшебная сказка. – М., 1993. – С. 114.


[Закрыть]. В качестве доказательства, проведем сравнение двух текстов, содержащих эпизод набора помощников-животных. Так, в чешской сказке «Златовласка» (Erben, 1955, с. 55–60) герой получает трех помощников: муравьев, воронят и рыбу. В структурном отношении, соответственно, данный отрывок представляет собой цепь, состоящую из трех звеньев, скрепленных репризой-предложением – обещанием помощи в трудную минуту. Однако ни в смысловом, ни в структурном плане длина цепи не ограничена. Помощников, а соответственно, и звеньев в цепи нанизывания персонажей, могло бы быть и больше. Так, в болгарской сказке этот же эпизод формируется на основе цепи, состоящей из четырех звеньев: герой получает в помощники лису, волка, медведя и льва:

«Дигло <момчето> пушката да я <лисицата> убие. Она му рекла: «Не ме убивай! След малко че се окотим и че ти дадем лисиче». // По-натам сретнали вълк. Дигло пушката, а вълк му рекъл: «Не ме убивай! Скоро че се окотим и че ти дадем вълче». // По-натам го срещла мечка… // Най-после ги сретъл лъф…»66
  Вскинул <юноша> ружье, прицелился в лисицу. Она ему и говорит: «Не убивая меня! Скоро у меня родятся лисята и я отдам тебе одного». Потом им встретился волк. Вскинул ружье, а волк ему и говорит: «Не убивая меня! Скоро у меня родятся волчата и я отдам тебе одного». Потом им встретился медведь… Потом им встретился лев…


[Закрыть] (СБНУ, кн. 49, № 8).

Однако текст может содержать маркер, ограничивающий длину цепи, хотя в смысловом плане никаких ограничений могло бы и не быть. Так, в чешской сказке «Дракон с двенадцатью головами» в тексте, предшествующем эпизоду набора помощников, указывается, что лес, в который попал герой, был «tři dni dlouhý». Соответственно, встречая каждый день нового зверя, герой мог получить лишь трех помощников:

«Když tak tím lesem šel první den, vyběhl proti němu vlk…// Druhý den vyběhl proti němu z houští medvěd…// Třetí den vyběhl proti němu lev…»77
  Шел он по лесу в первый день, навстречу ему – волк. На второй день навстречу ему вышел медведь… На третий день навстречу ему вышел лев…


[Закрыть] (Erben, 1949, с. 42–47).

Введение подобного маркера в текст – очень распространенный прием в волшебных сказках, динамичных по своей сути. Многие из них начинаются с указания на то, что у родителей было три сына, или что у трех матерей, отведавших волшебной рыбы, родились три сына, или что герою были вручены три яблока, которые можно было разломить только около воды, и так далее.

Достаточно часто нам приходится сталкиваться и с проблемой различения троичности как минимального количества множественности и утроения как результата расщепления одного из элементов двоичности. В последнем случае «все многообразие плана выражения вызывается… тождественными функциональными причинами: выделением из троичной конструкции третьего звена как действительного, истинного, «настоящего» в противовес предшествующим – несущественным, ложным, ненастоящим»88
  Структура волшебной сказки. – М., 2001, с. 82–83.


[Закрыть]. То есть за такого рода троичностью всегда стоит противопоставление двух планов – планов истинного и ложного героя. Причем в реальности сказочного текста элемент ложного героя может расщепиться и на три составляющие (теоретически их число может быть и большим). Так, в сказке о Белом Полянине есть эпизод встречи побратимов с дедом. Встреча происходит четыре раза, то есть перед нами цепь нанизывания, состоящая из четырех звеньев, дополнительно скрепленных репризой:

“Утром три брата на охоту поехали, а Ивана– царевича дома оставили… Он наварил, нажарил к обеду всякой всячины, сел на лавке да трубку покуривает. Вдруг едет старый дед в ступе, толкачом подпирается, под ним ковета на семь саженей лита, и просит милостыни. Царенко дает ему целый хлеб; дед не за хлеб,за него берется, крючком да в ступу, толк-толк, снял у него со спины полосу да самых плечей, взял половою натер да под пол бросил… Вернулись братья с охоты, спрашивают Царенка: «Никого у тебя не было?» – «Я никого не видел; разве вы кого?» – «Нет, и мы не видали!»//

На другой день дома остался Иван Поваренко…//

На третий день дома остался Белый Полянин…//

На четвертый день остался дома Иван Сученко…// (Афанасьев, т. 1, № 139).

Как мы видим, в смысловом отношении первые три звена тождественны: персонажи не справляются с врагом и скрывают свое поражение. Четвертое звено противопоставлено первым трем, которые на смысловом уровне сливаются в одно – персонаж побеждает неожиданного врага и тем самым доказывает, что именно он и является истинным героем: «…опять едет старый дед в ступе, толкачом подпирается, под ним ковета на семь саженей лита, и просит милостыни. Царенко дает ему целый хлеб; дед не за хлеб, за него берется, крючком да в ступу – ступа и разбилась…» (там же).

Однако в эпизодах, подобных описанному, сказка, несмотря на заявленное количество персонажей – три, может не редуплицировать элемент «ложный герой», а слить нерезультативные действия персонажей в одно. Таким образом в реальном плане сказки проявляется скрытая обычно двоичность. Так, в чешской сказке на сюжет АТ 550 «Иван-царевич и серый волк» старшие братья решают путешествовать вместе – таким образом, их пути сливаются в один. И они вместе совершают неправильный с точки зрения сказочной логики поступок и лишаются помощника:

«Tu se jim vyskytla kulhavá liška o třech nohách a počala se k nim lichotiti, aby ji také něco dali. Ale oni, vidouce ji, vykřikli: «Hlehle liška! Pojd‘me, zabileme ji!» a hned za ni s holí, takže jim sotva utekla»99
  Тут навстречу им выбежала хромая лисичка, стала к ним ластиться, просить, чтоб дали ей что-нибудь на зубок. Но они, как только ее увидели, закричали: «Смотри-ка лисица! Давай убьем ее!» Схватили палки, и она едва ноги от них унесла.


[Закрыть] (Erben, 1949, s. 190–194).

В формальном отношении цепи множественности и цепи расщепленной двоичности ничем друг от друга не отличаются. Редупликация динамических сюжетных элементов (мотивов или акций) приводит к тому, что данный эпизод оформляется в цепевидную структуру.

Анализ сказочных и заговорных текстов славян, имевшихся в нашем распоряжении, показал, что можно выделить четыре основных типов многократного повтора, на основе которых создаются цепевидные структуры:

– нанизывание,

– кумуляция,

– кольцевой повтор,

– маятниковый повтор.

Нанизывание, как показало наше исследование, является наиболее универсальным приемом структурной организации фольклорного текста (оно широко распространено и в сказочном, и в заговорном материале), и именно цепи нанизывания формируются на основе матриц структурообразования (в роли которых выступают все три известных на сегодняшний день абстрактных модели связного текста)1010
  См.: Абстрактные модели связной речи как матрицы структурообразования фольклорного текста (на материале чешских, болгарских и русских заговорных и сказочных текстов). – Актуальные проблемы изучения литературы в вузе и школе: Материалы Всероссийской конференции и XXIX Зональной конференции литературоведов Поволжья. Тольятти, 12–14 октября 2004. – Тольятти: ТГУ, 2004. – Т. 1. – С. 8–23.


[Закрыть].

Нанизыванием мы назвали такой тип повтора, когда каждое последующее звено, присоединяясь к предыдущему, обязательно повторно воспроизводит два из трех (субъект – действие – объект или локус) его основных элементов (субъект + действие или объект (локус) + действие), образуя таким образом стержень, посредством которого звенья связаны друг с другом и объединяются в цепь, причем между звеньями устанавливаются также отношения последовательности.

В зависимости от того, на каком уровне осуществляется повтор, мы выделяем следующие его подтипы:

1) чисто структурное, когда воспроизводятся цельные только в смысловом плане сегменты текста;

2) сюжетно-композиционное – воспроизводятся сегменты текста, цельные в семантическом отношении (как правило, сопровождается репризой);

3) словесно-текстовое нанизывание.

В рамках данной статьи у нас нет возможности продемонстрировать каждый из подтипов нанизывания, поэтому мы ограничимся лишь одним из них – нанизывание мотива (линейное). В качестве примера возьмем отрывок из сказки на сюжет АТ 212 «Коза-дереза» из сборника И. В. Карнауховой, где в результате использования данного способа структурирования текста формируется его цепевидность: «…//спроводили девку пасти. Она весь день пасла, да и повалила домой, и говорит:

– Пригонила.

Хозяин и сидит у крыльца:

– Козанька-коза, ела ли цего?

– Нет, не ела я, а как бежала через мостоцек, ухватила кленовый листоцек, как бежала через гребельку, ухватила водицы капельку.

Он девку напорол и прогнал. // На другой день он послал жонку…» [Карнаухова, № 72].

В последующих двух звеньях на сюжетном уровне воспроизводится тот же мотив. Количество обманутых может быть различным. Так, в одном из чешских вариантов сюжета (запись, сделанная Й. Ш. Бааром) козу, кроме хозяина, пасут три его дочери, а в другом – дочь, сын и жена. В болгарской традиции удлинение цепи еще более значительно. Неблагодарную козу пасут не только три дочери хозяина, но и трое его сыновей (СБНУ, кн.48, 1954, № 45).

В отличие от чешской традиции, в болгарской и русской цепевидность структуры поддерживается развитой репризой – повтором вопроса хозяина и ответа козы:

« – Козице деадовата, яла ле ми си, пила ле ми си?

– Деадо попе, ни съм яла, ни съм пила – на сух камен седеада, суи съм грепки метала»1111
  – Козонька, любимая, ела ли ты, пила ли ты?
  – Хозяин-поп, и не ела я, и не пила – на сухом камне стояла, сухие катышки метала…


[Закрыть](СБНУ, кн. 48, № 45).

Многочленная развитая реприза усиливает ритмическую организацию текста, а в соединении с соответствующей интонацией создает особую мелодию сказки.

В заговорных текстах всех трех славянских традиций нанизывание (в том числе и линейное) также продуктивно. На его основе, например, строится распространенная в заговорных текстах формула отсылки болезни:

 
«Аку е бела, пу бело цвете;
Аку е синьа, пу синьу цвете;
Аку е жолта, пу жолту цвете;
Аку е черна, пу черну цвете…» (СБНУ, кн.1, № 1, с. 92).
 

Функция данного приема в сказочном тексте – замедлить ход сказки, показать постепенность развития действия. В заговорах цель использования приема кардинально меняется. С его помощью достигается максимальная степень охвата возможностей.

Кумуляция наряду с нанизыванием также является одним из принципов, в результате использования которого образуется цепевидная композиция. Именно это, как нам представляется, и стало причиной того, что многие ученые-фольклористы и сегодня объединяют эти два принципа.

Однако, как показали наши исследования, кумуляцией нужно считать такой тип повтора, когда присоединение нового звена происходит при обязательном повторении всех предыдущих звеньев цепи. В отличие от нанизывания, охватывающего все уровни организации текста, кумуляция представляет собой явление более высокого порядка: она может быть зафиксирована только на уровне текста в целом, то есть на структурном уровне. Кроме того, данный прием продуктивен лишь в области сказочного и детского фольклора (мы имеем в виду такой жанр, как прибаутка, сближающийся с детской сказкой).