Текст книги "Дело всей жизни…"

В основе кумулятивного повтора в большинстве случаев лежит прием нанизывания, так что можно говорить о том, что кумуляция – это вторая ступень, или производная, в развитии этого приема. В обоснованности такого утверждения можно убедиться, сравнив структуры цепей текстов на сюжеты АТ 2016* «Векушка-горожаночка» [Шейн, Великорус, № 99] и АТ 1415 «Мена» [Никифоров, № 35].

Однако в основе кумуляции может лежать не только прием нанизывания, но и, воспользуемся термином В. Я. Проппа, нагромождения, когда цепь строится на последовательном присоединении субъектов, а предикат отсутствует. Этот прием используется в сказке «Теремок»:

«Пришла мышка-тютюрюшечка…«Я, мухагорюха, я, вошь-поползуха, я, блоха-попрыгуха, я, комар долгоногий».// Пришла ящеркашерошерочка…«Я, муха-горюха, я, вошьпоползуха, я, блоха-попрыгуха, я, комар долгоногий, я мышка-тютюрюшечка».// Пришел заюшко…» (Афанасьев, № 82),

или чешской на сюжет о том, как Гонза учил немецкий язык. Каждое звено включает в себя кумулятивную цепь, специфика которой заключается в том, что она состоит из отдельных якобы немецких слов, которые персонаж выучил (прием нагромождения). Выучив очередное слово, он повторяет все предыдущие, радостно добавляя к ним новое:

«Opodál stál kluk a křičel na ostatní:

«Židům rancům bácum».

Honza div nezavejsk radostí a opakoval si:

«Pilykus latikus, málomydli, perbíle, kolokáruminulo, rohancům št‘ouchancům, židumrancumbacum»1212
  Невдалеке стоял мальчишка и кричал другим: «Жиду котомка бух!» Гонза от радости чуть не закричал и сразу же повторил про себя: «Пилыкусок доскикусок, маломыль стирайбело, колесотелегимимо, рогачамплетьми, жидукотомкабух».


[Закрыть] (Baar, № 33).

В этом случае внешняя цепь образована на основе только одного приема структурообразующего повтора – кумуляции. В этом случае связь между звеньями в цепи осуществляется на смысловом уровне.

В большинстве славянских цепевидных сказок прием кумуляции выступает как дополнительный к принципу нанизывания. В этом случае звенья кумуляции входят в состав звеньев нанизывания, причем границы звеньев двух типов повтора не совпадают. Рассмотрим это на примере русского (Никифоров, № 11) и чешского (Erben, 1955, s. 117–120) вариантов сюжета АТ 2028 «Глиняный парень» (в болгарской традиции данный сюжет нами не был обнаружен).

Цепевидная структура текста обоих национальных вариантов формируется на основе переплетения различных типов повтора – сюжетно-композиционного (нанизывание мотива линейное) и кумуляции. О начале звена цепи нанизывания в русском варианте сигнализируют слова «Пошла она дальше». В конце каждого звена используется реприза-предложение «Взяла да и съела». В центр звеньев нанизывания вводится звено кумуляции, в котором перечисляются все съеденные до этого персонажи, начиная с первого. Маркером завершения кумулятивного звена будут слова: «А вас я съем с х»:

«//Пошла она дальше. Попадаются сенокосьцы с косами. Она говорит:

– Сенокосьцы, я вас съем!

Оны говорят:

– Мы махнем косой, у тебя голова отлетит, да!

– Ох, скаа, /я съла бабку с прялкой, дедка с погонялкой, попадью с квашней, попа с скуфьей, попового работника с сохой, с бороной и с кобылой вороной, а вас съем и с косами. / Взяла да и съела//».

Границы звена нанизывания мы отметили двойной вертикальной чертой, а границы кумулятивной цепи – одинарной.

Русский вариант состоит из девяти звеньев нанизывания и семи звеньев кумуляции. Кумулятивных звеньев меньше, поскольку в первом звене цепи нанизывания кумулятивное звено пока еще отсутствует, а во втором только еще начинает формироваться (вспомним, что звено становится самим собой только при наличии трехкратного повтора). Кумулятивные звенья одновременно играют и роль репризы.

В целом, структура чешского варианта воспроизводит русскую. Она также формируется на основе совместной реализации нанизывания на сюжетно-композиционном уровне (нанизывание мотива), который играет роль основного композиционного принципа. Однако, в отличие от русских вариантов, кумулятивные звенья включаются далеко не во все звенья нанизывания. Четкость структуры, таким образом, нарушена, но ее цепевидность сохраняется (за счет использования нанизывания). Впервые кумулятивная цепь возникает в рамках шестого звена нанизывания как уже вполне сформировавшаяся: в ней перечислены все те персонажи, которые были съедены в предыдущих пяти звеньях:

«Jed jsem, sněd jsem:

kaši z rendlíka,

ucháč mlíka,

pecen chleba,

mámu – tátu —

a tebe taky ještě sním!»1313
  Ел я, съел я: каши кастрюльку, ковшик молока, буханку хлеба, маму, папу, – и тебя тоже съем!


[Закрыть] (Erben, 1955, s. 17– 20).

В следующее, седьмое звено также включено звено кумуляции, причем его структура не нарушена: к перечисленным персонажам добавлен персонаж предыдущего звена:

«Jed jsem, sněd jsem:

kaši z rendlíka,

ucháč mlíka,

pecen chleba,

mámu – tátu —

děvečku s jetelem -

a tebe taky ještě sním!»1414
  Ел я, съел я: каши кастрюльку, ковшик молока, буханку хлеба, маму, папу, девочку с клевером, – и тебя тоже съем!


[Закрыть].

Далее следуют звенья, в которых кумуляция опущена. Появляется она лишь в заключительном, десятом звене цепи нанизывания.

Еще одним принципом формирования цепевидной структуры является кольцевой повтор. Это такой тип повтора, когда каждое последующее звено полностью повторяет предыдущее и в сюжетно-смысловом, и в формальном отношении. На практике количество звеньев в цепи зависит либо от воли исполнителя или слушателя, либо от требований заговорно-заклинательного акта.

Итак, по принципу кольцевого повтора построены, во-первых, те произведения, где форма имеет определяющее значение. Это так называемые докучные сказки и возникшие на их основе городские стихи и диалоги, получившие широкое распространение в конце XIX – первой трети XX веков (в болгарском и чешском фольклоре нами было обнаружено лишь по одному тексту такого рода, причем реализующих одну и ту же тему: убийство собаки). Большая часть их практически бессюжетна и представляет собой своеобразную игру чисто формальными элементами – рифмой, ритмом, структурой (внутренней композицией отдельных составляющих элементов и внешней – способами связи элементов в единое целое).

Во-вторых, это заговорные тексты, если их рассматривать как некий метатекст, состоящий из нескольких звеньев, то есть повторно воспроизводящегося текста – вербальной составляющей заговорнозаклинательного акта. В большинстве случаев исследователи изучают именно этот текст, то есть, фактически, внутреннюю структуру отдельного звена. Собственно говоря, именно этот текст и фиксируется сборниками. Лишь в работах последних лет1515
  Агапкина Т. А. Полесские заговоры: принципы научного издания // Полесские заговоры (в записях 1970–1990-х гг.). – М., 2003. – С. 7–20; Харитонова В. И. Заговорно-заклинательное искусство восточных славян. – М., 1999; Топоров В. Н. О древнеиндийской заговорной традиции // Малые формы фольклора. – М., 1995. – С. 8–105; Агапкина Т. А, Виноградова Л. Н. Благопожелания: ритуал и текст // Славянский и балканский фольклор: Верования. Текст. Ритуал. – М., 1994 и др.


[Закрыть] появляется указание на то, что заговор нельзя исследовать в отрыве от заговорно-заклинательного акта, поскольку он входит в него как вербальная составляющая, то есть является его неотъемлемой частью. Именно поэтому, на наш взгляд, и сложилась парадоксальная ситуация: структурообразующий повтор и возникающая на его основе цепевидная структура, широко распространенная в этой области устного народного творчества, не изучались и не описывались.

Главная композиционная цель такого рода произведений – тенденция к повторению основного структуро-содержательного элемента некоторое (определенное в заговорах и теоретически бесконечное в докучных сказках) количество раз. Основной структурно-содержательный элемент в заговоре – это текст, бессюжетный или обладающий некоторой сюжетностью, а также, по мнению его исполнителей, способностью магического воздействия на человека. В докучных сказках – это текст (также бессюжетный или с элементами сюжетности), формально организованный таким образом, чтобы объединить две диаметрально противоположные потенциальные возможности: неожиданно быстрого завершения и бесконечно долгого повторения.

Эффект неожиданно быстрого завершения относится прежде всего к внутренней структуре и содержательному ядру этой части текста, а тенденция к бесконечному числу повторов, если она реализуется, ведет к образованию цепевидной композиции.

Цепь, лежащая в основе такого рода произведений, состоит из некоторого числа (в докучных сказках и сходных с ними жанрах это число зависит только от воли исполнителя, а в заговорах – от требований заговорно-заклинательного акта) тождественных по форме и содержанию звеньев. Границы звеньев могут полностью совпадать с границами основного структурно-содержательного элемента. Однако в заговорах, например, могут быть уже, если воспроизводится лишь его часть. В этом случае лишь часть текста приобретает цепевидность. Любопытно, что в этом случае повторного воспроизведения всего текста в целом не происходит.

В зависимости от того, в какой области используется данный прием, отдельные звенья в цепи скрепляются:

– чисто механически при помощи специальной фразы типа «не начать ли сказочку сначала»;

– используя логическую связь конца текста звена с его началом при очередном повторе. Это прежде всего зависит от степени сюжетности текста, легшего в основу звена цепи. Если текст бессюжетен и смысл его складывается из какого-нибудь элементарного содержательного ядра (темы), то связь между звеньями осуществляется механически. Если же сюжетность текста более развита, то есть наблюдается некоторое развитие его содержания, или текст имеет определенный сюжет (пусть даже самый элементарный), то в этом случае связь, возникающая между звеньями цепи, обусловлена внутренней логикой текста;

– семантически. В этом случае каждое повторное воспроизведение рассматривается как усиливающее магическое воздействие как самого текста, так и мега– текста в целом.

Первые два вида связи используются в докучных сказках и сходных с ними шуточных стихах и диалогах, а последний – в заговорных текстах. В качестве примера такой структуры можно привести текст докучной сказки-песенки о попе и его собаке, которая известна во всех трех традициях:

 
«‖ У попа была собака,
Он ее любил,
Она съела кусок мяса,
Он ее убил.
В землю закопал
И надпись написал: ‖
У попа была собака…» [РДС, 3.9].
 

Вертикальными чертами мы обозначили границы звена, повторное воспроизведение которого и образует цепевидную структуру.

Последним из принципов, на основе которых формируется цепевидная структура, является маятниковый повтор. Это, пожалуй, наиболее редко встречающийся способ формирования цепевидной структуры. Он используется, как правило, в докучных сказках, где, как мы знаем, форма доминирует над содержанием и именно разнообразная игра формальными элементами составляет жанровое своеобразие и основную прелесть подобных словесных миниатюр. Принцип маятникового повтора предполагает наличие в тексте бинарной оппозиции, двух центров (формальных или смысловых), совершенно равноправных по отношению друг к другу. Внимание рассказчика поочередно переходит от одного из них к другому, причем такое колебание может продолжаться до бесконечности. В рамки звена входит бинарная оппозиция в целом, независимо от объема организующего ее текста (от нескольких слов до многофразовых блоков). Количество звеньев в цепи зависит только от воли рассказчика.

Итак, маятниковый повтор – это такой тип повтора, когда поочередно воспроизводятся два равнозначных в формально-смысловом аспекте сегмента текста, образующих между собой бинарную оппозицию по принципу +/–, например:

 
«Жил был поп,
Зделал плот,
По реки поплыл,
Мех оплыл
Да опять поплыл,
Мех оплыл
Да опять поплыл…» [РДС, № 2.71].
 

В данном примере первая часть композиции образована первыми тремя строками текста и состоит из зачина («Жил был поп») и содержательного ядра – поп построил плот и поплыл по реке. Структура второй части текста представляет собой цепь тождественных звеньев, организованных по принципу маятникового повтора. В рамки одного звена входит часть текста, равная, так сказать, одному взмаху маятника, то есть заключающая в себе два, в данном случае формальных, центра, которые затем при повторе чередуются: «Мех оплыл да опять поплыл».

Список сокращений

1. Афанасьев —Народные русские сказки А. Н. Афанасьева в трех томах. – М., 1985–1986.

2. Карнаухова – Карнаухова И. В. Сказки и предания Северного края. – М., 1934.

3. Никифоров – Севернорусские сказки в записях А. И. Никифорова / Издание подготовил В. Я. Пропп. – М.; Л., 1961.

4. РДС – Русские докучные сказки / Составление, вступительная статья, подготовка текстов и комментариев И. Ф. Амроян. – Тольятти, 1996.

5. Савушкина – Русские заговоры / Составление, предисловие и примечания Н. И. Савушкиной. – М., 1993.

6. СБНУ – Сборник за български народни умотворения и книжнина. Т. 1–60. София, 1889–1994.

7. Шейн, Великорус – Великорус в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах и т.п.: Материалы, собранные и приведенные в порядок П. В. Шейном. – СПб, 1900. – Т. 1.

8. Baar – Baar, Jindřich Šimon. Chodské písně a pohádky. – Praha, 1975.

9. Erben, 1937 – Erben K. J. Prostonárodní české písně a říkadla. – Praha, 1937.

10. Erben, 1949 – Erben K. J. České pohádky. – Praha, 1949.

11. Erben, 1955 – Erben K. J. České národní pohádky. – Praha, 1955.

СВОЕОБРАЗИЕ ЛЕКСИКОНА НИЗШИХ ЭПИЧЕСКИХ ПЕСЕН КУРСКОЙ ГУБЕРНИИ

М. А. Бобунова (Курск)

Одним из перспективных направлений современной лексикографии является создание словарей языка фольклора. Лексикографические справочники разного типа становятся не только удобной формой представления фактического материала, но и особым способом освоения устно-поэтического языка. Как оказалось, словарные данные можно с успехом использовать для решения целого ряда задач, касающихся жанровой и пространственно-временной специфики языка фольклора, его идиолектности и этнических особенностей.

Проблема внутрижанрового своеобразия народно– песенной речи тоже остается открытой. Лингвофольклористы справедливо полагают, что в пределах одного жанра язык «представляет собой более однозначное стилевое образование, хотя расхождения и могут наблюдаться, если жанр достаточно разнообразен» [Оссовецкий 1975: 67]. Учитывая, что необрядовая лирическая песня неоднородна по тематике, и интуитивно полагая, что язык низших эпических песен так же, как и юмористических и сатирических, включаемых в сборники необрядовой лирики наряду с любовными и семейными песнями, имеет определенные особенности, мы решили проверить это с помощью лексикографических методик.

В качестве источника нами были выбраны лирические песни, записанные в Курской губернии и включенные в семитомный свод А. И. Соболевского «Великорусские народные песни» (Соб.), где тексты сгруппированы по тематике: 1 т. – низшие эпические песни; 2–3 тт. – семейные песни; 4–5 тт. – любовные песни; 6 т. – рекрутские, солдатские, разбойничьи песни; 7 т. – юмористические и сатирические песни. Первоначально мы ограничились материалом пяти томов (2–6) и составили полный словник, частотный словарь и конкорданс [Бобунова 2007]. Впоследствии аналогичные словарные формы были подготовлены на базе первого тома, содержащего низшие эпические песни. Анализу подверглись 29 текстов.

Для выявления внутрижанрового своеобразия мы сопоставили словники с помощью специально созданной программы Compare (авторы – М. В. Литус и Е. В. Литус). В результате автоматического сравнения были получены списки совпадающих (≈ 60 % словника) и несовпадающих (≈ 40 %) наименований. Значительное число индивидуальных лексем обусловлено тем, что при создании словников мы стремились к максимальному разведению форм, многие из которых являются диалектными или собственно фольклорными образованиями (например, дворянинушка ‘Фольк. Дворянчик (помещик)’ [СРНГ: 7: 302], дивнешенький ‘дивный, чудный’ [СРНГ: 8: 49], огонюшек ‘Ласк. Огонь’ [СРНГ: 22: 342]), что позволяет считать их самостоятельными словарными единицами. В связи с этим в группу несовпадающих лексем попали как собственно индивидуальные наименования, так и формально уникальные слова – разные по структуре, но с одинаковым денотативным значением (например, веночек – венок, деточки – детки, жалобнехонько – жалобно, Матренушка – Матрена, разбойник – разбойничек; сердечушко – сердце, заливаться – залиться).

Наряду с отдельными лексемами этот список пополнили составные синкретичные конструкции, представляющие собой синонимические сближения (очнуться-пробудиться), репрезентативные пары (овес-сено), наименования, образованные на базе атрибутивных сочетаний (сафьяны-чеботочки) или на основе повторов (большой-набольший).

Более подробно рассмотрим группу собственно индивидуальных лексем, представленную словами разной частеречной принадлежности (зола, кучечка, ниточка; мокрый, нетерпеливый, похожий; замутиться, обсеять, приспать и др.). Своеобразие лексикона низших эпических песен обусловлено во многом содержанием песен балладного типа, в основе которых лежат трагические конфликты между молодцем и девушкой, мужем и женой, братом и сестрой. Поскольку центральным мотивом является мотив злодеяния, не случайно появление таких слов, как злодей, злодейка, плаха, рыданье; губить, загубить, зарезать, настигать, помереть, ссечь, скончаться, хоронить и др.

 
Мы злодеи, злодеи проклятые:
А сгубили мы твоего мужа,
Твоего мужа, своего зятя! <1,189>;
Ох, брат сестру двору кличет,
Загубить хочет… <1,176>;
Одного я зарезала,
А другого повесила… <1,164>;
Морянина они зарезали,
А морянчинка в море бросили,
А молодушку да с собой взяли <1,189>.
 

В ряде песен деспотичная свекровь, желая избавиться от невестки, клевещет на нее, используя соответствующую лексику: пораспродать, пораспустить, порассыпать, поразвыпить, поморить, повылить:

 
Ой, и мать сыну поразжалилась:
«А твоя жена увесь дом снесла —
Что коней твоих пораспродала,
Соколов твоих пораспустила,
А меды твои поразвыпила» <1,70>
 

Сама же сноха характеризуется как лиходейница и распутница:

 
Твоя-то жена – распутница,
Твоя жена – лиходейница:
Коней твоих пораспродала,
Собак твоих поморила всех,
Вина, меды все повылила,
Золоту казну поразсыпала,
Зелены сады засушила все,
Соловьев-пташек распустила всех,
Дитя твоего загубила она! <1,71>
 

Жертва часто предстает бесправной и обездоленной, о чем свидетельствуют эпитеты бесталанный, опальный, разбесчастный:

 
Разбесчастная девчоночка
На свете рождена…
Отдали девчоночку замуж
За вора за разбойничка…<1,204>;
Отроча опальный, отроча опальный,
Сиротинушка безталанный <1,195>.
 

Губитель тоже получает соответствующую характеристику (подколодный (змея), проклятый, рассобачий):

 
Пришел сын да и к матери:
«Не мать ты мне, не сударыня,
Змея ты мне подколодная! <1,79>;
Уж ты, вор ли, ты, собака,
Разсобачий такой сын,
Погубил ты моего брата,
Своего шурина! <1,200>.
 

Мотив подготовки к убийству, самого убийства и последующих действий способствует использованию в низших эпических песнях наименований оружия (копье, меч, сабля, стрела), не характерных для семейных и любовных песен:

 
Вынул молодец саблю вострую,
Он и снес жене буйну голову <1,70>;
С правой руки положьте калену стрелу;
А с левой руки положьте вы булатный меч <1,343>.
 

В отдельных случаях значение индивидуальных существительных (например, ендова, мясо, сало, пирог) и глаголов (напечь, слить, смостить) проясняется лишь при обращении к контексту, в котором девушка «рисует» воображаемую картину жестокой расправы над милым другом:

 
Я из рук, из ног коровать смощу,
Из буйной головы ендову скую,
Из глаз его я чару солью,
Из мяса его пирогов напеку,
А из сала его я свечей налью…<1,162>
 

Среди собственно индивидуальных лексем есть названия лиц по разным признакам (дворяночка, косец, морянин, рыболовничек, шурин), наименования бытовых предметов (колыбель, лопата, рюмка), названия одежды (штаны), наименования животных (зайка) и растений (василечек, лопушок, укроп).

 
Без них матерь дочь замуж отдала,
Замуж за море за морянина <1,189>;
Я от горя во сыру землю, —
А за мной горе со лопатою…<1,445>;
Укроп цветет без опаду <1,461>.
 

Особую группу составляют слова религиозной тематики (дьякон, игумен-поп, монашечка, поп, погребенье, рясочка, черничка; помолиться, постричь):

 
Всходит казаченька на высок терем:
Стоят попы и дьяконы, погребенье поют <1,272>.
 

Собственные наименования в списке несовпадающих лексем малочисленны. Это антропонимы (Людмилушка, Юрий), топонимы (Кубань, Новгород) и производные от них (Курский, Тульский): А третий молодчик Был чужесторончик, Православный русский, Из земли он Курской, Княжескаго роду <1,195>. Также зафиксированы названия праздников и приходов: Ноньче Купалы, завтра Иваны! <1,176>; А в нас во Николе во приходе Собирались девушки под разбои <1,310>.

В целом состав группы индивидуальных наименований во многом обусловлен спецификой низших эпических песен, соотносящихся с былинами и балладами. Среди собственно индивидуальных лексем много диалектных слов, например: гаметь ‘громко лаять (о собаках)’ [СРНГ: 6: 130]; горкать ‘ворковать’ [СРНГ: 7: 37]; гудать ‘гудеть’ [СРНГ: 7: 200]; наметка ‘длинный женский головной платок, обычно из тонкого или редкого холста, повязывавшийся различным способом’ [СРНГ: 20: 35]; неотгадливый ‘трудно поддающийся отгадке’ [СРНГ: 21: 103]; попел ‘пепел, зола’ [СРНГ: 29: 301], смостить ‘сделать, изготовить что-л.’ [СРНГ: 39: 47]; стрелица ‘стрела’ [СРНГ: 41: 317] и др.

 
Отворяй, жена, ворота,
Чтоб ворота не скрипели,
Чтоб собаки не гамели
И суседи не слыхали! <1,204>;
А деточки-малюточки как пчелки гудут…<1,272>;
Вы не горкайте, два сизых голуба,
Не разгоркайте моего батюшки! <1,471>;
Положи меня ув ограде,
Обсади меня стрелицами,
Обвешай меня наметками,
Обсей меня василечками! <1,176>;
Загадаю загадку неотгадливую <1,162>;
Я из той золы попел сеяла,
Попел сеяла, зелье делала <1,137>
 

В списке индивидуальных слов оказались и собственно фольклорные наименования, например: кветить ‘Фольк. Украшать (цветами)’ [СРНГ: 13: 166], лиходейница ‘Фольк. Лиходейка’ [СРНГ: 17: 78], морянин ‘Фольк. Человек, живущий за морем’ [СРНГ: 18: 282], ракитый ‘Фольк. Ракитовый’ [СРНГ: 34: 89]: Она золотом шила, А серебром она кветила <1,455>; Его ручечки возле кучечки, А головка его в ракитом кусте…<1,370>. Ряд уникальных фольклорных лексем представлен диминутивными образованиями: колечушко ‘Фольк. Уменьш. – ласк. Колечко’ [СРНГ: 14: 133]; отростушек ‘Фольк. Отросточек, веточка’ [СРНГ: 24: 301], а также специфическими для народной песни словами с приставкой раз-/рас-: разбесчастный ‘Фольк. Очень несчастный’ [СРНГ: 33: 260], разгуляньице ‘Фольк. Ласк. Шумное веселье, разгулье, гулянка’ [СРНГ: 33: 318]: Отъезжает казаченька на разгуляньице, Покидает Марусеньку на гореваньице <1,272>.

Диалектные и фольклорные лексемы используются и для образования уникальных композитов, например: большой-набольший (набольший ‘старший по положению, главный’ [СРНГ: 19: 127]); воскрикнуть-взгаркнуть (взгаркнуть ‘громко, изо всех сил вскрикивать; окликать, звать кого-либо’ [СРНГ: 4: 254]); здучать-грючать (здучать ‘стучать’ [СРНГ: 11: 238]; грючать ‘Фольк. То же, что грюкать’, грюкать ‘стучать, греметь, брякать’ [СРНГ: 7: 181]).

 
Увыймает девушку большой-набольший <1,215>;
Он воскрикнет-взгаркнет громким голосом <1,343>;
А что то у поле да здучит-грючит? <1,370>.
 

Отметим, что значительная часть индивидуальных наименований – низкочастотные или единичные лексемы, составляющие периферию словника. Однако для выявления внутрижанрового своеобразия лирических песен интересно сопоставить и ядерную часть словаря. Для этого воспользуемся методикой аппликации (мысленного наложения) частотных словарей и, прежде всего, их верхушечной части. Сравнение наиболее употребительных знаменательных лексем (30 слов) показало большое число соответствий. Так, в обоих списках оказались существительные, называющие типичных персонажей лирической песни (молодец, девушка, девка, жена, матушка) и значимые части тела (рука), наименования животных (конь) и слова, обозначающие локус (поле, двор). Группа совпадающих высокочастотных слов также представлена оценочными прилагательными милый, молодой, красный, белый, глаголами быть, пойти и числительным три. Несмотря на наличие соответствующих лексем, свидетельствующих о единстве жанра, наблюдаются и различия, обусловленные внутрижанровыми приоритетами. Специфику низших эпических песен определяют наименования по родству (сын, брат, сестра), названия артефактных локусов (терем, шатер) и отрезков времени (год), в то время как в семейных и любовных песнях чаще употребляются существительные батюшка, муж, друг, голова, сад, улица.

Высокая частотность слов брат и сестра объясняется тем, что в песнях балладного типа часто описываются непростые отношения между братом и сестрой: с одной стороны, это близкие родственники, заботящиеся друг о друге, с другой – конфликтующие стороны, пытающиеся разными способами избавиться от опеки:

 
А родна сестра приедет, – она наплачется <1,343>;
Ох, брат сестру двору кличет,
Загубить хочет…<1,176>;
Сустрела брата середи двора,
Налила чару зелена вина
Зелье лютое всколыхалося <1,137>.
 

Обратим внимание и на высокую частотность существительного шатер, характерного, прежде всего, для жанра былин. Отметим, что в текстах первого тома также зафиксированы диминутивные наименования шатерец и шатерок: А в первом шатерку, Там сидела Матренушка… А в другом шатерцу, Там сидела Людмилушка <1,455>.

Весьма показательны для словарей и высокочастотные прилагательные: родной – низшие эпические песни; старый, широкий, зеленый – семейные и любовные. Значимыми для песен балладного типа оказались числительное один и наречие там. Выявлены несоответствия и среди глаголов. Если в семейных и любовных песнях в группу ядерных попали слова стоять, гулять, любить, то в низших эпических песнях особая роль отводится глаголу плакать, что, безусловно, обусловлено их драматической сюжетной линией:

 
Она плачет, голосит, убивается,
Горючей слезой заливается <1,204>;
Плачет, плачет девушка, что река льется <1,215>.
 

Таким образом, сравнение частотных словарей способствует выявлению внутрижанровых различий, а сопоставление доминантных лексем становится показательным, т.к. ядерные слова «называют главные элементы соответствующей разновидности культурно– языковой картины мира и указывают на основные тематические составляющие большинства текстов определенного жанра» [Никитина 1999: 20].

Перспективным для решения поставленной задачи может стать и аппликация отдельных словарных статей конкорданса, куда включены все контексты с паспортизацией. Например, сравнение словарных статей Зеленый позволяет говорить о более разнообразной сочетаемости указанного прилагательного в семейных и любовных песнях, где, наряду с общими конструкциями зеленый сад, зеленый луг/лужок и устойчивым сочетанием зеленое вино, отмечены и другие атрибутивные пары, в которых главным словом оказалось не только наименование растения или пространства, занятого растительностью (груша, дуб, дубровушка, калина, лес, липа, мурава, осина, раздолье, ракита, сосна, трава, улица, ягода), но и артефакт (камка, кафтан, кувшин, мост). А сопоставление словарных статей Красный подтверждает употребление общефольклорного атрибутивного сочетания красная девушка/девица/девка и свидетельствует об использовании специфических конструкций, например: красный поезд ‘веселый, княжий, свадебный поезд’ [Даль: 2: 187] в песнях балладного типа и красная лавка ‘под окнами на улицу, под красным окном’ [Даль: 2: 187] в семейных песнях:

 
Поехал мой батюшка за красным поездом <1,295>;
Мы сидим с мужем лавкою,
Мы лавкою красною <3,3>.
 

Итак, лексикографические материалы, позволяющие использовать разные методики (аппликация словников, частотных словарей и словарных статей), оказываются полезными для выявления внутрижанрового своеобразия языкового материала, поскольку свидетельствуют о наличии общих и индивидуальных наименований, о степени употребительности лексем и их количественном соотношении, а также о специфике семантической структуры слов и их синтагматических и парадигматических связей.

© Бобунова М. А., 2009.

Список литературы

1. Бобунова М. А. Конкорданс русской народной песни / М. А. Бобунова, А. Т. Хроленко. – Курск: Изд-во Курск. гос. ун-та. – Т. 1: Песни Курской губернии. – 2007. – 258 с.

2. Великорусские народные песни: в 7 т. / изд. проф. А. И. Соболевским. – СПб: Гос. типография, 1895–1902. – Т. 1–6. (Соб.)

3. Даль – Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4-х т. / В. И. Даль. – М.: Рус. яз, 2000. – Т. 1–4.

4. Никитина С. Е. Культурно-языковая картина мира в тезаурусном описании (на материале фольклорных и научных текстов): дис. в виде научного доклада … докт. филол. наук / С. Е. Никитина. – М., 1999. – 54 с.

5. Оссовецкий И. А. О языке русского традиционного фольклора / И. А. Оссовецкий // Вопросы языкознания. – 1975. – № 5. – С. 66–77.

6. СРНГ – Словарь русских народных говоров / гл. ред. Ф. П. Филин (вып. 1–23), Ф. П. Сороколетов (вып. 24–40). – М.; Л.; СПб: Наука, 1965–2007. – Вып. 1–40.