Текст книги "Черногорцы в России"

Василий Петрович значительно преуспел в решении задач своей миссии. Издание книги «История о Черной Горы», общение митрополита с русскими государственными деятелями способствовали формированию у правительства и просвещенной российской общественности представления о Черногории как о неподвластном Порте государстве. В Москве черногорский владыка наряду с решением политических проблем занимался и делами религиозными. В частности, в марте 1754 г. он отслужил литургию в придворной церкви в присутствии императрицы Елизаветы Петровны и высших российских церковных иерархов. Эту «церемонию преосвященный Василие со умилением порядочно чинил, что ея величеству и синклиту и всем приятно явилось»¹⁶.

Весной 1754 г. Василий Петрович из Москвы отправился на родину. Он увозил с собой субсидию Цетиньскому монастырю за 1743–1753 гг. (1666 руб. 66 коп.). Кроме того, русское правительство выделило на восстановление черногорских церквей 5 тыс. рублей и лично Василию Петровичу 3 тыс. рублей в качестве вознаграждения за путевые издержки. Митрополит получил из Синода полное архиерейское облачение – украшенную бриллиантами панагию, а также книги. Помимо церковных книг (евангелия, библии, катехизисы, требники и др.) владыка получил также 100 букварей¹⁷.

Однако школы в Черногории так и не были открыты, поскольку Синод потребовал от Коллегии иностранных дел выяснить, сколько и в каких местах требуется школ, а также выделить средства на их содержание. Только после этого Синод брался за подготовку учителей для черногорских школ ¹⁸. Коллегия иностранных дел с этим решением Синода согласилась, заметив, что для положительного решения этого вопроса требуется время и дополнительная информация из Черногории. Поэтому по-прежнему единственными очагами образования в Черногории оставались монастыри, где обучалось небольшое число детей.

Также отказано было Василию Петровичу и в установлении протектората России над Черногорией до тех пор, пока не прояснится, как представляют себе черногорцы степень зависимости от России, и пока не поступит «формальное от сего народа прошение»¹⁹. И хотя такое прошение впоследствии было направлено, однако положительной реакции русского двора оно так и не вызвало. Вероятно, здесь, помимо прочего, свою роль сыграла информация, полученная из Константинополя от А. М. Обрескова, который считал невозможным принятие черногорцев под «явную протекцию» России. Министр-резидент был убежден, что такое решение только озлобит Порту, поскольку она увидит в этом опасный прецедент для других православных подданных султана, и вследствие этого «только беды черногорцам отовсюду будут»²⁰.

Вместе с тем российское руководство и сама Елизавета Петровна без доли сомнения отнеслись к заверениям Василия Петровича в том, что Черногория независима. Когда в 1754 г. встал вопрос о переселении черногорцев в Россию, посол в Вене Г. К. Кейзерлинг получил от Елизаветы Петровны рескрипт следующего содержания: «Хотя черногорцы многими другими народами, находящимися под турецким владычеством, окружены, однако сами они, по надежным известиям, вольные люди, которые не только не признают верховной власти Порты и не платят ей дани, но находятся в постоянной борьбе с турками для своей защиты. Хотя в договоре между Портою и Венециею черногорцы и уступлены Порте, но договор остается безо всякой силы, потому что вольного народа нельзя уступать без его согласия»²¹.

Из этих слов императрицы, безусловно возникших на почве суждений о Черногории Василия Петровича, верным было то, что черногорцы находились в постоянной вражде с турками (под турками черногорцы подразумевали всех мусульман, вне зависимости от их национальной принадлежности), а также что ранее принадлежавшие Черногории приморские земли были уступлены без согласия черногорцев. Впрочем, в соответствии с нормами международного права этого согласия и не требовалось, поскольку формально Черногория являлась составной частью Османской империи.

В Черногорию Василий Петрович вернулся в сентябре 1754 г. Полученные в России деньги позволили превратить монастырь Станевичи (одна из резиденций митрополита Саввы) в «рассадник русской агитации». Сюда стекался народ не только из Черногории, но и из Приморья и Брды (примыкающая к Черногории горная область). Василий Петрович наделял прибывших деньгами, израсходовав при этом большую часть денежных средств, полученных в России. Благодаря этой акции резко возрос его авторитет не только среди черногорцев, но и приморцев и брдян, поскольку они увидели, что за владыкой стоит могущественная Россия. Среди черногорцев распространилось устойчивое мнение, что царица Елизавета Петровна вступит в войну с Турцией, если та нападет на Черногорию.

Воодушевленный результатами поездки в Россию, Василий Петрович начинает активизировать политику в отношении Турции и Венеции, что означало отход от политики митрополита Саввы, направленной на поддержание умиротворяющих отношений с турками и венецианцами. Вскоре после возвращения из России на народном собрании в Цетинье Василий Петрович призвал «свободный и независимый народ» навсегда отказаться от уплаты харача туркам, что с воодушевлением было воспринято собравшимися²². Генеральный провидур (наместник) Далмации Ф. Гримани точно определил главные направления политики Василия Петровича в сложившейся ситуации: «Освободиться от власти Порты, добиться доверия народа, укрепить свое влияние»²³. Демонстративный отказ от уплаты дани не мог безнаказанно сойти с рук черногорцам. Это понимал не только Василий Петрович, но и венецианские власти. Правящие круги Венеции считали, что черногорский владыка не решился бы на подобный шаг, если бы не рассчитывал на поддержку России.

Понимая серьезность ситуации, когда черногорцы каждодневно ожидали нападения войск боснийского визиря Хаджи-Мехмед-паши, Василий Петрович стремился не только объединить внутренние силы, но и заручиться поддержкой России в борьбе против надвигающейся турецкой агрессии. В этих целях он вел обширную переписку с А. М. Обресковым, канцлером А. П. Бестужевым-Рюминым, вице-канцлером М. И. Воронцовым, а также с императрицей Елизаветой Петровной²⁴.

В сентябре 1755 г. оба черногорских владыки, Савва и Василий Петрович, сообщали А. М. Обрескову о концентрации многочисленных турецких сил из Боснии и Румелии на черногорских границах, а также о фирмане султана, которым предписывалось: «Нас архиреев поймать и живых на кол посадить, а вельмож наших повесить на виселицах, народ попленить и в работу взять и переселить в Косово поле, в нашей Цетинской резиденции крепость себе построить…, а церкви и монастыри разорить»²⁵.

В письме к М. И. Воронцову (январь 1756 г.) Василий Петрович, предупреждая, какие трагические последствия будет иметь поражение Черногории для балканских народов, замечал: «Плачет бедная Сербия, Болгария, Македония, рыдает Албания в страхе, чтоб не пала Черная Гора; уже Далмация пала и благочестия лишается, будучи напоена униатством; Герцеговина стонет под ногами турецкими. Если Черная Гора будет освобождена, то все к нам пристанут; если же турки Черною Горою завладеют, то христианство во всех упомянутых землях исчезнет»²⁶. В это время Россия была занята активной подготовкой к войне с Пруссией, поэтому любое осложнение отношений с Портой было крайне нежелательно. Однако Елизавета Петровна в секретном рескрипте предписала Обрескову: «чтоб не привести черногорцев в отчаяние, надобно вам, хотя стороною, сделать все возможное в их пользу; наперед посоветовавшись с переводчиком Порты как с единоверным, постарайтесь исходатайствовать облегчение этому единоверному и усердному к нам народу и давайте знать им тайно обо всем, что будет делаться относительно их при Порте, чтоб они не были застигнуты врасплох»²⁷.

Исполняя повеление императрицы, А. М. Обресков имел доверительную беседу с главным драгоманом (переводчиком) Порты, греком по национальности. Тот отсоветовал российскому дипломату обращаться с демаршем в защиту черногорцев, поскольку это «ускорит гибель не только черногорцев, но и всех православных, находящихся под игом турецким». Драгоман считал, что «ничто не может быть для Порты чувствительнее, а для бедных православных опаснее, как если русская императрица явится покровительницею последних. Этим турка, как заснувшего льва, можно разбудить». Обресков, находя суждения драгомана резонными, отписал в Петербург, что, избегая открытого заступничества за черногорцев перед Портой, он будет тайно поддерживать их²⁸. Тем временем в Черногории состоялся экстренный сбор, на котором его участники единогласно провозгласили, что «лучше всем умереть, нежели вольность свою потерять»²⁹. Это решение народного собрания было триумфом политической концепции Василия Петровича, но оно же делало неизбежным военное столкновение с турками, тем более что фирман султана Османа III о наказании мятежных черногорцев был уже издан.

Готовясь к войне, Савва и Василий Петрович предприняли еще одну, последнюю попытку заручиться русской поддержкой. В начале ноября 1756 г. митрополиты приняли решение направить в Россию «епископа Зетского» Владимира. В выписанном на его имя паспорте было указано, что он отправляется для сбора милостыни на нужды своей разоренной епархии, но, кроме того, он должен был обратиться с просьбой к императрице о защите черногорцев «в их бедствиях, претерпеваемых от злосчастных агарян»³⁰.

В самый канун нападения турок произошло еще одно событие, взбудоражившее всю Черногорию. 11 ноября 1756 г., ночью, Василий Петрович вместе с игуменом Теодосием (Феодосием) Мркоевичем, оставив за себя губернатора С. Радонича, тайно покинул Черногорию и укрылся в австрийских владениях, в Риеке (Фиуме).

Историки склонны по-разному оценивать этот поступок владыки. Г. Станоевич считает его оправданным, поскольку было ясно, что в предстоящих боевых действиях между турками и черногорцами последние не могли добиться победы, а в ходе последующих мирных переговоров турки обязательно потребовали бы выдачи владыки, своего главного врага, для неминуемой расправы ³¹. С этим суждением югославского историка можно согласиться, памятуя о том, что военачальником Василий Петрович, в отличие от, скажем, митрополита Данилы, не был. В то время, когда все должно было решаться на поле брани, присутствие Василия Петровича в Черногории мало что значило и было бы лишь дополнительным раздражителем для турок, и без того до крайности обозленных на черногорцев.

Во второй половине ноября 1756 г. Ахмед-паша с двадцатитысячным войском вторгся в Черногорию, сметая все на своем пути. Турки уничтожали всех, кто попадался им под руку, включая детей старше восьми лет. Война проходила в сложных для черногорцев условиях. Продолжалась установленная еще летом 1755 г. блокада Черногории со стороны Венеции. Несмотря на упорное сопротивление черногорцев и большие потери в турецком войске, состоявшем в основном из башибузуков, турки все же захватили «сердце Катунской нахии» село Чево, но так и не сумели пробиться к Цетинье, главной цели их военной операции. Военные потери и осенняя распутица заставили турок отступить, что было воспринято черногорцами как моральная победа. Однако сил для дальнейшего сопротивления, в случае повторного турецкого нападения, у черногорцев не хватало. Черногорско-турецкое военное противостояние завершилось договором в Никшиче в январе 1757 г. Черногорцы обязались не заниматься четованием на турецкой территории, платить дань султану и не принимать иностранных посланцев³². Результат этой войны не удовлетворил ни одну из сторон. Турки были недовольны тем, что им не удалось нанести сокрушительное поражение черногорцам, захватить Цетинье. В свою очередь, черногорцы, для которых отказ от уплаты харача был делом принципа, вынуждены были смириться с выплатой дани.

Война закончилась, но Василий Петрович не спешил возвращаться на родину, где его ждали не только друзья, но и враги, предлагавшие в случае возвращения владыку убить, а его имущество конфисковать, чтобы затем использовать его для выплаты харача³³. Не судят только победителей, а в глазах многих черногорцев, в том числе и самых влиятельных, митрополит был тем человеком, который наиболее резко выступал против уплаты дани туркам, но конечный результат его действий оказался неутешительным.

Находясь по-прежнему в Риеке, владыка не терял связей с Черногорией и строил грандиозные внешнеполитические планы. В январе 1757 г. он информировал губернатора С. Радонича³⁴ о своей встрече с полковником С. Ю. Пучковым и премьер-майором С. Петровичем, которые находились в этих краях и занимались вопросами переселения партии черногорцев в Россию. Российские офицеры, сообщал митрополит, тотчас уведомили посла в Вене Г. К. Кайзерлинга о нуждах Черногории. Одновременно владыка выражал надежду, что врагам Черногории уготована «достойная сатисфакция», поскольку три великие империи: «наша Российская, римская и французская в едином союзе». Проявляя осведомленность в российских придворных новостях, Василий Петрович был обрадован назначением «от нашего двора всероссийского» полномочным послом во Францию брата вице-канцлера и «нашего великого приятеля» М. П. Бестужева-Рюмина, для поддержания отношений с которым он предлагал назначить С. Ю. Пучкова полномочным послом от Черногории. По убеждению Василия Петровича, М. П. Бестужев-Рюмин мог оказать большую помощь Черногории как при российском, так и при французском дворе, в частности, повлиять через Версаль на Венецию.

Как видно из всего этого, Василий Петрович настолько сжился с мыслью о неразрывности судеб Черногории и России, что именует Российскую империю «нашей». Так он заявляет в письме ко второмулицу в Черногории, новоиспеченному губернатору С. Радоничу, придерживавшемуся провенецианских симпатий, но которого митрополит сумел все же привлечь на свою сторону, приступив к реализации планов русского правительства и своих по переселению черногорцев в Россию.

Одним из важнейших аспектов внешнеполитической деятельности Василия Петровича в 1750-е гг. становится попытка организовать масштабное переселение черногорцев в Россию. Русское правительство в это время, впрочем как и ранее, было заинтересовано в привлечении балканских народов на русскую военную службу. В связи с начавшимся переселением в Россию сербов в 1751 г. посол в Вене М. П. Бестужев-Рюмин в реляции к императрице Елизавете Петровне отмечал всю выгоду этого дела и полагал, что «сербский корпус» может быть пополнен македонцами и болгарами³⁵. Первенство в реализации планов переселенческой политики русского правительства принадлежало сербам, которых в организованных на украинских землях военно-хозяйственных поселениях Новая Сербия и Славяно-Сербия к 1760 г. насчитывалось уже свыше 26000³⁶.

Вопрос о возможности и желательности переселения черногорцев в Россию еще в 1743 г. поставил российский резидент в Константинополе А. А. Вешняков, предлагавший расселить черногорцев «по линии в Крыму… для всяких впредь случаев»³⁷. В ответ на опасения императрицы, что турецкое правительство может потребовать выдачи черногорцев, Вешняков утверждал: «Порта рада сама их выгнать, поскольку претерпевает от них обиды, которые не в силах отомстить». Черногорцы, полагал он, могут быть полезны России, поскольку «зело трудолюбивы, живущие в крайней нужде и трезвости, чрезвычайной храбрости и к вере склонны и непреоборимой горячести»³⁸. К реализации намерения переселить черногорцев российское руководство вернулось лишь в 50-е гг. И здесь главная роль отводилась Василию Петровичу. В 1752 г. Елизавета Петровна впервые сама заинтересовалась вопросом переселения черногорцев в Россию и даже поручила новому послу в Вене Г. К. Кейзерлингу позаботиться о сводном проходе черногорцев через австрийские владения³⁹, но дело не тронулось тогда с мертвой точки. Василий Петрович в январе 1753 г. обратился в Коллегию иностранных дел, предлагая свои услуги по переселению черногорцев «в высокославную империю всероссийскую»⁴⁰.

Возвращаясь из России на родину и проезжая через Киев, Василий Петрович 13(24) июня 1754 г. писал в Коллегию иностранных дел, что «из черногорскаго народа, по своей вольности, немалое число людей в венецианской службе обретается, и что как скоро он в Венецию приедет, то оным, в венецианской службе находящимся черногорцам советовать станет, чтобы они, взявши апшиты (отпускные свидетельства. – Ю. А), следовали в Российскую империю⁴¹. Послу в Вене Кейзерлингу было поручено переговорить по этому вопросу с Василием Петровичем, когда он будет по дороге домой проездом в Вене. Кейзерлинг встретился с Василием Петровичем, однако тот во время его визита к послу ни словом не обмолвился о переводе черногорцев с венецианской службы на русскую. К тому же посол полагал, что ради двоих или троих черногорцев не стоит прилагать какие-либо усилия⁴².

Можно предположить, что Василий Петрович сознательно в беседе с Кейзерлингом не коснулся этой проблемы, поскольку действительно собственно черногорцев на венецианской службе были считанные единицы, а вести переговоры о переходе на русскую военную службу венецианских подданных, жителей примыкающих к Черногории приморских общин, было делом бесперспективным из-за враждебного отношения к этому Венеции. Дав такое обещание российскому двору, Василий Петрович поступил опрометчиво и, может быть, поэтому он, не заехав в Венецию, сразу же направился в Черногорию.

По свидетельству секретаря митрополита А. Калиновича, Василий Петрович сразу же по прибытии из России «собрал к себе сердара и других тамошних почетных хозяев», которым предложил оказать ему содействие в переселении черногорцев в Россию, уточнив при этом, что он уже дал обещание российскому двору вывести на первый случай 1000 человек, начав с молодых холостых мужчин. Однако в этом вопросе мнения черногорских «главарей» разделились. Родственники и сторонники Василия Петровича поддержали предложение владыки, но многие отказались, «упрекая, что какую он власть имеет приглашать людей, чтоб из своего отечества выходылы»⁴³. Особенно рьяным противником переселения был Станислав Радонич, но когда ему Василием Петровичем было предложено стать губернатором Черногории, и что он по рекомендации Василия Петровича будет признан таковым российским двором, С. Радонич согласился поддержать Василия Петровича. С. Радоничу было также обещано, что при желании он может вернуться из России и будет тогда «начальником во всей Черной Горе».

Тем временем замысел о переселении черногорцев в Россию был по-прежнему актуален в российском руководстве. Дополнительным импульсом к этому стало предложение, которое сделал живший в Яссах албанец православного вероисповедания Дервет-Баша-Иван-Хаджа Мокрипульес, приславший в 1756 г. в Киев своего доверенного Анастасия Боставика с прошением к императрице принять его и всю его семью с 1500 албанцами в русскую службу, под его, Мокрипульеса, командой. В случае отказа Мокрипульес готов был подать аналогичное прошение прусскому королю Фридриху II⁴⁴. Наиболее вероятно, что это предложение исходило от православных албанцев-химариотов Южной Албании, которые в 1750-е гг. устанавливают политические связи между Химарой и Россией. Химариоты в случае русско-турецкой войны предлагали осуществить диверсию в соседних с ними османских владениях – «по примеру равных нам как по вере, так и в правлении черногорцев»⁴⁵.

Предложение Мокрипульеса напомнило российскому руководству и о черногорцах. Сенат издал распоряжение, согласно которому все черногорцы и албанцы, желающие переселиться в Россию, выходили бы морем через Триест в Венгрию и уже оттуда шли в Киев, где они поступали в распоряжение вице-губернатора И. И. Костюрина. А. Боставик принял российское подданство, получил офицерский чин и был на год отпущен за границу. Ему поручалось тайно передать Мокрипульесу, что поскольку его русской императрице явно принять невозможно, «однакож когда он тайно выедет и люди его без огласки и явнаго от турок подозрения, шли под именем черногорцев, а не как турецкие подданные, будут выходить, то как он, так и они принимаемы и на поселение отправляться будут»⁴⁶. С этого времени в официальных документах, касающихся переселения, черногорцы и албанцы нередко упоминались в одной связке, однако, как покажет вскоре ход событий, этнический состав переселенцев будет во многом совсем иным.

Надеясь на значительную эмиграцию, Сенат определил расселить переселенцев в таких местах, «кои б от турецкой границы отдалены и всякой способности к сношению с турками лишены были»⁴⁷. Выбор пал на Оренбургскую губернию. Сенат предписал губернатору И. И. Неплюеву поселить черногорцев и албанцев между Оренбургом и расположенным на левом берегу р. Волги г. Ставрополем, ближе в Волге, но не вместе, а порознь, между российскими жителями.

Еще ранее послу в Вене Г. К. Кейзерлингу было поручено добиться от венского двора свободного пропуска черногорцев через австрийские владения, а также договориться с венецианским послом в Вене о проходе черногорцев через территорию Венецианской республики. В конечном итоге оба поручения Кейзерлинг выполнил, хотя и союзная Австрия, и Венеция свое согласие дали не сразу, опасаясь осложнить отношения с Портой.

Была сформирована специальная черногорская комиссия для приема черногорцев, куда вошли офицеры и унтер-офицеры из команды генерал-майора Й. Шевича: С. Петрович, С. Пишчевич, Я. Эздемирович, адъютант И. Марков, А. Крестич, Я. Фишер и др. Они были направлены на границу австрийских и турецких владений. Кроме того в Триест был откомандирован полковник С. Ю. Пучков, в подчинение которого поступила вся офицерская и унтер-офицерская команда. Черногорцы должны были выходить партиями сухопутным путем через австрийскую территорию, Польшу и прибывать в Киев. На первоначальные путевые издержки Сенат выделил 6 тыс. червонцев.

Готовились к приему черногорцев и в Оренбурге. И. И. Неплюев предложил расселить одних черногорцев по крепостям Оренбургской губернии, а других поселить под г. Самара по реке Иргизу, построив в ее устье особую крепость, в которой мог бы жить «и командир с пристойным гарнизоном». Неплюев предлагал отдать черногорцам в безоброчное пользование рыбный и звериный промыслы⁴⁸. Сенат, в принципе соглашаясь с мнением Неплюева, предложил все же поселить черногорцев вдоль Волги, ниже Самары. Впрочем, окончательное решение этого вопроса оставалось за Неплюевым.

По официальным данным, с 1756 по 1759 г. включительно в Россию переселилось 1499 черногорцев ⁴⁹. Эта цифра явно завышена. На наш взгляд, более объективные сведения об этническом составе и численности переселенцев приводятся в воспоминаниях С. Пишчевича. Он убедительно доказывает, что основную массу переселенцев составляли не черногорцы, а сербы из турецких и австрийских владений. Первая партия переселенцев, примерно из 50 человек, была набрана премьер-майором С. Петровичем и поручиком Я. Эздемировичем на австрийской территории в окрестностях Карловаца и Петровараждина. Состояла она из поденщиков-бетяров, которых за обещанное С. Петровичем «великое вознаграждение» согласился снабдить поддельными документами, где они были обозначены как черногорцы, служащий городского магистрата в Карловаце И. С. Болевич⁵⁰. Этими сезонными работниками были сербы, работавшие здесь на виноградниках. Эта афера с лже-черногорцами не стала тайной для австрийских властей. Понимая, что арест и суд неизбежны, Болевич, прибегнув к помощи Пишчевича, переодевшись греческим купцом, вынужден был тайно бежать из Австрии в Россию⁵¹.

Надо сказать, что и другой соратник С. Петровича, Я. Эздемирович, был человеком авантюрного склада. Как писал о нем С. Пишчевич, Эздемирович был боснийским сербом, который, узнав о переселенческих планах Василия Петровича, прибыл в Черногорию и предложил митрополиту свои услуги по выводу приграничных сербов из Боснии и Герцеговины в австрийские владения. Василий Петрович, присвоив ему чин поручика, велел выводить сербов-переселенцев под видом черногорцев. В феврале 1756 г. Я. Эздемирович проинформировал Г. К. Кейзерлинга, что им в Митровицу выведена партия черногорцев в количестве 80 человек⁵², разумеется, скрыв при этом, что это были за черногорцы, хотя, полагаем, Кейзерлинг о многом догадывался, но предпочитал на все происходящее закрывать глаза.

Первоначальная партия переселенцев, завербованная при помощи Болевича, состояла из 49 человек (44 мужчины и 5 женщин). Она была пополнена родственниками и свойственниками Я. Эздемировича. К ней по пути в Россию примкнуло в Венгрии еще 20 сербов, благодаря тому, что австрийские пограничные офицеры (зачастую это были православные сербы) закрыли на это глаза. Я. Эздемирович располагал как минимум двумя списками переселенцев: в одном фигурировали в основном черногорские и герцеговинские имена и фамилии, а в другом они почти отсутствовали. С последним списком, который насчитывал 69 человек, включая 20 венгерских сербов, 23 июня 1756 г. Я. Эздемирович пересек австро-польскую границу, и в начале августа партия переселенцев прибыла в Киев ⁵³. Однако каким-то образом Я. Эздемировичу удалось провести с собой еще 11 человек без каких-либо сопроводительных документов, возможно потому, что ему удалось уговорить австрийских офицеров не только плохо смотреть, но и плохо считать. В направленном И. И. Неплюеву указе Сената отмечалось, что поручик Эздемирович привел с собой в Киев партию черногорцев, состоящую из 67 мужчин, 7 женщин и 6 детей⁵⁴, т. е. 80 человек.

Эта партия переселенцев после принятия присяги на вступление в русское подданство была переведена в местечко малороссийского Киевского полка Остер, где вскоре слилась с пожелавшими служить в гусарах переселенцами, приведенными из-под Триеста вахмистром Я. Фишером в сентябре 1756 г.⁵⁵. Если и были там черногорцы, то считанные единицы, хотя С. Ю. Пучков и информировал Г. К. Кейзерлинга, что черногорцы различными путями являются к нему в Триест⁵⁶.

В январе 1757 г. партия переселенцев в количестве 99 человек (86 мужчин и 13 женщин и детей) из Киева на подводах через Москву и Арзамас была отправлена в Оренбургскую губернию. В пути их сопровождала воинская команда во главе с обер-офицером, которому было приказано с переселенцами «ласково поступать», чтобы они, «видя себе удовольствие… и других чрез сообщение свое тому поощряли». И. И. Неплюеву в соответствии с указом императрицы предписывалось отвести для переселенцев самые выгодные и плодородные земли⁵⁷.

Военная коллегия после консультации с Неплюевым определила расселить переселенцев по крепостям Красносамарская, Борская и Елшанская. Центром поселения было выбрано место между реками Самара и Большой Иргиз на реке Моче (ныне р. Чапаевка. – Ю. А.). Здесь предполагалось расселить 6800 конных и 136 тыс. пеших воинов. Плата рядовым гусарам в военное время устанавливалась по аналогии с гусарами Новой Сербии, т. е. 32 р. 40 коп.⁵⁸. Как видим, российское военное руководство возлагало грандиозные надежды на переселенцев. Однако эти планы касались не только черногорцев, а такое мнение существует в историографии, но, главным образом, православных албанцев. В основном от них, а не от Василия Петровича, ожидался основной приток военной силы в эти края, гораздо более высокий, чем в Новой Сербии и Славяно-Сербии. Эти надежды, как показало время не оправдавшиеся, строились в основном на сделанном в 1756 г. в Сенате заявлении упоминавшегося выше А. Боставика, сказавшего: «Ежели даны будут свободные земли, то однонациональных с ним вольных людей охотников тысяч до шестидесяти есть»⁵⁹. Василий Петрович, несмотря на присущий ему авантюризм, подобных заявлений не делал и таких колоссальных надежд российскому руководству не подавал.

С. Петрович, вскоре после отправки партии Я. Эздемировича в Россию, отбыл в Триест, откуда 21 августа 1756 г. направил письменное обращение «к сердарам, воеводам, губернаторам и боярам Черногории, Скандерии и Приморья», где извещал, что он по повелению императрицы направлен в Черногорию для принятия в российскую службу 1000 человек из черногорцев и брдян. Оставаясь на время в Триесте, «в немецких границах», он призывал черногорцев во всем следовать наставлениям митрополитов Саввы и Василия Петровича⁶⁰.

Тем временем С. Пишчевич направился на военную границу в Митровицу, где, особо не надеясь на выход через Боснию черногорцев, попросил здесь своих «добрых приятелей» оповестить приграничных сербов в Сербии, чтобы они под «именем черногорцев» прибывали в Митровицу для дальнейшей их отправки в Россию. Таким образом ему удалось набрать партию переселенцев из 62 человек, состоящую исключительно из холостых мужчин, которые ранней весной 1757 г. по уже тающему льду через р. Саву переправились в Митровицу. Договорившись со своими знакомыми о следующем выходе в этих местах сербов из турецких владений под видом черногорцев, С. Пишчевич со своей партией переселенцев направился в Россию. По пути в Кечкемете (Венгрия) по распоряжению С. Ю. Пучкова к его переселенцам была присоединена партия переселенцев в 27 человек, выведенная из Триеста Я. Фишером. По признанию самого Фишера в ней не было ни одного черногорца⁶¹. Я. Фишер отправился в Триест за набором очередных людей, а объединенную партию переселенцев возглавил С. Пишчевич. По его наблюдениям, среди переселенцев Фишера не было не только черногорцев, но и сербов. И хотя они объяснялись на сербском языке, но были «какова ныбудь другова краю» люди, замечал Пишчевич⁶². По отзыву Пишчевича все они были «настоящие разбойники», «вор наголо и пияницы». Эта команда переселенцев, несмотря на все сложности, которые возникали по пути с людьми Фишера, в мае 1757 г. прибыла в Киев, откуда после принятия военной присяги переселенцы отбыли в Оренбургскую губернию.

Как замечал С. Пишчевич, Василий Петрович, обеспокоенный тем, что «выход их черногорцев будет невелик», и зная о договоренности Пишчевича о вторичном выходе потенциальных переселенцев из турецких владений, по согласованию с С. Ю. Пучковым направил на австротурецкую границу адъютанта И. Маркова и отозванного им из Оренбурга Я. Эздемировича. Эта самая масштабная партия переселенцев, набранная летом 1757 г., состояла из сербов, вышедших из Боснии, Герцеговины и Албании, которым было велено выдавать себя за черногорцев ⁶³. Эта партия, первоначально насчитывавшая 1046 человек, была размещена в карантине в Нови-Саде, где 137 из них умерло, а еще 501 человек был задержан для фильтрации⁶⁴. В результате только 834 человека составили партию переселенцев, готовых с Я. Эздемировичем к отправке в Россию. Эту цифру он озвучил при личной встрече в Вене с Г. К. Кейзерлингом в самом конце февраля 1758 г.⁶⁵