Текст книги "Новейшая история стран Азии и Африки. XX век. 1945–2000. Часть 2"

В интифаде палестинцев, наряду с ООП и другими силами ПДС, приняли участие и организации исламистов. Это не было случайным. Долгая, начиная с 20-х годов XX в., борьба палестинских националистов стала к началу 80-х годов казаться бесплодной, что и привело к выходу на авансцену борьбы в Палестине различного толка исламистов, считавших, что лишь помощь всех мусульман мира поможет палестинцам. Их ядро составили активисты организации Хамас (Харакат аль-мукавама аль-исламийя, т. е. «Движение исламского сопротивления»), поддерживаемые Ливией и Саудовской Аравией. В 80—90-х годах Израиль считал Хамас своим главным противником. И это имело свой резон.

60—70-е годы на Востоке были одновременно годами появления и усиления молодых национальных государств, но также – годами разочарования в действенности, эффективности идеологии национализма. Сохранение экономической зависимости от Запада, неспособность националистов решить социальные проблемы, чрезвычайно обострившиеся во второй половине столетия, вызвали разочарование во всех светских идеологиях. Этот процесс особенно затронул мир ислама, поскольку в других странах Востока, от Японии до Индии, в гораздо большей мере сказались интернационализация хозяйственных, производственных, финансовых, культурных, технологических, эстетических и человеческих связей. Вся Восточная и Юго-Восточная Азия испытала воздействие японского «экономического чуда», научившего предпринимателей умелому заимствованию опыта США и Западной Европы, а наемных работников – дисциплинированности и лояльности, трудолюбию, преданности своему предприятию, нетребовательности к жизненным условиям, готовности к подчинению. Этому в определенной мере содействовали и такие религиозные доктрины как буддизм, конфуцианство, индуизм, христианство. Кроме того, именно в этой зоне расположились почти все НИС (новые индустриальные страны), совершившие в 50—70-х годах экономический рывок и улучшившие жизненный уровень населения – Тайвань, Гонконг, а ставший Сянганем – районом КНР, Сингапур, Малайзия, Таиланд, Индонезия (до кризиса 1997 г.). У остальных стран зоны появился стимул достигнуть того же.

Всего этого не было в странах ислама от Пакистана до Марокко. Ислам более консервативен, чем другие религии, менее склонен к новшествам, более полно регулирует и контролирует жизнь верущих, препятствуя ее модернизации или, по крайней мере, тормозя ее. Поэтому страны ислама всегда более твердо противостояли «вестернизации», т. е. идущей с Запада буржуазной модернизации, и более непримиримо были настроены в отношении военно-политического гегемонизма, экономической и культурной экспансии Запада. В XIX в. и в начале XX в. это выражалось в панисламизме (т. е. стремлении объединить всех мусульман, чтобы достойно противостоять неверным), потом – в различных мусульманских учениях и течениях, совмещавших ислам с национализмом, а с середины XX в. – в исламском фундаментализме. Политическим идеалом последнего является создание в каждой стране «исламского государства», конституцией которого будет Коран, хозяйственным идеалом – «исламская экономика», регулируемая шариатом, а социальным идеалом – мусульманская община (умма), основанная на солидарности и взаимовыручке верующих. Эта утопия стала весьма популярна среди примерно 1 млрд. мусульман в 70 странах, включая Россию и многие республики СНГ.

Первые выступления исламских фундаменталистов имели место уже в 50-е годы (в Египте), в 60—70-е годы XX в. (в Алжире и Сирии). Повсюду его причиной было стремление мусульман найти объяснение своим бедам в забвении Корана и шариата, в засилье «плохих» («озападнившихся») мусульман, прибегающих к «бидъа» («вредным новшествам»). Наиболее последовательное воплощение эти тенденции нашли в Иране во время «исламской революции» 1978–1979 гг. Она завершилась заменой шахской монархии Исламской республикой Иран с последующим распространением исламского фундаментализма по всему Востоку – от Марокко и Сенегала до Филиппин и СССР, который стал испытывать воздействие исламского бума и через Иран, и через Афганистан. Война в Афганистане чрезвычайно усилила исламо-экстремистов и в этой стране, и в соседнем Пакистане, и среди миллионов мусульман Индии. С 80-х годов усилилось прямое влияние Ирана на шиитов Ливана, создавших Хезболла (по-арабски «Хизб Аллах»), т. е. «Партию Аллаха», с помощью денег, оружия и инструкторов из Ирана ставшую основной силой, противостоящей Израилю на юге Ливана. Исламисты попытались в ходе кровопролитной подпольной войны в 1977–1983 гг. свергнуть власть ПАСВ в Сирии, но потерпели неудачу. ПАСВ и ее лидер Хафиз аль-Асад повели беспощадную борьбу с исламо-экстремистами, опираясь на армию и силовые структуры, а также – на солидарность практически всех других светских партий страны. Им также удалось перехватить у фундаменталистов лозунги социального равенства, издавна входившие в доктрину ПАСВ, а умелой экономической политикой правительство ликвидировало социальное дно городов, бывшее главной базой экстремизма.

Характерно, что примерно то же произошло в Ираке, где шиитское большинство населения сочувствовало Ирану даже после начала в 1980 г. войны с ним. Длительность 8-летней войны, потери и разрушения ослабили обе стороны. Но довольно серьезное движение шиитов, особенно на юге Ирака, оказалось, как и в Сирии, бессильно даже в этих условиях против политики ПАСВ. В Ираке, к тому же, сказалась чрезвычайная концентрация политической, экономической, идеологической и военной власти в руках авторитарно правящего страной с 1979 г. (на деле с 1974 г.) харизматического лидера Саддама Хусейна. Более того, этот лидер, завершив войну с Ираном, через два года начал новую с Кувейтом.

Исламисты действовали (и действуют) практически во всех странах Ближнего Востока. В 80-е годы им удалось усилить активность «Хамас» в Палестине, установить на деле свой идеологический контроль над военными режимами в Йемене и Судане, сильно повлиять на близкое к ним руководство Ливии. В Египте, где раньше их деятельность жестоко (и эффективно) преследовалась Насером, они получили возможность легализоваться и даже процветать при президенте Садате (1970–1981 гг.), который в юности сам был исламистом. Однако сближение Садата с Израилем в 1977–1979 гг., вызвавшее бурю во всем арабском мире, оттолкнуло от него фундаменталистов. Именно их боевики убили Садата осенью 1981 г. Новый президент Хусни Мубарак, сам не раз бывший объектом покушений исламистов, повел с ними жестокую борьбу. Однако в Египте они остаются серьезной силой, обладая капиталами, тайными складами оружия и разветвленным подпольем. В их ассоциации («гамаат исламийя») объединены миллионы египтян.

Поэтому они легко организуют манифестации и забастовки. В схватках исламистского подполья с полицией обычно гибнут десятки людей.

Примерно то же самое исламисты пытались создать в Марокко и Тунисе, но потерпели неудачу. В Марокко это произошло ввиду довольно твердого контроля над традиционной религиозностью населения сверху, ибо король является одновременно духовным главой местных мусульман и, согласно статье 19-й конституции, следит за «уважением к исламу» в стране. Поэтому деятельность многочисленных религиозных организаций (а количество их за последние десятилетия сильно выросло) не вышла за рамки закона. В Тунисе, где расцвет фундаменталистских настроений пришелся на 70—80-е годы и вылился в многолюдные манифестации сторонников «ихванийя» (т. е. братства мусульман), светский характер власти был поставлен под угрозу и держался в основном на личном авторитете харизматического лидера страны Хабиба Бургибы. После его отстранения в 1987 г. исламо-экстремисты организовали ряд актов террора и запугивания в отношении иностранцев. Но заговор их главной организации «Ан-Нахда» был разгромлен в мае 1991 г. С тех пор влияние исламистов в Тунисе пошло на убыль.

Наиболее тяжелые последствия подъем исламизма имел в Алжире. Уже в 1964 г. здесь была распущена фундаменталистская ассоциация «Аль-Киям» («Ценности»), через несколько лет возродившаяся и снова распущенная. С 1979 г. среди молодежи началось движение «братьев-мусульман» и «сестер-мусульманок», которые проповедовали аскетизм, отказ от современного образа жизни, строгое соблюдение предписаний Корана и шариата в быту и повседневном поведении. От митингов и шествий они, начиная с 1980 г., перешли к захвату мечетей и созданию собственных «диких» мечетей, требуя учредить «исламское государство». После 1989 г. они легализовались, организовав 4 исламских партии, в том числе Исламский фронт спасения (ИФС), насчитывавший в 1990 г. до 3 млн. сторонников. Одержав победу на муниципальных выборах, они усилили нажим на правящую партию ФНО, дискредитированную и распадавшуюся на глазах. Парламентские выборы в декабре 1990 г. – январе 1992 г. должны были принести им полную победу. Однако правящая элита, сплотившись вокруг верхушки армии, отменила в январе 1992 г. результаты первого тура выборов и ввела в стране чрезвычайное положение. Между нею и ушедшим в подполье ИФС началась беспощадная война, в которой уже к лету 1996 г. погибло свыше 50 тыс. человек, включая сотни иностранцев (в том числе 30 французов и 12 россиян), поскольку исламисты провозгласили своей целью ликвидацию «всех неверущих на мусульманской земле». По жестокости алжирские исламо-террористы превзошли всех прочих, вырезая целые деревни и сжигая людей заживо, в том числе – женщин и детей. Наиболее «прославились» этим алжирские «ветераны Афганистана», создавшие Исламскую вооруженную группировку (ИВГ).

В ходе войны ИФС и его военный филиал (а также – скрывающееся за рубежом руководство) стали проявлять с 1993–1994 гг. готовность решить все путем переговоров. Однако они на деле утратили контроль за боевиками, действующими по указке более десятка возникших в подполье и малоизвестных организаций, а также – своих полевых командиров, нередко самовольно связывающихся с контрабандистами, наркодельцами и прочими уголовниками, а особенно – с иностранной агентурой. В Алжире открыто обвиняли Саудовскую Аравию, Иран и Судан в помощи экстремистам, особенно – головорезам из ИВГ, в рядах которых, как выяснилось позже, сражались также добровольцы из Афганистана, Судана, Египта, Ливии, Туниса и Марокко, многие из которых попали в плен.

К моменту постепенного затухания военных действий (примерно к 1998 г.) назывались разные цифры потерь – от 62 тыс. до 100 тыс. человек. В любом случае это – трагедия Алжира, из которого вынуждены были эмигрировать тысячи людей, опасающихся за свою жизнь. Несмотря на относительную стабилизацию положения (парламентские выборы с участием 39 партий в конце 1997 г., выборы президента в апреле 1999 г.) и стремление большинства алжирцев прекратить войну, бойня продолжается и поныне. Более того, вторая за 40 лет война в Алжире имела не меньший международный резонанс, чем первая (в 1954–1962 гг.): в отместку за помощь Франции властям Алжира исламисты объявили Париж «большой сатаной» и пытались развернуть террор в самой Франции, где проживает не менее 4 млн. мусульман. Однако удары французской полиции и спецслужб заставили их переместить свою нелегальную сеть в Англию, Германию, Бельгию и Италию, где на них с 1997 г. ведется систематическая охота.

Впрочем, эффективность этой охоты всегда вызывала сомнения. Например, в Англии, где проживают более 3 млн мусульман, включая 1,5 млн. арабов, издаются около 50 арабских газет и журналов, функционируют более 40 мусульманских организаций, Лондон называют из-за обилия арабских капиталов, магазинов и оживленной торговли оружием для исламских боевиков «Бейрутом на Темзе». Именно здесь укрываются многие исламские боевики, именно отсюда «Хезболлах», Хамас, «Аль-Мухаджирун» и другие их объединения выступают с призывами вести борьбу в Палестине, на Балканах, в Кашмире и на Кавказе. Здесь же еще в 1996 г. разрабатывались планы создания «всемирного исламского государства».

Распад СССР и блока социалистических стран радикально изменил геополитическую ситуацию на Востоке и создал новые условия для эволюции политических и идеологических структур Азии в последнее десятилетие XX в. Во-первых, социалистические режимы в Азии, оставшись без прикрытия, вынуждены были приспосабливаться к совершенно иной ситуации. Из них на ортодоксальных позициях осталась лишь Северная Корея, а КНР и Вьетнам вступили (во многом – еще до 1991 г.) на путь рыночных преобразований. То же самое относится к Лаосу и Камбодже, хотя положение в них несколько сложнее. Во-вторых, многие страны с режимами «социалистической ориентации» просто отказались от нее, особенно не афишируя этого. Они сменили ее на «капиталистическую ориентацию», что выразилось в большей свободе частного предпринимательства и сближении со странами развитого капитализма, но, как правило, мало изменило внутренний строй этих государств, в частности – сильные позиции госсектора в экономике. Впрочем, в большинстве случаев эти процессы начались еще до 1991 г., например, в Египте, Ираке, Алжире, Сирии, Бирме.

Для всех стран Востока после распада СССР встала задача восполнить экономическую и техническую помощь, ранее шедшую из СССР, как бы мала она ни была, за счет усиления связей с Западом, прежде всего – с США, ФРГ или бывшими колониальными метрополиями. Увеличилась также роль трудовых и прочих миграций уроженцев Востока в развитые страны Запада. Она и раньше была велика, но носила более ориентированный характер: магрибинцы ехали во Францию и другие франкоязычные страны (Бельгию, Швейцарию, Канаду), турки – в Германию и т. д. Ныне эти потоки ширятся, скрещиваются, дробятся. Появилась значительная арабская эмиграция в Великобритании и Скандинавии, иранская – в Испании и Франции, турецкая – во Франции и Скандинавии и т. п. Индийцы и тайцы, ранее ехавшие лишь в Великобританию, появились и в других странах Европы. Именно поэтому 90-е годы XX в. стали не только временем усиления влияния Запада на Восток, но и периодом обострения межнациональных противоречий как на Востоке, так и на Западе.

Война СССР в Афганистане стимулировала возникновение новой зоны наркоторговли – «Золотого полумесяца», объединившего Иран, Пакистан и Афганистан. Действующие здесь наркокартели, пользуясь экономическими трудностями афганцев и жителей Средней Азии, определенной прозрачностью границ стран СНГ после 1991 г. и политической нестабильностью в регионе, наладили доставку наркотиков через центральноазиатские страны в Россию и Западную Европу. Наркобизнес, давно превзошедший по прибыльности иные виды криминального предпринимательства, стал важным фактором социально-политической ситуации в государствах «Золотого полумесяца» и граничащих с ними республик СНГ, затягивающим в свои сети не только криминальные структуры, но и определенные круги буржуазии, бюрократии, силовых структур и таможни самых различных государств как Востока, так и Запада. Это способствовало и расширению наркобизнеса, и усилению его дестабилизирующего воздействия на экономическое, политическое, социальное, военное и психологическое состояние населения многих стран, в том числе – Центральной Азии и России.

Важнейшим результатом распада СССР стал резкий взлет этнонационального сепаратизма. На постсоветской территории он затронул многие регионы от Черного и Каспийского морей до Поволжья и Тянь-Шаня. Этнонациональные конфликты на территории СССР, начавшись с 1988 г., постепенно превращались в затяжные войны (в Нагорном Карабахе, Абхазии, Таджикистане) или в перманентные столкновения (грузин – с осетинами, осетин – с ингушами, русских и украинцев – с крымскими татарами). Русские и русскоговорящие оказались в отделившихся от России республиках СНГ и в Прибалтике в положении бесправного, а то и преследуемого меньшинства. Исход этих жителей из мест боев или этнических погромов не только стал частью трагедии народов бывшего СССР, но и во многом испортил отношения между ними, подорвал или вообще прервал экономические, культурные и другие жизненно важные связи.

Война в Афганистане привела к наплыву в эту страну боевиков из арабских стран, Турции, Ирана, Пакистана. Но после распада СССР большинство этих людей, превратившихся в профессионалов-наемников, отправились в различные «горячие точки» СНГ или Югославию, на помощь мусульманам Боснии и албанцам в Косово. Наиболее же значительным было их участие в первой и второй чеченских войнах, которые явились крайним выражением этносоциального, политического и идеологического кризиса, охватившего все постсоветское пространство.

Этот кризис породил этнократии, т. е. специфические властные этногруппы, выдвинувшиеся на волне массового недовольства людей, их идейной и моральной дезориентации, хаоса и разрухи, спасения от которых они искали в этнонационализме и этносепаратизме. Подобные настроения всячески разжигались и стимулировались этнократами и поддерживавшими их местными мафиозными группировками. В Чечне, где были низки экономические показатели и особенно крепки мафии, опиравшиеся на традиционные клановые структуры, все это умножалось еще и исторической памятью народа о кавказской войне 1817–1864 гг. и сталинской депортации 1944–1956 гг. Сказались и ошибки центральных властей, дестабилизированных событиями августа 1991 г. В результате эти власти сначала не сумели должным образом противодействовать захватившему власть в Чечне генералу Дудаеву, а в 1994 г. решили силой ликвидировать к тому времени укрепившийся в Чечне авторитарно-мафиозный сепаратистский режим.

Однако Дудаев подготовился к войне настолько хорошо, что даже после его гибели чеченская армия, организованная военными профессионалами, могла долго сопротивляться, а чеченская этнократия – затягивать решение проблемы, используя в своих интересах помощь арабских и прочих «ветеранов Афганистана», финансовую, техническую и иную помощь чеченской диаспоры, соперничество различных кругов России, Запада и Востока, в том числе – замешанных в «теневой» торговле наркотиками, нефтью и оружием. Очень большую роль при этом сыграли геополитические амбиции Турции, именно в 90-е годы стремившейся максимально повлиять на ход событий в Югославии, на Кипре, в Центральной Азии и на Кавказе в целом. Война 1994–1996 гг. подняла в Турции волну солидарности с чеченцами, тем более что около 1 млн. турецких граждан – потомки мусульман, эмигрировавших с Кавказа в XIX в. К тому же, Турция была объективно заинтересована в сохранении напряженности в Чечне с целью дать выход радикальным настроениям внутри страны, а также – обеспечить доставку нефти из Азербайджана в Турцию через Грузию, а не через мятежную и ненадежную Чечню.

Первая война в Чечне закончилась перемирием в Хасавюрте в 1996 г. Однако ни одна из спорных проблем не была решена, включая восстановление Чечни и суверенитета России над ней. В Чечне стали все больше задавать тон исламисты ваххабитского толка, т. е. выступавшие за «чистый» ислам и против традиционно влиятельных в Чечне вирдов, т. е. ветвей суфийских братств. При отсутствии легальной экономики процветал криминальный бизнес всех видов, включая торговлю людьми, похищенными в России. Все больше укреплялись связи с зарубежными центрами исламизма, а также – с нелегальной сетью подготовки исламиских боевиков в России и за ее рубежами. Росло влияние ваххабитов в соседнем с Чечней Дагестане и других регионах России (например, в Поволжье). В самой Чечне неуклонно снижался авторитет президента Масхадова и подотчетных ему органов власти, но непрерывно усиливались командиры различных отрядов и групп боевиков, идеологи ваххабизма и исламоэкстремизма, нередко возглавлявшие банды полукриминального характера. Серьезным фактором внутричеченской жизни стали иностранные наемники и добровольцы во главе с авантюристом Хаттабом.

Все это вело к постоянному провоцированию мелких стычек на границе с Чечней, а также к выступлениям прочеченски настроенных ваххабитов в Дагестане. В августе 1999 г. это привело к началу второй чеченской войны. Вторгшиеся из Чечни боевики попытались соединиться с мятежными ваххабитами в горах Дагестана, но были отброшены при поддержке большей части местного населения. После подавления гнезд мятежников в Дагестане российская армия снова вошла в Чечню, преследуя отступающих боевиков. Довольно быстро была занята равнинная часть Чечни, но в горах война снова приняла затяжной характер. Она характеризовалась более широким применением современных средств ведения войны и новейшей техники, нежели первая война. Вместе с тем она имела и более широкий международный отклик, вызвав затруднения России в Западной Европе и охлаждение ее отношений с некоторыми странами ислама. Расширилась и география деятельности чеченской диаспоры, распространившей свои пропагандистские акции, кампании солидарности и сборы средств в пользу боевиков на все страны ислама и на мусульманские общины в Европе и Америке. Вместе с тем удары по исламо-экстремизму в Чечне, судя по всему, свидетельствуют об определенной стабилизации позиций России на Кавказе, об ослаблении и откате (если не прекращении) охвативших ее на рубеже 80-90-х годов дезинтеграционных процессов. Судя по всему в XXI в. наряду с Ближним и Дальним Востоком, будет существовать и российский Восток.

Подводя итоги, следует подчеркнуть, что распад СССР открыл новые пути и возможности для модернизации российского Востока, как и восточных республик СНГ. Ясно, что Центральная Азия и Кавказ сохранят связи с Россией, но будут испытывать не меньшее воздействие Турции, Ирана, Китая, Японии, Южной Кореи, уже сейчас имеющих там определенные позиции в сфере экономики и культуры. Нельзя исключить и обратного влияния Центральной Азии и Кавказа на Иран и Афганистан, учитывая расселение азербайджанцев, туркменов, узбеков, таджиков по обе стороны проходящих в регионе границ. Новая Россия, возвращаясь на Восток уже в ином качестве, еще скажет свое слово и определит свое место на перманентно меняющемся Востоке, где «русский фактор» всегда был важной составляющей общей ситуации.