Текст книги "Теория и история политических институтов"

2.6. Политическая антропология институциональных изменений

Взаимосвязь политико-антропологических и институциональных исследований очевидна, так как политическая антропология – научная дисциплина, нацеленная на комплексный анализ генезиса и становления многообразных практик политического господства и государственных институтов, широко использующая понятийный и методологический инструментарий изучения политических феноменов социальной и культурной антропологии, этнологии, исторической науки, социологии и политологии. Исследовательские стратегии эволюционного, структурно-функционального, системного анализа политических институтов широко использовались при антропологическом анализе генезиса отношений господства.

Институциональное оформление политической антропологии как относительно автономной области исследований в рамках социальной и культурной антропологии символизируется появлением работ представителей британской социальной антропологии М. Фортеса и Э. Эванс-Притчарда «Африканские политические системы» и Э. Эванс-Притчарда «Политическая организация ануаков англо-египетского Судана», в названиях которых присутствуют понятия, отсылающие к языку политологических исследований институциональной динамики. Исследователи позиционировали себя как представителей эмпирического знания о политических процессах, нацеленных на изучение конкретных институциональных практик.

Взаимоотношения антропологического подхода и собственно политического институционализма не выглядят изначально комплементарно. Политологи, приверженцы более традиционных исследовательских стратегий, тяготеющих к бихевиорализму и теориям рационального выбора, упрекали антропологов за отсутствие в их работах собственно политологического анализа. Представители политической антропологии констатируют, что в политической науке в качестве анализа политической системы может преподноситься «некоторый эквивалент записанной на бумаге конституции, свободный от всего наносного, не учитывающий конфликтов и не дающий серьезной оценки баланса сил. Интерпретация в этом случая неизбежно окажется неверной» [Дуглас, 2000, с. 168].

Не менее остры дискуссии по поводу антропологических трактовок таких понятий, как культура и политическая культура. Как шутят социологи, в содержательной трактовке и практиках использования термина «культура» антропологи ушли так далеко, что осталось либо отказаться от него вообще, либо приложить все силы, чтобы подвергнуть антропологические интерпретации самой суровой критике. Именно политико-антропологические исследования подвергают проверке на фактологическую и историческую прочность рационалистические схемы политической эволюции и политической модернизации. Антропологическому взгляду мы обязаны вытеснением на периферию понимания политической культуры в «единственном числе», или как иерархии универсальных ценностей.

В процессе научной эволюции политическая антропология существенно обогатила предметную область исследований институциональной динамики. Первоначально доминантой изучения были институты контроля и власти в малых этнических сообществах и доиндустриальных цивилизациях (структуры данных институтов и их сравнительная типология, анализ причин и факторов преобразования одних потестарных форм в другие, изучение институтов управления и символических практик в малых сообществах). Во второй половине ХХ в. они были дополнены исследованиями о связи политического поведения с групповой культурой, сравнительным анализом влияния культуры на политические институты на локальном уровне жизни, изучением базовых онтологий, повседневных, предсознательных, обыденных представлений о власти, что приобрело особую актуальность в условиях становления новых сетевых институтов и практик в условиях глобализации.

Опыт исследования культурно-исторической вариативности политической эволюции в политической антропологии предвосхитил социологические и политологические версии многообразия факторов и путей политической модернизации. Несмотря на размытость предметной области антропологии, важнейшей исследовательской проблемой стало изучение сложных процессов адаптации, инкорпорации и трансформации традиционных механизмов контроля в современные политические институты. Это обусловливает высокую степень методологической совместимости с исследованиями в области исторической социологии, неоинституционального анализа динамики политической институционализации и исторической антропологии.

Современная политическая антропология (антропология политики) интенсивно присутствует в исследованиях нового институционализма, в теоретических построениях которого присутствует развиваемая многими политическими антропологами посылка о возникновении отношений господства из культурных практик контроля за насилием. Неоинституционалисты исходят из посылки, что контроль и управление насилием на основе легитимации социального порядка, конструирования убеждений, институтов и организаций может сделать его более эффективным, однако ни одно общество не может устранить насилие, а способно только ограничить его или обуздать.

Антропологические описания влияния «верований» на институциональные изменения в стратегиях контекстуального политического анализа опираются на описание событий посредством фиксации социального (исторического, антропологического, политического) контекста и выявления вкладываемых в происходящее носителями изучаемой культуры смыслов.

Антропологизация неоинституционального подхода проявляется в изучении форм солидарности, социальной идентичности, гражданства и их воздействия на трансформацию политических институтов. Неформальные институты все чаще трактуются как проявления естественной, имманентной, добровольной солидарности, выступающей важнейшим источником социальной интеграции. Особенности организации неформальных институтов квалифицируются как своего рода символический капитал доверия, порождающий мотивацию к сотрудничеству. Разные ассоциации обладают разнокачественным, вариативным символическим капиталом [Патнэм, 1996]. «Естественная солидарность» есть уверенность агентов социального взаимодействия в доброй воле другого, несмотря на непрозрачность его намерений. Потребность в безусловной уверенности и ее институциональном оформлении продиктована рисками в ходе повседневного социального обмена.

Обозначенные в историческом институционализме подходы к исследованию эволюции политических институтов дают новые возможности для исследования проблем заимствования новых институциональных форм, их легитимации и адаптации в условиях существования более традиционных норм (роль неформальных интеракций, молчаливого знания, риски переходных состояний, процедур ограничения насилия, место и роль симбиотического символизма в практиках контроля за насилием). Акценты на историческую вариативность сочетания факторов институциональной среды и высокую степень автономии государственных институтов привели к своеобразной антропологизации исторического и сетевого институционализма.

Описание взаимодействия между неформальными институтами по аналогии с процессами аккультурации стало распространенным приемом неоинституционализма. Примеры – исследования клиентелизма, патримониального господства, клановой политики и других неформальных институтов. Подобное неформальное конкурентное взаимодействие возникает, если предписания неэффективных формальных институтов противоречат целям акторов. Если такие противоречия возникают, а формальные институты не могут обеспечить ожидаемых результатов, создаются замещающие неформальные институты. Относительная легкость реализации участниками политических взаимодействий своих целей через неформальные институты показывает, что слабость и неэффективность формальных институтов объясняется не только величиной трансакционных издержек, сопряженных с поиском и освоением информации о новых предписаниях, но и спецификой символического капитала.

Помимо структурно-функционального анализа культурных факторов институциональной динамики с опорой на историческую политическую антропологию и историческую социологию получило распространение исследование роли социальной и политической памяти в эволюции политических институтов и ее институционализации в специфических институтах памяти и практиках поддержания и реконструирования.

Перспективной стратегией можно считать изучение модернизации современных постколониальных и постсоветских обществ как симбиоза элементов традиционализма и современного государства (неопатримониализм), как устойчивой модификации и изменения смысла функционирования формальных политических институтов современного типа – парламента, партий, бюрократической и судебно-юридической сферы под влиянием неформальных. Экономические и властные ресурсы патрона обмениваются на (политическую и электоральную) лояльность граждан (клиентов); парламенты превращаются в сцену символического представительства политического процесса, в институт соперничества между различными группировками, но не в форум автономных представителей различных групп и слоев.

При изучении неопатримониализма важнейшим аспектом становится новый клиентелизм, или патронажные отношения, сопровождаемые обменом ресурсов (должностей, возможностей, титулов, контрактов, лицензий, иммунитета от закона и т. д.) между ключевыми фигурами в правительстве и стратегически расположен ными индивидами: профсоюзными лидерами, бизнесменами, реги ональными руководителями и т. д. В обмен на ресурсы прави тельство или главы государств получают экономическую и полити ческую поддержку.

Коэволюция антропологических стратегий исследования и нового институционализма свидетельствует о расширении институционального анализа, что существенно увеличит возможности современной сравнительной политологии и прогнозирования институциональной динамики.

Политическая антропология приобрела возможности для более обоснованных классификаций потестарных институтов власти и их симбиоза с современными политическими институтами.

Таким образом, несмотря на вариативность и междисциплинарный характер исследовательских стратегий политического неоинституционализма, можно говорить о неоинституциональном подходе в теоретическом и эмпирическом познании политической реальности. Неоинституциональный подход ориентирует исследователей рассматривать политические институты в многообразии их формальных и неформальных измерений, что позволяет выявлять сложные исторические вариативные способы структурирования политических систем. «Исторический», «сетевой», «социологический», «конструктивистский», «культуральный» и иные варианты неоинституционального подхода не столько конкурируют между собой, сколько стремятся к критической переинтерпретации устоявшихся рационалистических или поведенческих моделей политических взаимодействий на основе междисциплинарного синтеза традиционной политической науки с исторической социологией, социологическим конструктивизмом, сетевым подходом, когнитивными науками или современной антропологией политики.

Неоинституциональный подход возник и продолжает существовать как реакция на одностороннее объяснение умножающихся проблем и факторов эволюции современных политических институтов, а не только в силу академического интереса к поиску «объективных» оснований институциональной динамики. Стремление на основе конкретно-исторического, многофакторного и многоуровневого анализа «патологий» или «позитивных» институциональных эволюций в разнообразных пространственно-временных диапазонах обеспечивает его теоретическую и эмпирическую привлекательность для преодоления стереотипов выдавать желаемое за действительное в рамках позитивистского или идеологического дискурса институциональной динамики.

Неоинституциональный подход нацеливает на проверку различных альтернативных теорий, претендующих на универсальность, будучи заинтересован в первую очередь в объяснении зависимости разнообразия стилей экономической, социальной или культурной политики от институционального дизайна, все более непредсказуемого в условиях глобализирующегося мира.

Контрольные вопросы

1. Какие элементы включает понятие «институт»?

2. Как соотносятся термины «социальный институт» и «политический институт»?

3. Каковы структурные элементы политических институтов?

4. Каковы функции социальных институтов?

5. Как соотносятся понятия «власть», «политика» и «политический институт»?

6. В чем заключается специфика понимания института в институционализме и неоинституционализме?

7. Какое место государственные институты и институты участия занимают в современной политической жизни?

8. В чем заключается специфика исследовательского направления «исторический институционализм»?

9. Каковы особенности исследования зависимости от прошлого развития в историческом институционализме?

10. В чем заключается специфика исследовательской стратегии сетевого институционализма?

11. В чем проявляется специфика политических сетей?

12. В чем заключается методологическая специфика современных политико-культурных исследований в неоинституционализме?

13. Какие области культурных исследований политических институтов приоритетны для неоинституционализма?

14. В чем заключается специфика современных политико-антропологических исследований политической институционализации?

15. Какие области исследования в политической антропологии политических институтов наиболее важны для развития неоинституционализма?

Основная рекомендуемая литература

Граждане и политические практики в современной России: воспроизводство и трансформация институционального порядка / под ред. С. В. Патрушева, С. Г. Айвазовой, П. В. Панова. – М.: Российская ассоциация политической науки (РАПН); Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2011. – 325 с.

Норт Д. Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества / Д. Норт, Д. Уоллис, Б. Вайн гаст. – М.: Изд-во ин-та Гайдара, 2011. – 480 с.

Панов П. В. Институты, идентичности, практики: теоретическая модель политического порядка / П. В. Панов. – М.: РОССПЭН, 2011. – 230 с.

Ansell C. Network Institutionalism / C. Ansell // The Oxford handbook of po li tical institutions / ed. by R. A. W. Rhodes, S. A. Binder, B. A. Rockman. – Ox ford: Oxford univ. press, 2008. – Р. 75–89.

Beland D. Ideas, institutions, and policy change / D. Beland // J. of Europ. publ. policy. – Oxford, 2009. – Vol. 16. – N 5. – P. 701–718.

Berkman H. Political Institutions and Policy Outcomes around the World / H. Berkman, H. C. Scartascini, E. Stein, M. Tommasi. – Mimeo, Inter-American Development Bank, 2008. – 350 p.

Howlett M. Governance modes, policy regimes and operational plans: A multi-level nested model of policy instrument choice and policy design / M. Howlett // Policy sciences. – Dordrecht, 2009. – Vol. 42. – N 1. – P. 73–89.

Oppenheimer J. A. Principles of politics: a rational choice theory guide to politics and social justice / J. A. Oppenheimer. – Cambridge: Cambridge Uni ver sity Press, 2012. – 312 p.

Sanders E. Historical Institutionalism / E. Sanders // The Oxford handbook of political institutions / ed. by R.A.W. Rhodes, S.A. Binder, B.A. Rockman. – Oxford: Oxford univ. press, 2008. – P. 39–55.

Steinmo S. Historical institutionalism / S. Steinmo // Approaches in the Social Sciences. – Cambridge: Cambridge University Press, 2008. – P. 113–138.

Treier S. Comparing ideal points across institutions and time / S. Treier // Amer. politics research. – London; New Delhi, 2011. – Vol. 39. – N 5. – P. 804–831.

Дополнительная рекомендуемая литература

Завершинский К. Ф. Политическая культура общества: от «зависимых переменных» к «сильной программе» / К. Ф. Завершинский // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. – 2012. – Т. 8. – № 1. – С. 30–39.

Кутырев Г. И. Неоинституционализм рационального выбора: преимущества и внутренние противоречия / Г. И. Кутырев // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. – Тамбов: Грамота. – 2012. – № 11 (25): в 2 ч. – Ч. I. – C. 107–111.

Нуреев Р. М. Очерки по истории институционализма / Р. М. Нуреев. – Ростов н/Д: Содействие – XXI в.; Гуманитарные перспективы, 2010. – 415 с.

Amenta E. Institutional Theory / E. Amenta, K. M. Ramsey // Handbook of Po litics: State and Society in Global Perspective / K. T. Leicht and J. C. Jenkins (eds.). – NY; London: Springer Science+Business Media, LLC, 2010. – P. 15–40.

Aronoff M. J., Kubik J. Anthropology and Political Science: A Convergent Approach / M. J. Aronoff, J. Kubik. – NY; Oxford: Berghahn, 2012. – 332 p.

Bertelsmann Transformation Index – URL: http://www.bertelsmanntransformation-index.de/11.0.html?&L=1

Greenfeld L., Malczewski E. Politics as a Cultural Phenomenon / L. Greenfeld, E. Malczewski // Handbook of Politics: State and Society in Glo bal Perspec tive / K. T. Leicht, J. C. Jenkins (eds.). – NY; London: Springer Science + Business Media, LLC, 2010. – P. 407–422.

Jacobs A. The Politics of When: Redistribution, Investment, and Poli cymaking for the Long Term / A. Jacobs // British Journal of Political Science. – 2008. – N 38 (2). – P. 193–220.

Kingston C., Gaballero G. Comparing Theories of Institutional Change / C. King ston, G.Gaballero // Journal of Institutional Economics. – Cambridge: Cambridge University Press, 2009. – Vol. 5. Issue 2. – P. 151–180.

Tilly C. Social Movements, 1768–2012 / C. Tilly, L.J. Wood. – Paradigm Publishers, 2012. – 284 p.

Глава 3. Государство в системе политической власти

В главе проанализирована государственная власть как организующее начало общества, включающее форму правления, территориально-административного устройства и политический режим. Даны типологии форм правления государства, понятие и принципы федерализма. Выявлены отличительные черты федеративного государства, классические и современные подходы к пониманию федерализма. Охарактеризованы различные варианты федераций. Показаны особенности функционирования властных институтов в федеративных государствах.

Ключевые слова: Понятие «государство», переход от догосударственных к публично государственным отношениям: аристократический способ, плутократический путь, военная форма; форма правления, форма устройства, политический режим, федерализм, разделенный суверенитет, федеральный центр, субъекты федерации.

В результате освоения данной главы студент должен:

знать основные понятия, связанные с государством как политическим институтом, формы государства, режимы государства, виды административного устройства государства, принципы его функционирования;

уметь оценивать различные современные государства с точки зрения проявленности в их организации основных и дополнительных характеристик, анализировать различные виды федераций, основные особенности моделей современного государственного устройства;

владеть навыками сравнительного анализа форм правления и территориально-административного устройства современных государств, оценки специфики функционирования различных стран с федеративным устройством.

3.1. Понятие «государство»

При всей кажущейся очевидности определения государства в политической науке встречаются достаточно разноплановые его трактовки. Например, государство понимается как политическое сообщество, обладающее суверенитетом и внутренним рынком и формирующееся на основе сложившейся нации, объединенной общим языком, культурой, традицией, самоидентификацией.

Исследователь из Великобритании П. Данливи выделяет 5 системообразующих и 7 дополнительных характеристик современного государства, признавая, что лишь немногие из реально существующих государств удовлетворяют всем этим критериям, хотя свыше 160 отвечают большинству. Обязательными характеристиками являются:

1) совокупность связанных между собой институтов, т. е. формальных организаций, комплексных совокупных правил и социальных структур;

2) стремление различных институтов к различным целям, что делает государство как целое весьма условным явлением;

3) наличие на определенной территории населения, более интенсивно взаимодействующего в своей среде, чем вовне, и демонстрирующего единство в языке, культуре, образе жизни;

4) принятие государственными институтами коллективных решений и контроль за их выполнением;

5) наличие публичной сферы, объединяющей деятельность правительства и политическую деятельность по оказанию влияния на государственные институты.

К дополнительным характеристикам государства П. Данливи относит:

1) наличие суверенитета – признания того, что на данной территории государство является источником власти, имеющим право на применение силы и принуждения;

2) осуществление контроля за въездом и выездом из страны и наличие права признания того или иного человека гражданином данного государства;

3) демонстрация стремления к защите интересов общества, подтверждение идеологическими и этическими средствами права на свое существование;

4) легитимность в глазах наиболее влиятельных групп населения;

5) наличие формальных иерархических организаций, финансируемых за счет налоговых средств;

6) наличие легальных средств контроля над гражданским обществом (чаще всего в виде конституции, отдельных правовых актов или прецедентов);

7) признание со стороны других государств, в том числе соблюдение принципа невмешательства в его внутренние дела [Цит. по: Алексеева, 2000, с. 105–107].

Вместе с тем в рамках плюралистического капиталистического подхода (неомарксистская традиция) государство понимается как политический рынок, который фильтрует требования и интересы соперничающих групп и индивидов. Соответственно двум точкам зрения, государственные учреждения рассматриваются как:

• нейтральные посредники в отношениях соперничающих партий и групп интересов;

• как структуры, соперничающие между собой за бюджетные ассигнования, что и определяет стратегию их отношения к партиям и группам интересов.

В рамках корпоративистского подхода Ф. Шмиттер акцентирует «аморфность» комплекса государственных учреждений с «не очень четко определенными функциями».

Для сторонников бюрократического авторитарного подхода, например Г. О’Доннела, ключевой темой является кризисное состояние государства в стадии трансформации, основными показателями которого являются увеличение государственных расходов и размер вмешательства государства в дела других структур, объединений и групп.

В классическом марксистском понимании государство при капитализме становится структурой, противостоящей гражданскому обществу. Оно узаконивает право индивидов преследовать конкретные интересы на основе владения частной собственностью.

Представитель этого направления Х. Дрейпер основывает свои взгляды на полемических трудах К. Маркса («Манифест Коммунистической партии», «К критике Готской программы»), Ф. Энгельса («Происхождение семьи, частной собственности и государства») и В. И. Ленина и считает, что наиболее важным признаком государства является его способность контролировать власть над всей территорией с помощью институтов или орудий принуждения; государство финансируется за счет собираемых с граждан налогов и поддерживает свою власть с помощью бюрократии, стоящей особняком от остального населения и возвышающейся над ним; государство обслуживает класс, осуществляющий экономическое господство.

Важнейшей задачей государства, с точки зрения сторонников марксизма, является посредничество в улаживании конфликтов внутри правящего класса. В ленинской версии классического марксизма обосновывается переход от капитализма к коммунизму через революционную диктатуру пролетариата, когда после революции сначала уничтожается форма частной собственности на средства производства, затем исчезает принципиальное неравенство между людьми и после постепенного отмирания государства власть государственных институтов заменяется правлением всего общества, в котором все люди, работая по способностям, должны получать блага в соответствии со своими потребностями. В рамках марксистской методологии часть исследователей ориентировалась на работы молодого Маркса и его критику противоречия между диалектическим методом Гегеля и гегелевской идеи о том, что именно прусская монархия является проявлением высшего типа государства; другая часть исследователей, например Л. Альтюссер, ориентируется на выделение свойств, гарантирующих целостность и стабильность государства. В первой трети XX в. А. Грамши исследовал методы установления контроля над государством демократическими методами.

Итак, понятие «государство» используется, как правило, в двух смыслах – узком и широком. Государство в первом смысле – это совокупный политико-управленческий чиновник. Государство во втором значении – политическая организация с фиксированными географическими границами, народом, проживающим на этой территории и представленным верховной властью.

При всем многообразии подходов к пониманию природы государственной власти все исследователи признают, что государство является организующим началом жизни общества. Государство – это легальный институт конструирования интересов целого; оно «нанято» обществом для профессионального управления, компетентного согласования разноплановых интересов и действий. Общество проигрывает от тотального огосударствления общественной жизни, но нуждается в укреплении государственной власти в разумных пределах, которые сохраняют социальную интеграцию и обеспечивают взаимодействие людей. Государство представляет собой совокупность политических институтов, учреждений и органов, каждый из которых призван выполнять свои специфические функции законодательного, исполнительного (правительственного) и судебного порядка. Именно государство, как отмечал М. Вебер, обладает монополией на физическое насилие [Вебер, 1990].

К обязательному ведению государства относятся: оборона, внутреннее законодательство (правовой порядок), отправление правосудия, поддержка рынка с помощью системы законов, сбор налогов, организация частичных общественных работ. Концепт социального государства предполагает развитие государственных программ финансирования здравоохранения и образования, помощь пенсионерам, инвалидам и безработным. Программа «государства всеобщего благосостояния» (welfare state; развивается во второй половине XX в.) способствовала появлению минимального обязательного обеспечения каждого гражданина со стороны государства, вызвав при этом резкий рост бюрократического аппарата. В либеральной трактовке государство должно минимизировать свое вмешательство в экономику, но при этом внимательно следить за неукоснительным соблюдением законов всеми гражданами.