Текст книги "Пособие по общественным связям в науке и технологиях"

Контуры истории популярной науки

Простейший очерк истории популяризации науки, на первый взгляд, должен следовать за трудами великих ученых{10}10
  Мерчент (Marchant 2011) справедливо указывает на необходимость изучения доминирования авторов-мужчин в наше время.


[Закрыть]. По мере того как в течение столетия после смерти Ньютона формировался его культ, появлялись лекции и книги, в том числе знаменитый очерк Вольтера, представлявшие упрощенные версии ньютоновской картины мира. Однако, на наш взгляд, на историю популяризации влияет известность тех или иных книг и авторов. Много дискуссий возникает вокруг таких знаменитых работ, как вышедший в 1859 г. труд Дарвина «Происхождение видов», развивавший новаторскую теорию, однако доступный образованным читателям. Иногда мы сосредотачиваемся на временах, когда для широкой публики писали известные ученые, – как в 1930-х гг., когда сэр Артур Эддингтон и Джеймс Джинс опубликовали свои бестселлеры о физике Эйнштейна и астрофизике. Выходили и детские научно-популярные книги, вроде опубликованной в 1861 г. автором под псевдонимом Том Телескоп – ее приписывали одному из первых детских писателей Джону Ньюбери, но более вероятно, что ее написали Оливер Голдсмит или Кристофер Смарт (Secord 1985).

Число и разнообразие таких работ множились по мере того, как развивалось и разветвлялось научное знание. Отрываясь от широкой аудитории в интеллектуальном (по причине математической формализации) и социокультурном отношении (вследствие профессионализации науки), наука все больше нуждалась в популяризации. Исторический обзор показывает, что за последние два века можно насчитать немало авторов, чьи книги ныне забыты, но в свое время были важными и активно открывали науку людям. Со временем приоритеты популярной науки менялись: например, был этап, когда авторы, обычно в текстах, адресованных детям, стремились соединить научное и религиозное образование.

Ко времени Томаса Генри Гексли автор в викторианской Англии уже мог прожить на гонорары (пусть и не слишком надежные), специализируясь на естественной истории и науке. Но, как отмечает Файф (Fyfe 2005), «к 1850 г. возникло все более отчетливое разделение между работами, которые приносили научную репутацию (и оплачивались обычно крайне скудно), и теми, что позволяли оплачивать счета (но ничего не прибавляли в плане репутации)». Работа Файфа, восстанавливая контекст перехода от «общественной сферы» XVIII столетия к массовой аудитории XIX в., показывает, как рынок популяризаторских публикаций вырос из широкого спектра научных книг, предназначенных для обучения или морального совершенствования и даже для развлечения, причем авторами многих из них были женщины.

Все больше углублялась специализация авторов: одних – на науке, других – на ее популярном изложении, и многие из этих новых авторов, не будучи действующими учеными, брались писать для широкой аудитории. Баулер (Bowler 2006) пишет о распространившемся к началу XX в. мнении, что большинство ученых отвернулись от широкого читателя. При этом сам он считает, что это не соответствует истине: некоторые ученые были бы рады писать для широкой аудитории, и издатели ценили таких авторов, поскольку их ученые звания и заслуги позволяли продавать их книги как учебную литературу. В этой смешанной экономике ныне малоизвестные авторы, обычно не имевшие научной подготовки, брались за книги более развлекательного толка. Вероятно, так и есть, поскольку лишь немногие известные ученые писали в этот период для широкой публики. Но к 1930-м гг. «известные ученые» (Goodell 1977) активизировались. Ретроспективный взгляд обычно сваливает в одну кучу консервативных физиков Эддингтона и Джинса, с одной стороны, и либеральных и даже радикальных биологов Хаксли и Холдейна – с другой. Однако были, например, и популярные работы Эйнштейна, чья мировая слава подогрела спрос на общедоступные очерки общей и специальной теории относительности. Заметим, что некоторые из них до сих пор переиздаются.

После Второй мировой войны к числу грамотных людей добавилась еще и когорта тех, кто получал ставшее более доступным высшее образование. И снова представления об общем направлении развития научно-популярной литературы расходятся в зависимости от того, на что направлено внимание авторов. Левенстайн (Lewenstein 2005) обнаруживает значительный сдвиг в признании научных книг в 1970-х гг., но его суждение основано на изучении списка лауреатов Пулитцеровской премии и списка бестселлеров The New York Times. Как он отмечает, «начиная с вышедших в 1977 г. “Драконов Эдема”[5]5
  Саган К. Эволюция мозга. Драконы Эдема. – СПб.: Пальмира, 2017.


[Закрыть] Карла Сагана ежегодно или каждые два года научная книга удостаивалась Пулитцеровской премии… Очевидно, что в конце 1970-х произошло что-то, поставившее научные книги в центр американской культуры. Наука становится частью широкой общественной дискуссии». Стало заметным и влияние других медиа: так, научно-популярный телесериал Сагана «Космос» лег в основу книги, ставшей бестселлером по обе стороны Атлантики. Начался современный бум научно-популярной литературы.

И снова эта написанная широкими мазками картина представляет собой некое упрощение, поскольку были и более постепенные изменения, заметные и раньше. В США массовое высшее образование привлекло новую читательскую аудиторию к жанру нон-фикшн. Анализ бестселлеров об истории человечества и эволюции, опубликованных в 1950–1960-е гг. американским издательством Knopf, показывает, как авторы постепенно отходили от прежних моделей научно-популярного повествования. В первые годы после войны в издательстве делали ставку на биографический стиль вроде того, что использовал ученый и писатель Поль де Крюи в своих «Охотниках за микробами»[6]6
  Крюи де П. Охотники за микробами. – СПб.: Амфора, 2015.


[Закрыть]. Но со временем издатели обнаружили, что можно успешно продвигать и продавать книги и с более специальным содержанием. Всесторонний рассказ о предмете, включающий новейшие данные и написанный специалистом или работавшим в тесном контакте с экспертами журналистом, оказался столь же привлекательным, что и рассказы о приключениях первооткрывателей (Luey 1999).

Обе модели продолжали сосуществовать на протяжении всего бума популярной науки – который ныне некоторые объявляют завершившимся (Tallack 2004) – и после него. Сегодня выходят множество книг самой разной тематики, предлагающих различные подходы к сходным предметам. Некоторые стали признанной классикой и успешно продаются уже многие годы, хотя по понятным причинам популярная наука остается быстро меняющейся областью книгоиздания. Пример такой устойчивой классики – «Эгоистичный ген»[7]7
  Докинз Р. Эгоистичный ген. – М.: АСТ, Corpus, 2016.


[Закрыть] Ричарда Докинза: книга была опубликована в 1976 г., в 1987 г. вышло второе, дополненное и столь же успешное издание, а к тридцатилетию выхода в свет работа Докинза была выпущена с сопроводительным томом эссе, посвященных влиянию этой книги. Особой культурной устойчивостью отличаются детские книги, возможно, потому, что они чаще рассказывают о твердо установленных научных принципах, но также и потому, что взрослые часто пытаются разделить опыт своего детского чтения с молодым поколением. Некоторые книги долго остаются в печати, потому что сделались традиционными школьными наградами, – такова «Игровая книга науки» (Playbook of Science) Джона Генри Пеппера (Secord 2003). В начале XXI в. даже возникло нечто вроде ностальгического рынка популярной науки для юношества, на котором успехом пользовалась «Опасная книга для мальчиков»[8]8
  Иггульден К., Иггульден Х. Опасная книга для мальчиков. – М.: АСТ, 2015.


[Закрыть], но, похоже, такой успех быстро идет на спад. Интернет позволил переиздать некоторые журналы. Через Google доступен просмотр архива престижного журнала New Scientist, а на сайте журнала Popular Mechanics, поощряя доступ к архивам, работает впечатляющий «индикатор частоты слов» – вбитое в строку поиска слово позволяет увидеть частоту его использования за 140 лет издания.

Книги и не только

Изучать популяризацию науки по книгам удобно по ряду причин, в том числе из-за давно установившегося культурного значения книги. Книгопечатание известно на Западе с XV в., так что его история простирается так же далеко, как история науки Нового времени. Верно и то, что книги легко изучать. Историки науки – то ли в порядке самокритики, то ли из стремления продолжить поиски других средств передачи научных знаний – указывали, что популярная наука не исчерпывается книгами. Такого рода критика применима и к современным ученым: исследования, опирающиеся на книги, могут быть очень показательны, если не забывать о специфических социальных контекстах бытования книг и не сводить к книгам научную коммуникацию в целом.

В экономическом и социальном отношении книги занимают особое положение по сравнению с другими формами научной коммуникации. В отличие от доступных практически бесплатно интернета, многих научных музеев и большинства телепрограмм, чтение книг предполагает некие первоначальные затраты. Кроме того, чтение требует времени и предполагает достаточно серьезное, пусть и в разной степени, отношение к делу. Наконец, чтение – занятие весьма индивидуальное по сравнению с разного рода общественными и семейными мероприятиями, такими как поход на выставку или научный фестиваль, хотя и не исключает установления связей с другими людьми через книжные клубы, дискуссионные площадки, социальные сети. Чтобы получить диплом в какой-либо области науки, требуется потратить много времени и денег, книга же, особенно с появлением массовых изданий, недорога и компактна, ее можно носить в кармане и проглядывать в течение дня. Все это, в свою очередь, влияет на отношения между читателями и книгами и отношения, возникающие между наукой и обществом.

Как уже говорилось, взгляд на научно-популярные книги как способ донести до публики знания в доступной форме возник давно. Этот дискурс проходит через всю научную коммуникацию в целом, но, исследуя его, мы не должны забывать о социально-классовой специфике научной литературы. Переход к изданию дешевых книг в мягких обложках – это политическая попытка предоставить преимущества образования широким массам, а не только тем, кто может позволить себе учебу в университете. Многие ученые разделяли убеждение, что знание – это сила и власть, и видели в журналах и книгах средство, которое способно помочь перераспределить эту власть, – в этом отношении примечательны статьи Дж. Б. Холдейна в газете Daily Worker (Haldane 1940). Верно также и то, что журналы и книги можно продавать и потреблять как предметы роскоши и они выполняют ту же роль, что и новейшая детская литература нон-фикшн, которая призвана стимулировать специальные интересы в «детях среднего класса» (Vincent and Ball 2007; Buckingham and Sсanlon 2005). Райт в своем социологическом анализе современных книжных магазинов отмечает, что потребление нами книжной продукции воплощает собой стиль «мягкого капитализма», с тем чтобы незаметно изобразить респектабельность. Разумеется, книги не только продают, ими обмениваются, их дают на время, даже воруют. Однако считается, что научные книги качественно отличаются от всей прочей книжной продукции, поскольку наука играет важную роль в социальной мобильности. Но будучи свидетелями возрастающей роли науки в формировании идентичности представителей среднего класса (Savage et al. 2013) и возникновении стиля одежды «гиков» (geek chic) (Corner and Bell 2011), аналитики современной научно-популярной литературы должны были бы также обратить внимание на ее роль в формировании идентичности людей XXI в. и особенно в том, что касается социального статуса.

Историография, в которой преобладают англоязычные книги, вызывает такие же сомнения, как утверждение, что женщины реже, чем мужчины, пишут хорошие книги. Английский во многих случаях стал языком профессиональной науки, но из этого никак не следует, что англоязычные тексты должны становиться образцами научно-популярной литературы. Несколько интересных и поучительных примеров этого обнаруживаются в сфере литературы для детей. Например, Джиллесон в своей работе о путеводителях серии Eyewitness (Gillieson 2008) отмечает, что в их макете все строится вокруг изображения, рядом с которым оставляют достаточно свободного места для текста на любом языке. Однако сам характер изложения научных данных для юношества не делает его универсально применимым: так, для ряда стран не слишком подходят издания, где все строится на изображениях. Например, книги серии Horrible Science были переведены на несколько языков, но почти не произвели впечатления в Соединенных Штатах.

С увеличением количества исследований научно-популярного жанра появляется больше возможностей объединить разрозненные культурологические штудии и поместить их в сравнительный контекст. Так, в специальный номер журнала Public Understanding of Science вошли материалы о научно-популярных изданиях в Китае (Wu and Qiu 2013) и Испании (Hochadel 2013).

Рассматривая научно-популярные книги в более широком социальном контексте, стоит заметить, что задача их шире, чем просто рассказ о науке. Многие представляют собой политические проекты той или иной степени выраженности. В числе недавних примеров назовем книги «Манифест гиков: Почему наука имеет значение» (Geek Manifesto: Why Science Matters) Марка Хендерсона и «Вся правда о лекарствах. Мировой заговор фармкомпаний» Бена Голдакра[9]9
  Голдакр Б. Вся правда о лекарствах. Мировой заговор фармкомпаний. – М.: Рипол Классик, 2015.


[Закрыть] (работа над которыми шла одновременно с хорошо организованной кампанией в интернете), а также несколько книг об изменениях климата, в которых ради политических целей часто используются научные и исторические сведения (Oreskes and Conway 2010; Hansen 2009). Как отмечает Бэкингем, волна адресованных молодежи публикаций на темы экологии начала 1990-х гг. позволяет цинично предположить, что большая часть литературы о климате призывала предоставить решение проблемы следующему поколению (Buckingham 2000). По мере того как дети начала 1990-х гг. сами становятся родителями, возникают вопросы об этичности апеллирования к молодым, о соответствии некоторых представлений о будущем возрасту аудитории, а также, говоря шире, о том, имеют ли право авторы, пишущие о науке, продвигать те или иные политические идеи под прикрытием популяризации. Наука, технологии и все, что с ними связано, стремятся оказывать на детей воздействие в самых разных формах, начиная с Фонда начального научного обучения (Primary Science Teaching Trust, прежде AstraZeneca Science Teaching Trust) до Терри, Дружелюбного Фрекозавра (Terry, the Friendly Fracosaurus), персонажа комикса, придуманного энергетической компанией, которая активно продвигает технологию фрекинга – весьма спорного метода добычи природного газа (Hickman 2011). Проекты, не просто распространяющие научно-технические знания среди молодежи и широкой публики, но подающие их под определенным углом, могут быть очень эффективны, а различные варианты научного образования открывают привлекательные возможности для связей с общественностью. И все же примечательно, что премии Королевского общества за научную книгу в последние годы было нелегко удержать спонсоров, поскольку финансирование со стороны бизнеса – как и со стороны общества – урезается или уходит в сети локальных научных фестивалей, потенциально более интерактивных.

Пожалуй, cамые большие перемены в научно-популярную литературу принес в последние годы интернет. Можно волноваться по поводу количества бесплатного контента или сетовать на падение внимания со стороны публики, но обе эти проблемы, возможно, преувеличены. Более того, для популяризации науки здесь возникают новые возможности. Когда литературные агенты в поисках новых авторов чаще заглядывают в блоги, чем в кабинеты профессоров, разнообразие авторов только возрастает, хотя такая модель и предполагает, что новички будут работать бесплатно до тех пор, пока не обретут должную репутацию.

Короткие электронные книги дают авторам возможность поработать над темой, которую можно уложить в 8000 слов, или предложить читателям краткий пробный вариант, который с учетом откликов позже может превратиться в полноценную успешную книгу. Новые возможности для работы с нишевыми аудиториями дает так называемый «длинный хвост» онлайновых магазинов, хотя есть опасения, что он превратится в «склад контента» для и без того заинтересованных читателей (Fahy and Nisbet 2011). Есть и новые возможности для финансирования, хотя тенденция к бесплатному предоставлению материалов в точках доступа – это вызов электронному книгоизданию. Количество возможностей для публикации огромно: на каждый сайт, существующий за счет пользователей или микрофинансирования и выпускающий одну большую научную статью в месяц, приходится другой сайт, который за счет богатого благотворителя выпускает по произведению в день. Как и в случае научной журналистики и научного образования, вопрос о том, кто оплачивает популяризацию науки в глобальную и либеральную эпоху интернета (и, соответственно, кто получает от этого выгоду), остается важным и открытым.

Способы читать книгу

В том, что касается истории вопроса, никто не обязывает нас ограничиваться биографиями авторов или подробностями того, когда и какие книги выходили и читались (хотя и в этой сфере могут быть плодотворные работы). Самое трудное – воссоздать чувство, с каким прочитывалась книга, как это удалось Джиму Секарду в работе, посвященной «Следам естественной истории творения» (Vestiges of the Natural History of Creation) Роберта Чемберса (Secard 2000). В центре исследования Секарда – построенный на письмах, дневниках, рецензиях и комментариях в прессе анализ реакции читателей на первый естественно-исторический рассказ об эволюции Вселенной. Аналогичный труд, посвященный современной эпохе, – предпринятое Присциллой Мерфи обстоятельное исследование книги Рейчел Карсон «Безмолвная весна» (Silent Spring) (Murphey 2005). Знаменитая работа Карсон о пестицидах – пример того, как научно-популярная книга может вызвать политические публичные дискуссии; правда, стоит напомнить, что Карсон уже была знаменита, до выхода отдельным изданием «Безмолвная весна» печаталась с продолжением в журнале New Yorker, став темой программы CBS «60 минут», и все эти факторы усилили эффект книги (Kroll 2001). Известны также примеры, когда книги исследуются наряду с другими формами научной коммуникации: например, паутиной текста, которую много лет ткал Фред Хойл, соединяя разные медийные (радио и телевидение) и письменные жанры (научно-популярные публикации, научную фантастику), чтобы продвинуть свои космологические теории и взгляды на происхождение жизни (Gregory 2005).

Подходя с более социологической точки зрения, Жюрдан предлагает полезный образ: популярная наука представляет собой автобиографию науки, способ, которым научное сообщество пишет коллективную историю своей жизни с пониманием и скептицизмом, присущими специалистам (Jurdant 1993). Книги также содержат неявные эпистемологии (Turney 2001a: 49–55) или проводят границу между тем, что считать наукой, а что нет (Mellor 2003; о «разграничивании» см. также Gieryn 1999). Грегори и Миллер также предлагают идею «популяризированной науки» как науки в обществе (science in public), которая не только фокусируется на форме и способе донесения научных данных, но и включает случаи, когда популяризация становится частью научной деятельности и/или научной политики (Gregory and Miller, 1998).

В научно-популярные работы могут проникать нормативные взгляды на науку в обществе. Вероятно, классический пример критики такого явления предлагает Мэри Мидгли (Midgley 1992), а в подробном исследовании Хеджкоу (Hedgecoe 2000) высказывается предположение, что популяризация генетики сыграла роль в так называемой генетизации – попытках объяснять явления исключительно наследственными причинами. Нисбет и Фэи (Nisbet and Fahy 2013) в работе, посвященной вопросам биоэтики в книге Склут «Бессмертная жизнь Генриетты Лакс» (The Immortal Life of Henrietta Lacks) демонстрируют более свежий подход, анализируя связанные с книгой публикации, в том числе рецензии, и, таким образом, не замыкаясь только на ее тексте. Еще один подход к анализу научно-популярной литературы – рассмотреть ее преимущественно с литературной точки зрения. Это позволяет сосредоточиться на семиотике и способах, с помощью которых конструируются научные взгляды, или на поиске тех мест, где язык дает возможность для начала или завершения дискуссии. Можно обсудить, как используются метафоры, как проведены границы между художественным вымыслом и документальным рассказом, даже ассонансы, ритм текста и прочие словесные тонкости, в зависимости от конкретного исследования. Развернутый вариант такого подхода по отношению к литературе о физике предлагает Элизабет Лин (Leane 2007). Особенно интересно, что она использовала исследование Росслин Хейнс об образах ученых в западной литературе и кинематографе (Haynes 1994). Это напоминает нам о том, что как бы прочно популяризация ни основывалась на научных представлениях о мире, она все же остается формой повествования. Упомянем также работы, охватывающие визуальную культуру (Eisner 1985, 1996; McCloud 1993; Kress and van Leeuwen 2006; Barker 1989). Литературный анализ может быть применен для понимания зрительных образов, верно и обратное: приемы визуального анализа могут быть полезны при изучении текста, а также множества изображений, которые приходят к нам из произведений научно-популярного жанра.

Научно-популярной литературе приходится с помощью слов на бумаге состязаться с убедительностью эмпирического знания. Автор должен описывать наблюдения, эксперименты, научные доклады таким образом, чтобы читатель этому поверил (Turney 1999). Это акт убеждения, отличный от любого акта открытия, и хотя они часто взаимосвязаны, смешивать их не следует. Люди существуют в мире средних масштабов и способны непосредственно воспринять размеры от нескольких миллиметров до пары сотен метров. Научные исследования выходят за эти пределы и рассматривают скорости и размеры, постижимые только с помощью специального оборудования или математических моделей. На что способны более литературные аспекты научных текстов, так это увести читателя «в миры за пределами обычного человеческого восприятия» (Turney 2001a: 55). Возможно, наиболее показательно в этом отношении классическое исследование Стивеном Шейпином (Shapin 1984) «литературной техники» великого физика и химика XVII в. Роберта Бойля, умевшего рассказывать о науке так, что у читателя возникал эффект присутствия.

Другой подход к литературным аспектам научно-популярной литературы предлагает сосредоточиться на нарративной структуре. Уайт (White 1981, 1992) в контексте истории литературы полагает, что тенденция к последовательному изложению возникает из стремления к связности и завершенности, причем, как утверждает Уайт, то и другое иллюзорно. Более того, процесс последовательной организации событий и изящная концовка заставляют нас взглянуть на описываемые в тексте события с моральной точки зрения; нравственная или политическая позиция автора работает как организующий принцип повествования. Применяя эту идею к научному контексту, Меллор (Mellor 2007: 501) полагает, что «неуклонное движение повествования к предопределенному концу» ведет к тому, что читатель не замечает предпосылок научных текстов и поэтому не ставит их под сомнение (см. также Brown 2006).

Кертис (Curtis 1994) следует подходу Уайта к научным текстам, утверждая, что детективная форма повествования с открытием истины в финале дает авторам мощное риторическое средство, которое, возможно, и придает научным текстам вид определенности. Также Кертис высказывается в духе концепций философа Имре Лакатоса, видевшего в науке конкуренцию исследовательских программ, постоянные подъемы и спады интереса к определенным проблемам. Он особо отмечает, что в последовательном рассказе о науке «мы начинаем с вопросов без ответа и заканчиваем ответами без вопросов» (Curtis 1994: 431).

Возможно, в том, что детские научно-популярные книги часто строятся на вопросах и ответах, проявляется восприятие науки как непрерывного вопрошания. Интересный пример такой диалогической организации находим в книге Мерфи «Почему сопли зеленые?» (Why is Snot Green? Murphy 2007), написанной на основе вопросов, которые дети задавали автору, работавшему в интерактивном отделе Лондонского музея науки. Особенно интересной с точки зрения повествовательности (или отсутствия таковой) эту книгу делают перекрестные примечания и цитаты, с их помощью Мерфи приглашает читателя к рекомендуемой литературе, подталкивает его к самостоятельным поискам и/или открытиям за пределами текста. Стэннард также строит свои книги вокруг детских вопросов (Bell 2007), передавая все сложности и метаморфозы научного поиска, оставляя финалы своих остросюжетных историй открытыми. Искусные популяризаторы не склонны ограничивать себя рамками скучного изложения теории – так же, как и их читатели.

Мы можем мыслить величественную историю науки как историю Вселенной, и такой взгляд дает нам шанс обсудить роль, которую популяризация науки играет в культуре. Исторические науки позволяют проследить происходившие со временем перемены (Turney 2001b; см. также O’Hara 1992). Эгер полагает, что возникший канон научно-популярного знания формирует величественное повествование, «новый эпос» науки, но творит его коллективно:

От первоначальной теории Дарвина линии развития расходятся к добиотической (химической) эволюции в изложении Пригожина и Эйгена, к эволюции Вселенной, описанной Вайнбергом, Полом Дэвисом и астрофизиками, к человеческой культуре, как Уилсон объясняет ее в своих социобиологических теориях, и, наконец, через работы нейрофизиологов и исследователей искусственного интеллекта к сознанию как таковому (Eger 1993: 197).

Нарратив природы вплетается в нарратив науки: картина мира упорядочивается с помощью принципа редукции, когда каждый набор научных фактов последовательно «вложен» в другой (так, биология сводится к химии, а та, в свою очередь, к физике). Эгер, возможно, имел в виду многотомный эпос, но следует заметить, что каждая научно-популярная книга по меньшей мере пытается ссылаться на такой научный эпос, используя способность науки к редукции от сложного к простому. Названия некоторых наиболее научно-популярных книг говорят сами за себя: от эпохальной «Краткой истории времени»[10]10
  Хокинг С. Краткая история времени. От Большого взрыва до черных дыр. – М.: АСТ, 2017.


[Закрыть] Стивена Хокинга до «Краткой истории почти всего на свете»[11]11
  Брайсон Б. Краткая история почти всего на свете. – М.: АСТ, 2017.


[Закрыть] Билла Брайсона. Эти истории о прошлом и будущем развития мира с точки зрения космологии или генетики являются нарративом о природе и науке, который, похоже, предлагает секулярную альтернативу религиозным текстам (см. также Beer 2000; Midgley 2002). Пример того, как научно-популярные книги вытесняются действиями, акциями, мы видим в «Девяти уроках и гимнах для безбожников» Ассоциации рационалистов или движении «Скептики в пабе», хотя и то и другое могут продвигать книги и становиться поводом для книг, так же как некогда телешоу Карла Сагана. Место научно-популярных книг в изменяющихся экосистемах науки в популярной культуре и публичной политике еще предстоит найти.