Текст книги "Пособие по общественным связям в науке и технологиях"

Контексты ЦМН

Чтобы ответить на эти вопросы и попытаться предвидеть возникающие формы ЦМН, следует помнить, что и прежние, и новые стратегии работы центров и музеев науки, кажущиеся сегодня очевидными, существуют в широком контексте. Мировая музейная среда и культурное окружение конкретных ЦМН влияют на то, что показывают и рассказывают музеи, и на то, как они это делают.

Медиационные стратегии, воспринятые ЦМН, учитывают эволюцию отношений между наукой и обществом. Глубокие социальные и культурные перемены, пережитые Западом в 1960-е гг., затронули и музейную область. Это выразилось в запросе на демократизацию, которая в итоге радикально изменила отношения между музеем и его посетителями. Среди факторов, вызвавших эти перемены, – общее повышение образованности и уровня жизни, урбанизация современного общества, развитие средств связи, подъем массового туризма (Hobsbaum [1994] 2004), а также начиная с 1990-х гг. влияние неолиберального движения (Landry and Schiele 2013). Аналогичным образом, когда Специальный комитет палаты лордов по науке и технике объявил в своем докладе, что «отношения общества и науки вступили в критическую фазу» (2000: Chapter 1), упомянув поразивший все британское общество «кризис доверия», ЦМН не могли игнорировать это состояние умов, ежедневно вступая в отношения с посетителями. Музеи не существуют изолированно: когда общество меняется, они меняются тоже.

Хотя социальные ограничения в основном действуют косвенно и разлиты в атмосфере, в некоторых случаях они проявляются прямо. В 2012 г. в Канадском музее науки и техники{17}17
  См.: www.sciencetech.technomuses.ca/english/whatson/2012-sex-a-tell-all-exhibition.cfm (проверено 20 мая 2013 г.).


[Закрыть] планировалась выставка «Секс без покровов» (Sexe: l’expo qui dit tout){18}18
  См.: www.montrealsciencecentre.com/exhibitions/sex-a-tell-all-exhibition.html (проверено 20 мая 2013 г.).


[Закрыть]. Перед этим она была представлена в Монреальском центре науки, не вызвав никаких возражений. Канадская ассоциация центров науки и Музейное общество Квебека даже признали ее лучшей выставкой 2011 г. Тем не менее посетивший выставку перед открытием министр канадского наследия Джеймс Мур, поддавшись давлению религиозных групп{19}19
  См.: Религиозные группы выступили против выставки о сексуальности, проходящей в Оттаве. Радио Канада, 17 мая 2012 г.; www.radio-canada.ca/regions/ottawa/2012/05/17/006-expo-sexe-evangelistes.shtml (проверено 22 мая 2013 г.).


[Закрыть], счел экспозицию «оскорбляющей налогоплательщиков» (Mercier 2012). Канадский музей науки и техники, настаивая на своей независимости, все же отреагировал, подняв минимальный возраст посетителей выставки с 12 до 16 лет.

Точно так же выставка «Наука в жизни американцев», проходившая в 1995 г. в Национальном музее американской истории, вызвала гнев научного сообщества: Американское физическое общество требовало внести в экспозицию изменения – «совершенно беспрецедентная ситуация для музеев Смитсоновского института» (Molella 1997: 131), несмотря на то что Американское химическое общество играло ключевую роль в консультативном комитете на протяжении четырех лет подготовки выставки и дало свое одобрение. Согласно Молелле, главному куратору выставки, реакция физиков на экспозицию, «представлявшую современную науку в полном социальном облачении», объясняется акцентом на вызванные наукой изменения в обществе и системе ценностей, тогда как традиционные научные выставки (по крайней мере в США) разделяли науку и общество и представляли научный поиск как самодостаточное и независимое, социально неангажированное занятие. Молелла интерпретирует позицию научного сообщества как реакцию на утрату учеными престижа и влияния в современном обществе. Хотя его интерпретация открывает интересное направление для размышлений, можно вообразить и другие объяснения, такие как потеря легитимности музеями в контексте общих сомнений в роли властных фигур. В итоге Национальный музей американской истории внес изменения в экспозицию. Тем не менее опрос посетителей, проведенный независимой организацией «Служба институциональных исследований» (Office of the Institutional Studies), показал, что посетители сохраняли положительное отношение к науке вопреки опасениям ученых, встревоженных тем, что контекстуализация может запятнать образ науки (Molella 1997).

Молелла также связывает давление, оказанное на выставку, с запросом на частное финансирование, которое может привести только к большему вмешательству: «Насколько мы зависим от внешних ресурсов, настолько мы окажемся уязвимы перед внешним давлением, которое неизбежно усилится в напряженные времена» (Molella 1997: 135). Хадсон также предвидит, какое влияние окажет подобная ситуация на миссию музеев, отмечая, что «промышленные и торговые компании-спонсоры могут установить рамки столь же жесткие, что и установленные политическими догмами» (Hudson 1988: 112). Зная о необходимости контекста и о тех вызовах, которые это ставит перед ЦМН, он добавляет:

В современном мире музей науки и техники, который не подводит посетителей к тому, чтобы они задумались о последствиях новых открытий для человека и общества, работает совершенно безответственным и устаревшим образом. Бездумная служба Прогрессу, возможно, устраивает промышленников и рекламодателей, но едва ли отвечает высшим интересам человечества (Hudson 1988: 112).

Таким образом, глобальное окружение ощущается как комплекс сдерживающих факторов, действующих на ЦМН как диффузно – дух времени, – так и непосредственно. Сообразно их специфическому или соответствующему окружению ограничения, определяемые музейными организациями, ныне называются внутренними, поскольку присущи требованиям музейной отрасли.

Хотя цель ЦМН состоит в распространении научных знаний и они поддерживают связи с наукой, чтобы оставаться в курсе новейших открытий, ЦМН все же не могут считаться ни частью научного сообщества, ни даже его периферией. Однако они по праву могут претендовать на то, чтобы быть частью более широкого движения, несущего науку в самое сердце современного мира, и в этом смысле приносят пользу обществу (Godin and Gingras 2000). От ЦМН ожидают, что они будут переносить науку и технику в публичное пространство. Конечно, именно этим они и намерены заниматься, поскольку объявили это главной целью своей миссии. Но, хотя в своей деятельности они опираются на мир науки, они прежде и более всего связаны с музейной сферой, образуя в ней особую нишу, а проблемы музейной сферы отличаются от проблем научного мира. ЦМН подстраивают свою деятельность под запросы общества в соответствии с преобладающими в музейной сфере практиками, поскольку, как и другие музеи, сталкиваются с теми же лимитирующими факторами: посещаемость, финансирование, спонсорство, обновление экспозиций, подготовка программ и т. д.

Пора рассмотреть, как структурирующий эффект принадлежности к музейной сфере сказывается на миссии, целях и практической деятельности каждого музея. Это важно, поскольку ЦМН, как и все музеи, поддерживают друг с другом прямые связи и стремятся соотнести свою работу с тем, что делают другие. Можно сказать, что музеи находятся в динамическом равновесии друг с другом: взять, например, двойственную роль ассоциаций, интегрирующих и регулирующих предпочтения музеев{20}20
  Ассоциации, представляющие их, явно указывают интересующие их области деятельности: Ecsite (European Network of Science Centers and Museums – Европейская сеть центров науки и музеев), ASTC (Association of Science-Technology Centers, US – Ассоциация центров науки и техники, США), ASPAC (Asia Pacific Network of Science & Technology Centers – Азиатско-Тихоокеанская сеть центров науки и техники), ASMD (Association of Science Museums Directors – Ассоциация директоров музеев науки), ANMHC (Alliance of Natural History Museums of Canada – Альянс музеев естественной истории Канады), AZAA (American Zoo & Aquariums Association – Американская ассоциация зоопарков и аквариумов) и т. д.


[Закрыть]. Этот общий для всей музейной сферы эффект объясняет, каким образом, начиная с неолиберального сдвига 1980-х гг., все музеи, включая ЦМН, почерпнули свои организационные принципы из мира бизнеса (Landry and Schiele 2013). Они поддержали идеалы и восприняли образ действий управленческой культуры корпораций (Paquette 2009). Таким образом ЦМН включились в пропагандистскую деятельность, направленную на широкую аудиторию (Jacobi 1997). На административном уровне это сопровождалось рационализацией человеческих и финансовых ресурсов ради успешного решения коммуникативных задач. В дальнейшем эта рационализация коснулась затрагиваемых тем, представленных в экспозиции объектов, а также предоставляемых ими знаний, которые ЦМН продуцируют и выпускают в обращение. Другими словами, императивное стремление к коммуникации и максимальному увеличению размера аудитории предшествует всем прочим соображениям, включая продвижение науки, хотя эта задача лежит в основе всех их дискурсов и тематик.

Стадии развития ЦМН

Движение по созданию центров науки началось в конце 1960-х гг. Хотя первыми назвали себя таковыми Центр науки в округе Пинеллас (1959) и Тихоокеанский центр науки в Сиэтле (1962), по-настоящему новый этап в развитии центров науки начался только в 1969 г., когда открылись Эксплораториум в Сан-Франциско и Центр науки Онтарио в Торонто. Они представляли собой такой разрыв с привычными научными музеями, что в 1973 г. была основана Ассоциация центров науки и техники (АЦНТ), сегодня объединяющая около 600 членов.

Чтобы понять, насколько решительной была перемена, вызванная появлением ЦМН, требуется небольшой исторический обзор. Вслед за Даниловым (Danilov 1982) и Хадсоном (Hudson 1988) мы разделяем эволюцию научно-музейного движения на четыре главных этапа. Первый характеризуется вниманием к истории техники, следующие два – акцентом на современную науку, а четвертый – особенным вниманием к взаимодействию науки и общества. Пятый этап сейчас формируется, и рассматривать его нужно отдельно. Хотя каждый этап представляет собой продвижение вперед, это не значит, что предыдущие этапы ушли безвозвратно. Напротив, каждый новый этап следует воспринимать как несущий новые возможности, которые успешно прививаются к арсеналу средств, доступных ЦМН. Например, хотя ЦМН отражают достижения современной науки прежде всего интерактивным образом, они не отказываются от проведения выставок, посвященных истории науки, таких как проходившая в парижском Городке науки и индустрии (Cité des Sciences et de l’Industrie) выставка «Леонардо да Винчи: Проекты, изобретения, машины». Равным образом научные музеи, располагающие серьезными собраниями, не отвергают использование интерактивных подходов, как это сделали в Галерее образов и моделей Лондонского музея науки, рассчитанной на 5–8-летних посетителей, которым там все разрешается трогать руками.

На схеме 4.1 представлен краткий обзор четырех этапов развития вплоть до настоящего времени.

Этап I: Демонстрация истории техники

Этот этап начинается с создания в 1857 г. Лондонского музея науки, основу собрания которого составили экспонаты Всемирной выставки в Лондоне в 1851 г. Подобно парижскому Национальному музею искусств и ремесел, основанному в 1794 г. и с 1799 г. и по сей день расположенному в монастыре Святого Мартина, Лондонский музей науки был «прежде всего образовательным учреждением, стремящимся преподать начала наук учителям и квалифицированным рабочим. Он представлял собой учебную организацию, и его коллекции формировались в основном с учетом этой цели» (Hudson 1988: 91). Следует отметить, что с тех пор образовательная роль музеев во Франции и Англии не подвергалась сомнению, и даже сегодня, несмотря на то что ее трактуют не так, как трактовали до 1970-х гг., ЦМН постоянно обращаются к ней, чтобы оправдать свою деятельность.

Самым важным в этот период считалось пополнение и выставление коллекций. Музеи выставляли коллекции, а публика приходила смотреть на них и восхищаться. Выставляя собрания удивительных предметов, музеи способствовали просвещению общества и обогащению ума. Однако музеи уделяли больше внимания технике и технологии, а не науке, хранителями истории которой до поры были просвещенные любители. Со временем история науки стала отдельной областью, исследованием которой занимались в университетах, академиях, музеях (преимущественно естественнонаучных). С точки зрения современных ЦМН эти музеи были обращены в прошлое: их собрания, как, например, коллекция приборов Музея искусств и ремесел, воссоздавали историю техники; они скорее демонстрировали историю развития лабораторного оборудования, а не духа самой науки. Лишь почти 75 лет спустя, с открытием в 1937 г. в Париже Дворца открытий (Palais de la Découverte), утвердилась идея о необходимости дать в музеях место чистой науке.

Стоит, однако, заметить, что, каким бы ни был наш взгляд на музеи XIX в., они способствовали тому, чтобы привнести в общество науку и технику в эпоху, когда роль науки стала очевидной, пусть даже, как пишет Хадсон о Лондонском музее науки, «его символическая роль, несомненно, превосходила его фактическое качество» (Hudson 1988: 92).

Этап II: Демонстрация современной науки и рост знания

Если вкратце, то первым шагом к современности стало, с одной стороны, переключение ориентации музейного дела с прошлого на настоящее, с другой – провозглашение большей ценности чистой науки, чем истории техники. Жан Перрин, придумавший и создавший парижский Дворец открытий, писал: «Прежде всего мы хотели познакомить наших посетителей с фундаментальными исследованиями, которые и создают науку» (цит. по Rose 1967: 206). Цель Дворца открытий, таким образом, состояла в том, чтобы «понять решающую роль открытия в создании цивилизации» (Roussel 1979: 2). Чтобы достичь этой цели, для посетителей ежедневно воспроизводились великие эксперименты в области фундаментальных исследований. В период между созданием Лондонского музея науки и появлением Дворца открытий в обществе в представлении публики утвердилась идея постоянного присутствия науки и сопровождающего ее прогресса. Свидетельство тому – тема «Век прогресса», избранная Всемирной выставкой в Чикаго 1933–1934 гг., обозначившей взаимозависимость научных исследований и промышленности лозунгом «Наука находит, промышленность применяет, человек исполняет». В день открытия выставки было продемонстрировано, в какой мере наука становится силой, меняющей общество: энергия светового луча от звезды Арктур, уловленная фотоэлектрическим элементом, включила ночное освещение (Schroeder-Gudehus and Rasmussen 1992).

Всемирные выставки помогали налаживать отношения с посетителями, которые ЦМН стремились установить. Открытые для всех, они стремились быть познавательными и доступными для всеобщего понимания: на них устраивали экскурсии и свободное общение с посетителями, а также зрелищные презентации. Эти четыре характеристики – связи со школой, яркие и зрелищные презентации (театральность), экскурсии, попытки сочетать просвещение и развлечение – оказали решающее влияние на будущую эволюцию ЦМН и сегодня остаются их основными чертами. Более того, Всемирная выставка в Чикаго стала новаторской в отношении размещения экспонатов, отказавшись от классификации объектов по категориям и вместо этого сгруппировав их тематически, что позволяло посетителям увидеть всё без дополнительных усилий. ЦМН быстро восприняли тематическую группировку объектов вместо размещения их в соответствии с научной классификацией. Так, парижская Большая зоологическая галерея (1899), ставшая Большой галереей эволюции Национального музея естественной истории (вновь открыта в 1994 г.), сегодня группирует экспонаты не в соответствии с принципами зоологической или ботанической систематики, а по темам: «пелагическая среда», «коралловые рифы», «абиссальные равнины».

Чикагский Музей науки и промышленности уже вдохновлялся опытом главных музеев своего времени – Немецкого музея (основан в Мюнхене в 1903 г.), известного своими действующими моделями, которые посетители включали самостоятельно, Технического музея (основан в Вене в 1918 г.) и, конечно, Лондонского музея науки. В 1933 г., когда он открылся во второй раз, он «сделал посетителей частью шоу с помощью… “интерактивного участия”, то есть предоставив им массу возможностей приводить экспонаты в действие и наблюдать за результатами» (Hudson 1988: 104).

Дворец открытий, возникший из павильона на парижской Всемирной выставке «Искусство и техника в современной жизни», вобрал многие из этих инноваций, но предпочел сделать акцент на вольной любознательности, рассеянном поиске неизвестного, кульминацией которого становится открытие. Он выстроил эту концепцию с помощью развлекающих экспозиций, выставленных на обозрение моделей, предложений потрогать руками и нажать на кнопку – две последние черты предвосхищали интерактивность (Eidelman 1988). Все это, однако, строилось вокруг предметных знаний и фундаментальных наук. В основе медиационной модели лежали учебные лаборатории, перенесенные на выставку-шоу, где лаборанты-демонстраторы воспроизводили зрелищные эксперименты и объясняли их аудитории. Целью было «дополнить восприятие индивидом внешнего мира экраном концепций, на который он может проецировать и локализовать свое восприятие» (Moles 1967: 28). Дворец открытий стремился к дидактике, что ясно заявлялось в преамбуле к проекту:

Демонстраторы (с помощью звукозаписей и кинофильмов) дадут необходимые пояснения. Краткие комментарии логически свяжут эксперименты и сформируют логическую целостность для каждой области науки, показав, какую практическую пользу и какие изобретения принесло каждое открытие (цит. по Eidelman 1988: 180).

Сосредоточенный на настоящем, Дворец открытий сообщал о своей современности всеми доступными тогда способами коммуникации. Сверх того, он порвал с музеологией объектов, чтобы стать музеологией идей в обоих смыслах слова: воспроизводя решающие эксперименты, которые привели к важнейшим открытиям, и приглашая посетителей в ходе демонстрации пройти интеллектуальный путь, ведущий к этому открытию.

Этап III: Делая науку доступной и облегчая восприятие знаний

Открытие в 1969 г. Эксплораториума в Сан-Франциско и Центра науки Онтарио в Торонто можно считать точкой отсчета, поскольку, сосредоточившись на посетителях и интерактивности, они решительно отвергли примат производства знания в пользу их восприятия. С 1970-х гг. ЦМН становятся более открытыми и доступными для посетителей. На западный мир обрушился ураган перемен, и музеи, вынужденные приспосабливаться или исчезнуть (Dagognet 1984), искали новые подходы к публике. В ответ на ожидания публики, разочарованной традиционным культурным меню, возникали новые организации. Это было время бурной деятельности и экспериментов, которые вели к расширению музейного ассортимента, предлагаемого публике (Mairesse 2002). Появление центров науки можно рассматривать как адаптацию музейной сферы к общественной ситуации и как своевременный ответ на поиски личной свободы и самовыражения. Кроме того, они были ориентированы на молодежь, прежде всего на школьников, и устанавливали связи со школами.

Эксплораториум породил новые надежды. Предложенная им новая концепция решительно порывала с привычной музейной практикой и ее отношением к экспонатам как святыням, от которых посетители должны держаться на почтительном расстоянии. Хайн, рассказывая о первых годах работы музея, вспоминает господствовавшее тогда состояние умов: «Эксплораториум говорил на языке свободы, и личный стиль работы Оппенгеймера создавал атмосферу, в которой люди, в том числе и штатные сотрудники, могли наслаждаться максимальной свободой и пространством поиска» (Hein 1990: 202; речь о Фрэнке Оппенгеймере, основателе Эксплораториума, брате и коллеге физика Роберта Оппенгеймера). Эта свобода подтолкнула их к тому, чтобы переосмыслить роль публики: при проектировании экспозиций главной темой и определяющим фактором становился личный опыт каждого посетителя. Дизайнеры и все сотрудники Эксплораториума «были привержены идеалу обучения как ненаправленного и самостоятельно предпринятого поиска, возникающего под влиянием переживаемых впечатлений и поддерживаемого спонтанным использованием материальных и концептуальных ресурсов. Они поставили на первый план личный опыт посетителя и видели музей помощником в обогащении этого опыта» (там же: 201). Успех Эксплораториума основывался на том, что ему удалось «снять дистанцию между посетителями и содержимым музея, переопределив его таким образом, чтобы одним оно стало доступным для восприятия, оставаясь для других источником радости и развлечения» (Desvallées 1992: 19).

Экспозиции, центром которых становился посетитель, не были предназначены для показа экспонатов, но, скорее, предлагали объяснения и демонстрации различных научных дисциплин. Описывая принципы Эксплораториума, Хайн объясняет:

Стратегия заключалась в том, чтобы дать посетителям возможность стать подопытными собственных познавательных экспериментов. Взаимодействуя с музейными экспозициями, дававшими стимулы и средства для наблюдения, подопытные могли анализировать происходивший в них зримый процесс (Hein 1990: 72).

То, что назвали коммуникационным поворотом музеев, нельзя объяснить, не упоминая о давлении, которое в то время испытывали музейные организации. Посетители более не довольствовались ролью пассивных созерцателей достижений науки, представленной как «набор уже покоренных вершин» (там же: 2). Теперь посетителей втягивали в действие на протяжении всего визита в музей, они становились активными участниками индивидуального курса обучения. Посетители не переходили пассивно от одного стенда к другому, а могли по своему желанию вступить в диалог с теми экспозициями, которые были специально устроены так, чтобы подтолкнуть к участию.

Эти музеи приглашали посетителей к общению (используя метафору Вагенсберга) с физической и естественной реальностью, предлагая им устройства, которые способствовали такому общению. Это общение проходило на двух уровнях: важно понимать феномены, факты, концепции, теории, представленные в музее, но от других форм распространения знаний ЦМН отличала их обязанность отображать реальность и подтверждать ее. Посетители всегда хотят знать статус реальности, которую им демонстрируют. Таким образом, посетитель знает, что «его не обманывают, что он не жертва иллюзии и не смотрит спектакль» (Davallon 1999: 35). В дальнейшем радикально меняется и роль материальных объектов, ценностей, собираемых музеями. Демонстрация объектов преобладала в музейном деле с конца XVIII в., то есть со времени рождения современных музеев. На первом и втором этапах развития все ЦМН, за исключением парижского Дворца открытий, оставались привязанными к экспонатам, тогда как для Эксплораториума и Центра науки Онтарио экспонат был лишь поводом к тому, чтобы способствовать общению с реальностью, которую надлежало открыть.

В этом контексте интерактивные экспозиции виделись надежнейшим способом заинтересовать и вовлечь посетителей в диалог, ведущий их к тому, что музей хочет им показать (Hein 1990), и облегчить восприятие идей, которые музей хочет донести до них или по крайней мере сделать так, чтобы они не казались чуждыми. Оппенгеймер описывал еще только задуманный Эксплораториум как «среду, в которой люди смогут познакомиться с тонкостями науки и техники и получат некое их понимание, наблюдая за работой приборов и лабораторного оборудования и контролируя их; такое место может пробудить их скрытое любопытство и дать хотя бы частичные ответы» (Oppenheimer [1968] 1990: 218). Оригинальность «Эксплораториума» и появившегося следом Центра науки Онтарио строилась на представлении идей посредством интерактивных выставок, подразумевавших активное участие посетителей. «Интерактивная экспозиция – это экспозиция, в которой посетитель реально воздействует на результат, без его активного участия большого эффекта не будет» (Beetlestone et al. 1998: 7). Другими словами, участие посетителя есть условие успешного визита.

Добиваясь активного участия посетителей, ЦМН перевернули практику работы научных и не только научных музеев. Их успех в большой мере способствовал проникновению этой концепции, с тех пор ставшей нормой. Музеи постепенно стали местом общения с посетителями, включившись в их интересы. Именно их интересы и ожидания с тех пор оказались в центре музейного проекта.

Этап IV: Соотнося науку и технику с обществом{21}21
  Эта часть представляет значительно пересмотренную аргументацию заключительной части первой редакции главы (Schiele 2008), а также заключительной части (Landry and Schiele 2013).


[Закрыть]

В начале 1980-х гг. общество больше не довольствовалось представлением науки в отрыве от социальной реальности. Оно ожидало, что ЦМН всерьез возьмутся за противоречивые темы, поскольку на кон была поставлена способность граждан составлять свое мнение по вопросам, считавшимся важными. В то же время ухудшившаяся экономическая ситуация вынудила музеи пересмотреть свои цели и переосмыслить образ действий. Кроме того, они пытались примирить две тенденции.

Тенденция первая

На протяжении многих лет вопрос о взаимоотношениях между наукой и обществом ставился в Европе, возможно, более серьезно, чем в США. По мере того как общество узнавало о глубоком влиянии науки и техники на повседневную жизнь, работу и окружающую среду, возникало представление о связанных с наукой рисках и ущербе – представление, наложившееся на потерявшую в минувшее десятилетие привлекательность идею прогресса. Естественные науки, воплощенные в технологиях, – технические науки – меняли общество с беспрецедентным в истории человечества темпом, и это могло сказаться на каждом. Музеи больше не могли ограничиваться пропагандой и распространением научной культуры, они теперь не могли и просто прославлять науку как таковую, хотя некоторые с энтузиазмом занимались этим. Представление науки в отрыве от общества больше не отвечало ожиданиям посетителей, жаждущим получить информацию, которая стала бы для них руководством к действию. Именно это умонастроение упоминает третий доклад Специального комитета палаты лордов по науке и технике (House of Lords Select Committee on Science and Technology 2000, Chapter 5) как «настрой на диалог». Замечания Ловенталя звучат эхом тому, что Хадсон говорил десятью годами раньше: «Сегодня научная деятельность вызывает широкие опасения и возмущение даже среди тех, кто принимает ее плоды как должное. Наука страшит и раздражает одновременно, потому что окружающая ее таинственность делает ее далекой и авторитарной, а также из-за ее непредвиденных последствий» (Lowenthal 1997: 164). ЦМН работали с посетителями, которые, зная о влиянии науки техники на общество, хотели понять, как это коснется непосредственно их самих, их семей и друзей, их сообщества. Посетители больше не хотели просто наблюдать за переменами и тем более не желали пассивно принимать их и приспосабливаться. Эти перемены были слишком быстрыми, слишком глубокими и всеохватывающими. Посетители теперь хотели бы обсудить достоинства вариантов, предлагаемых наукой, бизнесом и политикой (Le Déaut 2013; Schiele 2013). Они требовали, чтобы их голос был услышан, поскольку считали, что итоги споров о влиянии технологий на общество прямо касаются каждого из них. Таким образом, ЦМН предстояло работать с хорошо информированными личностями, явно настроенными на то, чтобы участвовать в принятии решений, а не просто наблюдать за переменами.

Парижский Городок науки и индустрии, открытый в 1986 г., не позиционировал себя в качестве центра науки, хотя некоторые его экспозиции имели характерные для ЦМН черты: например, Город детства, ориентированный на посетителей от 3 до 12 лет. Однако, хотя Городок и обещал в буклете для посетителей «научные прогулки», по существу он был «вкладом общества в общество», связанным с «видением общества и его проблем» и тем, «как мы коллективно управляем своим будущим». «Город не может быть только местом распространения культурной продукции, он должен давать пищу для размышлений о взаимоотношениях науки, технологии и общества (и в свою очередь, подпитываться ими)» (Jantzen 1996: 6).

Разумеется, ставок без риска не бывает. Костер, признавая необходимость обращаться к противоречивым проблемам, тем не менее предупреждает ЦМН: «Как только музей, еще не ступив окончательно на путь актуальности, внезапно бросается в область дискуссионных проблем, он всегда делает это с ущербом для своего имиджа» (Koster 2010: 90). Такую возможность явно показало сопротивление физиков, вызванное выставкой «Наука в жизни Америки», поскольку она показалась им отступничеством от идеала науки, взятой в отрыве от окружающего общества. Замечание Костера призывает ЦМН одновременно и признать необходимость перемен, и решить задачу, потому что они должны справляться и с другими, более серьезными сдерживающими факторами.

Вторая тенденция

Так совпало, что одновременно с этими спорами, несмотря на общее движение к глобальной экономике, начал замедляться быстрый рост, который экономики Запада переживали после Второй мировой войны. Традиционные методы экономического оздоровления не оказывали эффекта. Государственные долги ограничили возможности бюджета, и государство начало уходить из многих сфер или подвергло глубоким преобразованиям те, в которых еще недавно считалось естественным гарантом и менеджером{22}22
  Неолиберализм выступает за ограничение права правительства регулировать свободу предпринимательства и свободу торговли, вмешиваться в вопросы частной собственности (Harvey 2007: 2).


[Закрыть]. Это остро сказалось на образовательных, научных, медицинских, социальных и культурных программах, а для подвижников культуры наступил период неопределенности. В странах, где государственная поддержка культуры прямо заявлялась, например во Франции, это выразилось в сокращении ресурсов. Музеи теперь должны были по-разному подходить к посетителям и искать партнеров. В странах со смешанной экономикой, таких как Канада или США, где роль государства минимальна, установление партнерских отношений стало критически важным. В любом случае, им на протяжении долгого времени пришлось справляться с падением роста. Музеи вынуждены были обдумать, как изменить свою миссию.

Между тем культура менеджмента постепенно захватывала музейную область, а говоря шире, и все поле культуры. Задачи производительности и доходности, сталкиваясь с более традиционными музейными ценностями и в особенности с ожиданиями, выразившимися во влиянии научной полемики, подорвали их потенциальный эффект и сократили их присутствие в музейной сфере. С другой стороны, музеи усилили свое внимание к посетителям, хотя и в духе, отличном от разработанной в 1970-х гг. идеи доступности и свободы. Предвидя предупреждения Костера, ЦМН стали осмотрительнее браться за спорные темы. Сверх того, эта перемена куда больше сказалась не на Центрах науки, не обладавших собственными собраниями, а на музеях науки, отделив их традиционные функции – хранение, изучение и образование – от новых тогда и доминирующих ныне коммуникации, рекламы и маркетинга (Tobelem 2010). Это привело к тому, что традиционные функции, оказавшись отодвинутыми на задний план, маргинализовались, а затраты на их поддержку и управление ими стали считаться чрезмерными. Соответственно, подверглись профессионализации управленческие функции. Требование доходности (что бы это ни значило в музейной сфере) в значительной мере определяло выбор программ и той деятельности, которая предлагается общественности сегодня. Очевидно, что эта эволюция куда радикальнее той, что имела место в предыдущем десятилетии, переориентировавшей и демократизировавшей музеи, но не изменившей их сущность. Напротив, перемены, начавшиеся в 1980-е гг. и подстегнутые неолиберальными идеями, привели к переопределению самой музейной институции. Сопутствующие экономические трудности, включая кризис, начавшийся в 2008 г., только способствовали утверждению сделанного тогда выбора.