Текст книги "Пособие по общественным связям в науке и технологиях"

Проблемы изучения научной коммуникации

Концепции, подобные рассмотренным выше, будет использоваться и дальше, и бóльшая ясность относительно их применения поможет будущим исследованиям. Однако, как упоминалось выше, в этой сфере наблюдаются значительные сдвиги, требующие новых подходов, а возможно и новой терминологии. Так, для описания доступности (во всех смыслах этого слова) ученых и научных организаций к практике и логике общедоступных медиа была предложена концепция медиатизации (Weingart 1998; Peters et al. 2008; Rödder et al. 2012). Она может оказаться продуктивным способом перестроить коммуникационные отношения и прежде всего отойти от представления науки и общества как отдельных и отличных друг от друга. Вероятно, это остается центральной проблемой современного изучения научной коммуникации, но есть и ряд связанных с ней проблем, порожденных коэволюцией науки, общества и средств коммуникации. Мы попытаемся определить наиболее важные из них.

Плюралистичная наука, плюралистичное общество

Взаимопроницаемость науки и общества и их разнородные связи накладываются на растущую фрагментацию «аудиторий», медиа и их социальных функций. Научные организации и деятели науки все более разнообразят свои подходы и действия, в том числе в сфере коммуникации, что делает проблематичным дальнейшее использование таких привычных терминов, как «научное сообщество», предполагающих внутреннюю общность и приверженность особым нормам и ценностям (Bucchi 2009; 2014). Не менее важно осмыслить и исследовать определения и разнообразие «аудиторий» в научной коммуникации. Традиционно используемое понятие «аудитории» несет в себе идею пассивной «целевой» аудитории читателей и зрителей, к которой обращаются покровительственно. Нельзя отрицать, что немалая доля аудитории потенциально может остаться отлученной от взаимодействия с наукой и связанной с ней деятельности. Тем не менее очевидно, что социальные изменения, в описаниях современного общества связанные с чувствами неопределенности, риска и недоверия, наряду с изменением медиатехнологий и их использования играют важную роль в переопределении и увеличении количества площадок для научной коммуникации. Эти перемены требуют от исследований в области научной коммуникации более точных карт взаимосвязей между наукой и обществом.

Новые посредники

Сегодня цифровые медиа, помимо всего прочего, дают научным организациям и ученым возможность предоставлять конечному пользователю беспрецедентное количество и разнообразие материалов: например, интервью с учеными, тематические подборки новостей, видео. С учетом того, что научные организации все активнее ведут работу по связям с общественностью, это приводит к явлению, которое можно назвать кризисом посредников. Этот кризис не специфическая черта научной коммуникации или даже научной журналистики, в кругах которой он активно обсуждается, но он весьма важен для всей этой сферы. Привычные посредники в сфере научной коммуникации – газеты, журналы, теле– и радиопрограммы, научные центры и музеи, традиционно служившие фильтрами и гарантами качества информации – утрачивают свою роль. Возможно, какие-то ожидания относительно того, что цифровые медиа заново откроют науку широкой общественности (Trench 2008a), оказались ошибочными или преждевременными, но все более широкое использование интернета заставляет ученых воспринимать его как нечто большее, чем просто канал распространения научной информации.

Качество и оценка

Приведенные выше соображения подводят нас к тому, чтобы тщательно обсудить тему качества в научной коммуникации. Профессионалы обычно гарантируют качество, полагаясь на бренды и репутацию своих СМИ. Читатели, зрители и посетители, как правило, принимают как должное, что материалы, подготовленные отделами науки The New York Times или Il Corriere della Sera, транслируемые по Би-би-си и представленные в экспозициях главных научных музеев и выставок, будут высококачественной выжимкой идей и открытий, просочившихся из научных сфер. Но современный переизбыток информации заставляет пользователя стать более компетентным, а это требует новых определений качества. Научно-общественная коммуникация сегодня должна быть достаточно зрелой, чтобы перейти от героического периода, когда рассказывать о науке можно было как угодно, к стадии, когда критерий качества становится главным для всех участников процесса. Это подразумевает разработку показателей и стандартов предоставления материалов и делает более важной проблему оценки информации (см. написанную Нересини и Пеллегрини главу этого пособия). По мере того как в социальных сетях развиваются основанные на взаимном доверии механизмы оценки самых разных сфер деятельности, например туризма, нечто подобное может возникнуть и в оценке научной информации. Считать гарантией ценности и аутентичности научных публикаций то, что они проверены компетентными специалистами, едва ли будет эффективно. Это еще и серьезный вызов той практике связей с общественностью, которую ведут научные организации, и, следовательно, оценке значения этих институций для общества (см. написанную Борхельтом и Нильсеном главу этого пособия).

Коллапс коммуникационных контекстов

Ко всему прочему, прерывается и традиционная последовательность коммуникативного процесса (обсуждение в среде специалистов – дидактическое представление – передача широкой общественности, она же популяризация). Дидактическое и обращенное к широким массам представление науки больше не является, как в теории Куна, неизменяемой страницей, высеченной на камне победителями в борьбе за установление новой научной парадигмы (Kuhn 1962). Даже музеи, хранилища образцовых научных окаменелостей, все чаще устраивают выставки, посвященные текущим и спорным проблемам науки{7}7
  Ранний обзор, касающийся неоднозначности некоторых посвященных науке выставок, находим в работе (Gieryn 1998); см. также статью Шиле, публикуемую в этом пособии.


[Закрыть]. Пользователям научной информации все легче получить доступ к процессу исследований и напряженным дискуссиям, идущим в среде специалистов. Некоторые следствия этой новой тенденции ярко отразились в таких историях, как «Климатгейт», когда в 2009 г. в интернете была выложена электронная переписка климатологов, обнажившая аспекты их общения, обычно скрытые за кулисами процесса производства научного знания, или в истории об открытии так называемых быстрых нейтрино в 2012 г., когда споры между специалистами разворачивались публично и в реальном времени{8}8
  Концепцию «закулисья» впервые предложил Гоффман (Goffman 1959); применительно к научной коммуникации (см. Bucchi 1998; Trench 2012). Недавний обзор и анализ случая с «Климатгейтом» (см. Grundmann 2013).


[Закрыть]. Требуется все более тщательный анализ общественных коммуникаций, чтобы судить о том, как и кем определяются сущность и характер такой коммуникации при обмене информацией внутри науки и между науками.

Наука в обществе и наука в культуре

Мы будем лучше понимать их отношения, если предмет исследований научной коммуникации осмыслить с точки зрения того, как общество говорит о науке. Это предполагает изучение культурных контекстов таких разговоров – научного, художественного, повседневного и др. Все более смазанные границы коммуникационных контекстов должны подтолкнуть исследователей без страха подходить к изучению привлекательных концепций и потенциальных источников вдохновения в гуманитарной сфере, искусстве и культуре, прежде по большей части отвергавшихся специалистами по научной коммуникации, несмотря на явное сближение между наукой и искусством. Например, такие понятия, как стиль, могут оказаться важными для понимания разнообразия способов научной коммуникации или при обращении к проблеме качества (Bucchi 2013). Это созвучно давним предложениям «ввести науку в культуру» (см. Lévi-Leblond 1996), сосредоточив внимание на ее связях с другими областями культуры, а не на отделенности от них и общества, как это представлено в моделях передачи и распространения знания. Нам следует признать более важное положение научной культуры в обществе, выходящее за пределы знакомства с научными фактами и включающее понимание роли науки, ее влияния, задач, возможностей и пределов. В конечном счете это ставит не только вопрос об отношении общества, «аудиторий» и культуры к науке, но и проблему предпосылок самой науки. В этом смысле изучение и практическое осуществление научной коммуникации способствуют большей рефлексивности как внутри науки, так и внутри общества.

Глобальные тренды и вызовы

Научно-общественная коммуникация становится глобальным занятием с множеством общих черт и выраженными региональными особенностями (см. написанную Тренчем главу этого пособия). Это явно расширяет возможности для экспериментов с форматами коммуникации и сравнительного анализа аналогичных подходов в разных условиях. Все заметнее становится, что характер взаимодействия научной коммуникации с более широкими культурными, политическими и социокультурными ландшафтами сильно зависит от ситуации. Наконец, это позволяет лучше понять, как трудно и даже неправильно было бы ожидать единого и прямолинейного решения проблем, которые сегодня стоят перед научной коммуникацией, или надеяться в конце концов найти лучшую, самую приемлемую и всеохватную модель взаимодействия науки и общества. Взгляд с глобальной точки зрения ослабляет искушение рассматривать аналитические модели взаимодействия экспертов и широкой аудитории как хронологическую последовательность, в которой новые формы затмевают предшествующие. Схемы, к которым прежде прибегали в научной коммуникации, в основном строились на поисках единства и стандартизации практик, как правило, придерживаясь и подчеркивая достоинства единственного или главного элемента или критерия: например, точности передачи сообщения, привязки к научным источникам или независимости посредников. Сфокусировав внимание на науке в культуре или в культурах, мы легче сможем объяснить продолжающееся сосуществование различных моделей научной коммуникации, которые могут сближаться или расходиться в зависимости от конкретных условий или повестки дня. Это приведет нас, например, к пониманию национальных особенностей с позиций, далеко отстоящих от умозрительного «золотого стандарта».

Ключевые вопросы

• Какие тенденции вы отмечаете в изменении использования таких исторически сложившихся фундаментальных понятий, как популяризация и диалог?

• Каким образом использование медиа учеными и научными организациями вносит вклад в «кризис посредников»?

• Какие специфические подходы к исследованию могут применяться при анализе культуры науки в обществе и более глубокого понимания места науки в культуре?

Литература

Allum, N., P. Sturgis, D. Tabourazi and I. Brunton-Smith (2008) ‘Science, knowledge and attitudes across cultures: a meta-analysis’, Public Understanding of Science, 17, 1: 35–54.

Bauer, M. and P. Jensen (2011) ‘The mobilisation of scientists for public engagement’, Public Understanding of Science, 20, 1: 3–11.

Bauer, M., R. Shukla and N. Allum (eds) (2012) The Culture of Science: How the Public Relates to Science across the World, London and New York: Routledge.

Ben-David, J. (1971) The Scientist’s Role in Society: A Comparative Study, Englewood Cliffs: Prentice Hall.

Bonney, R., C. B. Cooper, J. Dickinson, S. Kelling, T. Phillips, K. V. Rosenberg and J. Shirk (2009) ‘Citizen Science: A developing tool for expanding science knowledge and scientific literacy’, BioScience, 59, 11: 977–984.

Bucchi, M. (1998) Science and the Media: Alternative Routes in Scientific Communication, London and New York: Routledge.

Bucchi, M. (2008) ‘Of deficits, deviations and dialogues: theories of public communication of science’, in M. Bucchi and B. Trench (eds) Handbook of Public Communication of Science and Technology, London and New York: Routledge, 57–76.

Bucchi, M. (2009) Beyond Technocracy: Science, Politics and Citizens, New York: Springer.

Bucchi, M. (2010) Scientisti e antiscientisti. Perché scienza e società non si capiscono, Bologna: il Mulino.

Bucchi, M. (2013) ‘Style in science communication’, Public Understanding of Science, 22, 8: 904–915.

Bucchi, M. (2014) ‘Norms, competition and visibility in contemporary science: the legacy of Robert K. Merton’, Journal of Classical Sociology.

Bucchi, M. and F. Neresini (2011) ‘Which indicators for the new public engagement activities? An exploratory study of European research institution’, Public Understanding of Science, 20, 1: 64–79.

Callon, M. (1999) ‘The role of lay people in the production and dissemination of scientific knowledge’, Science, Technology and Society, 4, 1: 81–94.

Callon, M., P. Lascoumes and Y. Barthe (2001) Agir Dans un Monde Incertain. Essai sur la Démocratie Technique, Paris: Editions du Seuil.

Davies, S., E. McCallie, E. Simonsson, L. Lehr and S. Duensing (2008) ‘Discussing dialogue: perspectives on the value of science dialogue events that do not inform policy’, Public Understanding of Science, 18, 3: 338–353.

Delfanti, A. (2013) Biohackers – The Politics of Open Science, London: Pluto Books.

Dornan, C. (1990) ‘Some problems in conceptualising the issue of “science in the media”’, Critical Studies in Media Communication, 7, 1: 48–71.

Durant, J. (1993) ‘What is scientific literacy?’ in J. Durant and J. Gregory (eds) Science and Culture in Europe, London: Science Museum, 29–138.

Durodié, B. (2003) ‘Limitations of public dialogue in science and the rise of the new “experts”’, Critical Review of International Social and Political Philosophy, 6, 4: 82–92.

Einsiedel, E. (2000) ‘Understanding “publics” in public understanding of science’, in M. Dierckes and C. von Grote (eds) Between Understanding and Trust: The Public, Science and Technology, London and New York: Routledge, 205–215.

Epstein, S. (1995) ‘The construction of lay expertise: AIDS, activism and the forging of credibility in the reform of clinical trials’, Science, Technology and Human Values, 20, 4: 408–437.

Ezrahi, Y. (1990) The Descent of Icarus, Cambridge: Harvard University Press.

Gieryn, T. (1998) ‘Balancing acts: science, Enola Gay and history wars at the Smithsonian’, in S. Macdonald (ed.) The Politics of Display: Museums, Science, Culture, London: Routledge, 197–227.

Goffman, E. (1959) The Presentation of Self in Everyday Life, Garden City: Doubleday.

Goodell, R. (1977) The Visible Scientists, Boston: Little, Brown.

Grundmann, R. (2013) ‘“Climategate” and the scientific ethos’, Science, Technology and Human Values, 38, 1: 67–93.

Hilgartner, S. (1990) ‘The dominant view of popularisation: conceptual problems, political uses’, Social Studies of Science, 20, 3: 519–539.

Horst, M. (2012) ‘Deliberation, dialogue or dissemination: changing objectives in the communication of science and technology in Denmark’, in B. Schiele, M. Claessens and S. Shi (eds) Science Communication in the World: Practices, Theories and Trends, Dordrecht: Springer, 95–108.

House of Lords Select Committee on Science and Technology (2000) Science and Technology: Third Report, London: Stationery Office, at http://www.parliament.the-stationeryoffice.co.uk/pa/ld199900/ldselect/ldsctech/38/3801.htm.

Kuhn, T. S. (1962) The Structure of Scientific Revolutions, Chicago: The University of Chicago Press.

Lévy-Leblond, J-M. (1996) La Pierre de Touche – la science a l’épreuve, Paris: Gallimard.

Lewenstein, B. (2008) ‘Popularisation’, in J. L. Heilbron (ed.) The Oxford Companion to the History of Modern Science, Oxford: Oxford University Press: 667–668.

Lightman, B. (2007) Victorian Popularizers of Science. Designing Nature for New Audiences, Chicago: The University of Chicago Press.

Merton, R. K. (1973) The Sociology of Science, Chicago: The University of Chicago Press.

Metlay, G. (2006) ‘Reconsidering renormalisation: stability and change in 20th-century views on university patents’, Social Studies of Science, 36, 4: 565–597.

Miller, S. (2001) ‘Public understanding of science at the crossroads’, Public Understanding of Science, 10, 1: 115–120.

Miller, S., Caro, P., Koulaidis, V., de Semir, V., Staveloz, W. and Vargas, R. (2002) Report from the Expert Group, Benchmarking the Promotion of RTD Culture and Public Understanding of Science, Brussels: European Commission.

Miller, S., D. Fahy and ESConet Team (2009) ‘Can science communication workshops train scientists for reflexive public engagement?’, Science Communication, 31, 1: 116–126.

Peters, H. P., Heinrichs, H., Jung, A., Kallfass, M. and Petersen, I. (2008) ‘Medialisation of science as a prerequisite of its legitimisation and political relevance’, in D. Cheng, M. Claessens, T. Gascoigne, J. Metcalfe, B. Schiele and S. Shi (eds) Science Communication in Social Contexts: New Models, New Practices, Dordrecht: Springer, 71–92.

Phillips, L., A. Carvalho and J. Doyle (eds) (2012) Citizen Voices: Performing Public Participation in Science and Environment Communication, Bristol and Chicago: Intellect.

Raichvarg, D. and J. Jacques (1991) Savants et Ignorants – une histoire de la vulgarisation de la science, Paris: Seuil.

Raza, G. and S. Singh (2013) ‘Science communication in India at a crossroads, yet again’, in P. Baranger and B. Schiele (eds) Science Communication Today: International Perspectives, Issues and Strategies, Paris: CNRS Éditions, 243–262.

Riise, J. (2008) ‘Bringing science to the public’, in D. Cheng, M. Claessens, T. Gascoigne, J. Metcalfe, B. Schiele and S. Shi (eds) Communicating Science in Social Contexts: New Models, New Practices, Dordrecht: Springer, 301–310.

Rödder, S., M. Franzen and P. Weingart (eds) (2012) The Sciences’ Media Connection: Public Communication and its Repercussions, Sociology of the Sciences Yearbook, Springer: Dordrecht.

Snow, C. P. (1959) The Two Cultures, Cambridge: Cambridge University Press.

Sturgis, P. and N. Allum (2005) ‘Science in society: re-evaluating the deficit model of public attitudes’, Public Understanding of Science, 13, 1: 55–74.

Trench, B. (2008a) ‘Internet: turning science communication inside-out?’, in M. Bucchi and B. Trench (eds) Handbook of Public Communication of Science and Technology, London and New York: Routledge, 185–194.

Trench, B. (2008b) ‘Towards an analytical framework of science communication models’, in D. Cheng, M. Claessens, T. Gascoigne, J. Metcalfe, B. Schiele and S. Shi (eds) Communicating Science in Social Contexts: New Models, New Practices, Dordrecht: Springer, 119–138.

Trench, B. (2012) ‘Scientists’ blogs: glimpses behind the scenes’, in S. Rödder, M. Franzen and P. Weingart (eds) The Sciences’ Media Connection: Public Communication and Its Repercussions, Sociology of the Sciences Yearbook, Dordrecht: Springer, 273–290.

Weingart, P. (1998) ‘Science and the media’, Research Policy, 27, 8: 869–879.

Wilsdon, J. and R. Willis (2004) See-Through Science: Why Public Engagement Needs to move Upstream, London: Demos.

Wynne B. (1991) ‘Knowledges in context’, Science, Technology and Human Values, 16, 1: 111–121.

Wynne, B. (1992) ‘Misunderstood misunderstanding: social identities and public uptake of science’, Public Understanding of Science, 1, 3: 281–304.

Wynne, B. (2006) ‘Public engagement as a means of restoring public trust in science: hitting the notes but missing the music?’, Community Genetics, 9, 3: 211–220.

Ziman, J. (1991) ‘Public understanding of science’, Science, Technology and Human Values, 16, 1: 99–105.

Ziman, J. (2000) Real Science: What It Is and What It Means, Cambridge: Cambridge University Press.

Глава 2
Научно-популярные книги
От народного образования к научным бестселлерам
Элис Белл и Джон Терни

Термины «научно-популярный», «популярная наука» – часть научной коммуникации, которая подразумевает интерес, но не специальные знания со стороны читателя. Сегодня это зачастую издательский штамп, помещаемый на обложках книг или над стеллажами книжных магазинов. Но у термина долгая история, и использовался он куда шире. Историки науки, интересовавшиеся этой проблемой (Fyfe and Lightman 2007), были достаточно внимательны, чтобы включить в круг своих изысканий не только книги, но и лекции, песни, музеи, тематические серийные издания, журналы, радио и телевидение. На книги и другие печатные издания все больше влияния оказывают блоги, хотя некоторые книги давно становились источниками для телепроектов или пересекались с телевидением, выставками, сериями лекций. Все чаще в популяризации науки находится место для комиксов.

Даже если мы ограничимся только книгами, область «популярной науки» весьма трудно четко обозначить. Вероятно, отчасти потому, что сами понятия «популярный» и «наука» неоднозначны. Рассматривая этот вопрос в исторической перспективе, Топэм (Topham 2007) предполагает, что термин и жанр появились в начале XIX в. вместе с изданием дешевой учебной литературы и распространением рассчитанной на широкого читателя журналистики. Происхождение и значение термина ни в коей мере не являются однозначными. Согласно Майерсу (Myers 2003), популярную науку определяют в основном через то, чем она не является. Это не беседа, которую ведут между собой ученые. Это и не художественная проза, с чем многие согласятся, хотя и зададутся вопросом, что отделяет ее от таких сочинений. Не являются научно-популярной литературой технические руководства, советы по сохранению здоровья, политизированные споры о последствиях изменений климата, книги о природе, учебники, а также книги, которые в книжных магазинах выкладывают в секциях «Тело, душа и разум» (хотя некоторые утверждают, что следовало бы расширить определение, включив в него по крайней мере некоторые из этих категорий). Как пишет Меллор (Mellor 2003), исходя из содержания книг, которые относят к научно-популярным, можно представить круг идей и занятий, которые принято считать наукой. Возможно, в этом одна из причин, почему популярное изложение научных идей вызывает острые политические дискуссии, в основе которых лежат расхождения в том, что считать наукой, а что – нет, хотя, как мы увидим, политическая составляющая есть и в существовании научной популяристики между специалистами и широкой публикой.

Эта глава{9}9
  Эта новая редакция главы, по сравнению с первым изданием 2008 г., включает более развернутые размышления о влиянии интернета на издание и чтение научно-популярной литературы. Она также рассматривает продвижение исторических исследований, посвященных воззрениям на значение популярной науки. Дополнены разделы о книгах для молодежи, анализе образов, добавлены ссылки на мировые тренды в книгоиздании, проблемы классов и роль авторов-женщин.


[Закрыть] открывается краткой историей популяризации науки, далее следует очерк истории научно-популярного книгоиздания. Завершает главу описание того, как общественность пытается понять содержание популярной науки, и проблем, требующих дальнейшего анализа.

«Популярное» в научно-популярном

Стоит задаться вопросом, что значит «популярное» в сфере научно-популярного. С этого начинается обсуждение основ нашего исследования, и в то же время это попытка поставить вопрос о предполагаемой аудитории научно-популярного жанра. Представляется, что научно-популярной книге не обязательно быть популярной в смысле привлечения широкой аудитории, многие темы по понятным причинам признаются – иногда с гордостью – нишевыми. Таким образом, термин «научно-популярное» выражает скорее намерение, хотя при этом мы можем обсуждать аудиторию и ценность предпринимаемой попытки. Мы также можем рассмотреть, как эти намерения варьируют в разных поджанрах научно-популярной литературы. Например, научно-популярные книги для детей отражают спектр воззрений общества на предполагаемые взаимоотношения между молодежью и наукой (Bell 2008).

Часто возникают вопросы о надлежащем уровне научно-популярного изложения, причем предполагается, что под более высоким уровнем подразумевается более специальный, близкий к настоящей науке, а под низким – менее специальный и научный. Образно говоря, под уровнем можно понимать степень «концентрации научного» в научно-популярной работе. Привычным стал термин «упрощение» (dumbing down); возможно, он употребляется там, где проявляются оценочные суждения. В научной коммуникации нередко подразумевается, что популяризация – это некий акт благородства со стороны науки, направленный на благо общества; но в равной мере можно утверждать, что эта деятельность работает на автора и персонажей его книги, а не на пользу читателей, которые, как ожидается, – и это всегда следует помнить – остаются молчаливыми потребителями текста.

Многие усматривают в популяризации науки вертикальную, направленную сверху вниз модель дефицита знаний, когда аудитория лишь пассивно воспринимает их. Идея об особой категории популярной науки для профанов основана на допущении, что поток знаний направлен от ученых к обществу. Само существование популярной науки обозначает рубеж между теми, кто в состоянии сформулировать истинное, достоверное знание, и теми, кто его потребляет. Хильгартнер (Hilgartner 1990: 534) прямо говорит об этом, предполагая, что многие действия по популяризации науки наделяют научный истеблишмент «эпистемологическим эквивалентом права печатать деньги». Статья Хильгартнера о «преобладающей модели» научной популяризации по праву остается классикой анализа научно-популярного жанра. Популяризация науки выходит из моды во многих областях более новой (post-PUS) практики и анализа научной коммуникации, однако, вероятно по той же самой причине, по-прежнему высоко оценивается частью научного сообщества.

Таким образом, можно трактовать традиционную модель популяризации науки как «вежливый перевод», направленный не столько на то, чтобы включить общественность во взаимодействие с наукой, сколько на то, чтобы удерживать профанов на расстоянии вытянутой руки. Популяризаторы берутся за самые фундаментальные науки, малодоступные для широкой общественности по причине сложного жаргона и дорогостоящей подписки на специальные журналы, и представляют их читателям с помощью метафор, аналогий и уподоблений, собранных под бумажными обложками доступных массовых изданий. Но, подобно вырванным из контекста интерактивным музейным экспозициям, они представляют опыт науки в формате «только для чтения». На первый взгляд кажется, что популяризация доносит до людей научное знание, на самом деле она держит их на расстоянии. Хороший пример этого – серия детских книг «Дядюшка Альберт» физика Расселла Стэннарда. Вдохновленный тем, как Георгий Гамов объяснял современную физику в своих фантастических рассказах, а также почерпнутым из психологии обучения убеждением, что молодым людям нужно учиться на каком-то практическом опыте, Стэннард (Stannard 1999) использует основанные на научных фактах фантастические приемы, конструируя сверхбыстрый (относительность), сверхбольшой (черные дыры) и сверхмалый (квантовая физика) миры. Вымышленные и невымышленные элементы четко обозначены Стэннардом, стремившимся дать читателю возможность соприкоснуться с наукой, посредством главной героини, которая путешествует по удивительным новым мирам с помощью волшебной мыслесферы дядюшки Альберта. Более обстоятельный вариант мы находим в серии «Волшебный школьный автобус», и надо полагать, метафоры и аналогии работают сходным образом в большей части научно-популярной литературы. С их помощью можно составить четкую картину того, что наука сообщает нам о мире, но при этом зачастую пропадает понимание того, откуда взялись те или иные идеи, а читатель лишается возможности участвовать в их обсуждении.

Следует, однако, остерегаться упрощенной критики научно-популярного жанра. «Объяснительный» текст вполне может казаться однобоким, но его надо рассматривать как одну из многих возможностей вступить в соприкосновение с наукой. Как полагает Левенстайн (Lewenstein 1995), в сетевой модели научной коммуникации это во многих случаях не проблема, поскольку имеется более разнообразная экосистема вовлечения общественности в науку. Кроме того, большинство текстов выполняют несколько функций одновременно и в этом отношении компромиссны. В своих детских книгах Стэннард очень аккуратно помещает в центр сюжета ребенка, задающего вопросы, и так же аккуратно рассказывает о дискуссиях, происходивших в истории современной физики. Общественность может свободно игнорировать, перетасовывать и подвергать критике тексты – даже если такие реакции и не доходят до автора (см. работу о дискуссиях в веб-культуре (Jenkins 2006)). Придуманный Ричардом Докинзом термин «мем» – особенно интересный случай в этом отношении (Brown 2013; Salon 2013).

Недавние работы историков науки подвергли дальнейшей критике идею, что популяризация науки – всего лишь форма культурной гегемонии по отношению к пассивному обществу. В очерках Файфа и Лайтмена о популяризации науки в XIX в. «Наука на рынке» (Science in the Marketplace, Fyfe and Lightman 2007) аудитория предстает как масса потребителей, приобретающих научно-популярную продукцию, будь то книги, журналы, выставки или игрушки. Важно отметить, что авторы полагают чувство потребительской идентичности весьма мощным. По Файфу и Лайтмену, потребители XIX в. все больше узнавали о разнообразии предлагаемых им знаний и конкурирующих между собой идей. Они могли не только выбрать себе продукт по вкусу, но были в состоянии понять, какому из этих продуктов и в какой мере можно доверять. Анализ, который проводят Файф и Лайтмен, весьма основателен, но следует с осторожностью отнестись к их несколько романтическим представлением о влиянии потребителей. Конечно, потребители никак не пассивные простаки, но они не всесильны; и у нас имеется возможность как для более нюансированного взгляда на влияние популярной науки, так и для более эмпирических исследований аудитории.