Текст книги "История суда и правосудия в России. Том 2: Законодательство и правосудие в Московском государстве (конец XV – 70-е годы XVII века)"

Исследуется репрессивная политика в России, в частности применение тюремного заключения и смертной казни. Юристами, изучавшими эти виды наказаний, было установлено, что упоминание тюремного заключения, равно как и смертной казни, в виде санкций в законодательстве не определяло частоту их применения на практике, в то время как замена тюремного заключения и смертной казни другими видами наказаний получила широкое распространение в приговорах судов всех инстанций. Укажем работы Ф. Ф. Деппа «О наказаниях, существовавших в России до царя Алексея Михайловича» (СПб., 1848); А. М. Богдановского «Развитие понятий о преступлении и наказании в русском праве до Петра Великого» (М., 1854); К. Ю. Миттермайера «Смертная казнь по результатам научных исследований, успехов законодательства и опытов» (СПб., 1864); А. Ф. Кистяковского «Исследование о смертной казни» (Киев, 1867); Д. И. Пихно «Исторический очерк мер гражданских взысканий по русскому праву» (Киевские университетские известия. 1874. № 8– 10); Н. Суворова «О церковных наказаниях. Опыт исследования по церковному праву» (СПб., 1876); Н. Д. Сергеевского «Наказание в русском праве XVII в.» (СПб., 1887); И. Я. Фойницкого «Учение о наказании в связи с тюрьмоведением» (СПб., 1889); Н. П. Загоскина «Очерк истории смертной казни в России» (Казань, 1892); А. С. Пругавина «Монастырские тюрьмы» (Право. 1903. № 7); А. В. Попова «Суд и наказание за преступления против веры и нравственности по русскому праву» (Казань, 1904); А. Г. Тимофеева «История телесных наказаний в русском праве» (СПб., 1904); П. И. Люблинского «Право амнистии» (1907); М. А. Колчина «Ссыльные и заточенные в острог Соловецкого монастыря в XVI–XIX вв.» (М., 1908); И. Малиновского «Кровавая месть и смертные казни» (Томск, 1908. Вып. 1–2); С. Н. Викторского «История смертной казни в России и современное ее состояние» (М., 1912); М. Н. Гернета «Смертная казнь» (СПб., 1913); Н. С. Таганцева «Смертная казнь» (СПб., 1913).

Знакомство со Статутом Великого княжества Литовского[17]17
  См.: Статут Великого княжества Литовского с подведением в надлежащих местах ссылки на конституции, приличные содержанию оного. Пер. с польск. Ч. 2: От седьмого раздела до конца. СПб., 1811. См. также: Лаппо И. И. Литовский статут в московском Iпереводе. Юрьев, 1816.


[Закрыть], а также Сборником законодательных памятников древнего западноевропейского права, законоположениями о присяжном судоустройстве и судопроизводстве важнейших государств Европы и Америки и английским прецедентным правом и судопроизводством, изложенным сравнительно с шотландским и французским[18]18
  См.: Сборник законодательных памятников древнего западноевропейского права / под ред. П. Г. Виноградова, М. Ф. Владимирского-Буданова. Вып. 1–3. Киев, 1906–1908; Законоположения о присяжном судоустройстве и судопроизводстве важнейших государств Европы и Америки. СПб., 1866; Уголовное судопроизводство вообще, а английское в особенности, изложениое сравнительно с шотландским и французским; Законоположения о присяжном судоустройстве и судопроизводстве важнейших государств Европы и Америки. Очерк английского судоустройства в связи с судом присяжных: С приложением статьи о различии между функциями судей и присяжных. СПб., 1866.


[Закрыть], послужило стимулом к развитию такой науки, как сравнительное правоведение в России[19]19
  См.: Беседкин П. Исторический Очерк преступления поджога по римскому, германскому и русскому праву. Ярославль, 1885; Латкин В. Н. Лекции по внешней истории русского права. Московское государство – Российская империя. СПб., 1888; Биткин И. И. Византийское право как источник Уложения 1649 г. и Новоуказных статей. Одесса, 1898; Пионтковский А. А. Смертная казнь в Европе. Казань, 1908.


[Закрыть].

Следует признать, что число специальных работ дореволюционных историков и юристов, посвященных изучению законодательства и правосудия Московского государства, заметно уступает числу специальных публикаций по проблемам истории Древней Руси. Названные проблемы Московского государства чаще всего рассматривались в работах, посвященных общей истории российского права и государства в виде отдельных глав, параграфов и не получили развернутого системного освещения. Ярким примером этого может служить «Курс русской истории» В. О. Ключевского, в котором дан обстоятельный обзор законодательства и правосудия Древней Руси, тогда как аналогичные институты Московского государства изложены весьма схематично, а некоторые основополагающие законодательные акты вообще не упомянуты.

Среди работ, имеющих своим непосредственным предметом законодательство, судоустройство и судопроизводство Московского государства, можно выделить публикации Н. Н. Ланге, Н. Д. Сергеевского, И. Д. Беляева и В. И. Сергеевича.

Весьма полное и системное изложение истории судопроизводства в XIV, XV вв., XVI – первой половине XVII в. было дано Н. Н. Ланге[20]20
  См.: Ланге Н. Древнее русское уголовное судопроизводство (XIV, XV, XVI и первой половины XVI I вв.). СПб., 1884.


[Закрыть]. Труд Н. Н. Ланге представлял собой единственное для того времени обобщающее исследование, затрагивающее всю сумму вопросов, характерных для процесса осуществления правосудия в Московском государстве в обозначенный период (позднее Средневековье). Н. Н. Ланге рассмотрел дореформенное судебное устройство (до Губной и Земской реформ 1530—1550-х гг.), выяснил причины, вызвавшие принятие этих реформ, проанализировал введенные ими изменения в судоустройстве и формах судопроизводства, обратив особое внимание на организацию судебной власти на местах: замену наместников и волостелей выборным составом суда; персонализацию участников губного суда (губной староста, излюбленные судьи, «судные мужи иначе судные целовальники», вотчинные судьи) и объем их полномочий. Н. Н. Ланге выяснил основные положения губного права, сформировавшегося на практике, определяющего деятельность губных судов и предусматривавшего такой институт, как отвод судей, ответственность за неявку участников процесса и свидетелей, и обстоятельства, освобождающие от нее; исследовал процессуальные формы реализации правосудия, рассмотрев применяемые на практике виды процесса: суд и розыск. Исследователь изучил устройство центральных судов государства, их структуру и регламентированное реформами взаимодействие с системой местных административно-судебных органов.

Н. Н. Ланге, изучая систему доказательств, показал, что в течение XIV – первой половины XVII в. изменилось отношение Церкви и общества к таким их видам, как «поле» (поединок), крестоцелование и жребий, приведшее почти к повсеместной их замене свидетельскими показаниями и письменными документами, заверенными в установленном порядке[21]21
  Против поединка («поля») как вида доказательств активно возражала Церковь; его осуждали и мыслители. Например, Зиновий Отенский критиковал разрешение спора в суде посредством поединка («поля»), предлагая заменить его крестным целованием (см.: Послание Зиновия Отенского дьяку Я. В. Шишкину //ТОДРЛ. М.;Л., 1965.Т. XXI (21). С. 219–224); И. С. Пересветов был более радикален: он критиковал одновременно и поединок, и крестное целование: «крест целуют на виновате оба истца – истец и ответчик: один приложивше, ищет к своей обиде, а другой [от] всего запрется, а в том, оба во гресях погибают и в великую ересь впадают и на Бога хулу кладут, не крепко крестное целование держат и тем Бога гневят» (Сочинения И. Пересветова. М., 1956. С. 173–174).


[Закрыть]. Судебники 1589 и 1606–1607 гг. прямо указывали судам на необходимость вынесения приговоров с учетом свидетельских показаний и письменных доказательств, «бес поля и бес целованья»[22]22
  В Приговоре о губных делах, принятом 22 августа 1556 г., прямо указывалось на необходимость вынесения приговоров на основа ни и свидетельских показаний и результатов обысков «без поля и без целованья» (Законодательные акты русского государства второй половины XVI первой половины XVII в. / под ред. //. Е. Носова, В. М. Панеях. Л., 1986. № 16. С. 39).


[Закрыть].

Н. Н. Ланге дано обстоятельное описание губного и земского правосудия, осуществляемого выборными губными и земскими судами. Он считал, что сформировавшееся на основе Губной и Земской реформ правосудие приобрело демократичный характер, поскольку осуществлялось коллегиальным составом судей, выбираемых «из всех» жителей местности, проживающих в территориальных округах, входящих в состав губы или земства.

В. И. Сергеевичем была опубликована работа «Древнерусское право» в трех томах (первоначальное название – «Юридические древности»). Третий том посвящен анализу реформы местной власти, управления и суда. В. И. Сергеевич показал обусловленность этой реформы социально-экономическим развитием России, происходившим на протяжении XV–XVI вв., созреванием самостоятельности сельских и волостных миров, их участием не только в пользовании землями, но и в уплате налогов, несении различных повинностей, поставлении ратных людей и т. п., вызвавших в конечном счете их стремление к получению «гражданской дееспособности», что и было на определенных условиях предоставлено сельским и волостным мирам Губной и Земской реформами. В. И. Сергеевич показал длительный процесс этих преобразований, рассмотрев его результаты отдельно по уездам [23]23
  См.: Сергеевич В. //. Древности русского права: в 3 т. М., 2007. Т. 3.


[Закрыть].

И. Д. Беляев в работах «Земский строй на Руси» и «Судьбы земщины и выборного начала на Руси» подверг исследованию сложный процесс строительства отношений между центральной властью и «местными земщинами». Земщины, терпевшие длительное разорение от «своеволия наместников», «производивших страшные беспорядки» на подведомственных им территориях, обратились к царю с жалобами «на самоуправство управления московскими наместниками», сопровождавшимися просьбой о предоставлении местным земщинам права «управляться своими выборными старостами и излюбленными головами, заменявшими наместников», а также о составлении «нового Царского Судебника, ограждавшего земщины от своеволия наместников». Просьба миров была удовлетворена принятием Уставной грамоты об отмене наместников и волостелей по городам и волостям, которая «настолько подняла самоуправление земщин, что земщины получили право непосредственно относиться к центральной власти в Москве, а о суде и управе ведаться своими выборными начальниками, излюбленными головами, судьями и старостами, во всех делах, даже уголовных, под контролем самого местного общества, а не центральной власти; так что местная земщина получила [правила] как выбирать помянутых начальников из своей среды, так и сменять их».

Посадским людям и крестьянам было предоставлено право выбирать самим своих судей и сменять их, самим решать, «кому их судить и управу чинить меж ними». Судебные функции полностью передавались в руки выборных судей, список которых за надлежащим оформлением («за поповскими руками и дьяконовскими и со своими приписьми») надлежало посылать в приказ для утверждения. Дьяк приказа «тех излюбленных судей приводит к крестному целованию на том, что им судити во всех делах в правду по нашему крестному целованию», Приказ мог отвести выборного судью, но не имел права назначать сам кого-либо, община в таком случае должна была избрать другого кандидата самостоятельно.

В случае если излюбленные головы и вообще все выборные власти избирались целым уездом, а не только посадом или волостью, их суду и управе «подлежали не только посадские люди и крестьяне, но и все местные вотчинники и помещики по месту жительства и по своим недвижимым имениям». Более того, с избранием «выборных властей по Уставной грамоте в уезде прекращалась всякая судебная и административная власть чиновников, присылаемых от государя, и переходила в руки излюбленных голов, старост, судей под контроль своего общества».

Общество со своей стороны обязывалось платить особый оброк, ежегодно высылаемый непосредственно в царскую казну. Беляев отмечает демократический характер этой Уставной грамоты, представлявшей «местным земщинам свободу – управляться ли самим выборными властями или государевыми наместниками», но в случае выбора наместников Судебник 1550 г., изданный в одно время с Уставной грамотой, предписал обязательное участие в суде наместников или волостелей «выборных судей со своим земским дьяком», без которых суд наместника или волостеля признавался недействительным. «Само судное дело» должно записываться земским дьяком и подписываться земским судьей. Если дело слушалось в наместническом суде, то оно скреплялось печатью наместника, но копия протокола оставалась у выборных судей земского самоуправления.

Земская власть «действовала особо от наместников заодно со своими старостами, сотскими и целовальниками». В помощь себе она учреждала особых приказчиков, которые были защитниками интересов земщины. Обязанности приказчиков заключались в недопущении «своеволий и притеснений со стороны наместников и их пошлинных людей». Наместник и люди его администрации «не имели права взять под стражу и заковать ни до суда, ни после суда, не объявив об этом наперед городовому приказчику; в противном случае городовой приказчик со старостами и целовальниками освобождал взятого из-под стражи и сверх того взыскивал на наместничьих людях бесчестье, смотря по званию обиженного»[24]24
  Беляев И. Д. Судьбы земщины и выборного начала на Руси. М., 2008. С. 109–110.


[Закрыть].

И. Д. Беляев считал, что требования земских общин были удовлетворены Царским Судебником 1550 г. и Уставной грамотой, которая, по его мнению, вышла почти одновременно с Судебником. Он не обозначил реквизиты этой грамоты, поэтому остается предположить, что слова Беляева об одновременности принятия Грамоты и Судебника («были приняты почти одновременно») можно отнести к Губной Белозерской грамоте (1539), изданной при Иване IV в период боярского правления, в которой уже говорится о создании губных изб и выборной местной администрации и суде[25]25
  Губная Белозерская грамота от имени великого князя Ивана Васильевича обращалась не только к «князем и детям боярским», но и к старостам, и сотским, и десятским, и всем крестьянам с требованием принятия мер по прекращению разбоев, для исполнения которого всем жителям предлагалась «учинить у себя в тех своих волостях… человека по три или четыре, которые бы грамоте умели и которые пригожи, да с ними старост и десятских и лутчих людей крестьян человек пять или шесть и приняли бы меры по борьбе с разбоями». Таким образом, Белозерская уставная грамота содержала модель губной избы, учреждаемой по борьбе с «лихими» людьми силами всех сословных групп волости. См.: Белозерская уставная грамота 1488 г. //РЗ.Т.2.С. 192–195.


[Закрыть]. Можно допустить, что исследователь мог иметь в виду и Приговор о кормлениях и службе 1556 г., красочно описавший творимый наместниками и волостелями произвол и потребовавший в связи с этим скорейшего и повсеместного проведения Земской реформы[26]26
  См.: Законодательные акты русского государства второй половины XVI – первой половины XVII в, С. 39–42.


[Закрыть].

Более подробное изложение порядка формирования и деятельности выборных судов содержится также в нормативных актах, принимаемых царем и Боярской думой в 1550-х гг.: Приговоре о разбойных делах 1555 г.; Указе о татебных делах 1555 г. и Приговоре о губных делах 1556 г., в которых законодатель уже прямо обращался к выборным старостам и целовальникам (судьям)[27]27
  См.: Законодательные акты русского государства второй половины XVI – первой половины XVII в» С, 33–34, 36–37, 39–42»


[Закрыть]. Подробное описание всех должностных обязанностей выборных лиц земского самоуправления, особенно работников судебного аппарата, и их ответственности за исполнение своих обязанностей содержалось уже в более поздних нормативных актах и Судебниках 1589 и 1606–1607 гг.

Таким образом, И. Д. Беляев, проанализировав Земскую реформу, особо обратил внимание на преобразования в области вершения правосудия[28]28
  См.: Беляев И. Д. Судьбы земщины и выборного начала на Руси. М., 2008. С. 108–112.


[Закрыть].

Образовавшийся в середине XVI в. Земский собор И. Д. Беляев наделял законодательными и высшими судебными полномочиями, но полагал, что в царствование Бориса Годунова, а затем Василия Шуйского состав Соборов ограничивался только «созывом жителей Москвы», поскольку оба эти правителя не надеялись на поддержку «людей всей земли». Однако с выборами Михаила Романова «земщина всей Русской земли в лице своих выборных почти постоянно присутствовала в Москве и принимала деятельное участие в правлении. Так что этот государь не принимался ни за одно важное дело, не посоветовавшись с выборными от земщины и во всех своих распоряжениях опирался на ее голос», а в своих грамотах и указах писал: «Мы великий государь учинили о том собор и приговорили то-то» или «по нашему великого государя указу и по соборному приговору всей Русской земли»[29]29
  Там же. С. 114–116. См. также: Беляев И. Д. Земский строй на Руси. СПб., 2004. С. 68–89.


[Закрыть].

Существенное внимание исследованию средневекового права судопроизводства посвятил Н. Д. Сергеевский в работе «Наказание в русском праве XVII века», где дается развернутое описание системы наказаний, применяемых в Московском государстве в XVII в. Признавая важнейшей задачей теории уголовного права исследование государственных и социальных условий, оказывающих воздействие на систему наказаний и ее изменения, на способы и практику ее применения и исполнения, Н. Д. Сергеевский рассмотрел важнейшие виды наказаний, культивировавшихся в Московском государстве: смертную казнь, телесные наказания, тюремное заключение, ссылку, имущественные наказания, поражения чести и права, а также основные виды церковных наказаний. Актуальность и значимость своего исследования Н. Д. Сергеевский обосновывал тем, что уголовное право XVII в. непосредственно связано с действующим законодательством XIX в. и выступает его основным источником. Кроме того, исследуемое им законодательство впервые в отечественной истории дает полную картину системы наказаний всего периода отечественного Средневековья.

Н. Д. Сергеевский отмечает, что принцип соразмерности наказания тяжести совершенного преступления во все времена истории уголовного права выступает ведущим принципом действующего законодательства и так или иначе учитывается в нем. В то же время в пределах этого принципа установление и организация карательных мер по содержанию, а равно по определению размеров наказания за отдельные деяния слагаются весьма различно в исторической жизни народов, подчиняясь влиянию многообразных факторов и условий – политических, этических, экономических.

В работе сделан ряд оригинальных авторских выводов о системе наказания российского уголовного права, в том числе о применении групповой ответственности по делам о государственных преступлениях. «Представим себе, – писал Сергеевский, – что, благодаря особым условиям быта, в известных случаях, для государства весьма важные, виновные лица вовсе не могут быть определены индивидуально наличными силами уголовной юстиции; между тем государство не может терпеть безнаказанности их преступных деяний. Тогда для государственной власти остается единственная дилемма: или допустить безнаказанность свыше меры возможного терпения и тем подвергнуть опасности разложения известную сторону государственного порядка, или наложить наказание, не определяя виновного индивида, на всех тех лиц, в числе которых должен находиться действительный виновник. Древнее государство спокойно шло этим последним путем: не будучи сдерживаемо тем отношением к личности человека, которым руководствуемся мы ныне, оно сложило широкий институт групповой ответственности. Но и современное государство в крайних случаях прибегает к тому же приему – наказывает целые общины, селения, не определяя вовсе, кто именно из членов собирательной единицы есть действительный виновник»[30]30
  Сергеевский Н. Д Наказание в русском праве XVII века. СПб., 1887. С. 40–41.


[Закрыть].

Работа Н. Д. Сергеевского представляла собой заметное явление в российской юридической литературе, которое породило интерес к законодательству и правосудию XVII в., одновременно вызвав критические оценки ее отдельных положений и выводов. В частности, Л. С. Белогриц-Котляревский находил бездоказательным утверждение Н. Д. Сергеевского о том, что в российском законодательстве XVII в. слабо учитывалось воздействие принципа возмездия в системе карательных мер; В. Н. Ширяев критиковал автора за оправдание жестокости уголовной репрессии опасностью преступных посягательств на интересы государства.

Таким образом, вышеприведенный обзор позволяет заключить, что в дореволюционной историографии был представлен корпус исторической и юридической литературы, освещающей проблемы организации суда, осуществления правосудия, классификации права по отраслям с разработкой его отдельных институтов. Причем следует отметить, что лидирующее место среди этих исследований занимала именно юридическая литература.

В области истории учений о праве количественный состав исследований (XIX–XX вв.) не достигал такого уровня, как в сфере изучения материального и процессуального права, тем не менее произведения средневековых мыслителей начали активно изучаться, при этом обращалось особое внимание политико-юридической проблематике, содержащейся в них. Подвергалась изучению и роль политических произведений средневековых мыслителей в усовершенствовании правоприменительной деятельности судебно-административных органов[31]31
  Например, Зиновий Отенский в Послании новгородскому дьяку В. Я. Шишкину предложил целую систему мер по усовершенствованию деятельности всех судов, расположенных на территорий Новгородского края (см.: ТОДРЛ. М.; Л., 1961. Т. XVII. С. 219–224 (публикация А. И. Клнбанова и В. И. Корецкого)). Это же Послание см.: Зиновий Отенский. Истины показание к вопросившим о новом учении. М., 2014. Приложение 1. С. 541–547.


[Закрыть].

Дореволюционные исследования, непосредственно посвященные произведениям средневековых мыслителей, в значительной степени принадлежали представителям таких наук, как история, филология, история Церкви (в отличие от материального права и процесса его применения, изучавшегося в основном юристами). Представителями общегуманитарных наук было немало сделано в области публикаций новооткрытых источников, переводов их на современный язык и анализа содержания работ мыслителей и публицистов конца XIV–XVII в. И хотя юридическая составляющая этих произведений не всегда учитывалась, однако общий уровень культурного развития в идеологической сфере средневековой России в них был представлен с достаточной полнотой.

Следует отметить, что историками-юристами на профессиональном уровне также изучалась средневековая политико-правовая идеология. Одной из первых солидных работ в этом направлении стало исследование историка права М. А. Дьяконова «Власть московских государей. Очерки из истории политических идей Древней Руси до конца XVI в.» (1889 г.)[32]32
  См, Дьяконов М. А. Власть московских государей. Очерки из истории политических идей Древней Руси до конца XVI в. М., 2012.


[Закрыть]. В понятие «древнерусская письменность» в дореволюционных исследованиях (отчасти в советских и даже некоторых современных) обычно включались все известные произведения с XI по XVI в. включительно. Раннее и позднее Средневековье не разделялось.

В. М. Дьяконов определил круг политических тем, характерных для древнерусской письменности. Он рассмотрел традиционно сложившиеся в России представления о верховной власти, образе ее носителя, отношениях светской и духовной властей (симфония властей). В этих целях были подвергнуты анализу произведения мыслителей Древней Руси (Киевское государство) и средневековой России (Московское государство). М. А. Дьяконов показал, что традиционные основы учения о власти, сложившиеся в Киевской Руси, не были утрачены, они были восприняты и разработаны в Московском государстве в соответствии с историческими условиями и теми задачами, которые стояли перед ним уже в XIV–XVI вв.

М. А. Дьяконов проанализировал взгляды Московского митрополита Зосимы, епископа Ростовского Вассиана (известного под прозванием Вассиан Рыло), Иосифа Волоцкого (включив и полемику нестяжателей и иосифлян по вопросу о праве церковно-монастырских корпораций на владение землями, населенными крестьянами), митрополитов Макария и Даниила, старцев Филофея Псковского и Зиновия Отенского, царя Ивана Грозного и его оппонента князя Андрея Курбского. Политические доктрины этих мыслителей М. А. Дьяконов рассматривал в сопоставлении с исторической обстановкой, под воздействием которой они сформировались, в сопряжении с проблемами, стоящими перед московским правительством, показав при этом сохраняющиеся в этих учениях традиционные корни, на основе которых разрешались современные государственно-правовые проблемы.

Такая работа впервые появилась в русской историографии, в ней было поставлено много политических вопросов, не все из которых были разрешены, так как нуждались в дополнительном, более глубоком исследовании. Кроме того, непосредственно праву и правоприменению уделено значительно меньше внимания, чем государствоведению. Однако серьезная заявка на исследование политической и правовой мысли в России в профессиональном плане М. А. Дьяконовым, несомненно, была сделана.

Дальнейшее изучение средневековой политико-правовой идеологии было продолжено юристом по образованию и византологом по интересам В. Е. Вальденбергом.

В. Е. Вальденберг является одним из крупнейших дореволюционных исследователей русской политической мысли среди представителей отечественной юридической школы. Изучение византийской политической и правовой теории, византийской политической практики привело его к идее о сравнительном анализе русского и византийского законодательства и политико-правовых учений. В дальнейшем, проводя сравнительные сопоставления, он на обширном материале выяснял степень влияния византийского законодательства, политической и правовой мысли, способов их воплощения в политическую практику Византии на формирование политического мышления, государственное строительство и юридическую практику России.

Труды В. Е. Вальденберга не потеряли своего значения до настоящего времени, о чем свидетельствует современное неоднократное переиздание его произведений[33]33
  См.: Вальденберг В. Е. Государственное устройство Византии до VII в. СПб., 2008; Он же. Древнерусские учения о пределах царской власти. Очерки русской политической литературы от Владимира Святого до конца XVII в. М., 2006.


[Закрыть]. Своей работе «Древнерусские учения о пределах царской власти. Очерки русской политической литературы от Владимира Святого до конца XVII в.» В. Е. Вальденберг предпослал теоретическую главу, которую назвал «Положение вопроса в литературе». В ней он доказывал необходимость для всех исследователей (материального права и политико-правовой идеологии) достичь единого понимания понятийного аппарата средневековых мыслителей и выражающей его терминологии, употребляемой ими при «определении характера и объема княжеской или царской власти»[34]34
  Вальденберг В. Е. Древнерусские учения о пределах царской власти. С. 13.


[Закрыть]. Он обратил внимание ученых XX в. на то обстоятельство, что «политические термины имеют свою историю», и исследователям будет угрожать анахронизм в том случае, «если, встречая их в памятниках отдаленного времени», они будут понимать их «в современном (для них) смысле»[35]35
  Там же. С. 15.


[Закрыть]. Это замечание особо важно для любых исторических исследований, в том числе и исследований истории московского законодательства и правосудия.

Только при понимании юридических терминов в том смысле, в котором их употребил законодатель и воспринимали его современники, исследователь Нового и, добавим, Новейшего времени способен правильно понять смысл закона, конкретной нормы права, а также содержание судебного правоприменительного решения. Не менее важно правильно понимать уровень культуры Московского государства и общества, имевшего талантливых юристов, усилиями которых были проведены реформы законодательства, созданы Судебники и Соборное уложение 1649 г., по технике исполнения и конкретным предписаниям превосходящие лучшие источники права западноевропейских стран, что признавали посещавшие Москву представители западных государств. Так, австрийский посол Сигизмунд Герберштейн высоко оценил Великокняжеский Судебник 1497 г. и даже частично перевел его для сведений императора Максимилиана, ибо, по его представлениям, ничего подобного в современной ему Европе не существовало.

Между тем в дореволюционной литературе получило распространение представление о средневековой России как о стране, «погруженной во мрак невежества». Причем подобного взгляда на состояние культуры в России придерживались даже такие выдающиеся писатели XVIII в., как В. Н. Татищев, А. Д. Кантемир и М. В. Ломоносов. «Даже А. С. Пушкин и В. Г. Белинский судили о русской образованности средних веков с большим пренебрежением, отрицая проявления в русском обществе каких-либо прогрессивных веяний»[36]36
  Алексеев М. П. Явления гуманизма в литературе и публицистике Древней Руси (XVI–XVII вв.). М., 1958. С. 9—11.


[Закрыть]. К сожалению, даже уже в конце XIX в. при пробуждении интереса к средневековой культуре и разнообразным видам письменности в характеристике культурного состояния России в позднее Средневековье мало что изменилось[37]37
  См.: Иванов А. И, Максим Грек как ученый на фоне современной ему образованности // Богословские труды, 1976. Т. 1. С. 142–143.


[Закрыть]. Так, В. И. Жмакин продолжал считать, что «вторая половина XV и первая половина XVI вв. в отношении просвещения справедливо называются «темными», поскольку «состояние просвещения в то время находилось в упадке»[38]38
  Жмакин В. И. Митрополит Даниил и его сочинения. М., 1881. Кн. 1. Отд. 1. С. 1.


[Закрыть]; историк и политический деятель П. Н. Милюков полагал, что на Руси в XVI в. «не было ни идеи критики, ни идеи терпимости, ни идеи внутреннего духовного христианства. Все эти идеи для огромного большинства русского общества были просто непонятны»[39]39
  Милюков П. Н. Очерки по историй русской культуры. СПб., 1897.Ч.2.С.31.


[Закрыть]. Н. А. Бердяев в своих книгах неоднократно повторял мысль о том, что «московская культура вырабатывалась в постоянном противлении латинскому Западу и иноземным обычаям, но в Московском царстве очень слабо выражена культура мысли. Московское царство было почти бессмысленным и бессловесным» и только «в России Петровской пробудилась мысль и слово»[40]40
  Эта мысль была высказана H. А. Бердяевым в работе «Русская идея» (Париж, 1946), затем повторена в опубликованной в России этой же работе в сборнике «О России и русской философской, культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья» (XI., 1990) и работе «Истоки и смысл русского коммунизма» (М., 1990. С. 7–8).


[Закрыть].

Подобная характеристика состояния культуры, в том числе и политико-правовой, в Московском государстве в эпоху позднего Средневековья обоснованно критикуется. Еще русский философ Павел Флоренский считал, что в эпоху позднего Средневековья русская культура в Московской Руси достигла вершины своего развития, которое он оценивал как наступление «золотого века», не закончившего своего существования, а, напротив, пустившего свои ростки в XX в., в то время как ренессансная культура Запада к этому времени уже умерла. Павел Флоренский объясняет феномен средневековой российской культуры наличием в ней следующих признаков: «целостность и органичность, соборность, диалектичность, динамика, активность, волевое начало, прагматизм (деяние), реализм, синтетичность и конкретность и самособранность». «Свое собственное мировоззрение Флоренский считал соответствующим по складу и стилю историческому русскому Средневековью XIV–XV вв.»[41]41
  Из истории русской философской мысли: Павел Александрович Флоренский. Публикация игумена Андроника (Трубачёва) //Литературная газета. 1988. 30 окт. № 48 (5218).


[Закрыть].

Российская культура позднего Средневековья представлена целой плеядой талантливых мыслителей, писателей и публицистов. Задолго до образования Академии наук и юридического факультета в России отечественные мыслители обсуждали в своих произведениях целый ряд государственно-правовых проблем, показав при этом определенную квалификацию в их рассмотрении, использование классификационных методик (четырехуровневую классификацию видов законодательства: церковное, светское, центральное и местное); разрабатывали такие проблемы, как поиски наилучшей для России формы правления. Зиновий Отенский обосновал вывод о зависимости от географической среды (в которую он включил климат, плодородие почв, световой день, географическое расположение страны) формы правления, а также обычаев, нравов и содержания правовых норм, сложившихся под воздействием всех названных им компонентов, включенных в понимание им географической среды[42]42
  Отечественный мыслитель XVI в, Зиновий Отенский в работе «Истины показание к вопросившим о новом учении» (1565 г.) почти на 200 лет опередил Ш. Монтескье («О духе законов», 1746 г.) в постановке вопроса о влиянии географической среды на форму правления и содержание обычаев и законов у разных народов (см.: Зиновий Отенский. Истины показание к вопросившим о новом учении. Казань, 1863. С. 891–893).


[Закрыть]. Некоторые мыслители (Максим Грек, Зиновий Отенский, А. М. Курбский) усматривали прямую связь между правоприменением (в данном случае состоянием всей судебной и внесудебной деятельности), формой правления и политическим режимом.

Обсуждение мыслителями XVI в. такого комплекса проблем с несомненностью свидетельствует об обладании ими политическим и юридическим мышлением, проявленным при рассмотрении сложных политических и юридических вопросов. Такая политико-юридическая квалификация мышления возможна только на базе общей культурной образованности. О культурном состоянии средневековой России и наличии в ней большого количества библиотек, включающих в свои собрания отечественные и зарубежные книги, свидетельствуют изыскания в этой области советских и современных ученых [43]43
  См.: Рукописная и печатная книга: сб. статей. М., 1975 (включает период с XV в. по XVIII в.); Луппов С. П. Книга в России в XVII в. Л., 1970; Книга в России до середины XIX в.: сб. статей / под ред. А. А. Сидорова, С. П. Луппова. Л., 1978 (охватывает период с XV в. и до первой половины XIX в.); Сапунов Б. В. Книга в России в XI–XIII вв. Л., 1978; Розов Н. Н. Книга в России в XV в. Л., 1985. См. также: Круг чтения древнерусского книжника XVII в. / сост., предисл. и комм. В. В. Кускова. М., 2013.


[Закрыть].