Текст книги "О бабушках и дедушках. Истории и рассказы (сборник)"

Галина Шкарупа
Дед боря, я и другие животные

Знакомство с дикой природой началось с красного жука с черными усиками. Я протянула к нему пухлый детский пальчик, чтобы потом, если посчастливится, зажать сокровище животного мира в кулачок и показать его деду. Мои желания шли вразрез с единственным желанием жука – выжить, и я поплатилась жгучим укусом в протянутый палец.

После того как краснотелый жук ужалил меня, дед Боря спешно объяснил, что красный цвет означает опасность, и окраска такая специально для того, чтоб отпугивать свирепых хищников вроде меня. Дед Боря всегда ратовал за близкое знакомство с животным миром, поэтому не раз и не два я была ужалена и укушена и не всегда отделывалась легким испугом.

До выхода на пенсию дед Боря работал летчиком-испытателем. А до того как стать летчиком – был голубятником. Помотавшись по гарнизонам, сменив страну проживания, дед остался верен детскому увлечению и небом, и птицами – голуби нашего двора знали и любили его. И меня в придачу, как громкий и мельтешащий довесок к кормильцу. Особенно они зауважали нас в голодное зимнее время: в морозы мы каждый день выносили птицам полные пакеты хлеба. Голуби слетались со всех окрестностей, садились на протянутые руки, плечи, иногда даже мостились у меня на макушке.

Часто приходилось приманивать голубей хлебом, чтобы отловить запутавшихся лапами в нитках или леске. К сожалению, как бы дед Боря ни старался помочь им, птицы все равно травмировались, передавленные нитками лапы отсыхали, голуби отмораживали пальцы, а иногда и всю цевку… Дедушка только грустно вздыхал и продолжал упорно приносить им хлеб, умыкая под неодобрительным бабушкиным взглядом не только специально отложенные черствые, но и свежие куски.

Вскоре мы приучили городских птичек – голубей, ворон и воробьев прилетать на свист. Если я или дед свистели, птицы знали – их ждет сытный обед. Одним из дедушкиных любимчиков стал молодой грач с оторванным верхним надклювьем. Поскольку он вряд ли выжил бы сам, дед Боря собирал для него лакомые кусочки отдельно и старался покормить его незаметно для других птиц, чтобы бесшабашное воробьиное ворье не умыкнуло у грача еду из-под кончика клюва.

Птицы были самыми безобидными существами, которых мы подкармливали.

Однажды летним утром дед Боря вывел меня на прогулку в песочницу – бетонную яму с высокими бортиками посреди двора. Спускаясь по лесенке, я заметила удаляющуюся длинную ленту. Естественно, мы с дедом стали преследовать странный шнурок. Шнурок свернулся на бетонной ступеньке, готовясь погреться на солнышке, и поднял на нас маленькие бессмысленные глазки. Он оказался ужом. Откуда змей взялся посреди детской площадки и почему решил устроить себе нору под ступенями, мы не знали. Но оперативно сбегали домой и вынесли ему, что в доме нашлось – пару кусочков колбаски и шкурку от сала. Думаю, уж больше оценил не подношение, а то, что мы наконец оставили его в покое, но совесть наша была чиста, а душа довольна. Шкурку и кусочки колбасы на следующей прогулке мы не нашли, но уверена, что это бездомные коты потрапезничали, а не змея снизошла до угощения.

Регулярно дед Боря водил меня гулять на озерцо возле дома. Там я познакомилась с болотными черепахами, защищала от мальчишек, кидающихся камнями, ужей и гонялась за ондатрами. Последние, правда, благоразумно не подпускали меня близко, мокрыми меховыми шапками дрейфуя вдалеке от берега.

Вскоре мужики, регулярно рыбачившие на озере, меня узнавали и бросали особенно мелких рыбешек в песок, чтобы я утащила их в свое зеленое ведерко. Рыбешкам я крошила в ведро хлеб, а потом мы с дедом возвращались обратно на озеро, чтобы выпустить их на мелководье.

Дед научил меня одному из самых важных умений – ловить пиявок голыми руками, чтобы они не присосались. Наука простая: если пиявку схватить посредине и быстро вытащить из воды, она не сможет достать до кожи ни одной из присосок. Благодаря этому мне было чем похвастать и заработать очков в глазах моих соседей-мальчишек. Одну особо толстенькую мясистую пиявку я уговорила дедушку забрать домой. А что? У всех были котики, собачки, хомячки, а у меня никого. Дед Боря посадил пиявку в бутылку-чекушку и на всякий случай закрыл пробкой. Довольные удачной охотой, мы повалились спать. А вот когда дневной сон закончился, я недосчиталась своей кровососущей питомицы. Обыскали все – нашлась пиявка в пыли под раскладушкой, на которой спал дед Боря. В изголовье. Пыталась отомстить, но на полпути мумифицировалась. Тогда мне почему-то было ее совсем не жаль.

Каждое воскресенье дед Боря ездил на рынок за мясом. Как-то раз, вернувшись, он оторвал меня от веселой игры, подозвал к подъезду и сообщил, что купил яиц, но не довез. Из них, – заговорщически подмигнул он, – по дороге вылупились птенчики. Он раскрыл передо мной сумку – внутри пищали трое желтеньких пуховых цыплят. Не представляю, какую выволочку устроила ему бабушка, но все лето у нас на балконе паслись цыплята, к осени окончательно оперившиеся и превратившиеся в ручных и ласковых, как котята, двух курочек и петушка. Петух вскоре вошел в голос и с рассветом будил деда и соседей радостным хриплым криком. Когда слушать его стало невыносимо, а соседи начали приходить с жалобами регулярно, пришлось отдать моих птичек в частный дом к другому деду – Грише. Тот сдержал слово, и ни один из троих не был отправлен в суп, троица дожила до глубокой старости.

Мы подкармливали котов, собак и даже одну крысу. Ее я обнаружила под разломанным асфальтом. Не подвального пасюка, к которым я, впрочем, всегда относилась ровно, а декоративную крыску, выкинутую соседями с первого этажа за то, что она кусалась. Крысу забрать не разрешила бабушка, зато дедушка каждый день собирал «передачку» из мясных обрезков, хлебных корочек и разных круп для нее. Скоро крыса выходила на зов и принимала лакомство из наших рук. Когда она перестала встречать меня по утрам, я захандрила. Дед Боря уговорил бабушку забрать-таки крысу домой, но она, увы, так и не вернулась.

С раннего детства дед Боря пытался привить мне любовь к литературе. Читать мне нравилось, но, правда, только про животных. Когда все книги о зверушках в нашей домашней библиотеке закончились, дедушка начал писать для меня рассказы сам. «Мы спасли стрижа» – история про то, как моя маленькая мама и дед Боря напоили упавшую птицу, а стриж благодаря капелькам воды очухался и смог взлететь.

Когда я совсем выросла, а дедушка совсем состарился и начал путать имена и даты, он решил, что стрижа он спас не с моей мамой, а со мной. В память о нем я несколько лет подряд выкармливала и ставила на крыло стрижей, попавших в беду. Надеюсь, выпущенные высоко в небо, они передавали ему приветы от меня.

Самира Асадова
Сказки бабушки тымнеквыной

Я, Самир, и Андрей родились в Анадырском роддоме, а Заур родился в роддоме поселка Шахтерский.

Когда мы были маленькие, родители работали в тундре. Отец, хоть и азербайджанец, пас оленей с маминым братом Тнескиным. Мы жили в тундре до тех пор, пока нам с Самиром не исполнилось по семь лет. Тогда мы переехали в поселок, потому что нам надо было идти в школу.

Моя бабушка Тымнеквына знала много легенд, преданий, сказок. На каждый случай у нее всегда была припасена какая-нибудь сказка.

Летом старшие братья ушли на летовку со взрослыми мужчинами.

С мамой и бабушкой остались мы с Самиром. До пяти лет у нас было свободное воспитание. Играя, однако, мы ходили за дровами, носили воду с озера, таскали камни, поддерживали огонь в очаге. А мама и бабушка выделывали шкуры. Вечером после работы мама пошла к леднику за мясом, а бабушка подметала чоттагин в яранге. Я решила ей помочь. Бабушка подзадоривала меня: «Кыкэ, кыкэ. Инкун нэвъэйыръынэй» (молодец, настоящая хозяюшка).

Я собрала мусор в кусок облезлой шкуры, вышла на улицу и вытряхнула содержимое. Бабушка вышла следом и засокрушалась: «О-о-ой, кээкын тэмченныгъи». (О-о-ой, еще комаров выпустила.) И рассказала мне сказку о том, откуда появились комары и почему нужно сжигать мусор.

«Сказка о том, откуда появились комары:

Жила одна ленивая женщина. Редко подметала в чоттагине (холодный коридор). Столько мусора накопилось, даже некуда было ступить. Соседи стыдить ее стали: „Грязнуля!“

Женщина подмела чоттагин, мусор сжечь поленилась. Вышла из яранги и вытряхнула мусор по ветру. Разозлился Наргынен (божество сил природы) и превратил мусор в маленьких злющих комаров. Налетели они на женщину и стали ее кусать. С тех пор комары кусают людей, потому что там, где они ставят яранги, есть мусор».

Однажды, пока мама с бабушкой возились со шкурами, мы с Самиром играли возле яранги. Загнали паука в стеклянную банку и стали за ним наблюдать. Время было обеденное, и бабушка вышла из яранги позвать нас. «Что это у вас?» – спросила она.

Когда увидела паука в банке, воскликнула: «Оккой! Нельзя над живыми существами издеваться. Они тоже боятся и плачут. А если к ним хорошо относиться, они помогут».

И рассказала одну сказку:

«Жила одна бездетная семья. Было у них крепкое хозяйство, но годы шли, а детей не было.

Как-то во время кочевки зимой муж привязывал оленей к кочке, позвал жену помочь.

Жена подошла, нагнулась к кочке и увидела замерзающего паука. Она подобрала его и подумала: „Бедненький, не успел спрятаться, замерз“. И засунула его в керкер: „Может, отогреется“.

На новой стоянке, когда построили ярангу, в пологе жена положила паука под шкуру задней стенки полога.

Он отогрелся и сказал ей: „Спасибо тебе. За твое доброе сердце и я тебе помогу“.

Вскоре у этой бездетной семьи родился сын».

Бабушка вздохнула и сказала: «Будь милосердным к другим, и к тебе обязательно тоже кто-нибудь проявит милосердие».

Когда свободного времени стало больше, почти все шкуры были выделаны, бабушка, мама, Самир и я пошли далеко от яранг на речушку рыбачить.

Бабушка сделала Самиру крючок из гвоздика. Самир сказал разочарованно: «Да на гвоздик ничего не попадется». Бабушка ответила: «Посмотрим, это волшебный гвоздик». Мы пришли на речушку и начали рыбачить. Самир поймал на свой гвоздик хариуса.

Разожгли костер, вскипятили чайник. Когда пили чай, Самир спросил у бабушки: «А почему все-таки на гвоздик попался хариус?» Бабушка засмеялась и сказала: «А даже сам хариус не знал, почему заглатывает гвоздик». И снова была наготове у нее сказка. «Пришел хариус к Творцу и жалуется: „Почему даже мальчишка, который еще ни разу не надевал штанов, ловит меня на какой-то гвоздик?“

А Творец ему задал встречный вопрос: „А что же ты, все, что движется, заглатываешь? Даже камешки, которые течением реки несет по дну, и те заглатываешь? Что же ты такой прожорливый?“

Ничего не ответил хариус, быстро спустился с небес и спрятался под камень на самом глубоком месте реки. Стыдно ему стало, что он такой прожорливый».

Когда мы пришли в ярангу и стали чистить и потрошить наловленную рыбу, чего только не было в желудке у хариуса. Помимо червяков, жучков, мы там увидели всякий мусор: мелкие камешки, травинки, веточки. А у одного большого хариуса в желудке даже мышонок был.

Вот такая прожорливая рыба хариус.

После очередного летнего дождя мама и бабушка разобрали магны (лабаз, где хранились зимние вещи) и разложили на просушку вещи, которые там хранились в специальных мешках – ныркирыт.

Бабушка вытащила из мешка пакетик с конфетами. Самир взял этот пакетик, я подошла и жду, когда он со мной поделится. Но братишка не торопился со мной делиться. Бабушка увидела это и поспешила к нам с возгласом: «Акка – мэй нинкэй. Нельзя жадничать».

Когда мы поделили конфеты, бабушка посадила нас на шкуру и сказала: «Послушайте, что стало с одним жадным человеком».

«Сказка о жадном человеке:

У одного богатого оленного человека была жена. Она родила ему сына.

Однажды человек забил оленя, и пока жена разделывала тушу, муж угнал от яранги стадо.

Маленький ребенок заплакал, захотел есть. Женщина подбежала к ребенку, а так как молока не было, потому что она с утра ничего не ела, схватила с кэмэны кымыл – мозг с кости оленьей ноги – и съела. Пришел муж и спрашивает:

– Где кымыл?

Жена объясняет:

– Ребенок плакал, есть просил. Вот я и съела кымыл, чтоб ребенка грудью накормить. Ведь все, что я ем, идет в грудь и ребенок ест.

Человек взял нож и отрезал грудь женщине. И точно, там был кымыл, не обманула женщина. Женщина от раны умерла, вскоре и ребенок умер, потому что без материнского молока не смог жить.

А человек так и остался один, потому что никто не захотел отдавать свою дочь такому извергу и жадине».

С тех пор мы все делили между собой. Если где-то кто-то кого-нибудь из нас угощал чем-нибудь вкусненьким, друг о друге мы не забывали, обязательно часть угощения оставляли.

В начале августа, даже в конце июля, начались первые сумерки.

Мама уже, перед тем как закрывать вход в ярангу, кидала на улицу тлеющий уголек из очага. А мы лежали в пологе с бабушкой и наблюдали за действиями мамы.

Мы спросили у бабушки: «А зачем мама огонек с нашего очага бросила на улицу?» – «Чтобы кэлы отогнать», – ответила бабушка. «Но ведь через некоторое время он потухнет», – удивились мы. «А на улице у входа в ярангу стоит сторож – тивичгын (снеговыбивалка). Кэлы каждый раз подходит к входу в ярангу и спрашивает у тивичгына: „Ты не знаешь, где вход в ярангу?“

Тивичгын отвечает: „Нет, не знаю. Ты спроси у моего брата, он давно стоит на той стороне яранги“.

Кэлы обошел ярангу и вернулся опять к тивичгыну. „Кажется, я тебя уже видел“, – говорит кэлы. „Нет, я тебя в первый раз вижу. Что ты здесь делаешь?“ – притворяется тивичгын. „Да вот ищу вход в ярангу. Ты не знаешь, как можно войти в ярангу?“ – опять спрашивает у тивичгына кэлы. „Нет, сам ищу“, – притворно вздыхает тивичгын.

И так всю ночь кэлы бродит вокруг яранги. Наступает рассвет, он исчезает под землей.

Боится кэлы солнечного света.

А когда наступает утро и хозяйка открывает вход в ярангу, она укладывает сторожа-тивичгын под нарту спать, потому что в следующую ночь он опять будет сторожить вход в ярангу».

Так мы узнали, что каждый предмет в яранге играет определенную роль. Перед сном обязательно нужно к пологу поднести посуду с водой, чтоб кэлы, если он все-таки через дымоход войдет в ярангу, не выпил кровь у спящих людей.

Мы в тундре вставали рано. Каждый раз, когда мы высовывали головы из полога, бабушка нам говорила: «Ну-ка быстренько обегите вокруг яранги, только начинайте с восточной стороны. Надо здороваться с солнышком, он за ночь соскучился по вас».

И мы с братом наперегонки выбегали из яранги. Каждый раз нам казалось, что солнышко по-особенному радостно светит над головой.

Бабушка иногда нам говорила: «Идите, помогите бабушке с последней яранги воды натаскать, ей тяжело, она старенькая».

Обычно мы бежали помогать ей. Но однажды бабушка эта нас поругала за что-то. Когда наша бабушка сказала идти помогать старушке с последней яранги, мы отказались. Бабушка спросила: «А что случилось?»

Мы ей рассказали, как она давеча нас обругала.

Бабушка сказала: «Подойдите сюда поближе. Я вам расскажу про одну мстительную женщину».

«Жила в одном стойбище женщина. Вроде миловидная, и хозяйка хорошая. Шила одежду красивую, готовила вкусно, такой пререм (небольшие мясные котлеты) ни у кого не получался, как у нее.

Только никто ее замуж почему-то не брал. Жила она в маленькой яранге одна.

Вагыргын (божество милосердия) все-таки сжалился над ней, и у нее родились двое сыновей-близнецов.

Женщина вырастила их в нужде. Пока сыновья росли, женщина жила подаяниями. Ну, вот сыновья выросли, возмужали. Сначала у них было маленькое стадо, но хозяйство выросло.

Все было хорошо, но женщина затаила обиду на мужчин.

Когда она узнавала, что через их стойбище пройдут оленеводы, то готовила пререм, смешанный с ядом из сушеных корней болотного растения.

Однажды она приготовила такое угощение и положила наверх полога – через их стойбище должны были пройти пастухи, которые гнали свое стадо к морю.

Пока их не было видно, женщина ушла в гости в соседнюю ярангу, да и заболталась с товарками. Дети вбежали в ярангу, и один из них сказал: «Твои сыновья давно пришли, только почему-то долго не выходят из своей яранги».

Женщина соскочила со своего места и быстро пошла к своей яранге, и на ходу все повторяла: «Сыночки мои, сыночки».

Когда она вбежала в ярангу, сыновья уже бездыханные лежали на земле чоттагина, а рядом валялся пререм, отравленный ядом.

Вот так женщина лишилась своего счастья из-за своего желания мстить».

Самир немного погодя сказал: «Страшно. Вот так придешь в чужое стойбище, и накормят чем попало».

А бабушка сказала: «Не людей надо бояться, а самого себя. В каждом человеке есть пороки. И если человек идет у них на поводу, он губит свою душу».

Светлана Волкова
Бася-кружевница

Тук-тук, тук-тук – постукивают друг о друга березовые коклюшки. Ловко перебирают их юркие узловатые Басины пальцы, словно играет она на неведомом инструменте. Невероятной красоты кружево рождается под эту музыку мерного перестука, с вычурными узорами и тончайшей выделки зубчиками. Не иначе это Морозко рисует на молочно-белом окне свою зимнюю сказку.

Ученица Любка воткнула булавки в сколок, на котором был выведен примитивный рисунок, и вновь залюбовалась Басиными говорящими руками, белоснежными, как само кружево, с голубыми жилами вен и россыпью пигментных крапин.

– А вот еще один военный был. Влюбился в меня без памяти. Все под окном топтался с зефиром. Голос зычный у него, и усы. Все умолял: «Пани Бася, уедемте, уедемте!» А лакей не пущал его. А тот ему саблей так – вжих! И ухо отсек под корешок самый.

– Саблей? – Любка разинула рот и уколола палец о булавку.

– Да что ты возишься со сколком час битый, кулема! И подушку поправь, а то кружево поедет. И коклюшки распутай загодя. Горе мне с тобой!

«Вот ведь, слепая карга, а все видит!» – подумала Любка и взяла первую пару коклюшек.

Сколок, а по иному говоря квадратик линованной миллиметровой бумаги с нарисованным будущим узором, был аккуратно приколот булавками на валик-подушку, а та закреплена на самодельной подставке, коей служили обыкновенные козлы для распилки дров. Козлы отдал Любке дед, но наказал, что коли к лету не научится ладно плести, то заберет назад. К лету! Тут и жизни не хватит, чтобы сотворить простенькую салфеточку, да еще так, как старуха эта!

Слава о Басе-кружевнице давно перевалила за границы села Федотовки, и была Бася самой настоящей районной достопримечательностью. К ней возили и местную власть, и иностранцев, показывали по центральному телевидению, как вымирающую диковинную мастерицу. Таких шалей, покрывал, скатертей еще поискать по всему свету – не найдешь! Правда, характер у Баси был покруче, чем у Бабы-Яги, но приходилось терпеть, коль хочешь перенять у нее мастерство. Хотя Любке иногда казалось, что Бася нарочно быстро плетет и невнятно поясняет, потому как не хочет все свои тайны раскрывать. А вот помрет старая, и унесет секреты в могилу, и угаснет Федотовское кружевоплетение. Таких, как Бася, больше нет и вряд ли будет.

Любка воткнула длинные булавки с цветными головками в значимые точки нарисованного узора и распределила по ним несколько пар коклюшек. Вздохнула, поглядела, как свисают они с валика, и принялась колдовать неуклюжими пальцами. Петелька за петельку, нитка за нитку. Глянула на Басю. Та смотрела прямо перед собой, а руки так и порхали, как бабочки. Зубцы узора выходили настолько филигранными, что опытный глаз не догадался бы, где была петелька от державшей его булавки и где, собственно, долевые нити, – все было у Баси так состряпано, что казалось, не натуральное изделие выходит из-под ее золотых ручек, а карандашный рисунок. Белый меловой карандаш на невесомой бумаге воздуха. И ведь не путается в своих коклюшках, хоть их много, не сосчитать! И нитку не рвет о потрескавшиеся гвоздики-верхушки. Ведьма! И коклюшки у нее завороженные. Недаром не меняет их лет сто и не выбрасывает ни одной, даже расколовшейся!

Любка взглянула на свой валик. Коклюшки с нитками свисали, как бигуди на бабьей голове. Тысячу раз спрашивала у Баси, как «ручеек» плести. Убьет ведь, коли спросить еще раз. Любка взяла в ладони по паре коклюшек.

– Что ты тискаешь их, как козье вымя! Ты приласкай их, вот так, вот так, они и сами шебуршить пойдут. Следи за моими пальцами!

Уследишь тут! Пальцы эти мельтешат, не ухватить глазом, какая коклюшка на какую накладывается. Раскрасила бы она их, что ли! Желтые – вправо, красные – влево, синие – в середине. Так и собирала бы свой кубик Рубика – по цветным граням. Да и то мудрено будет.

– Ну и вот. А потом скидывает он ментик свой, а под ним на голом теле монеты золотые к волосьям на груди мукой разведенною приклеены. Вся грудь и спина, потому как он грузинский князь, и спина у него тоже волосатая. Так в золотой кольчуге из монет и стоит. И к ногам бросается, и каждый палец на голой моей ноге целовать начинает… И говорит, что, мол, богат он несметно. А монетки на ем позвякивают так, динь-динь-динь.

Любка вздрогнула, дернула с силой за коклюшку, и петля провалилась. Нет, либо слушать бабкины бредни, либо кружево плести! А два дела Любка делать не умеет. Кружево требует предельного внимания и сосредоточенности.

– И председатель тоже с гешпанцами на двор мой прикатили. Это еще беженцы, с войны. И говорят мне гешпанцы: «Пани Барбара! У нас таких мантилей даже в Андалусии не плетут!» И «студебеккер» новый дарят мне, чтобы я Каролину им отдала. А я ни в какую. Без Каролины, говорю, жизни моей не будет. И Федотовка дотла сгорит. Видение мне было.

Вот ведь старая маразматичка! Князь грузинский! Испанцы с председателем! Любка опять неудачно зацепила петлю.

– А что за беженцы?

– Ну так с войны, дурья твоя башка!

– С какой войны?

– С какой, с какой! С кем там гешпанцы воевали? Чему вас в школе учили?

– С маврами, кажется…

– Ну вот. От мавров бежали. И ко мне. Продай, мол, им Каролину! Чтобы от мавров избавиться! Или обучи так же плести. Карлиц монастырских с Толедо своего ко мне подогнали в ученицы. А я их на порог не пустила…

Каролина – легендарная мантилья изысканной красоты, которую Любка не видела, но видели старожилы в деревне. Плела ее Бася год и более повторить узор тот не могла. Видимо, Каролина эта была венцом ее беспокойного гения.

– А еще испанцы с фашистами воевали, – Любка воспользовалась паузой в Басиной работе, чтобы рассмотреть великолепный ажур салфетки, уже почти готовой, свисавшей с Басиного валика.

– И фашисты меня пытали! Чтобы я им Каролину отдала, а то удачи Третьему рейху не будет. А я их тогда обоих утюгом горячим по мордам фашистским. И не отдала Каролину.

– Обоих?

– Ну да. Два немчика в галифе выклянчивали. Но после утюга… – Бася задумалась, видимо, припоминая. – А потом пан Олек приехал, завернул меня в ковер. И увез в Познань. А я из-под венца сбежала и сюда, в Федотовку. За Каролиной. А пан Олек застрелился с горя, так любил меня!

И снова застучали Басины коклюшки. Тук-тук, тук-тук. Не угнаться Любке взглядом за корявыми колдовскими пальцами. Бася же продолжала путаный рассказ. Дед предупреждал Любку, чтоб не перечила. А то взбрыкнет бабка и прогонит взашей, как прогоняла всех учениц.

Откуда появилась белокожая пани Барбара в заунывной Федотовке, никто и не знал. А было это в конце тридцатых, перед самой войной. Влюбила в себя всех мужиков, что правда, то правда. Привирает бабка в побасенках своих, но истина где-то недалеко: с ума по ней сходили многие. Да только многих этих война и унесла. Бабы ненавидели ее. Да и баб тоже война кого покосила, кого преждевременно состарила. Работала Бася в колхозе, считала скудные трудодни.

А недавно совсем объявился некий Збышек, заявил, что он внучатый племянник и хочет Басю домой в Польшу увезти. Бумажками тряс в администрации, народ дивился только: чай не миллионерша, все богатство ее – редкостное мастерство кружевоплетения. Бася прогнала Збышека на виду у всей деревни. Заявила, что он агент ЦРУ и выведывает-вынюхивает о пропавшей Каролине. Не верит, мол, Америка в пропажу ажурной мантильи.

– А пропала она, когда Хрущев колхозникам паспорта давать стал. Я в город выбралась. Вернулась, ан нет ее. Все слезы выплакала, всех сыскарей районных на уши поставила. И пошли дела в Федотовке грустные: ни одного путного мужика, ни урожая хорошего, ни свадьбы широкой!

Любка снова отвлеклась от плетения. История о сказочной шали-Каролине завораживала ее еще в детстве, и просила маленькая Любка бабушку свою рассказывать о ней вновь и вновь перед сном, и засыпала после этого сладко.

– Дуреха ты. Семнадцать тебе стукнуло, а жениха все нет. Меня в четырнадцать на дрожках связанную увезли.

– Куда увезли?

– В лес. Замуж. Ксендз там ждал. Повязали мне красные ленточки на запястья…

Тихо постукивают друг о друга березовые коклюшки. Споро вылезает «ручеек» из-под непривычных Любкиных рук. Быстро курчавится кружево-пена, молодая и старая кружевницы перебирают свои коклюшки, словно струны воздушной арфы.

– А потом Павел бросил семинарию свою, сан принимать не стал, и упал ко мне в ноги. «Увезу тебя, пани Падеревска, в Сингапур!». – «Почему в Сингапур?» – спрашиваю. «А, – грит, – там дворец тебе подарю, только одно условие: на свадьбу фату себе сама сплети. Лучше Каролины». А как же лучше Каролины-то? Не могло быть такого! Ну и не уехала я с семинаристом.

Тихо постучали в оконную раму. Любка вскочила, отворила створку, впустила свежий апрельский воздух. Две седые головы в треухах заглянули в комнату.

– Ну, что там твоя Старуха Изергиль? Сильно сердитая сегодня? – спросил один из стариков, дед Леонид.

– Да вроде ничего, – шепотом ответила Любка, покосившись на Басю.

– Варвара Адамовна, пойдешь с нами на поминки-то? Сорок дней, как Прокоповну схоронили.

Бася бережно высвободила сучковатые пальцы от коклюшек.

– Ой! Мальчишки пришли!

Поправила рукой седую прядь волос, выбившуюся из-под косынки.

– А то! Знамо быть, пойду.

Встала, задвинула занавеску, приосанилась, подошла к желтому платяному шкафу, вынула откуда-то из необъятного лифа маленький металлический ключик с круглой головкой и вставила в замочное отверстие. Скрипнула старая дверца, явив взору полки с аккуратно сложенным «приданым» – пододеяльниками, простынями, наволочками. Шустрая Басина рука ловко выудила тончайшее белое кружевное облако и накинула на плечи. Любка обмерла. Мантилья неземной, ангельской красоты обнимала плечи ее наставницы – Бабы-Яги. Каролина! Значит, не украли ее!

– Идти надо. Поминки – событие светское. Кавалеров-то будет, не счесть!

И засмеялась звонко так, потрясая белоснежными зубчиками чудо-шали. И прекрасна была в тот миг, словно сказочная королева.

Любка, затаив дыхание, наблюдала за этой нездешней белой птицей, боясь спугнуть божественный момент, веря, что одно неосторожное движение, и исчезнет она. Вместе со своей Каролиной. Улетит в свою заоблачную Полонию, как бело-призрачная Птица Счастья. И Федотовка исчезнет вместе с ней. Это Любка знала наверняка.