Текст книги "О бабушках и дедушках. Истории и рассказы (сборник)"

Алиса Ермолаева
Я у дедушки живу, я у бабушки живу

«Когда он уходил, я не чувствовала большого разрыва, который произойдет между нами, я ощущала себя счастливой, если, конечно, так можно сказать. Я почему-то была счастлива за него, но это другое счастье… Оно тихое, смиренное…»

Самые яркие воспоминания из моего детства: запах свежего молока, коровника, масла на дедушкиных руках, запах сена и только что скошенной травы, запах рассады, запах домашнего масла и яичницы, чуть подгоревшей на чугунной сковородке…

Когда к дедушке приходило все наше большое семейство на один из великих праздников, будь то Пасха или день рождения деда… Я не могла не остаться у него на подольше…

Мой дед жилистый, коренастый и рукастый, так про него говорили в деревне. За что бы он ни брался, у него все получалось. Многие, если в чем-то нуждались, знали, что Василий поможет… А еще он любил, любил нас всех так сильно, что, кажется, ничего для себя не оставлял, он любил по-особенному…

Стрельба

Огород был для деда святым местом, там стоял старый сарай, где находился и чердак. Там дед мог засиживаться сутками. Он мог копаться в своих инструментах, курить самокрутку, а рядом с сараем он разводил своих «детей»: фазанов, кур, индюков, покупал для них лекарства, если те заболевали, просиживал с ними часы, пока те разбирали корм и шумели… Дед смотрел, а потом звал меня, сажал меня рядом, и мы разговаривали обо всем…

Также на чердаке у деда было охотничье ружье. Хранил он его в чехле и трех свертках ткани. Доставал нежно и бережно, заряжал, ставил в конце огорода старую жестяную банку и стрелял.

Мне хотелось проводить с ним как можно больше времени, я всегда пыталась быть там, где и он. Куда бы он ни ехал, я кричала: «И я с тобой!» Однажды мне захотелось, чтобы он научил меня стрелять. Он всегда был за, брал ружье, протягивал мне, говорил, как правильно его нужно держать, сам становился сзади меня и показывал: вот прицел, вот мушка, там банка, целишься и стреляешь …

«Руки трясутся», – говорю я ему.

«Держи упор, руку неправильно поставила». – Ставит правильно …

«Вот молодец!» – констатирует он…

Первый раз курок он нажал вместе со мной, только попали мы не в банку, а в стекло сарая… Дед рассмеялся, пожал мне руку, поздравил с первым выстрелом. Сказал, что работы много не бывает, и пошел собирать осколки стекла. С ним было не страшно, с ним было радостно, с дедом домашняя работа, домашние мелочи оставляли теплый осадок, который надолго сохранился в детской нежной душе…

Первая работа

Я и свора деревенских детей хотели зарабатывать, как и все взрослые, хотели сами покупать на свои деньги мороженое в жаркие летние дни и жвачки с наклейками знаменитых звезд. Дед прочуял землю под моими ногами и решил мне помочь, сказал, что завтра он едет на рыбалку и что для меня есть работа. Восторг неописуем, есть работа!

Дал перчатки, медицинский пинцет и показал навозную кучу… Сказал, что там червяки, «соберешь мне банку, и будут у тебя личные деньги». Я, не раздумывая, начала копаться и выискивать червяков… Я вылавливала их, вырывающихся, юрких, противных и вонючих… Дед умел дать задание так, что его не хотелось подвести, а заслужить похвалу от него было большой наградой… Видеть его гордое за внучку лицо было дороже любого золота. Я провозилась целый день с этими червяками, испачкала лицо, штаны, майку… Так увлеклась, что не заметила, как начала собирать вторую банку. Когда услышала, как смеется в стороне дед, я поняла, что работа подошла к концу.

«Ну герой, ну работница», – говорил он и смеялся своим хриплым смехом. А я встала с корточек, посмотрела на него, и лицо мое расплылось в детской наивной улыбке. И, кажется, можно было сделать снимок и подписать его так: «Счастье – оно есть, даже в таком малом и плохо пахнущем…»

Так я получила свои первые деньги, а дед сделал потом из этой истории деревенскую байку, которая разошлась по всем и каждому. А дед, он гордился…

Поле для души

Вечным занятием деда в летнюю пору было поехать в поле косить траву или дома разгружать ее и делать тюки (кубы из травы), которые поднимались на чердак и сушились, как корм для коров на зиму…

Дело, конечно, скучное для ребенка, но для меня поездки за травой на поле были романтикой… Я любила, пока дед косит траву, ходить по полю, срывать рядом в саду спелые зеленые яблоки или гладить лошадей, что гуляли неподалеку. Косить пробовала, плохо получилось, но развлекать деда тоже было частью программы. Он косил, а я ему рассказывала стихи, что мы учили в школе, пыталась петь песни и даже показывать танцевальные движения… Сочиняла про него шуточные строки, вроде:

 
Вот наш дед сидит в тюках,
Он косил траву в трусах!
 

Из этих тюков мы делали с ним сцену, кулисой был коровник, – и я показывала ему маленькие шуточные представления.

«А сейчас на сцене Артистка нашего села!» – и тут выходила я, в каких-нибудь дедовских старых шортах и растянутой майке.

Дед под это дело включал Владимира Семеновича Высоцкого, который спустя уже года стал моим любимым исполнителем, тут нужно отдать должное деду…

Он включал его часто, вне зависимости от настроения, и компьютер с колонками приобрел только ради прослушивания его песен. Дед все повторял: «Пока наши соседи не выучат все слова песен Высоцкого, я его не выключу!»

Да он и сам был чем-то на него похож: смех, улыбка, манеры…

А теперь я в свои двадцать повторяю его слова и так же включаю на всю мощь Владимира Семеновича… «Дед был бы счастлив», – услышав его музыку, кто-то мне скажет.

Так проходили мои каникулы весенние, летние, осенние… В голове всплывают то арбузы, загруженные в багажник и в салон старого «москвича», то слова деда родителям: «Пусть остается у меня, еще успеет в школу пойти…»

То шоколадки, которые он мне традиционно покупал после сбора травы и говорил, чтобы я не рассказывала родителям, что это будет наша традиция и секрет…

То червяки, то ружье, то фазаны…

И кажется, у нас было много недосказанного, в силу моего возраста, и кажется, нам было бы о чем поговорить к моим двадцати… А может, мне только кажется?

Он оставил свой след в моем сердце, как оставляют люди отпечаток своих сапог на еще не высохшем бетоне, твердо и, кажется, навсегда.

И где-то, в какой-то вечер, у меня зазвучит «Ноль семь» Высоцкого.

И вот снова лучи солнца бьют мне в глаза. Снова лошади, спелые яблоки, и рядом сидит… конечно, он.

Наталия Хабибуллина
Баба Дуся и «Дом-2»

Часто вижу сон: я в Нижнем Тагиле, у бабушки. Неделю гощу, другую, и так мне здесь хорошо и уютно, что даже уезжать не хочется. Чувствую – надо, а не могу. Уже и билет заранее куплю, спешу на вокзал, тороплюсь, а поезд всякий раз ту-ту! Уже ушел.

Заметила, что сон этот снится мне всегда во время неурядиц – дома или на работе. И тогда я, как в детстве, мечтаю сбежать от всех проблем в Тагил, к бабе Дусе.

– Дался тебе этот Тагил! – сердилась в моем детстве мама. – Полетишь с нами в Молдавию! А хочешь, поедем к тете Нине в Шевченко, будешь загорать, ловить кефаль, купаться в море сколько влезет.

– Не хочу на море! Хочу в Тагил, к бабе Дусе!

Папа вздыхает, забирает меня из детского сада, мы садимся в поезд и едем в Тагил. Затем папа возвращается домой и вместе с мамой и моей младшей сестрой они летят в отпуск куда-нибудь на юг.

Все мое детство прошло в Тагиле, на Лебяжке, возле мелкой, пахнущей тиной и заросшей камышом речки Выйки. Там, в старом доме на Зерновой улице, жила и до сих пор живет моя бабушка.

В бабидусином паспорте нет отчества. Фамилия и имя есть, а в графе «отчество» – прочерк. Родного отца бабушки звали Иваном, он утонул в реке, когда Дусе едва исполнилось семь лет. В самый июльский солнцепек косил на лугу сено, сомлел, решил охолонуться, нырнул в ледяную воду – и не вынырнул, отказало сердце.

Через год Марфа, бабушкина мать, снова вышла замуж. Отчима звали Егором, мужчина он был тихий, незлобивый. Так что когда бабушка отправилась получать паспорт, она никак не могла решить, на чье же имя ей записаться. Пока раздумывала, паспортистка записала просто: Евдокия, тем самым избавив бабушку от мучительного выбора.

Нас у бабушки четыре внучки – две «Гришкины» и две «Мишкины». Мы с двоюродной сестрой Ленкой погодки, и, сколько я себя помню, между нами всегда шла борьба за любовь бабы Дуси. Детьми мы всячески подлизывались к бабушке, старались ей угодить. При этом обе были твердо уверены: бабушка больше всех любит старшую внучку Ольгу. Но Ольга уже почти взрослая, у нее свои друзья, и она редко бывает у бабушки, поэтому нам она не соперница.

Мы же с Ленкой каждый раз, придя с бабой Дусей в магазин, чуть ли не в волосы друг другу вцеплялись:

– Иди, иди, проси свою мороженку, тебе-то уж точно купят, – шиплю я Ленке вслед.

Ленка, в свою очередь, заметив на мне обновку – подарок бабы Дуси, дуется:

– Конечно, ты ведь бабушкина любимица…

Поэтому баба Дуся давно для себя уяснила: мне и Ленке нужно брать всего поровну и все одинаковое – платья, туфли, игрушки. Иначе – война.

Ленке хорошо – если я приезжаю в Тагил лишь летом, на каникулы, то она здесь живет. Зато я похожа на бабушку, а белобрысая Ленка – нет. На старых фотографиях молодая баба Дуся вылитая цыганка: смуглая кожа, черные как смоль волосы, глаза – уголья. А еще у нас с бабушкой одинаковая фамилия, а у Ленки фамилия другая. Виной тому дядя Гриша, старший сын бабы Дуси, Ленкин папа. Когда Гриша учился в восьмом классе, он, к большому неудовольствию деда, заявил, что не хочет быть татарином. Дед лупил сына как сидорову козу, но это не помогло, Гриша все равно самовольно поменял фамилию.

Летом Ольга, старшая Ленкина сестра, второй раз выскочила замуж, а на другой день, поругавшись с мужем из-за какой-то ерунды, хлопнула дверью и ушла ночевать к подружке. Баба Дуся узнала об этом и сердится:

– Вот неслушная! Сидела бы да помалкивала. Пусть спасибо скажет, что мужик ее порченой взял, кабы девкой – другое дело…

Втайне мы, конечно, посмеиваемся над бабушкиной старомодностью. Но когда в гости к бабе Дусе приходит ее подруга Полина – «экстрасекс» с кирпичного завода и принимается гадать нам с Ленкой на картах, мы очень переживаем, как бы Полина не сболтнула при бабушке про нас что-нибудь лишнего. Впрочем, при всей своей строгости нравов бабушка никогда не запрещала нам гулять с парнями. Только всякий раз предупреждала:

– Вы уж им, девки, не поддавайтесь!

Образование у бабы Дуси – один класс сельской начальной школы, у деда – четыре класса. Оба всю жизнь читали по слогам и писали корявыми печатными буквами по принципу «как слышится, так и пишется».

Зато бабушка рукодельница, каких поискать. Постоянно что-то вяжет, прядет, вышивает. Однажды даже вышила ковер. Уткнется в телевизор (надо сказать, что, помимо татарского канала, восьмидесятисемилетняя баба Дуся признает лишь две передачи – «Играй, гармонь» и «Дом-2»), а спицы в руках так и мелькают. Через полчаса глядь – вязанье на полу, а сама бабушка в кресле посвистывает носом и даже слегка похрапывает. Покемарит так минутки три, встрепенется, поморгает рассеянно:

– Ишь ты, заснула! Прости меня, господи, душу грешную…

И – дальше вязать.

Как всякая восточная женщина, баба Дуся без ума от золотых украшений: брошек, сережек, колец и прочих побрякушек, да и в одежде любит, чтобы все было ярко, пестро – «красиво». Вся бабушкина квартира застелена и убрана коврами, заставлена статуэтками, какими-то золочеными вазами и кувшинами. На стенах – лубочные картинки с лебедями. Выбросить все это добро бабушке жалко – «денег стоит!», да и дарители чего доброго обидятся.

Баба Дуся не то чтобы всех жалеет, но ко всякому имеет сочувствие. Пользуясь этой добротой, разного рода горемыки и проходимцы так и вьются возле бабы Дуси, так и крутятся. Тому денег дай, этого накорми-напои, третьего спать уложи. Бабушка хоть и ворчит: «беда мне с вами», а прогнать никого не решается – жалко. По той же причине дома у нее частенько ночуют какие-то приблудные щенки и кошки, правда, недолго – до вмешательства деда, который до поры до времени их терпит, а потом ка-ак взорвется:

– А ну пошли все к ибене фене!

Бывает, баба Дуся отложит вязанье в сторону и куда-то вдруг засобирается:

– Схожу-ка к Ивлевым во вторую квартиру, пирога с капустой отнесу. Поедят хоть.

Публика в этой второй квартире еще та. Отец дядя Вова – старый туберкулезник и алкоголик, вместе с ним живут два его великовозрастных сына, Костик и Стаська. Дверь в их квартиру не запирается никогда – ключи давно потеряны, а сам замок выдран с корнем. Внутри гостей встречают голые обшарпанные стены и выбитые окна, наспех заколоченные фанерой. Из обстановки в комнате только продавленный диван, пара табуреток, да две панцирные койки с полосатыми матрасами в желтых разводах. Поверх матрасов навалена груда какого-то тряпья, серых подушек и скомканных, давно не стираных солдатских одеял.

А довершают картину полчища тараканов.

Помню, жил как-то у бабушки пудель по кличке Жан и вдруг пропал. А тут как раз Ивлев-старший в дверь скребется, уже навеселе, приглашает широким жестом:

– Айда, Дуся, в гости, пельменями угощу!

– Это какие такие пельмени? – насторожилась бабушка. – У вас же отродясь даже на хлеб денег нету.

– Ну, как хочешь, Дуся, наше дело – предложить, – махнул рукой сосед и отбыл к себе.

Тем же вечером худшие опасения бабушки подтвердились. В мусорном баке дворничиха тетя Маша обнаружила кудлатую собачью башку, в которой мы без труда опознали беднягу Жана.

Воскресенье у бабушки – стряпной день. С вечера она ставит опару, а утром, повязав поверх домашнего халата фартук, высыпает на столешницу муку и принимается раскатывать тесто. Что бы бабушка ни делала – блины ли пекла, сажала ли в закопченную чудо-печку пироги, купала ли в кипящем масле хворост, щедро обсыпая его после сахарной пудрой, – мало не выходит никогда. Настряпает, оглядит результаты своих трудов, да и всплеснет руками:

– Опять как на маланьину свадьбу наготовила! Розу с Галей, что ли, позвать?

Гости у бабушки не переводятся ни днем ни ночью. Уходят одни, тут же приходят другие. Убирая остатки ужина со стола, баба Дуся непременно скажет:

– Бог питал, никто не видал.

– Ты почему чай не пьешь? – допытывается у меня баба Дуся.

– Не хочу! Хочу воду с вареньем.

– Э-э, чай не пьешь, какая сила? – качает бабушка головой, однако приносит чашку и наливает в нее кипяченой воды. Следом выставляет на стол банки с вареньем – вишневым, яблочным, клубничным, облепиховым, смородиновым.

– Хватит! Куда столько? – протестую я.

– Пей!

Иногда, по старой домашней привычке, я пытаюсь пить воду из-под крана и тем самым привожу бабушку в ужас:

– Как так – сырую воду пить?!

Вода из крана в Тагиле и впрямь течет какая-то коричневая, к тому же сильно отдает хлоркой и ржавчиной. Вот почему, приезжая к нам в гости в Глазов, баба Дуся первым делом набирает полную ванну воды и не может на нее налюбоваться:

– Голубая! Ну чисто как в бассейне.

По вечерам, облачившись в ночную рубаху до пят, баба Дуся долго расчесывает гребнем волосы. Волосы у нее седые, длинные, но жидковатые, как она сама шутит:

– На гребне больше, чем на голове.

Глядя на этот куцый хвостик, даже не верится, что когда-то у бабушки коса была до пояса и в руку толщиной. Кончив прихорашиваться перед сном и тщательно вычистив гребень, бабушка заворачивает волосы в бумажку и куда-то прячет. Нам она объясняет, что выбрасывать волосы – грех, мол, на том свете Господь спросит с нас за каждый волосок.

А то еще сядет у окна, вытянет ноги – все в крупных лиловых венах и «звездочках» – и примется усиленно натирать их какой-то едкой, вонючей мазью. Вся комната тотчас наполняется крепким лекарственным духом. От мази щекочет в носу, хочется чихать и кашлять. Но все-таки этот запах мне приятен. Это бабушкин запах.

Ложится баба Дуся позже всех, а встает засветло. Как забыть это ни с чем не сравнимое ощущение детского счастья, когда утром ты еще нежишься в постели, а на кухне уже свистит чайник, шкворчит на сковороде яичница с колбасой, пахнет пирогами. А в телевизоре в соседней комнате играет что-то бодрящее, иностранное, и кто-то, кроме бабушки, тоже уже встал, и ходит, и двигает стулья, и накрывает на стол, звеня тарелками и чашками. И никто даже не подумает тебя будить, напротив, все стараются вести себя потише, мол, пусть ребенок поспит, каникулы же, лето. И можно валяться в постели и дальше, – хоть до обеда, но ты вскакиваешь и вприпрыжку бежишь на кухню. Хорошо в гостях у бабушки!

Раиса Захарова
Детство – с бабушкой!

Остались далеко позади косички и бантики, и даже институт, но прошу вновь свою память: пожалуйста, отправь меня в путешествие в детство, оживи снова те детские и юношеские впечатления, их так мне не хватает в сегодняшней взрослой жизни! Хочется вновь в страну Детства, в мир, где жива моя родная бабушка! И память слышит – она мудрая – и делает мне такой подарок…

Память начинает перебирать фотографии и шуршать страничками воспоминаний. И вместе с ней мы улетаем в загадочную, до конца не изведанную страну с названием Детство. И вновь я попадаю мысленно в мой любимый заветный уголок – закуток, укромное место, наполненное счастливыми детскими фантазиями и мечтами. Окно и есть по-особому любимое мною место – огромное, с широким подоконником, оно выходит на центральную улицу нашего провинциального городка – проспект Советский, удивительным украшением которого стали аллеи березок, рябин и осинок по двум его сторонам. Заглядывающее в окошко, как правило после обеда, солнышко, согревало наше жилище своими солнечными зайчиками! Когда солнце падало на уличную, колышущуюся от ветра, листву, то на стенах порхали многочисленные блики, как будто какие-то дивные птицы играли в комнате в прятки. Одна стена комнаты превращалась в экран, и на нем «показывали солнечные фильмы». Так это настоящее синее море, и чайки над ним парят! Отражение дрожащих от ветра листочков напоминало летящих чаек. Отражение от шторки – безбрежное море. А вечером, когда в комнате был погашен свет и бабушка с мамой уже спали, я тихо пробиралась на цыпочках в свой закуток за шторкой и подолгу смотрела на большие и маленькие звездочки. На созвездия Большой и Малой Медведиц, на северное сияние, разноцветными ленточками и крыльями редких райских птиц расстилающееся по всему темному небу. Мне казалось, что все звездочки мне подмигивают: мол, давай, крошка, лети к нам, отсюда весь мир видно!

Это был удивительный, сказочный и волшебный момент в прекрасной моей стране детства. Закуток на подоконнике стал одним из мест моего уединения. Я могла сидеть там подолгу и мечтать, мечтать безгранично.

Первое, о чем я мечтала, сидя на подоконнике, это чтобы у моей бабушки не болели ноги, чтобы она жила долго-долго и была рядом со мной. Бабушка всегда была со мной в детстве. Она была строгой, но справедливой. Я понимала, учась в школе, затем в училище, что она хочет вырастить из меня настоящего человека. И я старалась оправдать ее надежды: училась хорошо, слушалась, ходила часто в библиотеку. Очень я любила читать, а бабушка часто приходила в закуток и отбирала книжку:

– Девочка моя! Я сказала спать – значит, спать! Завтра дочитаешь!

– Ну, бабушка, сейчас самое интересное место!

А назавтра повторялась та же самая история. Меня всегда можно было найти в закутке. Бабушка, когда возвращалась с прогулки, всегда спрашивала:

– Девочка моя, ты уже дома?!

А я, высовывая из закутка одну голову, каждый раз ей отвечала:

– Бабушка, не хитри, ты же видишь, что я уже пришла! (Силуэт мой просвечивался через шторку.)

– Раз ты уже пришла, иди, дорогая, мой руки! Будем обедать! – привычно говорила бабушка.

У радости житейской не было границ в детстве, особенно в день, когда приходил праздник. Большой обеденный раскладной лаковый стол раскладывался, занимая сразу большую часть комнаты, накрывался белой льняной скатертью, которая буквально «расцветала» бабушкиными необыкновенными пирожками, калитками и ватрушками, начиненными палтусом, зубаткой, брусникой и яблочным повидлом; треской в томатном луковом маринаде; грибочками маринованными и солеными; волнушками с луком и сметаной. А испеченные ватрушки обязательно были и с брусникой, и с морошкой! И бабушка спрашивает:

– Девочка моя! Ты с чем первый пирожок хочешь скушать?

А я отвечаю из закутка:

– Ну, бабушка! Ты же знаешь, что первый – с рыбкой, второй – с ягодками, а третий – плюшечку… И я протягивала из закутка руку. Бабушка быстро клала в мою ладошку теплую калитку с рыбкой. Пирожок бабушка на следующий день еще и в портфель положит и напомнит, чтобы на школьной переменке я не забыла его съесть.

Аромат от пирогов, которые пекла в маленькой духовке бабушка, расстилался не только по квартире, но и по всему нашему двухэтажному дому (а может, и по всему проспекту) – изумительный! В этот миг комната наша становилась многолюдной, наполняясь домочадцами – соседями. Подружки бабушкины – соседки наши – непременно собирались ее навестить. И начинались дружеские беседы и разговоры о вечных человеческих заботах и городских происшествиях, о событиях в доме, в каждой семье, о знакомых горожанах всех поколений. Кто, когда и что памятного сделал, да какую добрую память о себе оставил… Детей всегда старались накормить досыта и отправить играть в коридор, на кухню. А если погода хорошая, так отпустить во двор: вот тогда и можно было и в «кислый круг», и в «классики» поиграть, или в лапту, или через натянутую резинку попрыгать на площадках между домами. Помню вечер, на дворе в разгаре полярный день: светло, словно полдень. На Севере летом солнце сияет ночью, как днем! Я под окнами соседнего дома с железной коробочкой из-под вазелина, наполненной песком, прыгаю в «классики». Слышу, как бабушка кричит в открытую форточку:

– Девочка моя! Пора домой. Девять часов! Поздно уже!

Кричу в ответ:

– Бабушка, у тебя часы сломались: солнышко светит, ночи-то нет!..

Несколько предметов в родной комнате вызывали мой необыкновенный интерес. Прежде всего, это бабушкин комод, в котором хранились ее вещи; особо меня привлекали бабушкины наряды. Бабушкины платья, блузки, юбочки из шерсти, вельвета, крепдешина, креп-шифона, креп-сатина, плюша – не знали сносу, не теряли свой цвет, особо не мялись, а к телу были близки своим теплом. На комоде стояла радиола «Люкс-2» с датой выпуска «1958 год» – удивительная вещь! Можно было и приемник послушать, и пластинку проиграть! В киоске Союзпечати на Советском проспекте продавался по цене один рубль, небольшого формата, с яркими иллюстрациями, журнал «Кругозор» с приложением – голубыми гибкими пластинками. На этих пластинках был целый мир: и музыкальный, и театральный, и литературный! «Льет ли теплый дождь, падает ли снег, я в подъезде возле дома твоего стою…», «Звездочка моя ясная, как ты от меня далека…», «Как прекрасен этот мир, посмотри…». Такие песни слушались десятки раз, и на всю «люксовскую» громкость. Если дома никого не было, закуток мой превращался в настоящий музыкальный салон. На всем Советском проспекте, наверное, было слышно, как он работал…

Еще один заманчивый для меня предмет принадлежал бабушке по старшинству: старинный ридикюль – женская сумочка не очень большого размера. Мне к ридикюлю доступ был ограничен, так как в нем хранились семейные документы и фотореликвии. Смотреть их я могла только вместе с бабушкой и мамой, и то не все – до поры и до времени своего. С каким же нетерпением я ждала момента, когда этот сокровенный ридикюль открывался. А случалось это довольно редко, как правило, в дни памяти родных и близких людей. Но когда он все-таки открывался, перед моим взором проходила увлекательная панорама жизни нескольких поколений моей семьи. Затем доставался из серванта и фотоальбом, и большие, как живописные картины, фотопортреты бабушки и дедушки, мамы и дядюшки. Какие они молодые и красивые на этих фотографиях! Такими они и остаются в ярких страницах моей памяти до сих пор.

У каждого был свой укромный уголок и какие-то дорогие сердцу вещи. Бабушка любила посидеть за прялкой. Помню, веретено так и мелькало в ее руке, оно так быстро крутилось, что мне оно казалось волшебным! Бабушка за этим занятием была похожа на волшебницу, которая творит чудеса: из простой шерсти получалась шерстяная непрерывная нить, которая скатывалась в клубок. А затем, взяв в руки спицы, бабушка создавала из него теплые вязаные изделия: носочки, варежки, шарфики. Настоящая рукодельница и меня многому научила! Бабушкина кровать была украшена кружевной оборкой ручной работы. На большой стопочке подушек – красочная вышитая накидка. Полотенце с красивым орнаментом по краям. Бабушка любила вышивать гладью, и я, наверное, в нее пошла: пристрастилась к этой вышивке. Еще в своей комнате детства я любила засыпать под тихую, еле слышную бабушкину молитву, такую теплую и памятную, – она была для меня лучше всякой колыбельной песни:

– Даждь нам целомудренне пожити делы и словесы… да добродетельное жительство… яко благословен еси во веки…

Детство мое! Привет тебе через годы! Благодарность сердечная моей дорогой бабушке Анне Николаевне Борисовой, которая научила меня ценить жизнь по-настоящему, научила радоваться жизни, любить жизнь и людей! Спасибо тебе!.. Бабушка в сердце моем навсегда!

Почему мы так крепко-накрепко «пришиты» к своему детству?! Да потому, наверное, что мы были особенно счастливы в этот период жизни, несмотря на все ее тогдашние тяготы… Были счастливы от того, что наши родные и близкие люди рядом с нами.

 
Мне бабушкина слышится молитва
В далеком благостном горении свечи;
Слова ее медлительного ритма
И просьба: «Раечка, пожалуйста, прочти!»
Я в детстве, словно в доброй светлой сказке,
Счастливые мгновенья трепетно ловлю;
И то, как Ангел в бесконечной ласке
Мне нежно, тихо шепчет: «Я тебя люблю!»