Текст книги "Сотрудничество в публичной политике и управлении"

Наконец, в-четвертых, увеличение числа неизбранных представителей – авторитетных публичных фигур, которые завоевывают общественное внимание и уважение благодаря различным формам медийного освещения [Кин, 2015, c. 74, 77].

Все это порождает такое состояние публичных отношений, когда дискуссия становится постоянной. Она вписывается в пространство публичности в качестве способа жизни современного человека. Это, конечно, усложняет процесс взаимодействия власти и общества, а следовательно, формирование доверия между ними.

Трансформация демократии и новый характер взаимодействия общества и государства. Изменяющийся режим коммуникации становится катализатором динамики демократии. Последовательное вытеснение из коммуникационных потоков печатных и аудиовизуальных СМИ, прежде тесно связанных с политическим партиями и правительствами, электронными СМИ и интернет-ресурсами, определяет специфику взаимодействия общества и государства. Современное государство имеет дело с постоянными попытками общества увеличить контроль над деятельностью государства. Как пишет Дж. Кин, «ослабляется центральный элемент – власть выборов, политических партий и парламентов над жизнью граждан. Демократия начинает означать нечто гораздо большее, чем честные и свободные выборы, хотя их роль сохраняется. В рамках государств и за их пределами независимые контролеры власти оказывают все более заметное воздействие на динамику и значение демократии. Постоянно держа политиков, партии и избранные правительства в напряжении, мониторные институты усложняют им жизнь и ставят под вопрос их власть и авторитет, часто заставляя их урезать и изменять свои программы – порой из-за того, что они были политически скомпрометированы» [Кин, 2015, с. 105]. Автор предлагает назвать эту трансформированную демократию «мониторной демократией».

Содержание механизма, определяющего современный характер взаимодействия общества и государства, можно представить на трех уровнях:

1) вход – сигналы государству, его институтам, исходящие от граждан или их ассоциаций; 2) участие граждан и общества в политическом процессе – в принятии политических решений; 3) участие граждан в оценке результатов выполнения принимаемых решений.

Многообразные интересы и влияние голосов граждан реализуются через множество механизмов. Среди них различные консультационные советы, дискуссионные собрания, неправительственные аналитические центры, гражданские ассамблеи, демократические аудиты, конференции с мозговым штурмом, демократические клубы и кафе, общественные пикетирования и мирные осады. Инновационными формами в условиях коммуникационного изобилия становятся совещательные опросы общественного мнения, системы обмена сообщениями в интернете, произвольные опросы через СМС, публичные оценки и консультативные инициативы, гражданское электронное неповиновение, фокус-группы, сетевые петиции.

Очевидно, что при помощи новых информационных банков, неизбранных, но популярных представителей, макрекерства, инновационных механизмов, обеспечивающих контроль над властью, круг участия граждан в политическом процессе расширяется.

Доверие выступает одним из основных факторов политической мобилизации масс, фундаментальным условием эффективного политического управления и публичной политики, демонстрирует отношение людей к устройству и деятельности государственных структур, отражает массовые настроения в обществе и способно обеспечивать бесперебойное функционирование политической власти.

Доверие, основанное только на вере, носящее персонифицированный характер, не является прочным – в связи с этим особым направлением в формировании народного доверия к власти становится повышение политической образованности всего населения России (и политических элит и гражданского общества).

Наибольшим недоверием у россиян пользуются те институты, деятельность которых они сами могут наблюдать и оценивать по реальным делам в повседневной жизни: местные органы власти, политические партии, судебные и правоохранительные органы. Причем это недоверие выражает отношение не к государству, а к действующей власти, тем или иным политическим руководителям. Функционирование политических институтов практически не зависит от существующей степени народного доверия к нему. Например, губернатора в большей степени интересует степень доверия к нему президента, а не населения. Экономически активные группы населения России, граждане, ведущие предпринимательскую деятельность или планирующие ею заниматься, меньше всего доверяют власти.

Существовавшая на протяжении многих веков традиционная модель доверия населения к власти в последние десятилетия подвергается серьезной ревизии. Отношение между обществом и государством кардинально меняется в связи с наступлением эпохи коммуникационного изобилия, которое объективно порождает новую архитектуру политики, создает ранее неизвестные возможности для развития гражданской способности к самовыражению, для формирования нового режима контроля власти.

В условиях коммуникационного изобилия политическая жизнь имитируется современными техническими средствами гораздо эффективнее классических политических имитационных процедур. Длительное время существующий низкий уровень доверия политическим институтам в конечном итоге трансформируется в соответствующий уровень доверия к стране и ее населению.

Глава 4
Сообщественное управление: столкновение повесток как политический процесс

Концепция сообщественной демократии, утверждающей ценности сотворчества и совместного производства публичной политики является стратегической линией в развитии современных демократий, а также демонстрирует ряд уже устоявшихся образцов своего практического применения в некоторых европейских государствах. Однако идея соучастия граждан в формировании государственной политики и управлении требует как перестройки институционального дизайна, реконструкции публичных ценностей и своего символического обеспечения, так и понимания технологической применимости ее принципов на различных национальных площадках. Ведь участие общества в управлении не только ведет к интенсификации гражданско-ассоциативных связей с властью, но и неизбежно вызывает определенную перестройку механизмов принятия решений (предусматривающих возможность влияния граждан на процедуры проблематизации, рассмотрение альтернатив, соотнесение целей и методов их достижения и т. д.), предполагая тем самым формирование инструментального характера взаимодействия элитарных и неэлитарных слоев, или, иными словами, особого политического процесса, в основном протекающего в публичной сфере, но и не исключающего определенных латентных коммуникаций.

Помимо выстраивания общеполитических конструкций взаимодействия государства и общества, необходимо учитывать и те политико-административные, или собственно управленческие механизмы, которые не просто укрепляют готовность правящей элиты к поддержанию общеполитических коммуникаций с населением, но и востребуют гражданскую энергию как непременный компонент разработки и имплементации правительственных целей. Таким образом, собственно политические грани сообщественного правления (связанные с наличием определенных институтов представительства интересов и организацией публичного дискурса) должны быть дополнены механизмами деловой коммуникации правительственных и гражданских структур (их лидеров и ключевых предствителей), совместно разрабатывающих стратегические и тактические решения, участвующих в отраслевом и территориальном проектировании. Иначе говоря, сообщественное управление требует образования такой политико-административной конфигурации государственного управления, которая превращает граждан в непременных участников принятия государственной политики, выработки программ и проектов, корректировки действий по распределению общественных ресурсов и т. д.

Учитывая формат разработки государственных решений, конструкцию сообщественного управления следует измерять не в плоскости отношений «государства и общества», а в рамках деловых коммуникаций правящего режима и гражданских структур. Только в таком случае можно понять, остается ли гражданское участие в пределах норм и подходов, задаваемых правящим режимом (а также предлагаемых им символических форм политического дискурса), или расширяет условия кооперации действий с правительством сообразно собственному видению решения тех или иных задач. Недаром многие аналитики отмечают, что общественное мнение – это частные мнения людей, которые правительство принимает во внимание. При этом продвигая свою версию государственных решений, власти и в демократических государствах активно используют образы официальной символической политики (затрагивая в том числе и болевые для общественности проблемы), стремясь минимизировать число недовольных и подавить оппозиционные суждения.

Впрочем, если в публичном поле общественное мнение имеет определенные шансы на корректировку решений, то активность неформальных групп внутри элитарных коалиций (под воздействием которых правительственные «решения или процесс согласования принятия решений» зачастую «вытесняются из легального поля» [Моляренко 2016, с. 85]) становится для общественности непреодолимым барьером в продвижении собственных позиций.

Однако и в этих случаях формы гражданской активности (демонстрирующие протест или солидарность с действиями властей) обладают своей социальной значимостью, претендуя на включение в действия профессиональных органов управления, иными словами, тех структур и институтов, которые задают условия участия рядовых граждан в разработке решений, позволяя массам «вклиниваться» (в основном при поддержке партий, массмедиа и других авторитетных медиаторов) в решение вполне определенных вопросов.

Ограниченность профессиональных рамок государственного управления во многом определяет и границы инструментального политического процесса, где возможно функционирование структур сообщественного управления. Руководствуясь принципами теории «потолка и поля» (демонстрирующей наличие верхних и нижних границ специализированных коммуникаций), можно утверждать, что этот процесс лимитирован в первую очередь: характером институционального дизайна; наличием регулярных (внешних и внутренних) угроз, провоцирующих введение чрезвычайного положения, ограничение гражданских прав и т. д.; рисками возникновения внутренних социальных конфликтов, обусловливающих резкое падение легитимности власти (ведущее к политической смерти правящих сегментов элиты); радикальными действиями инкумбентов (ужесточающих правила выражения гражданского участия или демонстрирующих запредельные для общественного мнения образцы оппортунистического поведения и т. д.). Вместе с тем пределы со-общественного управления становятся очевидными и при резком падении гражданской активности (обесценивающим наличие даже зрелых демократических институтов) или росте радикальных настроений и нарастании экстремистских форм активности населения (возникающих, к примеру, в ответ на непопулярные правительственные решения и т. д.).

В этой связи становится понятным, что даже наличие соответствующих демократических институтов еще не является гарантией формирования со-общественного управления как технологической модели применения государственной власти, требующей устойчивого наполнения каналов и механизмов управления активностью граждан. В то же время уровень такой активности может как возрастать (не исключая превращения общественного мнения в форму тиранического давления на государственные институты), так и сокращаться (хотя бы в силу удовлетворенности людей действиями государственных менеджеров). Фактором раздражения общественности могут стать и формы силового продавливания решений, и дефицит доступных для понимания людьми аргументов в пользу того или иного решения. Не случайно ряд исследователей, в частности Дж. Ридгрен (J. Rydgren), анализировавший нынешнюю миграционную ситуацию в Дании, утверждают, что причиной изменения политических позиций населения является не столько сам иммиграционный курс государства, сколько та аргументация властей, которая была представлена в публичном дискурсе [Rydgren, 2004]. Поэтому препятствием для включения граждан в разработку государственных решений могут стать не только их эмоциональные реакции, но и некомпетентность (не позволяющая понять сложные объяснения экспертов), идеологическая разноголосица и др.

Даже не говоря о неустойчивости позиций и мнений населения, следует признать, что гражданское участие основывается на психологии обывателей, для которых государственная политика – это лишь фон их жизни, а процесс ее формирования – та область, которая требует дополнительных усилий, ресурсов и иных затрат, отражающих их неосновные, вторичные (и даже искусственно созданные) потребности. C. Жижек писал, что «огромное большинство людей… хотят быть пассивными и полагаться на эффективный государственный аппарат, гарантирующий плавный ход всего государственного организма», помогающий человеку «тихо-мирно делать свою работу» (цит. по: [Айвазова, 2015, с. 268]).

В любой стране вес общества как реального партнера правительства (наряду с бизнесом и другими влиятельными стейкхолдерами) является весьма неопределенным с точки зрения фактического воздействия граждан на принимаемые правящей элитой решения. Сообщественное управление способно состояться (соединяя свои институциональные и технологические конструкции)

только при наличии устойчивой заинтересованности граждан во взаимодействии с властями. Речь должна идти об активности значительной части общества, а не ограниченного числа его членов. Даже если демократические институты формально и могут рассматриваться в качестве структур сообщественного управления, то технологический формат их функционирования зависит как минимум от двух основополагающих факторов: от активности граждан (обладающих своими культурными ориентациями, отношением к правящему режиму и т. д.), заинтересованных в фактическом использовании каналов и механизмов совместной разработки государственных решений, а также от решимости правящей элиты устанавливать и поддерживать подобный стиль правления (заставляя демократические институты работать в режиме устойчивой кооперации с мнением граждан).

Все это свидетельствует о том, что универсальная природа государственной власти и общества может выражаться как в сужении (при решении закрытых или узкоспециализированных проблем, снижении интереса масс к политике государства и т. д.), так и в расширении (в силу скачкообразного усиления активности граждан, заинтересованности правящих элит в использовании низовой энергии и инноваций и т. д.) политического процесса, способного превратить сообщественное правление в модель фактического госрегулирования. Поэтому в каждый конкретный момент можно судить о степени воплощения сообщественной политико-управленческой конструкции в политике национальных государств.

Понятно, что в рамках политического процесса, ориентированного на применение характерных для сообщественного правления технологий кооперации власти и общества, эта модель должна опираться и на некое единство ценностей и подходов правительства и гражданских структур к жизненным проблемам развития социума. Такая основа способна значительно увеличить эффективность тех механизмов, которые могли бы, инструментально соединяя позиции конкретных институтов и мнений социально разнородного общества, поддерживать должное согласие сторон относительно целевых показателей управленческих действий.

Модель сообщественного управления бросает вызов структурным особенностям организации государственной власти, предлагая обществу такие формы правления, которые востребуют и особый тип правящей элиты, и высокий уровень гражданского самосознания, и специфические механизмы коммуникации власти и общества. Иными словами, используя ее, можно утвердить форму организации власти, в значительной степени противоречащую отношению большинства населения к политике и управлению государством (как к вторичным для человека потребностям). Кроме того, такой способ применения власти претендует и на вытеснение из принятия государственных решений, пожалуй, самого привычного и основного для политической игры момента – определения соотношения сил.

Впрочем, политика призвана соединять структурно конфликтующие позиции. Даже при наличии традиционного социального фона (слабые позывы общества к политическому участию и высокая автономность структур элитарного правления) каждая претендующая на демократический характер власти страна способна соединять власть и общество при решении государственных задач, демонстрируя тот или иной объем политических и управленческих издержек формирования сообщественной формы организации власти и управления. При этом в логическом пределе последствия налаживания или отсутствия таких отношений достаточно хорошо известны. Так, исключение общества из принятия государственных решений грозит усилением влияния жестко интегрированных иерархий, возобладанием корпоративных интересов (провоцирующих усиление роли латентных процессов и связей и подчинение институтов элитарным сетям), что зачастую оборачивается кризисом легитимности и снижением качества управленческих решений. Противоположной угрозой становится популизм, ведущий к столь же отрицательным последствиям и для государства и для государственного управления.

Утверждение сообщественного управления как реальной политико-административной (управленческой) конструкции – это поиск кооперации усилий правительства и гражданских активистов, которая способна дать положительный результат от сочетания их позиций с учетом соблюдения интересов общества в целом. Такое соответствие усилий не должно основываться на принудительном достижении согласования позиций (возникающем при демонстрации и использовании сторонами своих преимущественных ресурсов) – оно может быть обеспечено за счет усиления аргументации позиций по возникающим проблемам. Причем заранее сказать, какой фактор в том или ином случае окажется решающим, теоретически невозможно. Но будет ли это сопровождаться качественными институтами или продуктивным публичным дискурсом, решимостью правящих элит (демонстрирующих готовность постоянно откликаться на требования общественности) или ростом гражданской активности (сопутствующей росту политических компетенций населения) – покажут только время и политика правящих режимов.

Исходным моментом сочетания правительственных и гражданских позиций является формирование управленческой повестки, лежащей в основе принимаемых властями решений и демонстрирующей реальный компромисс элитарных и гражданских структур по тем или иным общественным задачам. Будучи существенным показателем как настроений общества, так и внимания правящей элиты к запросам населения, управленческая повестка выступает мощным политическим фактором, влияющим на гражданскую активность и дальнейший характер использования институтов государственного управления. По сути, сочетание гражданских и правительственных повесток – это первая стадия формирования договорных по своей природе государственных целей, т. е. той конфигурации параметров, которые оформляют целевые устремления правительства [Blumer, 1971; Spector, Kitsuse, 1977]. Не случайно еще К. Мангейм писал, что «каждое решение, каждый вывод является компромиссом в игре реальных сил» [Мангейм, 1992, с. 152].

Наиболее важным источником противоречий между правительственной и общественной повестками в любой политической системе являются расхождения между институциональным дизайном и механизмами формирования государственной политики (тем более по вопросам, которые предусматривают обязательное гражданское участие). Политические нестыковки двух типов повесток отражают целый ряд структурных факторов, принципиально затрудняющих их согласование (например, несбалансированность функций отдельных институтов, способных к переработке только определенных мнений; параллельное сосуществование официальных норм и неформальных договоренностей элитарных сетей, подвижность состояний массового сознания и т. д.).

В принципе такие ситуации нестыковки понятны. Если государственное управление с формальной точки зрения – это по преимуществу функционирование иерархической структуры, направленной на создание препятствий для стороннего воздействия, то формирование государственной политики предполагает участие всех акторов, способных оказывать политическое давление на центры принятия решений. При этом наличие административных вертикалей, демонстрирующих асимметричность отношений государства и общества (даже в условиях развитой демократии), не исключает (а нередко и предполагает) тот факт, что правительственные планы могут существенно отклоняться от обсуждаемых оценок и предложений. Иначе говоря, для правительства публичная повестка – не только далекая от плана (включающего и скрытые цели) постановка задач, но и инструмент решения иных проблем – актуализации механизмов обратной связи, символического давления на общественное мнение, информирования о своих намерениях третьих сторон (других правительств), мониторинга настроений граждан, умиротворения протеста и т. д.

Дистанция между политическими механизмами публичного дискурса и политико-административными механизмами принятия решений весьма значительна. Внутриэлитарная сетевая коммуникация (в виде неформальных и межличностных отношений властей предержащих) в сфере принятия решений преобладает над формальными связями общественности. Поэтому продвинуть (а иногда и вообще заявить) мнение общества на фоне многочисленных административных и сетевых конструкций элиты, учитывая непрофессионализм граждан и слабую институциональную поддержку позиций общественности, оказывается весьма непросто.

С содержательной точки зрения у правительства шкала измерения значимости проблем, связанная с масштабными общественными вопросами (обеспечением безопасности, территориальной целостности, поддержанием межгосударственных отношений, глобальными вопросами и т. д.), лишь частично находит понимание у населения, не всегда обладая какой-либо связью с их повседневными устремлениями.

Особую значимость имеют стратегические цели правительства, основными постановщиками которых являются эксперты и отраслевые специалисты. Нередко правительства намеренно преуменьшают проблему с целью минимизации возможного возникновения политического конфликта [Dowding at al., 2010]. Правительственная повестка не исключает и осуществление сугубо популистских акций. Оперативные действия в основном связаны с воплощением тактической повестки и кризисами. Это нередко заставляет власти «перегибать палку», показывая обществу, что они что-то делают [Jones, Baumgartner, 2012].

Иногда динамика выдвижения правящими кругами задач обусловлена не столько срочностью их решения (по мере наращивания их значения), сколько изменениями мнений лидера, усилением или падением интереса к проблеме со стороны высокопоставленных чиновников (что влечет изменения в бюджетировании проектов), сменой команды и внутренними коммуникациями в окружении первого лица, интенсивностью давления лобби-коалиций крупного (в том числе международного) бизнеса [Baumgartner 2002; Baumgartner, Boefand, Boydsun, 2008; Baumgartner et al., 2009].

Общественная повестка укоренена в повседневности и лишена того общегосударственного измерения, которое для властей обладает непререкаемым характером. Основной источник инициации активности граждан – это конкретные, наиболее волнующие людей темы, вплетенные в повседневный формат их жизнедеятельности, стимулирующие их доверие к власти, увеличивающие желание людей участвовать и т. д. Это проблемы, в основном сигнализирующие о социальном дискомфорте, низких доходах, дефиците справедливости, нарушениях традиций и привычного ритма жизни людей, ощущаемых ими угрозах безопасности и т. д. Самостоятельными и специфическими источниками общественных повесток являются значимые для населения и власти «эндогенные» или «экзогенные» шоки [Breunig, 2011], которые характеризуют непопулярные правительственные решения или явные конфликты общегосударственных и локальных интересов. Например, практика показывает, что вопросы, «взрывающие» общественную повестку и мгновенно попадающие в повестку государства, тесно связаны с усилением террористической угрозы [Kingdon, 2014]. Поскольку значительная часть населения не ориентирована на участие ни в политике, ни в управлении, далеко не все проблемы граждан получают публичное звучание. В этой связи наличие «скрытой повестки» (характеризуемой Э. Ноэль-Нойман как «спираль молчания» [Ноэль-Нойман, 1996]) ставит проблему формирования эффективных медиаторов, способных вскрыть и имплементировать ее в публичном дискурсе или в рамках политических коммуникаций лидеров общественного мнения с представителями правящего режима.

Следует подчеркнуть, что в основе массовых запросов населения наглядно и с завидным постоянством проявляются три типичных заблуждения общественности: 1) стремление найти единую логику в действиях власти на всех социальных аренах и площадках государственной политики; 2) попытка персонифицировать ответственность чиновников, в основном статусных, за те или иные решения и действия; 3) намерение распространить (отрицательную или положительную) оценку отдельных примеров государственной деятельности на другие проявления активности властей. К примеру, прочные традиции патримониального правления в России постоянно воспроизводят стереотипы ответственности общенационального политического лидера за все происходящие в стране события.

В целом население и власть по-разному не только видят ту или иную ситуацию, но и формулируют свои публичные потребности. Так что зачастую публичные формы выражения гражданских позиций превращаются лишь в символ признания властью прав общества на участие в управлении. Кроме того, если основная задача общества состоит в том, чтобы артикулировать групповые позиции, представляя их в форме, способной подвигнуть государство на соответствующие действия (иногда просто пытаясь быть услышанным), то цель правительства – активизировать и склонить население к собственной оценке тех проблем, которые власти считают актуальными. Эта нацеленность информационно-символических действий властей способна затемнять содержание тех или иных вопросов, умиротворять и переключать активность общественного мнения на иные проблемы и цели, а в ряде случаев – принципиально уклоняться от создания условий для соучастия граждан в управлении государством.

Итак, противоречия между правительственной и общественной повестками, каждая из которых отражает целевые устремления в рамках особой социально-политической оптики и при этом опирается на весьма различные институциональные механизмы и социокультурные платформы участников (отражающие соответствующие их ролям традиции и привычки), носят перманентный характер; и лишь в ряде случаев они демонстрируют свое гармоничное сочетание. Даже в развитых демократиях институциональные права и возможности общества влиять на правительство зачастую не способны оказать существенное воздействие на правительственные решения, тем более предопределить их.

Таким образом, определенное соотношение повесток, отражающих, с одной стороны, цели и интересы режима (правящих элит и их команд), а с другой – приоритеты социальных слоев, задающих деятельность гражданских структур и активистов, является основным фоном и условием сообщественного управления. Значительные расхождения общественной и правительственной повесток стимулируют рост протестных настроений, повышают издержки в деятельности управленческих структур, что неизбежно ведет к дисфункциональности демократических каналов и механизмов, нацеленных на соучастие граждан в формировании государственной политики. Важно, что несовпадение правительственных и общественных позиций способно не столько породить их временный или перманентный конфликт, сколько создать пропасть в отношениях государства и общества, стимулирующую острый кризис легитимности.

Непременным источником политики правящих режимов во всех странах, ориентированных на сообщественное управление, должно являться повседневное стремление властей к публичному сопряжению позиций общества и мнений правительства и гражданских структур относительно актуальных вопросов политического развития общества. Именно власти должны создавать условия для поощрения гражданской активности, подтягивать массовое сознание до необходимых политических кондиций. В стабильных демократиях, ориентированных на построение такой политической модели, имеется понимание того, что людям необходимо нечто большее, чем просто представительство их интересов. Им нужно чувствовать себя полноценными гражданами, чьи интересы значимы и приоритетны для власти. При этом люди должны воспринимать себя как граждан, несущих свою долю ответственности за сложившееся состояние дел.

Сегодня в разных политических системах существует различная готовность к формированию политической конструкции сообщественного управления. К примеру, в Европе возникла довольно конфликтная ситуация в плане соотнесения правительственной и общественной повесток дня по вопросам миграции. Численность мигрантов сейчас не превышает 1 % населения этой части света, однако изменение привычного стиля жизни во многих регионах Европы, неоднократные факты нарушения законности, распространение страхов о негативных последствиях массового переселения мусульманского населения и иные сопутствующие явления провоцируют острый кризис в столкновении гражданской и правительственной повесток. У каждой из стран имеются внутренние проблемы и ограниченные возможности принимать мигрантов, однако государственные институты разных европейских стран предлагают своим обществам повестку, не способную ответить на многие актуальные запросы населения.

У коренного населения, сталкивающегося с локальными последствиями размещения мигрантов (демонстрирующих нарушение повседневных норм и традиций, применение насилия к местным жителям, слабую интегрированность в местные сообщества, резкую визуализацию конфессиональных и бытовых различий, что в итоге оборачивается качественным снижением привычной для европейцев толерантности), формируются совсем иные требования к разрешению этого кризиса. Кроме того, по данным PewResearchCenter, в рамках повседневного мировосприятия у значительной части европейцев миграционный кризис вызывает трансформацию и ряда базовых ценностей, связанных, в частности, с угрозой утраты людьми национальной идентичности, грядущим углублением экономического неравенства (вызванным несоразмерным перераспределением средств налогоплательщиков в пользу мигрантов), а также с нарастающими угрозами общественной безопасности (усилением террористических угроз, ростом преступности, образованием новых «опасных кварталов» и т. д.) [Wike, Stokes, Simmons 2016].