Текст книги "Понятия, идеи, конструкции"

Часть II
Понятие о человеке: историческая семантика как историческая антропология

Архаическая истина (1983)[28]28
  Статья впервые опубликована на английском языке: Cole Th. Archaic Truth // Quaderni urbinati di cultura classica. 1983. T. 13. № 1. P. 7–28. За разрешение на публикацию перевода статьи редакторы выражают благодарность Т. Коулу. Перевод Б. Маслова.


[Закрыть]

Томас Коул[29]29
  Томас Коул (Thomas Cole), американский антиковед, cпециалист по древнегреческой литературе. Преподавал в Йельском университете. В числе его публикаций – книги «Epiploke: rhythmical continuity and poetic structure in Greek lyric» (1988), «The Origins of Rhetoric in Ancient Greece» (1991), «Pindar’s Feasts, or, the Music of Power» (1992).


[Закрыть]

Изучение раннегреческих представлений об истине до сих пор, даже пятьдесят лет спустя, находится под властью предпринятого Хайдеггером влиятельного перетолкования[30]30
  [Heidegger 1927: 33, 220–223]. Ср. также [1947: 26–33; 1967: 54–61].


[Закрыть] точки зрения, согласно которой to a-lêthes по своему происхождению и по своей сути – это to mê lanthanon, то есть ‘несокрытое’ или ‘незабытое’[31]31
  Впервые эта точка зрения была высказана в: [Classen 1867: 195].


[Закрыть]. Если Хайдеггер и его последователи правы, алетейя представляет собой качество воспринимаемых объектов или информации: самоочевидность, непреходящую ясность или незабвенность[32]32
  В наиболее сжатой форме см. этимологические словари: [Frisk 1960–1972, s. v. alêthês] и [Chantraine 2009, s. v. lanthanô]; в наиболее развернутой – в книге: [Levet 1976].


[Закрыть]. Возражая против этой точки зрения (однако косвенно также и против тех, кто напрочь отвергает верность или релевантность деривации от корня lath-)[33]33
  Например: [Adkins 1972: 6–7]. Cр. также предположение Фридлендера [Friedländer 1958: 221], позже скорректированное и по сути оставленное им самим [Friedländer 1964: 234–236], что это слово может даже иметь неиндоевропейское происхождение.


[Закрыть], Бруно Снелль недавно предположил[34]34
  См.: [Snell 1975], особенно: «ἀληθές ist das im Gedächtnis lückenlos Festgehaltene (das in seiner Fülle hergezählt werden kann)» (ἀληθές – это то, что без прорех сохранено в памяти и может быть во всей полноте восстановлено) [Snell 1975: 14] и «…in einem bestimmten Wissens-Kontinuum nichts der Lethe anheimfallen lassen» (в пределах определенного континуума знания ничего не отдавать лете) [Snell 1975: 11]. Cнелль, как кажется, обязан исследованию Т. Кришера [Krischer 1965] пониманием алетейи как целого, ни в чем не затронутого тем процессом или идеей, которые передаются корнем lath-. Кришер определяет эту идею как «незамеченность», а не как «несокрытость» или «забывчивость»; таким образом, alêthês logos – это «…der Bericht der die Dinge darstellt… ohne das dabei etwas unbemerkt bleibt» (рассказ, который изображает вещи… так, что при этом ничто не остается незамеченным) [Krischer 1965: 167]; cр. «…so aussagen das nichts [dem Angeredeten] entgeht» (…выразить на словах так, что ничто не пройдет мимо внимания [адресата]) [165].


[Закрыть], что лету (lêthê), отрицаемую а-летейей, следует искать в людях, а не в предметах: речь идет о забывчивости, а не о сокровенности и забвении. A-lêthes – это то, что сохраняется в памяти без тех пробелов, которые могли бы стать следствием леты.

Cогласно «субъектному» переосмыслению общепринятой «объектной» интерпретации, алетейя описывает то, каким образом сохраняется первоначальное опознание объекта или информации в памяти субъекта, но не характеризует сам этот объект или информацию. Тем не менее восприятию и опознанию продолжает приписываться большое, хотя уже не первостепенное, значение. В настоящей статье предложенная Снеллем субъектная интерпретация в целом принимается, однако трактуется по-новому, в терминах процесса коммуникации, а не восприятия: алетейя – это то, что сопутствует или становится результатом передачи информации, в которой нет места лете, принимает ли последняя форму забывчивости, невнимательности или неведения[35]35
  Как и в соответствующих глаголах lanthanô и lêthomai, различие между непреднамеренным забвением или ненаблюдательностью, с одной стороны, и сознательным игнорированием, с другой, строго не соблюдается. Предполагаемое значение достаточно широко, чтобы включать и то и другое.


[Закрыть]. Постулируемая таким образом семантическая эволюция, вследствие которой слово, изначально означавшее что-то вроде ‘точного изложения’, стало синонимом истины (понятие, которое в самых ранних греческих памятниках передают слова etymon или eteon), находит близкую параллель в превращении латинского accuratus ‘внимательный’ (обычно об устной или письменной речи) в английское accurate. Греческий аналог этого семантического развития включает больше компонентов, и проследить его не так легко: перед тем как в середине V века до н. э. слово alêtheia становится общепринятым обозначением истины, оно отчасти вбирает в себя исходное значение двух других, более узких терминов (nêmertês, atrekês) и частично же передает свое значение третьему (akribês). Более того, начальный и конечный этапы истории этого слова засвидетельствованы намного лучше, чем промежуточные стадии. Эволюция алетейи тем не менее заслуживает того, чтобы мы попытались восстановить ее во всех фазах, пусть даже те выводы об истории греческой мысли, которые эта реконструкция позволит сделать, будут не столь эффектными, как если бы в ее основу была положена хайдеггеровская этимология.

Предложенная Снеллем субъектная интерпретация – как в исходном ее варианте, так и в скорректированном виде, в котором она разрабатывается в этой статье, – позволяет избавиться от основного недостатка альтернативного ей объектного объяснения. Сокровенность (или забываемость), как и ее антитеза, представляет собой состояние, которое должно характеризовать предметы, а не только содержание высказываний. Однако в первые два с половиной столетия с момента первой письменной фиксации прилагательное alêthês употребляется почти исключительно во втором из двух этих значений. Уже на самом раннем этапе греки могут говорить истину (либо «истинные вещи»), а вот слышать (Эсхил, Агамемнон 680) или видеть ее (Пиндар, Седьмая Немейская 25), быть истинно благим (Симонид фрагм. 542.1 Page) или верить в истинных богов (Геродот 2.174.2) они научатся лишь намного позже. И только еще позднее существительное alêtheia начнет отсылать к той внешней действительности, которая отражается в слове или в искусстве. Другие cлова, производные от глагола lanthanein (‘оставаться незаметным’), – lathra, lathraios (и alastos, если верно, что это слово относится к той же группе) – свободно сочетаются, во все периоды своего использования, с людьми, вещами и ситуациями. Почему не alêthês[36]36
  Данные употребления, таким образом, однозначно свидетельствуют против уместности высказанного В. Лютером мнения, что гомеровский мир «не знает различия между истиной и действительностью» (keinen Unterschied zwischen Wahrheit und Wirklichkeit [Luther 1966: 31]) и что в нем «вещи и обозначающие их слова все еще находятся в нераздельной взаимосвязи и взаимодействии» (die Dinge und die sie bezeichnenden Wörter noch in einem untrennbaren Wirkungszusammenhang stehen [37]). Это может быть верно вообще, и в отношении etymos в частности (cм. с. 96), но не в отношении alêthês. Cм.: [Snell 1975: 11, примеч. 4; 17].


[Закрыть]? На этот вопрос легко ответить, если в качестве исходного значения алетейи принять сугубо человеческое свойство ‘незабывчивости’, особенно важное в сфере языкового общения[37]37
  Связь со значением существительного lêthê и медиопассива lêthomai, как кажется, регулярно обнаруживается в образованиях с корнем lath- c долгим корневым гласным; ср. epilêthos, epilêsmôn, lêthargia, lêthedanos, lâthiponos. Lâthanemos hôra у Симонида (508, 4 Page) может быть понято как время года, неподвластное ветру, но логичнее было бы трактовать его как то время, которое позволяет людям забыть о ветре (ср. lathikêdês); при такой трактовке этого места единственным надежным примером образования с «объектным» значением в активном залоге lanthanô остается прилагательное lêsimbrotos (Гимн к Гермесу 339).


[Закрыть].

Отнесение слова alêthês к вербальным проявлениям данного свойства, но не к людям, которые этим свойством наделены (будь то в вербальной или невербальной сфере), неожиданно, но ни в коем случае не является чем-то исключительным. Здесь можно сравнить близкое по смыслу прилагательное nêmertês (cм. ниже, с. 97), которое также часто употребляется с отсылкой к речи, хотя глагол, от которого оно образовано, редко используется таким образом и всегда требует одушевленного субъекта. С другой стороны, прилагательное alêthês все же изредка применяется к людям без всякой отсылки к речи, как, например, в самой ранней глоссе к этому слову (Гесиод, Теогония 233–236)[38]38
  Позднейшие глоссы, которые, как кажется, схожим образом связывают алетейю и незабывчивость: Пиндар, Десятая Олимпийская 3–4, и Платон, Федр 248b (также: Государство 10, 621а; ср. [Rankin 1963]).


[Закрыть]:

 
Νηρέα δ᾽ ἀψευδέα καὶ ἀληθέα γείνατο Πόντος
πρεσβύτατον παίδων· αὐτὰρ καλέουσι γέροντα
οὕνεκα νημερτής τε καὶ ἤπιος, οὐδὲ θεμιστέων
λήθεται, ἀλλὰ δίκαια καὶ ἤπια δήνεα οἶδεν
 
 
Понт же чуждого лжи, правдивого сына Нерея
Старшего между детьми породил. Зовется он старцем,
Ибо он откровенен и благ, о прорицаньях
не забывает, но сведущ в благих, справедливых советах.
 

[пер. В. Вересаева, приближен к подлиннику]

Другой такой пример обнаруживается в Илиаде 12.433 (см. ниже, с. 98).

В поддержку предложенной Снеллем интерпретации можно также привести целый ряд гомеровских мест, в которых используется прилагательное alêthês. Когда Феникса назначают наблюдателем, чтобы он следил (memneôito) за cостязанием и доложил о нем алетейю (alêtheiên) (Илиада 23.361), от него требуется именно исчерпывающе полный отчет, в котором не было бы опущено никаких деталей, будь то по забывчивости или по небрежению. Об этом же Телемах просит Нестора, желая узнать у него о судьбе Агамемнона (Одиссея 3.247, 3.254). Это качество отличает и адресованный Пенелопе (17.108) подробный рассказ самого Телемаха о его путешествии в Cпарту и Пилос (ср. также перечисление Евриклеей виновных служанок в Илиаде 22.420).

Однако этим пяти местам можно противопоставить другие, которые сложно примирить с определением Снелля и которые требуют упомянутой выше корректировки. Так, с одной стороны, алетейя характеризует все по сути истинные рассказы Одиссея – в том числе чрезвычайно подробные изложения жизни Неоптолема (11.506–537) и плавания от острова Калипсо (7.241–297), но также и уместившееся в девять строк извещение Телемаха о том, как и зачем он прибыл на Итаку (16.226–234), и реплику в пять строк о том, как он собирается наградить Евмея и Филойтия (21.212–216). Однако в других контекстах это слово означает не исчерпывающую полноту описания, а прямо противоположное качество: свободу от всего того, что не относится к делу или вводит в заблуждение. Путешественники, которые, по выражению Евмея, не желают alêthea muthêsasthai (‘вещать истинное’), вероятно, привносят в свои рассказы Пенелопе необоснованные и обнадеживающие домыслы о местопребывании Одиссея (14.124–125). Заключенные в их словах pseudea (там же) оказываются не просто неправдой, а изощренными выдумками, как тремя строками ниже поясняет сам Евмей (128): ведь тот, кому, как этим путешественникам, посулили награду за любые добрые вести, не удержится от соблазна epos paratektainesthai (‘что-нибудь присочинить’). Подобных украшений – а также опущений, сделанных из соображений такта, – вероятно, опасается Приам, когда он просит Гермеса (в облике прислужника Ахиллеса) сообщить pâsan aletheiên ‘всю алетейю’ (Илиада 24.407) о судьбе тела Гектора.

Схожим двойным значением, как кажется, обладало наречие diênekeôs, которое употребляется дважды в контекстах, свидетельствующих о том, что оно было близким синонимом не представленного в эпосе наречия alêtheôs[39]39
  Не представлено оно, возможно, просто по метрическим соображениям. Для того чтобы это слово в принципе поместилось в гекзаметр, требуется cтяжение двух гласных , что дает последовательность ( − −), встречающуюся по большей части в конце стиха – в позиции, которую в формулах истинности обычно занимает глагол говорения.


[Закрыть]. В Одиссее 7.241 diênekeôs характеризует тот рассказ, который затем описывается словом alêtheiên (7.297), и обозначает последовательное и методичное изложение от начала до конца. Однако в Одиссее 4.836–837 значение у этого слова совсем иное: здесь рассказ ведется не «насквозь», то есть без опущений и недомолвок, а «напрямую», то есть без отступлений и добавлений. Сон Пенелопы отказывается сообщить прямо, diênekeôs, жив ли Одиссей[40]40
  То же значение в Одиссее 12.56–57 (отказ Цирцеи сообщить diênekeôs, каким путем идти между Сциллой и Харибдой). Об этом слове вообще ср. [Levet 1976: 192–194].


[Закрыть], но и не делает противоположного: не болтает пустого (anemôlia bazein). В данном случае проводится тот же контраст, что и в словах Евмея (выше), между прямолинейной, обстоятельной алетейей, с одной стороны, и pseudea, повествованием более развернутым и, надо полагать, более детальным, но основанным на догадках и вымысле, – с другой.

В еще более сжатой форме, утверждение служанок, что Одиссей «имел в виду ровно то, что сказал» (φὰν γάρ μιν ἀληθέα μυθήσασθαι, букв. ‘они сказали, что он высказал истинное’, 18.342), когда он грозил дать знать Телемаху об оскорблении Меланфо, передает как бы оборотную сторону того значения, которое Телемах вкладывает в свой отказ помочь мнимому нищему: «Я всегда говорю то, что имею в виду» (ἦ γὰρ ἐμοὶ φίλ’ ἀληθέα μυθήσασθαι, букв. ‘ибо мне любо высказывать истинное’, 17.15). И Одиссей, и Телемах говорят без обиняков то, что у них на уме, в случае Одиссея – не больше того, что он собирается предпринять (как и в обещании Евмею и Филойтию в 21.212–216 [см. выше, с. 93]), в случае Телемаха – не меньше того, что он чувствует. Акцент на «не больше», «не меньше» или же и на том и на другом определяется контекстом.

Существование таких контрастирующих употреблений может, пожалуй, быть объяснено закономерным расширением того исходного значения, которое постулировал Снелль: значение ‘все как было, без пропусков’ превратилось в значение ‘все, как было, без добавлений’, так что алетейя оказывается либо всей правдой, либо ничем, кроме правды. Однако, как мне представляется, можно более простым и правдоподобным способом вывести «расширенное» значение из того же источника, что и «исходное» значение Снелля, если предположить, что забвение, отрицаемое алетейей, относится к процессу передачи информации, а не к тому ментальному образу, на котором эта передача основана. При таком понимании слово алетейя отсылает не просто к полноте переданной информации, исключающей забывчивость, невнимательность и неведение, но и, с одной стороны, к незабыванию в самом процессе высказывания того, что говорилось минутой раньше, а с другой стороны, к тому принципу, что все сказанное либо обойденное молчанием говорилось либо замалчивалось с учетом всех вытекающих из этого прямых и косвенных последствий; ср. более позднее использование однокоренного глагола lanthanein, с возвратным местоимением или без него и с причастием, для обозначения неосознанного поступка (или высказывания). Кажется уместным обозначить осуществляемую в подобных условиях коммуникацию прилагательным a-lêthês, которое могло быть производным как напрямую от глагола lêthomai (как, например, aphradês от phrazomai), так и через посредство практически незасвидетельствованного существительного lêthos (Феокрит 23.24; ср. akêdês от kêdomai через kêdos), и помыслить эту коммуникацию как содержащую в себе или являющую собой алетейю. Речь идет о точном (либо точном и рачительном) пересказе или отчете, которые исключают как самохвальство, выдумку или уход от сути дела, так и упущения или недосказанность. В опровержение интерпретаций Хайдеггера и Снелля, представление об истине отнюдь не связывается – неким остающимся (для нас) неясным образом – с могучей ясностью восприятия или полной степенью контроля при припоминании этого восприятия. Напротив, сочетаются истина и метод, «что» и «как» акта коммуникации.

Эта модификация гипотезы Снелля основывается на 18 примерах употребления прилагательного alêthês и существительного alêtheiê в «Илиаде» и «Одиссее»; сделанные на этой основе выводы в целом подтверждаются на более широком материале, полученном путем рассмотрения и сопоставления тех гомеровских мест, в которых используются не alêthês и alêtheiê, а другие слова с близкой семантикой (более 100 примеров)[41]41
  Ниже я опираюсь на собрание и четкую классификацию всех гомеровских примеров у Леве [Levet 1976], которому я весьма обязан.


[Закрыть]. Наиболее частые из этих слов (eteos, etymos, etêtymos) происходят от корня et- и, как представляется, имеют приблизительно тот же спектр значений, что alêthês приобретет в IV веке до н. э. Они могут относиться к сообщению, которое находится[42]42
  Ср.: Илиада 10.534, 14.125, 20.255, 23.440; Одиссея 4.140, 19.203, а также (вследствие естественного переноса качества с речи на говорящего): Илиада 22.438 (etêtymos angelos).


[Закрыть] или будет находиться[43]43
  Cр.: Илиада 1.558 (об обещании), 2.300 (о пророчестве), Одиссея 16.320 (о предзнаменовании) и 19.567 (etyma krainousin, ‘осуществляют истинные вещи’: о вещих снах).


[Закрыть] в согласии с фактами, или к тому, что наблюдается на самом деле[44]44
  Обычно во фразе εἰ ἐτέον (γε)… Ср. также: Илиада 13.111, 18.128; Одиссея 23.26 и 4.157.


[Закрыть], в противоположность тому, что не соответствует действительности, отмечено чрезмерной самонадеянностью либо основано на еще не подтвержденной гипотезе. В сложных именах (Этеокл, Этеокрет) и в сочетании nostos etêtymos в Одиссее 3.241 значение этого форманта, кажется, точнее всего передают слова действительный и настоящий.

Менее распространенными, чем слова с этим корнем, однако более частыми, чем alêthês, являются слова nêmertês и atrekês, строение которых аналогично строению слова alêthês и которые, как нам представляется, также имеют более узкое значение. Все три слова включают привативный префикс, восходящий к праиндоевропейскому слоговому назальному, причем nêmertês отсылает к тому, что попадает в цель (hamartanô)[45]45
  Целью, в которую метят, предположительно является истина (etymon), однако значение этого слова содержит дополнительные нюансы: часто – что говорится именно то, что желает услышать собеседник (ср. [Snell 1975: 13–14]), изредка – что не говорится ничего недолжного: ср. прилагательное (ap)hamartoepês в Илиаде 3.215 и 13.824 и сочетание οὐδ’ ἡμάρτανε μύθων (Одиссея 11.511).


[Закрыть], а atrekês – к тому, что не отклоняется или не искажает (ср. корень trek-, лат. torqueo, а также ту же метафору во фразе οὐκ ἂν ἐγώγε / ἄλλα παρὲξ εἴποιμι παρακλιδὸν οὐδ’ ἀπαντήσω в Oдиссее 4.348 и 17.139). Хотя единственной непривативной формой, которая засвидетельствована как антоним какого-либо из перечисленных слов[46]46
  В тех (редких) случаях, когда противопоставление имеет место, речь идет о pseudês (Одиссея 2.19–20 = 337–338 [противопоставлено nêmertês]) и 14.124–125 (см. с. 94).


[Закрыть], является изолированное прилагательное (ap)hamartoepês ‘говорящий мимо цели’ (Илиада 3.215, 13.824), заложенный в них привативный смысл настолько силен, что они не употребляются с отрицанием[47]47
  В двух примерах, в которых alêthês появляется вместе с ouk или oud’, отрицание составляет одну мысль с глаголом: ouk ethelousin в Одиссее 14.124 (см. с. 94) и οὐδ’ ὅ γ’ ἀληθέα εἶπε, πάλιν δ’ ὅ γε λάζετο μῦθον в 13.254. Во втором отрывке oud’… eipe оказывается отрицательным эквивалентом palin lazeto. Одиссей не высказал, а сдержал ту «правдивую речь», которую он мог бы сказать.


[Закрыть]. Все эти три слова отсылают прежде всего к вербальной передаче информации, которая оказывается не метящей мимо цели [nêmertês], не отклоняющейся или не вносящей искажение [atrekês], а также точной и добросовестной (то есть не небрежной [a-lêthês])[48]48
  Предпочтительное употребление наречия atrekeôs, а не имен прилагательного и существительного alêthês/alêtheiê либо наречия и прилагательного nêmerteôs/nêmertês, может быть обусловлено заложенными в гекзаметре метрическими ограничениями. Формы atrekeia и atrekês метрически допустимы только с измененным (относительно cтавшего привычным из‐за расхожей регулярной формы наречия ātrĕkĕôs) качеством начального гласного (ătrĕkeia и ătrĕkês), в то время как nêmerteia представляет собой последовательность (− − − ), которая по большей части ограничена, как и в случае (см. примеч 1. на с. 94), концом стиха.


[Закрыть]; поскольку все эти качества описывают как говорящего в процессе высказывания, так и само передаваемое сообщение; они указывают не только на формы истины, но и на формы правдивости (уверенность, прямота, четкость). Вернее, пожалуй, было бы сказать, что идея истинности или правдивости содержится не в самих этих словах, а в нормальном ходе событий, передаваемом контекстом, в котором эти слова используются. Речь, попадающая в цель, обычно правдива, однако nêmertês, в отличие от etymos, может описывать и план, который непременно будет осуществлен (Одиссея 1.86 и 5.30)[49]49
  Ср. также Гомеровский гимн к Аполлону 132, 252, 292.


[Закрыть], и человека, который не ошибается (во фразе γέρων ἅλιος νημερτής в Одиссее 4.349, 384, 401, 542; 17.140). То же можно сказать и о прилагательном atrekês в большей части контекстов, хотя в одном случае (инструкции, которые Зевс дает Cну в Илиаде 2.10) подлежащая передаче информация не является истинной. Строгое, внимательное отношение к делу, а не правдивость в рассказе, характеризует упоминаемую в Илиаде 12.433 «правдивую жену-прядильщицу» (γυνὴ χερνῆτις ἀληθής), приподнимающую весы для того, чтобы убедиться, что шерсть на одной чаше уравновешивается гирями на другой[50]50
  Чтение alêtis (ему все же оказывают предпочтение: [Levet 1976: 91–93; Mette 1979–2010, s. v.]) предполагает, что бродяжничающая нищая может также быть работницей-ткачихой (chernêtis), что кажется маловероятным.


[Закрыть].

Так как уверенность, прямота и строгая исполнительность – достаточно близкие качества, нельзя исключить того, что существуют высказывания, которые обладают всеми тремя. Многие речи у Гомера, которые описываются прилагательными nêmertês, atrekês или alêthês, взятые по отдельности, могут быть отнесены именно к этой категории и не дают твердого основания для эмпирической проверки намеченных здесь значений. Число таких примеров существенно сократится, если мы ограничим рассмотрение несколькими типами контекстов, в которых то или иное слово последовательно, по всему тексту «Илиады» и «Одиссеи» предпочитается либо избегается. Так, истинные высказывания о будущем, если они не отсылают к намерениям говорящего (Одиссея 18.342 и 21.212–216 [см. выше, с. 95])[51]51
  Cр. также Гомеровский гимн к Гермесу 459 (atrekeôs).


[Закрыть] или к событиям, происходящим периодически (Одиссея 4.383, 399)[52]52
  Две речи Эйдофеи, которые вводятся фразой atrekeôs katalexô в указанных стихах, содержат советы и предсказания будущих событий, но по большей части они посвящены тому, где Протея можно обыкновенно найти и что он делает, когда против него используют силу.


[Закрыть], обозначаются либо прилагательным nêmertês (Одиссея 5.300, 11.96, 11.137, 11.148, 12.112), либо одним из слов с корнем et-, но не прилагательными atrekês и alêthês. В таких контекстах alêthês оказывается практически исключено, так как трудно забыть или случайно оставить незамеченным что-то, чему еще только предстоит произойти; atrekês же предполагает, а то и требует, неукоснительного следования наличному образцу. С другой стороны, явное сходство между пространственной отдаленностью целящего от цели и временной дистанцией, отделяющей пророчество от его исполнения, делает nêmertês особенно удобным для данных контекстов выражением.

Если речь идет не о будущем, nêmertês, как правило, отличается от atrekês тем, что сообщаемая информация более значима или должна быть передана безотлагательно[53]53
  Например, новости об Одиссее (Одиссея 3.19 [cм. ниже, с. 103], 17.561, 19.269, 23.35), обращенные к Калипсо приказы Зевса (5.98); то, что женихи хотят узнать об отъезде и намерениях Телемаха (4.642). Другие места см. ниже, с. 105 и далее (Илиада 6.376 и Одиссея 15.263–264), примеч. 2 на с. 100 (Илиада 14.470).


[Закрыть], а atrekês от alêthês – тем, что она доступнее и удобнее для передачи. При использовании аtrekês само собой разумеется, что говорящий полностью владеет всей той информацией, которую он сообщает. Поэтому только это прилагательное мы находим в контексте дословной передачи приказа (Илиада 2.10 [см. выше, с. 98]); в устоявшейся формуле ἀλλ’ ἄγε μοι τόδε εἰπὲ καὶ ἀτρεκέως κατάλεξον, ‘Но скажи мне еще и сущую правду поведай’ [пер. Н. Гнедича], наречие аtrekeôs лишь придает некоторую эпическую возвышенность привычным в своем однообразии вопросам вроде τίς πόθεν εἰς ἀνδρῶν, ‘Кто ты, откуда ты, смертный?’[54]54
  Информация, которую запрашивают или дают atrekeôs, носит рутинный характер; см.: Одиссея 1.169, 179, 206, 214 (имя и род), 24.256 (имя хозяина), 11.140 и 16.137 (непосредственные практические указания), 24.287 («Сколько с тех пор миновалося лет?»), Илиада 24.655 («Сколько желаешь ты дней погребать знаменитого сына?») и 380 («Куда ты идешь и что делаешь?»). Передача информации носит более значимый и усложненный характер, но не отмечена при этом спешностью и не вызывает трудности, в Одиссее 4.486, 11.457, 15.353 (новости о родственниках Одиссея), 1.224, 16.113 (политическая ситуация в Итаке) и 8.572, 11.170 и 370, 14.192 и 15.383 (прошлое собеседника, передающего информацию).


[Закрыть]. Однако благодаря этой шаблонности у данной формулы могут возникать дополнительные семантические оттенки в тех случаях, когда сообщается информация, возможно, не заслуживающая доверия: четырежды при общении Одиссея и Долона (Илиада 10.384, 405, 413, 427), в cловах Зевса к Гере (Илиада 15.53) и, возможно, в реплике тени Амфимедона, обращенной к тени Агамемнона (Одиссея 21.123). Если передача информации оказывается не atrekês, то это может быть только следствием сознательного искажения, а не временного промежутка или частичного неведения, которые могут привести к тому, что она не является alêthês или nêmertês. Таким образом, если в ситуации, в которой может возникнуть подозрение, что сообщаемая информация неточна, atrekeia настойчиво акцентируется, речь идет о полном и безоговорочном признании, вплоть до самооговора[55]55
  Если это предположение верно, можно было бы ожидать наречия atrekeôs в схожем требовании признания, вредного для говорящего, в Илиаде 14.470: Полидам вынужден ответить положительно на вопрос Аякса «Скажи мне nêmertes: не было ли достоинство убитого мною мужа таким же, как того, которого убил ты?» и таким образом признать, что он был бессилен помешать мести Аякса. Последний, однако, стремится уязвить собеседника, а не только добиться признания. Прекрасно зная ответ на свой вопрос, он саркастично прибавляет слово nêmertes, которое предполагает острую нужду в сведениях того рода, которые может предоставить только прорицатель, такой как Полидам.


[Закрыть].

Алетейя, в отличие от атрекейи, предполагает в говорящем некоторую решимость, сосредоточенность и мнемоническое усилие, а значит – личную заинтересованность и озабоченность результатом, который может состоять как в том эффекте, который говорящий произведет на других, так и в том, что сам он останется верен себе (ср. повторяющиеся фразы «вспомните вашу доблесть», «я (мы) забыли свою доблесть» [μνήσασθε… ἀλκῆς, λελάσμεθα/λελασμένον… ἀλκῆς, ἀλκῆς… λάθωμαι], в которых схожая озабоченность либо, напротив, беззаботность увязывается с отсутствием либо наличием леты). Боги, как правило, выше (или ниже) таких забот, поскольку, имея дело с людьми, они полностью уверены в своем успехе и непререкаемости. Поэтому и те высказывания богов, которые относятся к их взаимодействию с людьми, будь то напрямую или через прорицателей, никогда не описываются как alêthês[56]56
  Ср. [Snell 1975: 15]: «Bei Homer… wurde ἀληθές nie auf übermenschliche Wahrheit angewandt». Под это обобщение не подпадают, конечно, высказывания богов в обличье людей (Гомеровский гимн к Деметре 121) или при общении друг с другом (там же 433 [исчерпывающе подробное изложение Персефоной всех тягостных подробностей ее похищения]) и, вероятно, Теогония 233–236 [см. выше, с. 92], в которых themistes ‘прорицания’ Hерея, по всей видимости, обращены к богам, а не к людям).


[Закрыть]. (Ср. два выражения, приведенные выше, с. 98, γέρων ἅλιος νημερτής и γυνὴ χερνῆτις ἀληθής, в которых переданы контрастные образы божественной непогрешимости и человеческой подотчетности).

Хотя характерное семантическое поле alêthês нагляднее всего рассматривать в противопоставлении с аtrekês, эти слова схожи в том отношении, что ни одно, ни другое не может быть использовано для подтверждения авторитета говорящего либо для того, чтобы подвергнуть сомнению только что сказанное другим. На основании собственных данных можно знать о том, что то или иное высказывание является etymos, даже «точно» истинным (ср. использование nêmertês в Илиаде 3.204 и в Одиссее 17.549 и 17.556), однако оценка атрекейи или алетейи высказывания более развернутого, нежели краткое объявление об актуальном в данный момент намерении (как в Одиссее 18.342, см. выше, с. 95), предполагает владение всей передаваемой информацией, что в обычной ситуации исключает необходимость и желание это высказывание выслушивать. Более тонкие ограничения обнаруживаются, когда под вопросом оказываются вероятность или правдоподобие того или иного высказывания. Одиссей – мастер говорить pseudea (‘ложные вещи’), которые etymoisi homoia (‘подобны истинным вещам’, 19.203), то есть вещи, которые опознаются как случающиеся в действительности и поэтому (как можно предположить) легко вызывают доверие. Однако в случае высказываний, которые при разных обстоятельствах и в устах разных людей оказываются ‘точными’, ‘неотклоняющимися от сути дела‘, ‘четкими и рачительными’, такое опознание не может быть обеспечено повторяемостью. Утверждение Евмея, что собеседники Пенелопы не желают говорить alêthea (см. выше, с. 93), – это скорее объяснение того, почему эти рассказы всегда в конечном итоге оказываются ложными, нежели непосредственная реакция на них. Более того, Евмей сам убежден в лживости этих рассказов по другим причинам – потому ли, что ни за одним из них ничего не следует, потому ли, что все они полагают скорым и неизбежным событие – возвращение Одиссея, – которое, согласно твердому мнению Евмея, не произойдет никогда (ср. 14.363–368).

Различные ограничения на употребление трех обсуждаемых слов могут быть представлены в виде таблицы.

Данные ограничения соблюдаются весьма последовательно, что оправдывает специальный разбор тех мест, в которых они, как может показаться, нарушены. В большинстве случаев есть основания полагать, что нарушение это мнимое; есть и такие, в которых формальные соображения как будто оказались более весомыми, чем семантические; но я не обнаружил ни одного, в котором бы эти ограничения полностью игнорировались.

К первой категории относятся несколько групп гомеровских мест, в которых, как мне представляется, требования ближайшего окружения оказались менее существенными, чем широкий контекст. Просьба Телемаха, обращенная сначала к Нестору (3.96–97), а затем к Менелаю (4.326–327), не умалчивать и не приукрашать ничего из стремления не задеть его чувств –

 
μηδέ τί μ’ αἰδόμενος μειλίσσεο μηδ’ ἐλεαίρων,
ἀλλ’ εὖ μοι κατάλεξον ὅπως ἤντησας ὀπωπῆς
 
 
Ты же, меня не щадя и из жалости слов не смягчая,
Все расскажи мне подробно, чему ты был сам очевидец.
 

[пер. В. Жуковского]

– заставляет нас ожидать слова alêthês в стихе, который стоит в конце всей его речи: τῶν νῦν μοι μνῆσαι, καί μοι νημερτὲς ἐνίσπες («Вспомни об этом теперь и поистине все расскажи мне» [пер. В. Жуковского] 3.101=4.331; ср. просьбу Приама в Илиаде 24.407 [см. выше, с. 94]). Однако сама его речь, повторенная дословно в позднейшей песне «Одиссеи», встраивается в серию, начало которой положено наставлением Афины-Ментора (3.19) о необходимости получить от Нестора точную информацию (nêmertea). Процитированная выше строка из третьей песни вызывает в памяти это наставление, в четвертой же песне она отсылает к схожему наказу Нестора, который сам не может предоставить «точные сведения» (nêmerteа) и призывает Телемаха получить их у Менелая (3.327). Эта серия наказов и запросов завершается, лишь когда Менелай передает то, что он услышал от «морского старца, который знает наверняка» (γέρων ἅλιος νημερτής 4.349=384=401=542). Здесь широкий контекст оказывается определяющим для непосредственного контекста; то же мы наблюдаем в трех других случаях в той же песне. Эйдофее, безусловно способной и на nêmerteа, позволено говорить лишь atrekeôs в стихах 383 и 399, дабы ее признания Менелаю не состязались в важности с последующими изречениями Протея. В стихе же 314 о Менелае сказано, что он желает узнать nêmerteôs (‘точно’) о причинах прибытия Телемаха в Спарту. Хотя ожидаемым выражением в подобном вопросе было бы atrekeôs, этот стих сознательно предвосхищает стих 331, который заключает ответ Телемаха: один из уже упомянутых выше запрограммированных запросов о nêmerteа. Тринадцать песен спустя (17.122) Телемах назовет содержание того же самого ответа алетейей, поскольку оно образует часть более обширной алетейи (17.108; cр. выше, с. 93) всего его рассказа, обращенного к Пенелопе. Более простой пример: обещание Одиссея говорить nêmertes Пенелопе (17.561) по крайней мере отчасти определено исходным предложением Пенелопы (17.549), дословно переданным Евмеем (556), вознаградить того, кто сообщит ей nêmertes о судьбе ее мужа. В этом исходном контексте nêmertes было одним из ожидаемых способов обозначения того типа правды, которая подлежит проверке слушателем (см. выше, с. 101)[57]57
  Alêthea в Одиссее 13.254 (см. выше, примеч. 4 на с. 97) также может быть обусловлена тенденцией (см. с. 93) обозначать при помощи alêthês все истинные рассказы Одиссея. Он отказывается не от того, чтобы поведать о произошедшем Афине правдиво, а от того, чтобы рассказать ей все так же обстоятельно, как Алкиною.


[Закрыть].

В трех других случаях варьирование интересующих нас лексем объясняется тонкими различиями в значении или смысловом нюансе. Требование Феоклимена (15.263) узнать nêmertea о личности Телемаха вполне уместно в свете его профессии прорицателя и обстоятельств – необходимо наверняка установить, связан ли Телемах каким-то образом с преследователями Феоклимена или с человеком, за чье убийство они стремятся отомстить. Ответ Телемаха начинается со стереотипного τοιγὰρ ἐγώ τοι ξεῖνε, μάλ’ ἀτρεκέως ἀγορεύσω, «Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать» (266 [пер. В. Жуковского]); этот зачин имеет успокаивающее действие уже благодаря одному тому, что он позволяет перевести общение на рутинный уровень.

Просьба Гектора (Илиада 6.376) дать верную информацию о местонахождении Андромахи – находится ли она с его сестрами, со своими сестрами или в храме Афины – также характеризуется спешкой и необходимостью получить ответ незамедлительно. Гектор должен скоро вернуться на поле боя и не располагает достаточным временем, чтобы искать жену более чем в одном месте. Переиначивая его вопрос – Ἕκτορ, ἐπεὶ μάλ’ ἄνωγας ἀληθέα μυθήσασθαι, «Гектор, когда повелел ты, тебе я поведаю правду» (382 [пер. Н. Гнедича]) – перед тем как ответить на него, служанки, как и Телемах, как будто поправляют вопрошающего на тот случай, если подразумевалось, что первоначальный список был исчерпывающим. Они говорили бы nemerteôs, если бы они ограничились первым своим ответом, что Андромахи нет ни в одном из перечисленных Гектором мест; только требование полного, рачительного отчета (alêtheia) заставляет их добавить, что на самом деле она пошла к городской стене (386). На Гекторово «Скажите мне с незыблемой правдивостью…» они отвечают, может быть, даже подначивая его, «С исчерпывающей правдивостью, Гектор, можем сказать тебе, что…»[58]58
  Снелль [Snell 1975: 11, примеч. 8] проводит отчасти аналогичный контраст между просьбой Гектора об ответе, «попадающем в цель» («Zutreffende»), и скромным утверждением служанки о том, что она знает только «то, что ей ведомо» («was ihr ‘bewusst ist’»). Однако при такой трактовке ожидалось бы, что ответ содержит скорее меньше, чем больше того, о чем спрашивалось («Не знаем о тех местах, которые ты перечислил, но когда мы видели ее в последний раз, она шла к стене…»).


[Закрыть].

Более сложный случай представляют собой слова Феоклимена ἀτρεκέως γάρ τοι μαντεύσομαι οὐδ’ ἐπικεύσω, «наверно я предскажу, что случиться должно, ничего не скрывая», в Одиссее 17.154. Здесь настойчивость прорицателя, уверяющего слушателей в точности его сведений о местонахождении Одиссея, может заставить нас ожидать форму nemertês. Однако эта реплика должна прозвучать как своего рода продолжение исчерпывающе полного (alêthês [см. выше, с. 93]) рассказа Телемаха о его поездках в Пилос и Спарту. Феоклимен отвергает все то, что было услышано об Одиссее в течение этой поездки как сомнительное и неточное: Телемах (или Менелай) «не обладал ясным знанием» (οὐ σάφα οἶδεν 153). Феоклимен же, со своей стороны, готовится предоставить ни в чем не искаженную версию событий, полученную благодаря его провидческому дару. Следует предположить, что сказанное им является nemertês; однако назвать его речь таким образом значило бы, в сравнении с нею, охарактеризовать слова Телемаха или Менелая как ошибочные (hamartoepês или pseudês [cм. выше, с. 97, примеч. 3]); на это Феоклимен пойти не готов. Из трех слов с семантикой истинности (alêthês не используется для прорицаний [cм. выше, с. 99]) он тактично выбирает обозначающее прямую передачу информации без искажений (atrekeôs), а не те, которые отсылают к ее незыблемости (nemerteôs) или действительности (etêtymon). Так как передаваемая информация не была известна ни Телемаху, ни Менелаю, претензия на атрекейю не должна стать поводом для завистливых сопоставлений.

Формальные соображения, по всей видимости, имели решающее значение в двух местах, использующих самую частую формулу истинности ἀλλ’ ἄγε μοι τάδε εἰπὲ καὶ ἀτρεκέως κατάλεξον, «Но скажи мне еще и сущую правду поведай». Эта фраза всегда предпослана просьбам об информации, с которыми она связана; поэтому она не может следовать за другим глаголом в повелительном наклонении. Когда же она вводит несколько просьб, прерываемых еще одним общим приказанием, последнее передается другой формулой: καί μοι τοῦτ’ ἀγόρευσον ἐτήτυμον, ὄφρ’ ἐὺ εἰδῶ, «Также скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать» (Одиссея 1.174=24.258 [пер. В. Жуковского]). Однако вопросы, которые следуют за второй формулой, не отличаются по характеру от тех, которые звучали перед этим. Здесь возможны два объяснения. Либо etêtymon в данном случае представляет собой не более чем формальный вариант atrekeôs, либо – в свете того что говорящий atrekeôs почти всегда говорит также etêtymon (см. выше, с. 97), но не наоборот – более частная идея подхватывается более общей, подобно тому как простая форма глагола отсылает к значению использованного ранее составного глагола с тем же корнем[59]59
  См. [Renehan 1969: 77–85; Renehan 1976: 11–27].


[Закрыть]. Первое объяснение представляется несколько более вероятным ввиду того, что даже когда формула с etêtymon используется независимо, как в Одиссее 4.645, 13.232, 14.186, 24.403, она близко следует за другим требованием в императиве – за исключением последнего места (в этом, возможно, следует усмотреть свидетельство того, что данное место имеет более позднее происхождение).

В поисках следов нарушений описанной выше гомеровской системы, которые были бы продиктованы семантическими, а не формальными соображениями, следует обратиться к Гесиоду и Гомеровским гимнам; даже там, однако, расхождения незначительны и редки. Наиболее явные нарушения обнаруживаются в Гимне к Гермесу в стихах 561 (alêtheiê об изречениях оракула) и 564 (atrekeôs описывает не ответ оракула, а попытку получить его)[60]60
  Видимо, схожий перенос значения наблюдается в Гимне к Деметре 294: nêmertes mythêsanto означает не «они сказали и попали в цель», а «они не преминули сказать [то, что им было велено]».


[Закрыть]. Схожее обобщение значения, взятого из более раннего места в том же тексте, можно найти в отсылках Гесиода (Труды и дни 768 и 818) к тем, кто празднует последний день месяца «на основании верного соблюдения различий» (alêtheiên krinontes), и к тем, кто называет 27‐й день месяца «его истинным именем» (alêthea kiklêiskontes). С другой стороны, не менее вероятно – если не усматривать в этих строках свидетельства позднего возникновения всей второй части «Трудов и дней», посвященной «дням», – и то, что Гесиод имеет в виду не истину, а (вполне в гомеровском духе) аккуратный подсчет дней, ведомый от начала каждого календарного месяца (так что конец месяца празднуется по истечении 30 дней, а не по завершении лунного цикла) и требующий называть 27‐й день «третьим девятым» (triseinas [814]), а не – согласно счету в другую сторону – «четвертым от конца» (tetras phthinontos)[61]61
  О разных системах счета, а также о случаях, в которых сам Гесиод использует их непоследовательно, см.: [West 1966, ad loc.].


[Закрыть]. В последнем случае отклонение от более раннего узуса было бы чисто синтаксическим (alêtheiê и alêthês управляются глаголами kiklêiskô и krinô, а не глаголом говорения).