Текст книги "Спецвыпуск книжной серии «Современники и классики». Выпуск 3"

Во времени исчез

 
Пусть улыбается природа
и пусть цветёт заречный луг,
где раздвигается свобода
и заполняет всё вокруг.
 
 
Летают бабочки и пчёлы,
жужжат тяжёлые шмели.
Встречает переход мощёный,
где только что снега мели.
 
 
Всё было белое пространство.
Цветут ромашки, огоньки,
преображается убранство.
И расшивают рушники.
 
 
Стоят росой умыты травы,
над ними гуд летит стрекоз.
Туман скрывает переправу,
во времени исчез колхоз.
 

Сколь сторон

 
Сколько граней, посчитай, у куба,
и открытие то запиши.
Сколько листиков, считай, у дуба,
просто так, дружочек, для души.
 
 
Сколь сторон у «Чёрного квадрата»
Казимир Малевич начертал?!
Времени пустая это трата,
всё, что выдумал он за квартал.
 
 
Чтобы мучился народ в догадках,
разный смысл чтоб в нём предполагал.
Уличал в надуманных повадках,
но чтоб в одиозности не лгал.
 
 
В зависти «квадратной» даже Рубенс,
что ответными мазками зал,
заполняя без понятий, «в кубе»
«Бурлаки на Волге» написал
 
 
наш художник-передвижник Репин.
И потрогать хочется Христа,
за Ивановым легко закрепим.
Нам его приятна простота.
 
 
У Васильева свеча пылает,
освещает матери лицо,
по нему любовь сынка витает,
с ходу замыкается кольцо.
 
 
Всё так просто и понятно сразу,
гениально сделан чудный холст.
Не нужны пустые в сути фразы.
Но не так, как кажется, он прост.
 

Ощущаю голос

 
Два в одном ли, два в квадрате.
Что же лучше тут из них?
Вспоминаю я о брате,
в феврале навек затих.
 
 
Не позвонит в грусть набата,
по трубке мне не позвонит.
Ощущаю голос брата,
радует здоровый вид.
 
 
Он подвижен в лётной форме,
грудь в медалях, орденах.
Всё у него, конечно, в норме,
и исчез, надеюсь, страх.
 
 
Брат предстал пред Богом. Чести
на земле не занимать.
И с отцом их вместе
встретила, конечно, мать.
 
 
И сестра там с сыновьями.
И все предки, кто до нас
на земле родной сменялись
много, много в жизни раз.
 
 
Только Рая в ад попала:
наложила руки без утех,
Духом, видимо, упала.
Свой там искупает грех.
 
 
Жизнь грустна на белом свете,
за провалом где провал.
На звонок брат не ответит.
Будь покоен, генерал.
 
 
Над обской волной витает…
…боль не высказать в словах.
Брат, летаешь над Алтаем,
твой уж год телесный прах.
 

Будет смотреться

 
Я в нацгвардии служить не буду,
супротив народа воевать,
защищать чтоб власти блуда,
злобные поступки проявлять.
 
 
Загоняя в автозак свободу,
издеваться чтобы там над ней.
Объяснить позицию, походу,
к хрюшкам приравнять их в год свиней.
 
 
Будет правильно смотреться это
действие в авторитарный миг.
И, даст Бог, наступит скоро лето.
Журавлиный грянет снова крик.
 
 
Запоёт желна на ветке мая,
и расправит крылья вновь орёл,
по-над степью высоко летая,
видел, как паук по полю чести брёл.
 

Остался порок

 
Губисты дорвались до власти.
Поставили в угол страну
и рвут оголтело на части,
повесив на Борю вину.
Развал – дело рук секретарских.
Втроём совершили наскок.
Республик не стало вмиг братских,
остался имперский порок.
 
 
Компартия сникла моментом —
и скисла «Империя зла».
Ударом бездумно-ответным
разрушен Союз был дотла.
Идут разговоры о славе,
добытой в пехотном ряду.
Бессильны солдаты в облаве.
Каналы ж несут все байду.
 

Душу бередит

 
Льётся песенка с экрана.
Душу песня бередит.
Снова ей открыта рана.
Ветер прошлого шумит,
будто он вернул столетье
в неизвестность добрых дней,
погружая
             в раболепье.
Неосёдланных коней
табунок пасётся в прошлом
состоянии времён.
Всё со стороны так пошло,
и качается вновь трон,
осквернённый раболепством,
над безвинностью
                        толпы.
Посыпающие пеплом
головы свои столпы
издевательств на безмолвье,
на ветру пустых времён.
Не объятые любовью,
с редкой памятью имён,
что погибли за свободу
на огне исподтишка,
неповадно чтоб народу
было.
         Но тонка кишка
изменить стремленье в выси
на безнравственной волне.
Перезревшие вновь мысли
не дают покоя мне.
 
 
Лист бумаги под рукою —
и готов принять слова.
Всё читайте под строкою
и поймёте – жизнь права.
 

Редкого пошиба

 
На паромной переправе утро.
Тишина нарушена волной.
Я гляжу в печаль, как будто
в соответствии она со мной,
в дружбе редкого в труде пошиба.
Над селом исчезли небеса.
Облака, что с тенью без изгибов,
без пересечений полоса,
без разметки против ветра
взлёт, посадки – это жизнь
безусловная из ретро
и судьбы незлой каприз.
Тёплая на плечи куртка,
на ногах зимой унты,
от струбцин в руках закрутка,
не попасть чтоб под винты
иль раздачу нагоняев
на разборах лётных дней
с выявленьем негодяев
на свободе степеней.
 

Серебрился снег

 
Пережили мы морозы,
слава Богу, холода
те, что выжимали слёзы.
Утихали города,
не ходили мы на лыжах.
Отдыхал весь инвентарь.
Серебрился снег на крышах,
выделяя сумрак, хмарь.
 
 
Затопили обе печки,
стало в комнатах тепло.
Вились дымные колечки
над трубою. В высь несло
мысли северной тревоги
на закате без зари.
Скрыты в сумраке дороги.
Звёзды, словно пузыри,
 
 
лопаются, камертоня,
задавая грустный тон.
Всё у нас давно в резоне.
Наш в красивостях поклон
 
 
предвещает осторожность
в беспросветности ночной.
Перманентная возможность
наступающей весной
 
 
придаёт нам силы счастья
на зависимой волне
по простору моря мчаться
на под парусом челне.
 

Причитается

 
Обманули, снова обманули,
оболгали люто днём
и в программу вновь ввернули,
чтоб пылавшее огнём
 
 
успокоилось в обмане
на безвременье пустом,
где небитые карманы
стали грузным пузырём.
 
 
Лопнет в прихоти под вечер,
как под гору без горы,
зажигаем утром свечи
с той неласковой поры.
 
 
Причитается проклятье
за любовь к своей реке,
на которой рвётся платье,
и с кокошником в руке
 
 
выплывает грусть на берег
и шагает по песку,
где следы седых истерик
припечатаны в тоску.
 
 
Вилами пишу на водах,
зацветающих впотьмах,
в отражающихся модах,
перемалывая страх,
 
 
выхожу тропой из Гойя
по сокрытой тишине
наподобие изгоя
в озверевшей вновь стране.
 

Шагали по гатям

 
Читаю с утра Мандельштама,
становится грустно читать,
избавился вождь – хам из хамов,
преступник – кремлёвский тать,
убивший зазря миллионы.
Приветствует стоя Колонный
за грубость, жестокость вождя,
без крови не мог жить и дня.
То польских ловил он шпионов,
затем истреблял кулаков,
Поэтов, простых мужиков.
Шагали по гатям колонны
с началом сурового дня
под взглядом безумца вождя.
 

Медалей нету

 
Вернулись в орденах ребята,
помог им в этом Горбачёв.
На сопке под камнями батя
ведёт убитым перечёт.
Туманится простор Афгана,
политый кровью пацанов.
Прошлась пехота ураганом,
сражались, но не за отцов —
по прихоти кремлёвских злыдней.
Проложен трафик наркоты.
Погибшим разве не обидно
лежать средь горной пустоты?
 
 
Нет ни креста, ни обелиска,
медалей нету, орденов,
и родина, страна не близко,
в атаке множество врагов.
Живых бойцов поздравить надо.
Солдат, ты с болью не мирись,
досталась вам на всех награда —
вдрызг искалеченная жизнь.
 

Ухают

 
Над печалью месяц новый
кружит в ясных небесах.
Ухают ночами совы,
нагоняют жуть и страх.
Сердце бьётся жутко в клетке,
но век воли не видать.
А сова сидит на ветке,
ей бы только нас пугать.
 
 
Пересмешник всё хохочет,
издевается опять.
Подражает лютый кочет,
хочет, видно, попенять
на пургу; мороз, метели
поработали в ночи,
сделали всё, что хотели.
Днём сова в кустах молчит.
 

Где выше искусство

 
Триста, друг, девяносто седьмой,
я приветствую Вас на странице,
хоть инкогнито в дружбе со мной.
Но вниманье красиво струится.
Удальство аж на десять страниц!
Удивил ты поэта с Алтая,
искупал миг в безумстве зарниц,
беспрерывно стихийность читая.
И оставил чернеющий след
на снегу одиночества в сути.
Остальное желание – бред,
словно капли разбившейся ртути
отравляют пространство листа.
Безымянность – отсутствие чести,
но как будто бы совесть чиста.
И достанется клок мне лишь шерсти
от барана на постриге бед
в «неглубинном народе» с экрана,
восстановленных в хамстве побед.
Но «великих» успехов в Афгане
не покажут и даже в Москве
за Кремлёвской стеной на погосте.
Снова грусть поселилась во мне,
назревают события в гости,
припожалует дед-отмороз
без охапки подарков в беспутстве
и не скажет в отсутствии грёз
в перигее, где выше искусство.
 

Не за баксы

 
Побывал вчера в Сиэтле.
Город на меня похож,
как и я, душою светлый,
и, как я, он всем хорош.
Ветры с моря сутки дули,
сонную подняв волну.
Лучше нету Барнаула.
Я покинул ту страну,
где кафе и рестораны
кормят граждан до зари.
Светятся счетов экраны.
Не токуют глухари,
как у нас, в пределах бора,
за речной волной в тиши
песни исполняют хором
не за баксы – для души.
Я наметил, что поеду
на Борнео без Мальдив.
Дам по харе я зампреду,
всех в округе удивив.
Пусть умоется он кровью
на пустынном берегу.
Вот опять со слов любовных
шёл размеренно в пургу.
 

Будто бы в бункер

1

 
Ветреной будет погода —
запад горит весь огнём.
Вышла луна на свободу.
Ход был не чистый, конём.
Звёзды посыпались в небо,
будто бы в бункер зерно,
видно, там долго я не был,
словно в пространстве ином.
 

2

 
Интересно не быть, состояться
и параметры выдержать вновь.
За штурвалы бы снова нам взяться
и, взмывая, окинуть без слов,
выполняя команды мгновенно.
Самолёт сверх летит облаков,
управляет пилот им степенно.
И посадка у знаков веков.
 

Почему не знаменит?!

 
Переменчивые дали
в перспективе и вчера
изменения видали,
что на кончике пера
строчками на лист ложится,
испуская лунный свет.
Мысль бредовая кружится,
ловит в сумерках поэт,
мечется в пространстве где-то
за пределами луны.
То ли поворот на лето
или прихоти зимы
падают снежком на поле
состоявшейся мечты —
жить в согласии на воле
вероятной чистоты.
За пределами нет «охов»,
и нет «ахов» на ветру.
Свежесть мыслей без подвохов
проявляется к утру.
Хорошо ли, плохо это?
Угадать нам предстоит.
Если весело пропето,
почему не знаменит?!
 

Из Госснаба

 
Медный звук осенних листьев
заполняет весь простор.
Золотые льются мысли
с давних беспричинных пор.
И прекрасно увяданье
в гамме нежности цветов.
Вместе слышу с «до свиданьем»
в первородности стихов
неожиданности ракурс
на безветрии хлопот,
где устроившие драку
знают путь на эшафот.
Ветер злится затихая,
чтобы вырваться в поля,
жизнь его в тоске лихая,
так как круглая Земля.
Эллипс, выраженный слабо
в искривлённости страстей.
И приведший из Госснаба
с указанием властей
повязать осенний выплеск
всех эмоций на ветру.
Жить нельзя в цветах без риска,
я гербарий соберу
и поставлю между строчек
без иголок, но в бору,
чтобы жить без заморочек
в этой жизни на яру.
Убивают вновь поэтов
за прекрасные стихи,
разбивают что запреты,
где толкуют глухари
в состоянье омерзенья
на безрадостной волне
за свои стихотворенья,
в необъявленной войне
гибнут стоя вновь поверья.
Несгибаемый боец.
Их разносит по деревням
самоотреченья герц.
 

Озаряются

 
Ни побед и ни войны.
Озаряются рассветы
без надежды, без вины,
чахнут странные ответы:
«Ни побед и ни войны!»
 
 
Вновь цивильность наша чахнет
и чихает на застой.
«Глыба злобой в грусти пахнет!» —
сообщает вестовой
и чихает на застой.
 
 
Всё свершилось в одночасье:
нет царя и нет вельмож
над открытой зверя пастью.
Сплошь царёва льётся ложь.
Нет царя и нет вельмож.
 
 
И воспитывает леность,
нежеланье быть собой.
И приспособленья пенность,
разрешённая судьбой
в нежеланье быть собой.
 
 
Представляется наивность —
победить стихию масс.
Несуразная невинность,
одиночеств юный класс,
чтобы сбить стихию с масс.
 
 
Возникает на просторе
блогерных в сети атак
с непоняткою во взоре:
«Что нельзя? А что не так?!»
В блогерной сети атак.
 

Память освежит

 
Нет триумфа новой песни
на предвестной тишине.
Но звучит на лобном месте
приговором стих во мне,
 
 
от стараний бестолковых
повернуть б волненья вспять
обстоятельств в сути новых,
покуда силы света спят.
 
 
Повинуясь силе чести,
триумфатор на посту
до квадратной дикой мести
с перспективой в высоту
 
 
приподнять ответ забвенья.
На виду подстрочник дней,
перманентного стремленья
быть новатором идей
 
 
загнивающих в прошедшем
совершенстве упырей,
настрогавших глупых бедствий,
но с колодой козырей.
 
 
Всё прошедшее забыто.
Память освежит маньяк.
Карта туз шестёркой бита
по-геройски после драк.
 

В лесах отношений

 
Всё трагично, даже зори
почернели в небесах.
Выплывает снова горе
беспросветное в лесах
отношений между строчек,
где подстрочный перевод,
где по встречке заморочек
отправляется в поход
недоразвитый обмылок
перед трапезой во льдах.
И без допусков и вилок
в неухоженных садах
соловьи забыли гнёзда,
улетели кто куда.
И погасли в небе звёзды,
потемнели города.
Траур по спасённой песне —
дикий розыгрыш судьбы.
Было сделано по чести,
чтоб наморщенные лбы,
в окончанье обессилев,
завернув за угол строк.
Плакала полдня Россия,
занялась не вдруг увечьем
из глубинных государств.
Написать хотел о вечном
получился плагиат.
Человечество, оставив
всю нелепость временам,
в сотый раз уже не станет
строить сумасшедшим храм.
От «глубинного народа»
в долгой яме долговой
горная в словах порода.
Подхалимничать герой.
 

В поле радости

 
О! как мы жили все красиво
под горою у Оби.
Место было то Россией
переполнено любви.
 
 
В платьях ситцевых берёзы
и черёмухи в цвету.
Детские живут там грёзы,
покоряли высоту,
 
 
поднимались мы по тропам
на высокий берег днём.
Ветер нам в ладоши хлопал,
совершая ход конём
 
 
в поле радости и счастья
под красивый перебор.
Ласково лучом касался
свет звезды, лаская взор.
 
 
Ночь приветствовала нежно
и дарила нам покой.
Вид пейзажа, точно прежний,
в синей дымке за рекой.
 

Это частность

 
Саданул мне по больному
месту в функции любви,
потому что я не ною,
в отрицанье не зови.
Мне не надо отрицаний,
было что и то, что есть,
и не надо восклицаний,
что утрачена их честь.
Провали всю поштучно,
продавец свой занял пост.
«Колокольчик однозвучный»
выговаривает тост:
– За Россию без подделки,
без короны на царе.
До чего же мысли мелки
в газетёнке, на Дворе
угорают все от смеха,
горец вновь спустился в дол,
но какая в том утеха.
А король, смотрите, гол,
но зато сидящий вечно
на посту в злорадстве бренд.
Поздравляю вас сердечно.
За кровавый жизни тренд!
 

Набекрень корона

 
Не понять былое нынче,
даже в песенной строке.
Почему-то голос взвинчен.
У кого-то на крюке
безразличия и звона
о богатстве странных лет.
Набекрень висит корона,
перспектив короне нет.
Не меняется сознанье,
закупорен вновь тоннель.
Хоть меняется названье,
та же хлещет канитель
по мордасам, в откровенье
нет ни мысли, ни тоски.
Может, в то стихотворенье
не войдёт, а лоскутки,
что привязаны на ветках,
принесут в судьбу покой,
что случается так редко
над штормящею рекой
недоверия, где святость
исчезает навсегда.
Говорят, что это частность
в перспективные года.
 

Признак величанья

 
Я пройдусь по полю грусти
не с печалью, но с тоской.
Что случилось с древней Русью
между строк и под строкой?
 
 
Разгадать загадку века
под запевки прошлых лет,
чтобы функция без снега
порошила жизни бред.
 
 
На просторе одичанья
под напев пурги в метель,
чтобы признак величанья
в приближенье не хотел.
 
 
Загрузите интегралы
в неопознанность тоски,
разложив на минералы
непоющие пески.
 
 
В композиции степенства
на безветрии в степи.
Звёзды падают отвесно
между строчек. Всё стерпи.
 
 
Безударная предметность
на фаготе в зной весны.
Жизни полная мгновенность
без колючести сосны.
 
 
Выстроены строки грусти
в неприглядный звукоряд.
Что же стало с честной Русью,
рвётся снова на парад.
 
 
В безответственных доспехах
средней дальности стрельбы
ради хамства и утехи
сверхбогатой голытьбы.
 
 
Подавай, страна, народы
состоятельности зла.
Бестолковые отродья
с бесконечными бла-бла!
 

С Днём защитника

 
С Днём Советской Армии, ребята,
начинали ж в юности служить.
Привлекала праздничная дата,
с древности закручивалась нить.
 
 
Побеждала Русь всех супостатов,
а Россия – всех вокруг врагов.
Кровью за свободу наша плата
и потерей в смелости бойцов.
 
 
А Наполеона бил Кутузов.
Вермахт подлый ярко побеждён.
Были мы ещё тогда Союзом,
на Рейхстаг был флаг наш водружён.
 
 
С Днём защитника вас поздравляю,
всем желаю быть всегда собой.
Потому и Калку вспоминаю,
выиграли ж на века где бой!
 

С безоружностью

 
«Ветер злится, завывая,
хочет вырваться в поля».
От печали отдыхая,
слышим голос из Кремля,
обещанья, обещанья
целый день зимой звучат,
словно монолог прощанья,
ручейком с весны журчат.
На ютубе, на ютубе
поищите вы меня,
нахожусь в слоёной шубе,
словом нежности звеня.
Ставлю знаки препинанья,
чтобы правильно понять.
Не было чтоб препиранья,
все удары чтоб принять
на себя в тяжёлой стычке
с безоружностью святой.
Растерял я все отмычки
в пустоте, как сон пустой.
Запаслись опять терпеньем
на дебатах без Кремля.
Восхищаясь диким пеньем,
песня дикая была.
 

Спотыкаются

 
Начинаются разборки
между строк и под строкой.
Открываются все створки
неокрепшею рукой.
 
 
Над рекой туман белеет.
В загородке глупость дня,
он опять за пыню блеет.
Нет в его глазах огня.
 
 
Призывает увеличить
рейтинг завтра на обед,
чтобы лохов снова мучить,
удивляя белый свет.
 
 
Беспардонностью успехов
расставлять всех по углам.
Людям вроде не до смеха
слушать двадцать первый хлам.
 
 
Любопытства никакого
на мордасах не видать.
Спотыкаются как кони
о завистливый мандат.
 
 
Кулаком грозит ракетам,
закрывая интернет.
Нам всем видно по приметам.
Тямы вовсе, что ли, нет?
 
 
Мировая сеть – стабильно
развивается она.
И с орбиты к вам цивильно
припожалует. Страна,
 
 
закрывая, пожеланья
исполнять не сможет до
самого как есть закланья
тут без пояса дзюдо.
 
 
И приём один и тот же,
поддаётся чемпион.
Лезет видео из кожи,
словно выведенный клон.
 
 
Ликвидируют подставу
на безнравственном ковре.
Заменил опять ораву
в загороженном Дворе.
 

Не прошло

 
Функция одна отпала.
Первая задача решена.
Отражение глядит устало,
а вокруг роятся имена.
 
 
Глухо утром, словно в танке,
словно на ходулях вниз
с переполненною склянкой
я вхожу в седой ленд-лиз.
 
 
«Студебекеры» и «форды» —
власти старой тягачи.
В искривленьях только хорды,
лун осенних калачи
 
 
плещутся в волне холодной,
бьют о берег пустотой.
Ни к чему уж не пригодна,
деньги платят за постой.
 
 
Неужели не понятно,
всё потеряно давно.
Вождь бормочет неприятно,
но снимается кино.
 
 
От «глубинного народа»
ожидают взлёта в высь,
вылетает из-под «форда»
отвратительная мысль.
 
 
Суверенность преступлений,
государственная ложь.
Нет намёка исправлений.
Ох! причёску не ерошь.
 
 
Расстреляли вмиг Удмурта,
проболтался же двойник.
Сожжена седая юрта.
Главный пыня с ходу сник.
 
 
Не подал руки в Пекине
Дональд бестолковый Трамп.
Провести как на мякине
не прошло, сложился трап.
 

Но формируются

 
В моём творится организме,
понять никак я не могу,
как будто выплывают призмы,
а ноги словно бы в снегу.
 
 
Иголками подошвы троллят,
колени гнутся кое-как.
И, словно спутанный, по полю
я замедляю в грусти шаг.
 
 
Земля вращается, и кругом
идёт в морозе голова.
Глаза мои горят испугом,
но формируются слова
 
 
из одиночества во фразы
и притираются в строках.
Но понимаю, хоть не сразу,
всё дело в утренних стихах,
 
 
ложатся в столбики безвестья
и остаются за бортом
внимания. Звучит в них песня,
а мысли крутятся винтом:
 
 
«Что происходит в организме?» —
вопрос возник из ничего,
услышал собственную тризну,
и стало на душе легко.
 

Без зазоров

 
Забываем вмиг пороки
в невезении тоски.
Вдоль спины ремнём пороли,
чтобы не было строки
о беззвучности сомнений,
воспитанье вдоль спины.
Не терпел свободных мнений
злободневной стороны
с вычитанием мечтаний —
быть свободным от тоски
в перманентности метаний
с усилением строки
бескорыстною любовью
к переменам злых времён.
Отуманенность над Обью,
но без видимых корон
происходит отрезвленье,
понимание в чести.
Своевольное явленье
как пороги на пути.
В невесомости сознанье,
ветреность красивых дней.
Нерешённости исканье
растреноженных коней,
что пылят в свободе поля,
мнут пшеницу, топчут рожь.
Означая гибель воли,
на два с гаком всё помножь —
и получится тревога
за страну и за судьбу.
В никуда ведёт дорога,
не понять, видать, рабу,
он идёт, не глядя, рядом
простирается мечта,
чтобы не было парадов,
без зазоров пустота.
 

Камень брошен

 
Белый камень преткновенья
не даёт покоя мне,
исчезают откровенья.
Без коня ли, на коне.
 
 
Всё сомнительно в пространстве
за печальною строкой.
Жить хотели б люди праздно
над невскрывшейся рекой.
 
 
Под горою ясных сопок,
на ветру позорных лет.
Был вначале век наш робок,
год на старте, как атлет,
 
 
набирает пробужденье
в утешительный забег
по дорожке убежденья,
где растаял жёлтый снег.
 
 
И взрывается слов разность,
видно было за версту.
Камень брошен в несуразность,
попадает в доброту.
 

Зачесал направо

 
Нам устроил гнусность Ленин,
сам лежит как бы тюфяк.
Отекли уже колени,
встать не можем с них никак.
 
 
Раздробил нам все суставы,
кто спустился с гор давно.
Зачесал усы направо,
приказал всем пить вино.
 
 
Покорились не без крови,
братьев предали своих.
Потому сейчас нас троллят
к визгам – бедствиям глухих.
 
 
Мы запомнили навеки
вакханалию в разбег.
Закрывали в ветер вехи,
чтобы не царапал снег.
 
 
Дно глазное на закате
в понедельник и четверг,
кто-то снова бочки катит,
давит, подлый, оберег.
 
 
Зачем печалиться, скажите,
когда идёт уже весна?
А вы иное докажите.
Вся жизнь поэтова честна.
 

Поговорил

 
Целый год как нету брата.
Был он смелый человек.
Велика для нас утрата.
Брат ушёл от нас навек.
 
 
Был участником жестокой
Мировой второй войны.
Наносил удар с востока,
с территории страны.
 
 
Защищая все просторы,
Родину любил свою.
Величавые узоры,
я осанну пропою.
 
 
Той деревне, воспитавшей
генерала ВВС.
Горе истинно познавший,
брат в стихах моих воскрес.
 
 
С ним беседую я часто,
он даёт советы мне,
жить как он в семейном счастье
на Земле, не на Луне,
 
 
и служить Отчизне свято,
быть готовым защищать.
Я прислушиваюсь к брату,
начинаю понимать,
 
 
что такое бой воздушный,
перевёрнутый полёт —
из полётов самый лучший.
Из семи душевных нот
 
 
я слагаю песню грусти.
Брат над Обью воспарил.
Нет печальней в строках чувства.
Вот опять поговорил.