Текст книги "Клио в зазеркалье: Исторический аргумент в гуманитарной и социальной теории. Коллективная монография"

Если у Ла Пейрера растождествление «доисторического» и «исторического» человека стало результатом идиосинкратического синтеза нескольких экзегетических традиций, то поджанр «священной физики», известный под именем «священной теории Земли», устанавливает корреляцию между великими «поворотами судьбы» в истории Земли и радикальными цезурами в истории человечества. Герменевтический парадокс протестантских «священных физик» заключался в том, что, ставя своей целью редуцировать множественность философий природы, поставив их на прочное основание «буквы» Писания, эти «физики» имели следствием, напротив, неконтролируемую пролиферацию конкурирующих космогоний, принципы которых наделялись статусом аксиом именно потому, что они почерпывались непосредственно из библейского текста. Парадоксальным образом риторика аподиктической достоверности библейского текста оказалась очень близка к картезианской – до такой степени, что Лодевейк Мейер в знаменитом манифесте «Философия – толкователь Писания» прямо отождествляет принципы картезианского сомнения с методами протестантской экзегезы Писания. Ведь в обоих случаях от философа-экзегета требуется отсечение предрассудков, согласие души только с ясными и отчетливыми идеями и нахождение «несокрушимого фундамента достоверности»161161
  Meyer L. Philosophia Sacrae Scripturae interpres. Exercitatio paradoxa tertium edita et appendice Ioachimi Camerarii aucta. Halae Magdeburgicae: Typis et sumtu Io. Christ. Hendel, 1776. P. XIX–XXIII.


[Закрыть]. Риторика очищения библейского текста от иносказательных интерпретаций, возвращения к «букве» и отречения от аллегории – общее место «библейских физик», независимо от различия их содержаний. Апелляция к букве – аналог картезианского жеста отречения от традиции, однако это отрицание происходит не во внутренней жизни сознания, как у Декарта, а в тех границах, которые полагает этому сознанию библейский текст. Будучи спроецирована на библейский текст, эта риторическая конструкция «абсолютного начала» обретает хилиастические, как у Яна Амоса Коменского, или профетические, как у Яна Баптисты ван Гельмонта, обертоны. Так, само заглавие нидерландской версии трактата ван Гельмонта – «Утренняя заря, или Новое начало медицины» (Dageraed, ofte nieuwe opkomst der geneeskonst) – очевидно отсылает к титулу известнейшей книги Якоба Беме «Заря в утреннем восхождении» (Die Morgenröte im Aufgang): тем самым нидерландский «ятрохимик» демонстрирует, что он не просто предпринимает деконструкцию галеновской теории элементов и элементарных качеств, а притязает на проникновение в тайны творения, сходное с опытом мистика. Характерно, что для ван Гельмонта, как и для Коменского, «бэконианская» эпистемология, опирающаяся на опыт и эксперимент, выступает органичным дополнением эпистемологии библейской: знаменитый эксперимент его с ивой, призванный доказать происхождение всего тварного сущего из воды, лишь наглядно продемонстрировал те натурфилософские истины, которые и без того были ясно изложены в Священном Писании. Эксперимент над природой выступает как инструмент герменевтики библейского текста, позволяющий вычленить из множества возможных смыслов один – буквальный, каким бы контринтуитивным он поначалу ни казался.

Образцовым примером того, как эта герменевтическая техника могла быть применена для концептуализации начала истории, могут служить труды знаменитого английского автора, корреспондента Исаака Ньютона Томаса Бернета (ок. 1635–1715): «Священная история Земли» (Telluris historia sacra, 1681) и «Философская археология, Или древнее учение о начале вещей» (Archaeologiae Philosophicae sive Doctrina Antiqua de Rerum Originibus, 1692). Если «Священная история» представляет собой изложение теоретических оснований и доказательств той модели истории Земли, которую предлагает английский ученый, то «Философская археология» играет роль исторического приложения, апостериорного доказательства априорных положений «Священной истории» (хотя Бернет и говорит, что его теория «опирается на собственные силы», suis viribus nititur162162
  Burnetus T. Telluris theoria sacra: Accedunt ejusdem archeologiae phylosophicae. Amstelaedami: Apud Johannem Wolters, 1694. P. 402.


[Закрыть]). Концепт истории у Бернета весьма сложен. Следуя в своей космогонии по стопам Декарта, предложившего в трактате «О мире» и четвертой главе «Первых начал философии» «гипотетическую» реконструкцию возникновения мира, Бернет, однако, претендует на то, чтобы изложить не просто спекулятивную теорию Сотворения мира, а исторический «рассказ о том, что в самом деле происходило тогда на Земле» (глава 7 «Священной Теории»). Возможность применения бернетовой гипотетической космогонии к реальной истории Земли основывается на постулируемом им совпадении структур человеческого интеллекта и мира, сотворенного Богом (то есть соответствия друг другу «Интеллектуального Мира» и мира природного163163
  Burnet Th. The Sacred Theory of the Earth. London: Printed for M. Wotton, 1697. P. 3–4.


[Закрыть]).

Язык Священного Писания и древних мифологий у Бернета функционирует как посредник между природой и историей и имеет следствием натурализацию последней: развитие человечества оказывается неразрывно связано с великой трагедией обитаемой Земли, а трансформации гражданского порядка отражают изменения порядка природного164164
  «The Mode and Form both of the Natural and Civil World changeth continually or less, but most remarkable at certain Periods, when all Nature puts on another Face; as it will do at the Conflagration, and hath done already from the Time of the Deluge» (Ibid. P. 228); «For every new State of Nature doth introduce a new Civil Order, and a new Face and Oeconomy of Human Affairs: And I am apt to think, that some two Planets, that are under the same State or Period, do not so much different from one another, as the same Planet doth from itself in different Periods of its Duration. We do not seem to inhabit the same World that our first Fore-fathers did, nor scarce to be the same Race of Men. Our Life now is so short and vain, as if we came into the World only to see it and leave it» (Ibid. P. 229).


[Закрыть]. Цезуры гражданской истории внеположны ей самой и определяются серией мировых катаклизмов, красноречивое изображение которых мы видим на фронтисписе «Священной истории Земли» – от сотворения мира до гибели его в огне (conflagratio). Именно эти катаклизмы ответственны за радикальные разрывы в человеческой истории: настолько радикальные, что, по знаменитому утверждению Бернета, «мы [современные люди. — Ю. И., П. С.] живем не в том же мире, в котором жили наши праотцы, и едва ли принадлежим к одной с ними человеческой расе».

Первоначально Бернет, по его собственному признанию, намеревался построить свою историю Земли априорным методом, «из причин», оставив читателю судить, такова ли, как он описывает, была Земля, достойная служить местом для Земного Рая. Для того чтобы представить исчерпывающее описание первозданной Земли, уничтоженной Потопом, Бернету казалось достаточным трех ее гипотетически полагаемых свойств, каковые суть: равномерность земной поверхности, яйцеобразная форма Земли и вращение ее вокруг Солнца по круговой, а не эллиптической, орбите165165
  «I had once, I confess, propos’d to myself another Method, independent upon History or Effect; I thought to have continued the Description of the Primitive or antediluvian Earth from the contemplation of its Causes only, and then left it to the Judgment of others to determine, whether that was not the Earth where the Golden Age was past, and where Paradise stood. For I had observ’d three Conditions or Characters of it, which I thought were sufficient to answer all that we knew concerning the first State of Things, viz. The Regularity of its Surface; The Situation or Posture of its Body to the Sun; and the Figure of it» (Ibid. P. 216).


[Закрыть]. Однако впоследствии он изменил свое мнение – возможно, в этом проявилась его реакция на полемику вокруг картезианской физики, оппоненты которой называли ее «фикциональной» и «романической» (roman de physique, по Лейбницу). «Мы должны иметь в своем распоряжении, – говорит Бернет, – некую чувственную материю. Чистые идеи вещей рассматриваются как вымысел (romantic) до тех пор, пока не демонстрируются те следствия, объяснение которым оные идеи призваны дать»166166
  «We might have some sensible Matter to work upon. Bare Ideas of Things are look’d upon as romantic till Effects be propos’d, whereof they are to give an Account» (Ibid. P. 217).


[Закрыть]. Поэтому в окончательной своей форме аргументативная структура у Бернета выглядит так: «Единодушные свидетельства Древности, как священной, так и языческой, опирающиеся на построенную по всем правилам теорию»167167
  «We need not follow the Windings of Rivers, and the Interpretation of hard Names, to discover this, we take more faithful Guides: The unanimous Reports of Antiquity, sacred and profane, supported by a regular Theory» (Ibid. P. 252).


[Закрыть].

Согласно П. Харрисону, Бернет лишь «отчасти историзирует» картезианскую модель; его геогония напоминает скорее гоббсов мысленный эксперимент, annihilatio mundi168168
  О мысленном эксперименте «уничтожения мира» (annihilatio mundi) как отправной точке любой естественной философии у Томаса Гоббса см.: Zarka Y. Ch. Op. cit. P. 36–58.


[Закрыть]. По мнению других исследователей, напротив, Бернет унаследовал от Декарта: «как его чувствительность к темпоральному измерению, так и эпистемологические установки»169169
  Magruder K. V. Thomas Burnet, Biblical Idiom, and Seventeenth-Century Theories of the Earth // Nature and Scripture in the Abrahamic Religions: Up to 1700. 2 Vol. // J. van der Meer, S. Mandelbrote (eds). Vol. 1. Leiden: Brill, 2008. P. 456.


[Закрыть] – несмотря на его открыто артикулированное желание дистанцироваться от Моисеева повествования о сотворении мира, Декарт стремился ввести элемент диахронии в свою физику, эксплицируя «воображаемую структуру рационального порядка»170170
  Prince M. B. A Preliminary Discourse on Philosophy and Literature // The Cambridge History of English Literature, 1660–1780 / J. Richetti (ed.). Cambridge: Cambridge University Press, 2005. P. 399.


[Закрыть]. Как бы то ни было, исторический аргумент, а точнее историческая традиция, которую Бернет понимал в духе кембриджской неоплатонической модели prisca sapientia, занимает столь важное место в аргументации англичанина, что он отводит этой проблематике отдельную книгу – «Философскую археологию». Эта книга состоит из двух частей: первая представляет собой очерк «истории учености», historia literaria, вторая – описание той модели истории Земли, которую можно почерпнуть из изучения древних физик. Из создаваемой Бернетом «симфонии» учений древних народов, от скифов до индусов, о природе, возникает своего рода свод универсалий древней истории учености: к их числу он относит учение о мировом пожаре (conflagratio) и мировых периодах, метемпсихоз, возникновение мира из Хаоса (космогония), миф о Всемирном потопе и ряд других. Эти универсалии могут быть экстрагированы из древних текстов благодаря особого рода герменевтическому навыку, сходному с искусством реставратора: «Подобно тому как мы изучаем греческую архитектуру и любуемся ею, взирая на фрагменты колонн и обломки мрамора, несущие на себе следы работы мастера, так, имея в своем распоряжении более или менее протяженный фрагмент сочинения какого-нибудь древнего философа и руководствуясь законами симметрии, мы можем вынести суждение о прочих его частях и труде в целом»171171
  «[Q]uemadmodum ex fractis columnis et ex(c)esis marmoribus, Graecorum Architectonicam discimus et admiramur: Ita ex majusculo aliquo fragmento veteris philosophi, de caeteris partibus sui operis, secundum symmetriae leges, et de tota fabrica, judicium ferimus» (Burnetus T. Telluris theoria sacra… Praefatio. S. p.).


[Закрыть]. Среди множества дискурсивных формаций – истории учености, картезианской физики, протестантской теологии, гуманистической филологии, мифологии – находится место даже эмбриологии. Бернет уподобляет историю Земли популярной в его время теории овизма (ex ovo omnia): «Подобно тому как крошечные зверьки, вылупившиеся из яйца или личинки, изменяются из одной формы в другую до тех пор, пока не достигают окончательного облика, так в результате многообразных изменений из текучих и переменчивых форм возникла из Хаоса обитаемая Земля»172172
  «Nempe ut solent Animalcula ex ovo aut verme in aliud et aliud insecti genus transire, donec formam ultimam attigerint: ita variis subinde mutationibus, et fugitivis formis, ex Chao fit tandem Tellus habitabilis» (Ibid. P. 401).


[Закрыть]. Таким образом, мифологема «Мирового Яйца», которую Бернет считал одной из «универсалий» учений о природе древних народов, транскрибируется одновременно в нескольких «дискурсах ученой культуры»: мифологии, преформистской эмбриологии и библейской герменевтики (английский натурфилософ полагал, что знаменитый стих из первой главы Книги Бытия, Быт. 1: 2, – «и Дух Божий носился над водою» – следует понимать в том смысле, что Господь «высиживал» Мировое Яйцо). Экзегетическая позиция Бернета представляется весьма проблематичной: с одной стороны, он утверждает, что «положил за правило без необходимости не уклоняться от буквального смысла текста»173173
  «Mihi legem imposuerim, ut nunquam recederem a sensu literali, sine necessitate» (Ibid. P. 435).


[Закрыть], с другой – порицает не в меру ретивых «поборников буквы» (sensus literalis vindices174174
  Ibid. P. 440.


[Закрыть]) за неспособность перейти от поверхностного, лексико-грамматического уровня текста к глубинному, «фисиологическому» его уровню. Реконструкция так понимаемого «буквального смысла» требует столь сложных интерпретативных процедур и открывает в библейском тексте столь неочевидные подтексты, что исследователи экзегезы Бернета предпочитают именовать то, что он называет sensus literalis (буквальным смыслом), sensus plenior – «дополненным смыслом» библейского текста. В свете картезианской геогонии открывается и подлинный смысл языческих мифов: то, что в мифах казалось баснословием (Fabulous), а в священном тексте – гиперболой (Hyperbolical), обретает благодаря познанию «глубинных причин» природных процессов (метафорой «законов Природы» Бернет не пользуется) достоинство естественно-научной истины175175
  «What Antiquity, whether Heathen or Christian, hath spoken concerning that perpetual Serenity and constant Spring that reign’d there, which in the one was accounted Fabulous, and in the other Hyperbolical, we see to have been really and philosophically true» (Burnet Th. The Sacred Theory of the Earth… P. 244).


[Закрыть]. Подобно многим авторам, принадлежавшим к дискурсивной формации «священной физики», Бернет кладет в основание своей истории мира Второе послание апостола Петра – и так же, как Ла Пейрер в трех стихах Послания к Римлянам открывает целый мир доадамова зверочеловечества, Бернет дедуцирует из нескольких строк апостольского послания всю историю земного шара, от сотворения до гибели. Подобным же образом и для другого известного представителя жанра «священной физики», Яна Баптисты ван Гельмонта, одного стиха из Второго послания апостола Петра – «вначале словом Божиим небеса и земля составлены из воды и водою» (2 Пет. 3: 5) – было достаточно, чтобы дедуцировать из него собственную «ятрохимическую» теорию космогенеза. В свете этой конвергенции апостольского речения и экспериментальных данных обретают новый смысл и целый ряд мест Писания, буквальный смысл которых казался темным или абсурдным другим толкователям, – к примеру, Еккл. 1: 7. «До сих пор остается без внимания и недостаточно хорошо понимается то место из Священного Писания, в котором премудрый муж Когелет говорит: “Все реки текут в море, но море не переполняется – к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь”. Для них [прежних исследователей природы. — Ю. И., П. С.] буквальный смысл приведенного места казался неправдоподобным, ибо они пытались мерить меркой собственного невежества истины неизмеримой мудрости»176176
  «Dit is tot noch toe onbettacht gebleven, en deshalven niet wel verstaen de stede der H. Schrift, daer den wijsen man Coleth seght: Alle vloeden gaen ter zee in, de welcke nochtans daerom niet over en vloeyt; want de vloeden keeren weder ter stede, waer sy uyt komen, op dat sy weder vloeden mogen. Voor desen is de voorseyde stede volgens de letter onwaerschijnlijck geacht geweest, hebbende met hare onwetenheydt willen meten de waerheden der ongemeten wijsheydt» (Van Helmont J. B. Dageraed, ofte nieuwe opkomst der geneeskonst. Rotterdam: J. Naeranus, 1660. Blz. 75).


[Закрыть]. В разделе «Об элементах» «Зари медицины» ван Гельмонт предпринимает, на основе «археологии» библейского текста, «ятрохимическую» реконструкцию сотворения мира и Всемирного потопа. Для этого он опирается на Быт. 1: 2 – «Дух Божий носился над водами» – указывая на то, что «вода» упоминается библейским автором до первого дня творения. Следовательно, заключает ван Гельмонт, сотворение воды подразумевается в стихе «в начале сотворил Бог небо и землю», а значит, «земля и небо», то есть весь мир, состоят из воды как из своего первоэлемента. История у таких авторов, как Бернет или ван Гельмонт, – амальгама из эсхатологии, физики и герменевтики мифа: в этой синкретической конструкции разные элементы обретают смысл на фоне друг друга – найденные на вершинах гор окаменелости выявляют буквальный смысл библейского текста, а герменевтика языческой мифологии служит доказательством фактической истинности картезианской космогонии.

Если экзегетическая авантюра Ла Пейрера стояла почти исключительно на почве герменевтики текста, «священная теория Земли» Бернета опиралась на синтез эсхатологической экзегезы и картезианской натурфилософии, то ключом к «новой науке об общей природе наций» неаполитанского философа Джамбаттисты Вико была герменевтика мифа. Замысел Вико парадоксален в двух отношениях. Во-первых, будучи «рациональной гражданской наукой Божественного Провидения», его «наука об общей природе наций» ставит своей целью проникнуть в «погребенные в телах» косные умы послепотопных «человекозверей» (bestioni): тем самым она является рациональной реконструкцией иррационального. Во-вторых, претендуя на открытие начала человеческой истории, она есть историческая реконструкция доисторического. Однако логика обретения первоначала у Вико заключает в себе и еще одно напряжение: напряжение между метафизическим единством такого первоначала и фактической множественностью мифологических нарративов о нем. Напомним, что еще в первой «Новой науке» 1725 г. Вико определял свою задачу так: «Не прибегая ни к каким гипотезам (ибо все они опровергаются метафизикой), фактически усмотреть здравый смысл среди модификаций нашего человеческого ума – сперва у потомков Каина, а после Всемирного потопа – в потомстве Хама и Иафета»177177
  Vico G. Principj di una Scienza Nuova intorno alla natura delle nazioni per la quale si ritruovano i Principj di altro sistema del diritto naturale delle genti [1725] / a cura e con introduzione di F. Lomonaco. Napoli: Diogene edizioni, 2014. P. 24–25.


[Закрыть]. С этой точки зрения человеческая история предстает как развертывание содержавшегося in nuce уже в первой идее, родившейся в «погребенном в теле» уме первобытных гигантов – ложной идее божества, – многообразия мифологий, языков, социальных и политических институтов. Не случайно Вико в первых версиях «Новой науки» ориентировался на метод «геометрического синтеза», который определял как «переход от наименьшего числа принципов посредством постулатов к бесконечному количеству выводов» (a minimis in infinitum per postulata)178178
  Id. De antiquissima italorum sapientia / a cura di M. Sanna. R.: Edizioni di storia e di letteratura, 2005. P. 72.


[Закрыть].

Вместе с тем в главе «О методе» «Новой науки» Вико, ссылаясь на позаимствованную у Спинозы аксиому «порядок идей должен следовать порядку вещей», постулирует множественность начал человеческой истории:

Для полного установления Оснований нашей Науки нам придется обсудить в первой Книге метод, которым она должна пользоваться. И так как она должна начинать с того, с чего начинается ее материал (как это было сказано в Аксиомах), то мы принуждены отправляться, как и Филологи, от камней Девкалиона и Пирры, от скал Амфиона, от людей, рожденных бороздами Кадма или «крепким дубом» Вергилия; и как Философы – от лягушек Эпикура, от кузнечиков Гоббса, от простаков Гроция, от брошенных в этот мир без всякой божьей заботы и помощи – Пуфендорфа, от грубых дикарей, так называемых Патагонских гигантов, которые, как говорят, были найдены у Магелланова пролива, т. е. от Полифемов Гомера, принятых Платоном за первых Отцов в состоянии Семей (такова Наука об Основаниях культуры, данная как Филологами, так и Философами!)179179
  Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций / Пер. с итал. А. А. Губера. М.; Киев, 1994. С. 112.


[Закрыть].

Легко увидеть в этом фрагменте «Новой науки» пародию пародии; обыкновенно перечни языческих мифов о происхождении людского рода любили приводить адепты demonstratio evangelica для того, чтобы указать на их нелепость по сравнению с непогрешимым и безошибочным нарративом Священной Истории. Вот характерный пример из монументального трактата «Фалег и Ханаан» упомянутого нами Самуэля Бошара:

И вот, одни рассказывают о себе, будто они произошли от скалы и дуба, другие – от грибов, третьи – от цикад, иные – от муравьев, а есть и такие, что из драконьих зубов. Кто же сочтет для себя возможным верить рассказам о корнях и истоках других народов тех, которые столько лгут о собственном происхождении? А значит, остается лишь одно – прибегнуть к священному якорю, то есть к Писанию <…> из одной главы Моисеевой, если только понять ее правильно, можно извлечь сведения о началах народов более многочисленные и достоверные, чем из всех, сколько их ни возьми, памятников древнейших племен180180
  «Atque alii se ex quercibus aut lapidibus, alii ex fungis, alii ex cicadis, alii ex formicis, alii ex draconis dentibus se fabulantur ortos. Quis porro gentium aliarum incunabula & primordia edoceri posse se putet ab iis qui de propria origine talia mentiuntur? Itaque hoc restat unicum, ut ad sacram anchoram hoc est ad Scripturam confugiamus <…> ex uno capitulo Mosis, si modo recte intelligatur, multo plura & certiora possint erui de populorum originibus, quam ex omnibus quotquot supersunt vetustissimarum gentium monumentis» (Bocharti S. Op. cit. Praefatio. S. p.).


[Закрыть].

Итак, more geometrico начало истории должно быть одно; more philologico их должно быть множество. Однако проблема начала истории у Вико не сводится к оппозиции метафизически обоснованного моногенетизма и полигенетизма, обоснованного филологически: ключевой апорией для него оказывается переход от естественного состояния, в которое были погружены «нечестивые потомки» младших сыновей Ноя, к гражданской жизни. И вот здесь появляется тип аргумента, для викианской «новой науки» довольно редкий, но уже встречавшийся нам в приведенном им определении метода синтетической геометрии: Вико называет его domanda, «постулатом», имея в виду, очевидно, традицию употребления этого термина в геометрии. Постулат этот, напомним, формулируется следующим образом:

Мы просим допустить (и просьба эта скромна), что в течение многих столетий земля, пропитанная влагой Всемирного Потопа, не посылала сухих испарений, т. е. огненного вещества, в воздух, так что там не могли зародиться молнии181181
  Вико Дж. Указ. соч. С. 84.


[Закрыть].

Этот аргумент – XLI «аксиома» «Новой науки» – призван был зафиксировать точку пересечения двух форм манифестации Провидения (или «Бога в аспекте Провидения», как выражается Вико): «естественного», то есть являющего себя в природных законах и процессах, и «гражданского», обнаруживающегося в выходящих за пределы индивидуальных человеческих интенций и мотиваций событиях социальной и политической жизни. Категория постулата появляется в гражданской науке неаполитанского философа еще до «Новой науки»: мы находим ее в XVIII главе «О постоянстве знатока права», озаглавленной «Об элементах профанной истории». Представляя в «О постоянстве» конститутивные элементы профанной истории, Вико, после одного определения и нескольких аксиом, приводит также три постулата, как то: все человеческие действия, соответствующие лежащим в основании истории метафизическим принципам, должны иметь место в действительности; законы наций согласны с естественным правом; поэтические характеры суть отражение законов наций182182
  Vico J. B. De constantia jurisprudentis. Liber alter. Neapolis: Felix Musca, 1721. P. 102–10: «III. Postulata: Primum; Quicquid ex his principiis confecerimus, primos homines Tempore Obscuro agere oportuisse, nisi adversetur, & multo magis si adsonet Sacra Historia, ita re ipsa egisse concedatur. Secundum; quando omne Jus Civile est ex jure naturali gentium, & proprio conflatum; quod in xii. Tabb. est uiforme juribus gentium, quos ex primo postulato narravimus, id ex jure gentium esse cincedatur. Tertium; Cum primarum gentium Poëtica lingua fuerit, ut late supra docuimus, locutiones Poëticae, & Fabulae, sive Characteres heroici, quae moribus gentium per haec principia narrantes commodas accipiunt significationes, & mythologias; Juris gentium testimonium perhibeant; & ea propria sit earum significatio».


[Закрыть].

Однако у «потопного постулата», XLI филологической аксиомы «Новой науки», роль особая: он представляет собой связующее звено между миром природы и миром социальным и тем самым заполняет, по выражению Д. Л. Маршалла, «лакуну между человеческим действием и природными процессами»183183
  Marshall D. L. Vico and the Transformation of Rhetoric in Early Modern Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 2011. P. 120.


[Закрыть]. Использование постулата как аргумента, необходимого для описания дополитического состояния, не было исключительным изобретением Вико: оно было свойственно в целом тем авторам, которые стремились импортировать в политический язык геометрическую понятийность. Характерный пример – Томас Гоббс, определивший именно как постулаты две антропологические константы, являющиеся условиями возможности и отправной точкой всей его гражданской науки184184
  См. характеристику гоббсовых постулатов в: Montano A. Il «fare» nel pensiero di Hobbes e Vico // Filosofia e Politica. Studi in onore di Girolamo Cotroneo / a cura di G. Furnari Luvarà. Vol. III. Soveria Mannelli: Rubettino ed., 2005. P. 315–316: «Due fondamentali strutture logiche, a partire delle quali procedеre nella costruzione di un modello politico con valore normativo-prescrittivo. <…> Hobbes, cioè, per dare un fondamento forte e sicuro alla sua teoria politica, per sostrarre l’etica e la politica a quel “sapere verbifico” che, a suo dire, aveva impedito che esse assumessero uno statuto epistemologico connotato dai caratteri della necessità e della obbligatorietà, aveva matematizzato o, meglio, geometrizzato il metodo di indagine relativo alla persona e al modo in cui questa dovrebbe condursi all’interno della società civile».


[Закрыть]. Однако какова же функция этого типа аргумента именно в структуре «Новой науки», почему Вико вводит ключевое для всей человеческой истории событие, его, своего рода, Urphänomen, именно в режиме постулата? Неслучайно этот специфический тип аргумента (в разделе «О началах» «Новой науки» постулатов всего три) возникает in limine гражданского порядка: для описания единственного в своем роде события – рождения «первой человеческой идеи» из сочетания природных причин (определенный срок высыхания Земли после Потопа, зарождение молнии из сухих испарений) – Вико не прибегает ни к аксиоме (будь то «философской» или «филологической»), ни к гипотезе. Возможная причина этого, как мы попытались показать в другом месте, в том, что понятие «библейской аксиомы» было «зарезервировано» протестантской библейской герменевтикой, а термин «гипотеза» был обременен компрометирующими ассоциациями с картезианской физикой185185
  Sokolov P. V. Giambattista Vico’s discreta domanda: between Cartesian Hypothesis, Biblical Demonstration, and mathesis politica // Investigations on Giambattista Vico in the Third Millennium. New Perspectives from Brazil, Italy, Japan and Russia / J. Ivanova & F. Lomonaco (eds). R.: Aracne ed., 2014. P. 67–78.


[Закрыть]. Однако дело не только в выборе нейтрального термина. По Вико, постулат – это положение, истинность (verum) которого гарантирована именно тем, что оно создано (factum) или, говоря точнее, сконструировано (constructum). В соответствии с давно сформулированным им принципом, возведенным в ранг аксиомы в «Новой науке», в гражданской науке, как и в геометрии, истинное тождественно созданному (verum – factum): именно это дает возможность, как говорит Вико в разделе «О методе» «Новой науки», открыть всю историю «мира наций» в «модификациях нашего собственного ума». Однако ведь явление устрашающего божества в блеске молнии – это пограничное событие, обозначающее пределы исторического опыта, и именно поэтому оно не может быть в полном смысле слова предметом гражданской науки. По той же причине оно не может быть и предметом физики, так что аргументативная форма, в которую у Вико облекается рассказ об этом событии – «физический постулат», – представляет собой настоящий оксюморон; здесь можно вспомнить и о предостережении Вико против перенесения геометрических способов доказательства в физику в его речи «О методе преподавания и изучения наук в наше время»186186
  «Ведь те положения физики, истинность которых показывается при посредстве геометрического метода, лишь правдоподобны, ибо от геометрии они заимствуют только метод, а не доказательную силу: мы можем с необходимостью доказать положения геометрии, потому что сами их создаем; если бы могли с необходимостью доказать положения физики, мы были бы их творцами» (Quare ista physicae, quae vi methodi geometricae obtenduntur vera, nonnisi verosimilia sunt, et a geometria methodum quidem habent, non demonstrationem: geometrica demonstramus, quia facimus; si physica demonstrare possemus, faceremus) (Vico G. De nostri temporis studiorum ratione // Id. Opere. 2 Vol. / A cura di A. Battistini. Milano: Meridiani Mondadori, 1990. Vol. 1. P. 116).


[Закрыть]. Для того чтобы объяснить это кажущееся противоречие, нам следует вспомнить о той модели отношений метафизики и геометрии, которая была изложена неаполитанским философом в «О наидревнейшей мудрости италийцев»: в главе «о метафизических точках и конатусе (conatus)» он писал, что истина из области метафизики переходит в область геометрии «узкими вратами точки» – «malignum aditum puncti»; той самой точки, можем мы добавить, через которую луч Божественного Провидения, отразившись от груди Метафизики, проникает во мрак грубо-телесной природы гигантов187187
  Id. De antiquissima… P. 106.


[Закрыть]. По Вико, от метафизики геометрия и арифметика берут неделимые воображаемые сущности и сообщают им делимость (точка, которую можно нарисовать, единица, которую можно умножать), физика получает от метафизики метафизическую точку – «неделимую силу протяжения или движения», мораль – «идею совершенного ума мудреца», не содержащего в себе никаких конкретных идей, но именно поэтому податливого, словно глина, для восприятия «отпечатков любых вещей со всеми самыми малозаметными их признаками». Однако ведь явление устрашающего божества в блистании молний, полагающее начало человеческой истории, и есть, по Вико, тот момент, когда в животное существование послепотопных гигантов вторгается метафизический принцип – идея божества: подобно тому как «зеноновы точки» отмечают переход от метафизики к геометрии, XLI постулат маркирует переход от физики к истории. Появление «первой человеческой идеи» – первый акт эпифании «вечной идеальной истории» в реальной, «материальной» истории языческого человечества. Великий швейцарский филолог, создатель «нового критического искусства» Жан Леклерк вполне заслуженно хвалил Вико за приверженность геометрическому методу: в полном согласии с представлениями неаполитанского философа о геометрическом синтезе в своей «гражданской геометрии» он движется a minimis – от философских аксиом «Новой науки» – per postulatum, через XLI постулат – ad infinita, к бесчисленным воспоследовавшим из этого события контингентным эффектам. Именно поэтому «мысль об устрашающем божестве» порождает в гигантах усилие – conato, ведь conato, или conatus, как мы помним из «Наидревнейшей», есть не что иное, как метафизический принцип движения, открывающий способность к свободному целеполаганию в телах гигантов, которые прежде были, в викианском смысле, «животными», bruta, каковое слово, по предлагаемой им этимологии, обозначает «immobile», то есть существо, «лишенное способности к самостоятельному движению и движимое лишь внешними причинами»188188
  См. главу «О душе животных»: Ibid. P. 176.


[Закрыть]. Таким образом, викианский постулат отмечает место интервенции метафизического принципа в тела и погребенные в них умы гигантов (соответственно, «усилие» и «первая человеческая мысль») – это для неаполитанского философа и есть подлинное начало истории мира наций.

* * *

В эпоху барокко – в этом, по слову А. В. Михайлова, «предфинале культуры готового слова» – значимые события в истории идей часто бывали результатом перевода с одного «дискурса ученой культуры» – библейской герменевтики, священной физики, гражданской науки, мифологии – на другой. Проблематизация начала человеческой истории также может быть представлена как дискурсивное событие. Если попытаться проследить динамику в тех формах концептуализации «начала истории», которые стали предметом нашего исследования в настоящем очерке, то, пожалуй, главным моментом в ней следует считать последовательную эмансипацию от библейского нарратива189189
  Об этом процессе см.: Zedelmaier H. Die Marginalisierung der Historia sacra in der frühen Neuzeit // Storia della storiografia. 1999. Vol. 35. P. 15–26.


[Закрыть]. Сначала – уже у Ла Пейрера, но особенно заметно у Томаса Бернета – «модель Шестоднева» уступает место «модели Всемирного потопа»190190
  Об этих понятиях см. цитировавшуюся выше статью Магрудера: Magruder K. V. Thomas Burnet, Biblical Idiom, and Seventeenth-Century Theories of the Earth… P. 451–490.


[Закрыть], а у Вико от последней остается лишь условная схема: библейский текст становится не столько точкой отсчета, сколько «особым идеальным случаем» истории языческих «наций», начало которой конструируется как сложная амальгама из евклидовой геометрии, викианской авторской метафизики и античной метеорологии. Подлинная «революция» произойдет в тот момент, когда дискурсивные формации, бывшие лишь идиомами «священной физики», превратятся в самостоятельные «дисциплинарные» языки – скажем, язык геологии у Ж. Кювье, – в которых для библейского нарратива места не останется вовсе.