Текст книги "Время жестоких снов"

Не было никаких Братьев. Вместо них из урочища выплеснулся совершенно немыслимый пейзаж – с чешуйчатыми деревьями, зарослями невиданной растительности и даже небольшим озерцом. Сроду тут не было никакого озера, разве что болота, да и до тех было несколько километров. Несколько странных, непонятных агрегатов сложных очертаний сияли голубоватыми огнями. Вокруг них кипела работа: страусы тащили от одного к другому то ли провода, то ли лианы, то ли черт знает что, где-то лязгало, шипела пневматика, а может, наоборот, гидравлика, время от времени сверкали красноватые вспышки. Летающая платформа выплыла из глубины, водрузив после нескольких маневров подобие флагштока на вершине одного из механизмов.

И тут же какими-то родными интонациями завыла сирена.

Видение чужого мира стало истончаться по краям, терять насыщенность, отступать. В конце концов от огромной площадки остался только клочок зелени, зажатый меж двух сияющих голубоватым светом опор. Сирена крякнула два раза и умолкла. Наступила тишина.

Со стороны тайги к зеленому пятну стремительно приближалась уже знакомая друзьям группа. Они бежали плотным строем, ровно, будто единый многоногий ладный механизм. Добежав до цели, один за другим стали нырять в зеленую пелену, пока их не осталось только трое.

Троица обернулась и некоторое время смотрела назад, на тайгу. В бинокли было хорошо видно выражение их глаз – будто прощались.

Потом они одновременно повернулись в сторону наблюдавших за ними людей, развели в стороны руки, застыли на мгновенье и канули в мерцание. И сразу же сияние погасло, будто кто-то сдернул с местности невидимую пелену, обнажив взорам обоих Братьев – Старшого и Младшого – и вход в урочище.

Примерно через час они бродили по камням, посыпанным черным порошком, надеясь, что гости из неведомого мира забыли какую-нибудь безделицу. Но тщетно, как не было ничего.

Потом они долго стояли и смотрели на Братьев, на заросшие склоны, слушали привычные звуки тайги. Андрей вздохнул и сказал:

– Все, захлопнулась дверка. Как не было ничего.

Поликарп Кузьмич поправил перо – оно осыпалось черным порошком. Он отряхнулся и сказал философски:

– Двери придумали для того, чтоб открывать. Я так мыслю.

Они постояли еще немного, развернулись и пошли обратно. Домой.

Анджей Сапковский. В воронке от бомбы

От автора

Рассказ «В воронке от бомбы» был написан для антологии. Антология, увы, на свет божий не явилась. Но как все было — расскажу.

Примерно в канун февраля Anno Domini[7]7
  Года Господня (лат.).


[Закрыть] 1992 почтальон принес мне письмо от Рафала А. Земкевича, известного писателя и политика, а вскоре после этого я получил и второе письмо, от Яцека Ингльота, известного писателя и критика. Содержание писем было схожим. Окружающий нас мир мерзостен, продажен и болен, — писали известные, — это не мир, а один огромный дурдом. Реальность, — писали известные, — стонет, а должна была — после смены политического строя — петь сладко, будто полевая птаха, шептать, словно горный ручеек. Наша обязанность как авторов, — писали известные, — реагировать. Дал пример нам Бонапартий…[8]8
  Строка из «Марша Домбровского», гимна Польши. (Примеч. пер.)


[Закрыть] Прошу прощения, дал пример нам Януш А. Зайдель[9]9
  Януш А. Зайдель – один из важнейших авторов социальной фантастики в социалистической Польше, его именем названа престижная премия польского фэндома (которую неоднократно получал и Сапковский).


[Закрыть]. Зайдель протестовал, боролся, призывал, иронизировал и давил —известно кого: ancien régime[10]10
  Старый режим (фр.). Так принято называть королевскую власть до Великой французской революции, здесь же с иронией подразумевается социализм.


[Закрыть]. Хотя режим уже будто бы и нов, — писали известные, — но до сих пор есть против чего протестовать, до сих пор есть кого призывать, до сих пор есть над чем иронизировать. А значит — за работу, литераторы, —за перо, вперед, на Соплицы[11]11
  Намек на поэму «Пан Тадеуш» А. Мицкевича. (Примеч. пер.)


[Закрыть], составляем и издаем антологию. Зайделевскую антологию.

Я подошел к делу серьезно, хотя — между нами говоря — к мерзости окружающего мира успел привыкнуть, от реальности, кроме стонов, не ожидал ничего, иллюзий же никогда не питал, оттого и не познал боли потерь. Но что ж, антология так антология, порядочный автор антологий не минует и не презирает, а я точно пребывал тогда среди отстающих, не было ни одного моего рассказа в «Черной мессе», очередной составленной в 1991 году антологии Войтека Седенько. Кстати сказать, это я придумал название «Черная месса», и я был идейным вдохновителем этой «антиклерикальной» антологии. «Ха, — подумал я, — на этот раз не сдамся». Я взялся за дело и написал рассказ в определенные Земкевичем и Ингльотом сроки. Другие тоже написали. Для оценки и верификации того, подходят ли рассказы для антологии, была собрана специальная комиссия. Нынче я бы сказал: люстрационная. После отсеивания осталось… два рассказа. Два: «В воронке от бомбы» вашего покорного и «Хорошо в долине» Рафала Земкевича. А только из двух рассказов, как вы понимаете, антологию составить невозможно.

Планируемая антология предполагала авторские предуведомления к рассказам, объясняющие то и се. И рассказ «В воронке…» тоже был снабжен таким вступлением. Прикладываю его тут in extenso[12]12
  Полностью (лат.).


[Закрыть].

Наши фантастические антологии выработали уже две традиции. Во-первых, это написание рассказов в антологию в условиях Большого Пардубицкого[13]13
  Имеется в виду Большой Пардубицкий стиппл-чейз (бег с препятствиями) в соревнованиях лошадей; считается одной из самых сложных трасс в конских гонках. (Примеч. пер.)


[Закрыть] : то есть флаг вверх — и «ур-ра!», мчатся кони из загона. Самые быстрые занимают литерные места и получают титул «главного творца польской НФ». Остальные отстают в гонке или занимают места вне первого эшелона. Этим последним остается только копить силы для убийственных рецензий.

Вторая традиция — предварение рассказов авторским комментарием: автор объясняет, откуда у него такие идеи, что он хотел сказать, делает разные признания. Порой автор добавляет к рассказу эпиграф. Эпиграф должен убедить всех, что автор не только пишет, но порой и читает, причем умные книги, откуда и черпает свои эпиграфы.

Поэтому пусть и мне будет позволено снабдить рассказ комментарием, да и еще куда как длинным.

Давным-давно, когда я был молодым и небывало красивым брюнетом, вышла и наделала шуму книга Леопольда Тырманда, носившая название «Злой»[14]14
  Легендарный роман (1955) Л. Тырманда – на то время достаточно оппозиционно настроенного автора, – сочетавший детективный и мелодраматический сюжет; рассказывает о неизвестном защитнике варшавян от криминального мира столицы. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. И это не был — хотя казалось бы! — рассказ о том, как святой Агнешке явился Люцифер, или о том, как баба черта обдурила. Впрочем, всем ведь известно, о чем был «Злой», несмотря на тот факт, что довольно долгое время никто и не думал переиздавать бестселлер, поскольку автор, по мнению определенных людей, оказался еще хуже.

Но речь пойдет не о книге Тырманда, но о предисловии к ней, напечатанном на суперобложке. Суперобложка моего издания «Злого», увы, подверглась жестокому влиянию времени и персон, которые эту книгу читали. Но я помню один фрагмент предисловия. Критик, чью фамилию милостиво удалил из моей памяти склероз, написал примерно так: «Варшава из “Злого” не существует и не существовала никогда, подобно тому, как не существовал Лондон из “Трехгрошовой оперы”». Toutes proportions gardées[15]15
  Для сохранения пропорций (фр.). (Примеч. пер.)


[Закрыть], нижеследующим я уведомляю, что город Сувалки и его — в широком смысле — окрестности, описанные в рассказе «В воронке от бомбы», не существовали никогда, подобно тому, как не существовал Лондон из «Трехгрошовой оперы».

Это вступление к рассказу написано исключительно потому, что не годилось тут использовать эпиграф к «Королю Убю»[16]16
  Пьеса Альфреда Жарри «Король Убю, или Поляки» (1896) – один из известнейших образцов абсурдизма. В переводе Н. Мавлевич эпиграф к пьесе звучит следующим образом: «И бо затрясоху Папаша Убю башкою, то агличане с той поры его прозвали Шекеспером, и под сим именем до вас дошло премногое число отменнейших трагедий». (Примеч. пер.)


[Закрыть] , ведь эпиграф к «Королю Убю» настолько известен, что нет смысла похваляться его знанием.

В то же время автор заявляет, что сходство со всем и ни с чем, что может следовать из рассказа, есть не чем иным, как случайностью и проистекает из того и сего. На вопрос: «Зачем все так?» — автор отвечает: «Чтобы было веселее».

Рассказ «В воронке от бомбы» вышел в 1993 году, в апрельском номере «Феникса». В 1994 году на «Полконе» в Люблине я был за него награжден «Зайделем». Так часто называют среди фанатов статуэтку, ежегодную награду имени Януша А. Зайделя.

«В воронке от бомбы» — единственный мой рассказ, о котором со всей определенностью можно сказать, что это не фэнтези. И поэтому благодаря «Воронке» я могу с гордо поднятой головой говорить о себе: «автор научной фантастики».

Дело было так: ранним утром свалился я в воронку от бомбы. Оглядываюсь и вижу – Индюк. Сидит себе…

Нет. Начнем с самого начала. Вам не обойтись без вступления, зачина, пары слов объяснения – пусть бы и для того, чтобы вы не думали, будто падения в воронки суть нормальные, ежедневные происшествия, которые я привык переживать каждое утро. Так что знайте: это была чистейшая случайность. Я свалился в воронку в первый и, надеюсь, в последний раз.

Итак, начать следует с того, что день тот – а был это, любезные мои, четверг – сулил проблемы с самого утра. Пока я умывался холодной водой, задел макушкой полочку под зеркалом и свалил на пол все, что там стояло. Тюбикам, зубным щеткам, расческам и чашечкам из ПХВ падение, естественно, ничуть не навредило. Увы, на полке стоял еще и стакан со вставной челюстью отца. Стакан, как у стаканов повелось, разбился вдребезги, а челюсть с резвостью водопада скользнула под ванную и провалилась в сливное отверстие. К счастью, сливное отверстие было забито грязью и волосами, челюсть завязла во всем этом, будто в Саргассовом море, и мне удалось ее схватить, прежде чем она уплыла в бездны городской канализации. Ох и полегчало мне. Отец без челюсти – представьте себе, что было бы? У отца нет зубов. Вообще. Чернобыль, сами понимаете.

Я прополоскал челюсть, поглядывая в сторону спальни. Но вроде бы отец ничего не услышал. Было семь утра, а в такую рань он уже привык спать сладко и крепко. Отец аусгерехнет[17]17
  Как раз (нем.). (Примеч. пер.)


[Закрыть] безработный, с тех пор, как его попросили с завода пищевых концентратов им. Ксендза Скорупки[18]18
  Игнаций Скорупка (1893—1920) – капеллан Войска Польского, чья смерть во время последнего причастия солдат стала одним из символов Чуда на Висле, битвы, в которой в 1920 г. были разгромлены части Красной Армии, наступавшей на Варшаву; согласно же распространенной легенде, погиб, идя в атаку с воздетым крестом. (Примеч. пер.)


[Закрыть], некогда – Марцелия Новотко[19]19
  Марцелий Новотко (1893—1942) – польский политический деятель, первый секретарь Польской рабочей партии; погиб в оккупированной Варшаве при неясных обстоятельствах. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Причиной увольнения было, как он утверждал, нерегламентированное отношение к вере и отсутствие уважения к символам, святым для всех поляков. Но мои приятели по школе подслушали дома, что на самом-то деле причиной увольнения был донос. Впрочем, правдивый. Еще при старом режиме отцу довелось ходить на первомайскую демонстрацию, да еще и с плакатом. Отцу, как можете догадаться, до жопы был этот завод, находившийся на грани банкротства и постоянно бастующий. Нам и так неплохо, поскольку мать работает у немцев, за рекой, в «Остпройссише Анилин унд Содафабрик»[20]20
  Восточно-Прусская фабрика анилина и соды (нем.). (Примеч. пер.)


[Закрыть], фабрике, которая входит в состав «Четырех Сестер», и она там зарабатывает раза в три больше, чем некогда отец на скорупковых концентратах.

Я быстренько собрал осколки и вытер разлитую воду, а потом протер пол еще раз мокрой тряпкой, чтобы «Коррега Таб» не проел нам линолеум. Мама тоже ничего не заметила, потому что красилась в большой комнате и смотрела серию «Династии», которую я записал ей прошлым вечером на видик. В литовской версии, потому что на польскую я не успел. Мать не знает ни слова по-литовски, но утверждает, что в случае с «Династией» это не имеет значения. Кроме того, литовская версия прерывается рекламой только трижды и идет всего полтора часа[21]21
  Средняя продолжительность серии «Династии» без рекламы – 45 минут. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Я быстро оделся, для начала клацнув дистанционкой в сторону своего личного «Сони». MTV транслировал «Вставшим не с той ноги»[22]22
  Утреннее шоу на MTV, выходящее с 1990 г. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Одевался я, двигаясь под ритм «Завтра» – нового, серьезно рекламируемого хита Ивон Джексон из альбома «Не могу стоять под дождем».

– Ма, я пошел! – крикнул, уже побежав к двери. – Ухожу, слышишь?

Мама, совершенно на меня не глядя, интенсивно помахала рукой с крашенными в пурпур ногтями, а Джеми Ли Вергер, она же Эйриэл Кэррингтон, одна из внучек старого Блейка, сказала что-то по-литовски. Блейк закатил глаза и произнес: «Алексис». Так или иначе, произнесено это было не по-литовски.

Я выскочил на улицу, в зябкое октябрьское утро. До школы путь неблизкий. Однако времени у меня было полно, поэтому я решил преодолеть всю дистанцию трусцой. Джоггинг, да? Здоровье и хорошее самочувствие. Тем паче городской транспорт обанкротился полгода назад.

Что-то происходит – это я понял сразу. Сложно было не понять: в северной части города, от Манювки, вдруг прогремела канонада, а через миг что-то грохнуло с такой силой, что зашатались дома, в здании «Морской и колониальной лиги» вылетели два стекла, а на фасаде кинотеатра «Палладиум» забились на ветру плакаты пропагандистского фильма «Мама, помилосердствуй», который по утрам крутили при малом скоплении народа.

Через несколько минут громыхнуло снова, а из-за крыш выскочили в боевом построении четыре расцвеченных буро-зелеными пятнами Ми-28 «Хавок», дымящих ракетами, что вылетали из-под консолей. Вокруг вертолетов замелькали трассеры, которыми били снизу.

«Снова, – подумал я. – Снова начинается».

Тогда я еще не знал, кто там кого лупит и почему. Но выбор был невелик. Ми-28 наверняка принадлежали литовцам из дивизии «Плехавичюс»[23]23
  Дивизия названа в честь генерала Повиласа Плехавичюса (1890—1972), организатора переворота 1926 года в Литве и одного из создателей так называемого «Местного отряда» (1944), в чью задачу входила борьба с польской Армией Крайовой. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Нашей армии в этих местах не было, потому что ее сосредоточили на украинской границе. Из Львова, Киева и Винницы под контролем военных снова выселяли наших эмиссаров-иезуитов, да и в Умани, как говорили, что-то готовилось. А это означало, что отпор шаулисам могла давать либо Самооборона, либо немцы из Фрайкора[24]24
  В буквальном переводе с немецкого – «свободный корпус»; наименование ряда полувоенных патриотических формирований в Германии и Австрии в XVIII—XX вв.


[Закрыть]. Могли это быть и американцы из Сто Первой Авиадесантной дивизии, которая стояла в Гданьске и в Книгсберге[25]25
  Прусское название Кенигсберга (Калининграда). (Примеч. пер.)


[Закрыть] и летала оттуда поливать напалмом плантации «макового треугольника» Бяла Подласка – Пинск – Ковель.

Еще это мог быть обычный налет на наш «Кемикал банк» или просто разборки рэкетиров. Я не слышал, чтобы рэкетиры из организации «Наше дело» располагали Ми-28 «Хавок», но исключать этого было нельзя. В конце концов, кто-то же украл в Санкт-Петербурге крейсер «Аврора» и уплыл в предрассветный туман. Так отчего бы не вертолет? Вертолет легче слямзить, чем крейсер, разве нет?

Да какая разница? Я сунул в уши наушники и включил уокмен, чтобы послушать «Джулию», песню группы «Джизас энд Мэри Чейн»[26]26
  Шотландская группа, игравшая в жанре «альтернативный рок» (1983—1999, 2007 – по нынешний момент). Однако в их дискографии нет ни альбома с таким названием, ни песни. Что до текста самой песни, искушенные меломаны, безусловно, узнают в нем отдельные строчки.


[Закрыть] из их нового компакта «Путешествуя». Звук я выставил на фулл.

 
Julie, your smile so warm
Your cheek so soft
I feel a glow just thinking of you
The way you look tonight
Sends shivers down my spine
Julie
You’re so fine
So fine…
 

В подворотне, мимо которой я проходил, стоял мой сосед и одноклассник Прусак и держал за руку свою младшую сестру Мышку. Я остановился, вынул наушники.

– Хай, Прусак. Привет, Мышка.

– Блер-р-п-п-п, – сказала Мышка и заплевала себя, потому что у нее разошлась верхняя губа.

– Привет, Ярек, – сказал Прусак. – Идешь в шулю?[27]27
  От нем. die Schule – школа. (Примеч. пер.)


[Закрыть]

– Иду. Ты – нет?

– Нет. Ты же слышишь? – Прусак махнул в сторону Манювки и вообще – на север. – Черт его знает, что может случиться. Настоящая, брат, война.

– Факт, – ответил я. – Слышно, что сила силу ломит. Ху’з файтинг хум?[28]28
  Кто с кем сражается? (англ.) (Примеч. пер.)


[Закрыть]

– Кайнэ анунг[29]29
  Без понятия (нем.). (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Да и какая разница? Я ведь не оставлю Мышку одну, нет?

На третьем этаже из-за открытой балконной двери слышались крики, вопли, звуки ударов и писклявый плач.

– Новаковский, – пояснил Прусак, проследив за моим взглядом. – Лупит жену, потому что та записалась к Свидетелям Иеговы.

– Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим[30]30
  Исх. 20 : 3. (Примеч. пер.)


[Закрыть], – кивнул я.

– Что?

– Урп-п-пль, – сказала Мышка, кривя мордашку и прищуривая единственный глаз, что у Мышки означало улыбку. Я легонько взвихрил ее волосенки, реденькие и светлые.

Со стороны Манювки раздались взрывы и яростный лай пулеметов.

– Я пошел, – сказал Прусак. – Нужно еще на кухне окно лентой заклеить, а то снова вылетит стекло. Бай, Ярек.

– Бай. Пока, Мышка.

– Бирп-п-п, – пискнула Мышка и брызнула слюной.

Мышка некрасивая. Но мы все любим Мышку. Я тоже. Мышке шесть лет. Ей никогда не исполнится шестнадцать. Чернобыль, как вы правильно догадались. Мать Прусака и Мышки как раз лежит в больнице. Нам всем интересно, что родится. Нам очень интересно.

– Ты кошка драная! – орал наверху Новаковский. – Жидовка проклятая! Я тебе из башки язычество твое повыбью, обезьяна ты рыжая!

Я включил уокмен и побежал дальше.

 
Julie, Julie
There’s nothing for me but to love you
Hoping it’s the kind of love that never dies
I love the way you look tonight
Julie
You’re so fine
You’re all that really matters…
 

На Новом Рынке людей почти не было. Владельцы магазинов запирали двери, опускали железные жалюзи и решетки. Открыт был только «Макдональдс», потому что «Макдональдс» экстерриториален и неприкасаем. Как обычно, там сидели и обжирались корреспонденты медиа-концернов и телегруппы разных телестанций. Открыт был также книжный магазин «Афина», принадлежащий моему знакомцу Томеку Ходореку. Я бывал у Томека часто, покупал у него из-под прилавка разную контрабанду, самиздат и самопалки, запрещенные Курией. Кроме книжной деятельности Томек Ходорек занимался также изданием популярного журнала «Гуляка», местной мутации «Плейбоя».

Томек как раз стоял перед книжным и смывал растворителем намалеванное на витрине: «БУДЕШЬ ВИСЕТЬ, ЖИД».

– Приветствую, Томек.

– Здрав будь, Ярек. Кам инсайд![31]31
  Заходи внутрь (англ.). (Примеч. пер.)


[Закрыть] Есть «Мастер и Маргарита», издательство «Север». И «Жестяной барабан»[32]32
  «Жестяной барабан» Гюнтера Грасса – знаменитый роман о жизни немецкого мальчишки при национал-социалистическом режиме в Германии. (Примеч. пер.)


[Закрыть] Грасса.

– Есть и то, и другое, старые издания. Отец спрятал, когда жгли. Салмана Рушди получил?

– Получу через пару недель. Отложить?

– А то. Пока. Спешу в школу.

– Аусгерехнет сегодня? – Томек махнул в сторону Манювки, откуда доносились звуки все более яростного обмена огнем. – Да на хер школу, возвращайся домой, санни бой[33]33
  Солнечный мальчик (англ.).


[Закрыть]. Inter arma silent Musae[34]34
  Среди оружия Музы молчат (лат.). (Примеч. пер.)


[Закрыть].

–Audaces fortuna iuvat[35]35
  Храбрым судьба помогает (лат.). (Примеч. пер.)


[Закрыть], – сказал я без уверенности.

– Ёр бизнес[36]36
  Твое дело (англ.). (Примеч. пер.)


[Закрыть]. – Томек вынул из кармана чистую тряпочку, плюнул на нее и вытер стекло до глянца. – Бай.

– Бай.

Перед штаб-квартирой масонской ложи «Гладиус», рядом с памятником Марии Конопницкой[37]37
  Мария Конопницкая (1842—1910) – знаменитая польская писательница, самый известный ее переведенный на русский язык роман – «О гномах и сиротке Марысе». (Примеч. пер.)


[Закрыть], стояла полицейская машина с установленным на башенке М-60. На постаменте памятника виднелась надпись краской: «УНЗЕРЕ[38]38
  Наша (нем.). (Примеч. пер.)


[Закрыть] КОБЫЛА», а чуть ниже: «ПРОРОК КОБЫЛА НЕ ССАТЬ ДЕБИЛЫ». Рядом с памятником был пропагандистский биллборд, а на нем, за стеклом – фотографии, изображавшие разрушение могилы писательницы на Лычаковском кладбище.

 
Julie
You’re so fine
So fine…
 

Я пошел улицей Элигиуша Невядомского, бывшей Нарутовича[39]39
  Элигиуш Невядомский (1869—1923) – польский художник крайне правых взглядов, убийца Габриэля Нарутовича (1865—1922), первого польского президента. (Примеч. пер.)


[Закрыть], пробежал вдоль стены закрытой текстильной фабрики. На стене висел огромный плакат, где-то девять на девять, изображающий покойную мать Терезу. На плакате кто-то написал спреем большими буквами: «ГЕНОФЕВА – ЗАРАЗА». Я свернул на улочку, ведущую к Черной Ганче.

И наткнулся на белокрестов.

Было их человек двадцать, все бритые как залупы, в кожаных куртках, оливковых футболках, мешковатых штанах «вудлэнд камо» и в тяжелых десантных берцах. Пятеро, вооруженных «узи» и контрабандными полицейскими «геклер-кохами», сторожили мотоциклы. Один малевал звезду Давида на витрине магазина Малгошки Замойской. Другой, стоя посреди улицы, держал на плече магнитофон «Шарп» и дергался в ритме «Спасителя», хита группы «Мегадет» из альбома «Потерянные в вагине». И песня, и диск были запрещены.

Остальные белокресты занимались тем, что вешали чувака в лиловой рубахе. Чувак в лиловой рубахе выл, бился и дергал связанными сзади руками, а белокресты толкали его, пинали и волокли к каштану, с ветки которого уже свисала элегантная петля из телефонного кабеля. На тротуаре лежал большой пластиковый мешок в красно-синюю полоску. Рядом с мешком валялись разноцветные блузки, леггинсы, гольфы, куча упаковок с чулками, видеокассеты и видеокамера «Панасоник».

 
No more lies, no more crap
I’m fed up
I’m sick
With your words slimy and slick
No more!
Don’t try to save me anymore
I’m not made in your likeness…
 

Белокрест с «Шарпом» на плече сделал несколько шагов ко мне, преграждая дорогу. К лодыжке его был пристегнут узкий «нож выживальщика». Несколько человек сзади отрезали мне путь к отступлению.

«Прощай, Джули, – подумал я. – Прощай, уокмен. Прощайте, дорогие мои передние зубы».

– Эй! – вдруг крикнул один из белокрестов. – Красавчик! Это ты?

Я узнал его, несмотря на бритую башку и цирковую одежку. Это был Мариуш Здун по кличке Лис. Сын гинеколога, одного из самых богатых людей в городе. О старом Здуне говаривали, что он состоит в контрольном совете «Арт-Би Интернэшнл АГ» и что у него пай в «Четырех Сестрах».

– Менда, оставь его в покое, – сказал Лис этому, с «Шарпом». – Я его знаю, это мой друган, добрый поляк. Я с ним в школу ходил.

Так оно и было. Лис некоторое время ходил в нашу школу. Я давал ему списывать. Без видимых эффектов, потому что читал Лис едва-едва.

Чувак в лиловой рубахе, приподнятый за бедра к петле, дико заорал, дернулся, вырвался и упал на тротуар. Собравшиеся вокруг белокресты наградили его пинками и снова подняли.

– Эй! – крикнул один, с раскачивающимся над «узи» распятием на шее. – Лис! Ты бы лучше нам помог вместо того, чтобы с этим шибзиком болтать!

Этого я тоже знал. Называли его Большим Гонзо, потому что у него был нос, напоминающий кухонный кран и точно такой же блестящий.

– Лучше уходи, Ярек. – Лис почесал бритое темечко. – Лучше уходи отсюда.

 
Yeah, prayers and hate
Nothing but prayers and hate
Too late
Black hounds lurking everywhere
Salivating and drooling
No more!
Don’t try to save me anymore…
 

На втором этаже отворилось окно.

– Тише! – заорал, высовываясь, дедуган с блестящей лысиной. Над ушами его торчали два седых вихра, делая его похожим на филина. – Тихо! Тут люди спят! Что за крики?

– Отвали, дед! – рявкнул Лис, задирая голову и размахивая «узи». – Давай! Мордой в угол!

– Повежливей, Лис, – сделал ему замечание Большой Гонзо, набрасывая петлю на шею воющему чуваку в лиловой рубахе. – А вы, уважаемый, закройте окно и ступайте себе смотреть телевизор, как пристало доброму земляку! Потому что, если не сделаете этого, я пойду наверх и оторву вам жопу, ясно?

Филин еще сильней высунулся из окна.

– А что вы там, хлопцы, затеяли? – крикнул он. – Что вы там творите? Это что, линчевание? И как так можно? Как можно быть такими жестокими? Это не по-человечески! Это не по-христиански! Что он такого сделал?

– Магазины грабил! – рявкнул Большой Гонзо. – Грабитель он, ворюга, мать его за ногу!

– Так для этого есть полиция! Городская Стража или Греншуц! Справедливость…

– Памаги-и-ите! – завыл на русском чувак в лиловой рубахе. – Ради бога, памаги-и-ите! Спасите миня! Ради бога, памаги-и-ите, таварищ!

– Ага, – сказал Филин и печально кивнул. – Ага. Вон оно как.

И закрыл окно.

– Ступай себе, Ярек, – повторил Лис, вытирая ладони о пятнистые штаны.

Я побежал, не оглядываясь. С северной стороны города нарастала канонада. Я слышал глухие выстрелы танковых орудий.

– Ни-е-е-ет! – доносилось сзади.

– Польша для поляков! – взревел Большой Гонзо. – Вверх его, бойз! Хэнг хим хай![40]40
  Вздерните его повыше (англ.); ср. с названием фильма «Hang ‘Em High» (Вздерни их повыше) (1968, реж. Т. Пост).


[Закрыть]

Я еще услышал, как белокресты запели «Мы все преодолеем»[41]41
  «We Shall Overcome»; американская песня протеста.


[Закрыть]. Как обычно при таких событиях. Я сосредоточился на своем уокмене.

 
Julie, Julie
You’re so fine…
 

Улицей пронесся БТР, воняя выхлопами. На броне я заметил намалеванное белой краской: «БОГ, ЧЕСТЬ И РОДИНА». Это означало, что Гражданская Стража контролирует ситуацию и что никто нам ничего не сделает. Теоретически.

Я добежал до пересечения Урcулинок и Джималы[42]42
  Михал Джимала (1857—1937) – польский крестьянин, символ борьбы против германизации территорий Германской империи, населенных этническими поляками.


[Закрыть]. Тут стоял второй БТР. Была здесь также и элегантная баррикада из мешков с песком, и «испанский козел». Баррикада и «козел» помечали границу. Это означало: где мы, там «козел», а где «козел» – там граница. Баррикаду и «козла» охранял взвод добровольцев. Добровольцы, как и все добровольцы в мире, непрерывно курили и непрерывно ругались. Они были из Народной Самообороны, потому что на БТРе было намалевано: «НЕ ТИРЯЙ НОДЕЖДУ».

– Куда, молокосос? – крикнул мне один из охранявших «козла» молокососов.

Я не счел нужным отвечать. Если по дороге в школу отвечать всем патрулям, баррикадам, «козлам», штрайфам[43]43
  «Штрайф» – сленговое название полицейских патрулей в польских гетто во время Второй мировой войны. (Примеч. пер.)


[Закрыть], шлагбаумам и чек-пойнтам в Сулавках, в два счета охрипнешь. Я побежал дальше, срезая дорогу через кладку на Черной Ганче.

– Вохин?[44]44
  Куда? (нем.) (Примеч. пер.)


[Закрыть] – заорал из-за немецкой баррикады фрайкор, одетый в бронежилет, вооруженный М-16 с подствольным гранатометом. За ремешок шлема у него была заткнута пачка «мальборо». – Хальт! Штехенблайбен![45]45
  Стоп! Стоять! (нем.) (Примеч. пер.)


[Закрыть]

«Лек мих ам Арш»,[46]46
  Поцелуй меня в задницу (идиш). (Примеч. пер.)


[Закрыть] – подумал я, мчась в сторону парка. Нашего прекрасного городского парка.

Наш прекрасный парк, как рассказывал мне покойный дед, некогда носил имя маршала Пилсудского. Позже, во время Второй мировой, это название сменили на «парк Хорста Весселя»[47]47
  Юзеф Пилсудский (1867—1935) – первый глава возрожденного Польского государства, основатель польской армии, считается отцом современной польской нации. Хорст Вессель (1907—1930) – нацистский активист, штурмфюрер «коричневорубашечников»; в Третьем рейхе был символом «самоотверженного национал-социалиста, готового умереть за свои идеалы», его именем называли улицы, парки, школы и т. д.


[Закрыть]. После войны патронами парка стали Герои Сталинграда и оставались ими довольно долго – пока маршал Пилсудский снова не вошел в милость, а его бюсты – в парк. Позже, где-то году в 1993, наступила Эра Быстрых Изменений. Маршал Пилсудский стал вызывать дурные ассоциации – носил усы и делал перевороты, главным образом в мае, а не в эти времена можно было спокойно относиться к бюстам усатых чуваков в парках – да еще и тех, которые любят поднимать вооруженную руку на легальную власть, независимо от результата и времени года. И парк переименовали в «парк Белого Орла», но тогда другие народы, которых в Сувалках было уже не счесть, горячо запротестовали. И действенно. Потому парк назвали «Садом Святого Духа», но после трехдневной забастовки банков название снова решили сменить. Предлагали «Грюнвальдский парк», но запротестовали немцы. Предлагали «парк Адама Мицкевича», но запротестовали литвины из-за надписи и инскрипции «польский поэт» на проекте памятника. Предлагали «Приветливый парк», но запротестовали все. В результате парк окрестили именем короля Яна III Собесского, и так оно уже и осталось – вероятно потому, что процент турок в Сувалках минимальный, а их лобби не имеет никакой силы[48]48
  Король Ян ІІІ Собесский – герой битвы при Вене, последней большой битвы Европы против Турецкой империи. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Владелец же ресторана «Истанбул Кебаб» Мустафа Баскар Юсуф-оглы мог бастовать себе хоть до сраной смерти.

Сувальская молодежь не обращала на все это внимания и по-старому говорила «наш парчище» или «наш лесок-трахосок». А тем, которых удивляет весь этот бардак с названием, рекомендую вспомнить, сколько было криков, и споров, и проблем, прежде чем улица Деревенская в Варшаве стала улицей Сезам. Помните?

Улица Джималы кончалась на линии Черной Ганчи (дальше это была уже Бисмарк-штрассе), а мне нужно было свернуть за домом культуры, давно уже закрытым, миновать парковую аллейку, пересечь Аденауэр-плац[49]49
  Конрад Аденауэр (1876—1967) – первый федеральный канцлер ФРГ.


[Закрыть] и выйти на тылы школы. Но я задумался, а когда бежал, не заметил, что дома культуры вообще уже нет. Вбежал я просто в тучу пыли и дыма.

И свалился в воронку от бомбы. По недосмотру.

Оглядываюсь и вижу – Индюк.

Сидит себе, скорчившись, присев на самом краю воронки, и прислушивается, как стрекочут и гудят два боевых «Апача», кружа над стадионом «Остмарк Спортверайн», когда-то СК «Голгофа». Я подполз тихонечко, равномерный гул тяжелых «гатлингов» заглушил скрежет щебня.

– Привет, Индюк! – заорал я, неожиданно хлопнув его по спине.

– О боже! – взвыл Индюк и скатился на дно воронки.

Лежал там себе и трясся, не говоря ни слова, но глядя на меня укоризненно. Я же понял, что, хлопая его по спине и крича, поступил довольно глупо. Знаете, как оно бывает: пойманный врасплох, он мог и обосраться.

Я осторожно поднял голову над краем воронки и осмотрелся. Неподалеку, за кустами, виднелась стенка паркового сортира, изукрашенная граффити и следами от пуль – еще в одном из прошлых боев. Я не увидел никого, но оба «Апача» обстреливали восточный край парка, откуда все отчетливей доносились пулеметные серии и глухие громыхания ручных гранат.

Индюк перестал смотреть на меня с укоризной. Несколько раз довольно скверно обозвал меня, приписывая мне активный эдипов комплекс и пассивный гомосексуализм, после чего подполз и тоже выставил голову из воронки.

– Что ты тут делаешь, Индюк? – спросил я.

– Свалился, – ответил он. – С самого утра.

– Мы в школу опоздаем.

– Как пить дать.

– Так, может, выйдем?

– Ты первый.

И тогда началось.

Край парка расцвел феерией ослепительных оранжевых вспышек. Мы оба нырнули на дно воронки, в путаницу кабелей, которые вывалились из разваленного телефонного коллектора, словно кишки из распоротого брюха. Весь парк затрясся от взрывов – одного, второго, третьего. А потом залаяло стрелковое оружие, завыли осколки и пули. Мы слышали крики атакующих.

– Лету-у-ува!

А сразу после – гром взрывающихся ручных гранат, стук М-60 и лай АК-74, очень близко.

– Лету-у-у-ува!

– Это твои, – выдавил я, вжавшись в грязь на дне воронки. – Дивизия «Плехавичюс». Твои земляки, Индюк, идут штурмом на наш парк. Думаешь, это норм?

Индюк грязно выругался и покосился на меня. Я засмеялся. Проклятие, уже год прошел, а меня не переставала смешить эта история. Индюка же она не переставала злить.

Дело, видите ли, было вот в чем: примерно два года назад началась мода на – как это называли – корни. Значительная часть обитателей Сувалок и окрестностей, в том числе и семья Индюка, вдруг почувствовали себя исконными литовцами – теми, что вместе со Свидригайлом[50]50
  Свидригайло (1375(?) – 1452) – литовский князь, военный и политический деятель, активно сотрудничавший с Тевтонским орденом против Витовта, Великого князя Литвы. (Примеч. пер.)


[Закрыть] ходили на Рагнету и Новое Ковно[51]51
  Именно эти два замка хотели «пустить дымом» герои «Крестоносцев» Г.Сенкевича.


[Закрыть], а с Кейстутом[52]52
  Кейстут (1297—1382) – великий князь литовский, сын Гедимина и один из известнейших противников Тевтонского ордена в Литве. (Примеч. пер.)


[Закрыть] переплывали Неман, чтобы напасть на тевтонцев. В прошениях, писанных в Союз патриотов Левобережной Литвы и Жмуди[53]53
  Левый берег Немана принадлежит Польше. (Примеч. пер.)


[Закрыть], повторялись душещипательные декларации о любви к берегам речки Вильне[54]54
  Река в Литве и Беларуси, протекает по Вильнюсскому уезду и Гродненской области.


[Закрыть], к полям, расцвеченным, как будто бы расшитым пшеницей золотой, к покрасневшему, будто юноша несмелый, клеверу[55]55
  Цитаты из «Пана Тадеуша» А. Мицкевича даны в переводе С. Мар-Аксеновой.


[Закрыть] и к Богоматери Остробрамской[56]56
  Икона Богоматери Остробрамской находилась на городских воротах Вильнюса. (Примеч. пер.)


[Закрыть], а также не менее душещипательные вопросы: как там Баублис-дуб великий, стоит ли еще, где ему следует стоять[57]57
  Легендарный тысячелетний дуб, которому поклонялись в Жмуди (нынешняя Литва) до принятия там христианства, символ древней Литвы, еще одна отсылка к «Пану Тадеушу».


[Закрыть], поскольку дальнейшее счастье всей семьи напрямую зависит от этого. Причина пробуждения патриотизма была прозаична: литовцы по закону о национальных меньшинствах получили кучу привилегий и льгот, в том числе и налоговых, и не подчинялись Курии.

Очень много моих школьных знакомцев вдруг сделались литовцами – в результате, ясное дело, соответствующих заявлений и деклараций родителей. Дня не проходило, чтобы Вохович не потребовал, чтобы учителя теперь называли его Вохавичиусом, Маклаковский не превратился в исконного Маклакаускаса, а Злотковский – в стопроцентного Гольдбергиса.

И тут случилась огромная трагедия Индюков. Симпатичная и вкусная птаха, которая подарила семье свое имя, по-литовски звалась Калакутасом – то есть, по-нашему, Калачленисом. Глава рода Индюков, обычно флегматичный и серьезный пан Адам, впал в ярость, когда ему заявили, что, конечно, его заявление о литовскости будет рассмотрено позитивно, но теперь ему следует зваться Адомасем Калакутасом.

Пан Адам подал прошение, но Союз патриотов Левобережной Литвы и Жмуди был несгибаем и не согласился ни на какие попахивающие польскостью мутации, вроде Индикаса, Индикиса или Индикишкиса. Идею о том, чтобы пан Адам сперва натурализовался у американцев как Тарки[58]58
  От англ. Turkey «индейка». (Примеч. пер.)


[Закрыть] и только потом вернулся в лоно отчизны как Теркулис, семья Индюков посчитала идиотской, дорогостоящей и слишком затяжной. На упреки же, что возражения пана Адама отдают польским шовинизмом, поскольку этот самый кутас-член не кажется ни смешным, ни презрительным ни одному коренному литовцу, пан Адам с присущей ему эрудицией и ученостью обругал комиссию, то и дело используя обороты: «поцелуйте меня в сраку» и «папуцьок шиекини». Комиссия, потрясенная до глубины души, послала документы ad acta[59]59
  В архив (лат.). (Примеч. пер.)


[Закрыть], а Индюка – к хренам собачим.

Вот так никто из семьи Индюков не стал литовцем. И поэтому мой приятель Лешик Индюк ходил в ту же школу и класс, что и я, а не в пуньскую гимназию. И поэтому сейчас он сидел вместе со мной в воронке от бомбы, вместо того чтобы бегать по парку с АК-47, в мундире цвета дерьма, с «Погоней»[60]60
  Погоня – старый герб Литвы, изображающий скачущего рыцаря с поднятым мечом. (Примеч. пер.)


[Закрыть] на шапке и с медведем дивизии «Плехавичюс» на левом плече.