Текст книги "Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы"

Репродукция исторического романа

Л. Юзефович. Филэллин. М., Редакция Елены Шубиной, 2021

Роман о временах греческой войны за независимость, вроде бы, по определению должен быть историческим. Но с «Филэллином» Леонида Юзефовича такая же проблема, как со всей якобы исторической отечественной романистикой последних лет. То, что должно быть историческим романом, им, по факту, не является.

Исторический перед нами роман, или нет, определяется не годами действия, не антуражем эпохи, и даже не степенью детализации, а целью, мотивами, направленностью. В историческом романе эпоха интересна сама по себе, а не в качестве упражнения в подражании Эзопу: иносказание, поучение для нас сегодняшних.

Большинство так называемых современных исторических романов являются не более чем книгами в исторических декорациях.

«Филэллин» Юзефовича – роман не о том, как Греция стала свободной. Этот вопрос не слишком волнует автора. Греческая война здесь на периферии. Мы так и не узнаем, нужна ли она была самим простым грекам. Мнение бывшего царского лекаря Костандиса – не в счет. Ему, как представителю креативного класса, занятого конструированием нации, особой веры нет.

Первое в чем легко заподозрить автора – обычное для наших «исторических романистов», вроде Прилепина или Гиголашвили, опрокидывание политики в день вчерашний.

Если взять широко, отвлечься от греческих перипетий, проследить за судьбой главного героя Григория Мосцепанова, то обнаружишь, что в «Филоэллине» нас вновь ждет рассказ о немытой России с привычными ужасами бесправия, казнокрадства, бюрократии, от которых нет спасения. Все по известному высказыванию – 200 лет назад в России тоже воровали и пили. Поэтому Ходорковский и, по совместительству, «ватник» той поры, нефтяной олигарх Мосцепанов, имеет возможность успешно развивать свой бизнес только на Западе.

Если же оставить в стороне действующих лиц, и обратиться к самой ситуации возникновения самопровозглашенной Греческой народной республики, то получится, что Юзефович пишет о Донбассе начала XIX века. Еще один ополченский романс.

Не зацикливаясь, однако на этом, легко двинуться дальше и сказать, что «Филэллин» представляет собой некий обобщенный рассказ о феномене интербригад, повествование о том, чем окружена всякая борьба за независимость, о том, что стоит за стремлением к светлому будущему. Роман о переворотах и революциях, где тон задают мечтатели, отщепенцы, те, кому нечего терять. Это ведь только на первый взгляд кажется, что идет борьба систем, традиций, идеологий. Нет, фантазии одних сталкиваются с амбициями других, и уже не разберешь, где фантазии, а где амбиции.

Можно копнуть и глубже.

«Филэллин» – попытка дать трактовку процессу истории вообще, показать, как это бывает на самом деле, а не в умах распаленной публики.

Но как раз по этой причине его трудно назвать романом историческим. Юзефович подходит к истории не как историк-ученый, человек, сидящий в архиве, а как историк-учитель, человек, стоящий у доски, решивший вдруг рассказать нам о высокой себестоимости ошибок. Перед нами не столько повесть о сути, онтологии истории, сколько попытка преподать нам, читателям урок, как с точки зрения нравственности, так и в плане идеологии.

Греческая война, судьба Мосцепанова и других – очередная картинка, наглядное пособие, иллюстрирующее современный лексикон прописных истин: «ни одна революция не сделала жизнь лучше», «идеалисты жертвуют собой, а плоды пожинают прагматики», «история всегда оказывается выше, глубже, непредсказуемей наших помыслов».

Забавно, что проводя мысль о неисповедимости путей истории, ее фортелях, сам Юзефович строит свой роман совершенно иначе, вполне расчетливо.

Ружья развешаны в книге в строго определенном порядке, стреляют они все как надо и в необходимый автору момент, отчего текст напоминает самоиграющую механическую шкатулку.

Если в мечтаньях фигурирует пароход, будьте уверены, на последних страницах он обязательно поплывет, лязгая и оглушая пассажиров шумом машины, чтоб читатель понял – в реальности все случится не так гладко, как грезилось. Будет и храм, открывшийся в мистических прозрениях. Но опять же не такой, чуть иначе.

Узловая мысль для всего текста брошена мимоходом: «Мир несправедлив, и самое печальное не в том, что он таков, а что таким и должен быть, чтобы не погибнуть».

Поэтому в споре о «Филэллине» более правым кажется Тесля, а не Левенталь. Написано все же об истории, а не о разочаровании.

Впрочем, я несогласный с ними обоими. Потому что, вся история, как следует из романа, сводится к вечному кружению на месте. Вроде и шаг вперед есть, а качественно все равно никуда не движемся. Помечтали о вере – и принялись торговать нефтью, пользовать пациентов. Чаяли республику с равенством, свободой и братством, а сляпали очередную монархию. Хотели национального пробуждения – получили нового варяга на царствие.

Да, все кончается кладбищем. Но кладбищенский покой, тишина и есть то, чего должно достичь в итоге человечество. Поэтому роман завершается не элегично и трагически, а торжественно, как классические симфонии. Разве мы не об этом говорим все последние годы, забывая, что фраза «история прекратила течение свое» означала для нас не так давно совсем иное.

Историософия коловращения на месте не позволяет зачислить книгу в исторические по-иному, более высокому основанию: дескать, роман исторический не потому что тут речь идет о соответствующих событиях, а потому что автор размышляет над историей как таковой. Раз все ходит по кругу и вечно возвращается, то, стало быть, и философствовать особо не о чем. Герои получают в итоге то, что могли бы получить, не перемещаясь по летам – мещанское счастье. Вся жизнь стремится к мещанскому счастью, поэтому выбор между личным счастьем и славой всемирно-исторического человека (конфликт романа ошибочно можно было бы подать и так), то есть того, кто переводит нас в новые эпохи, оказывается чем-то иллюзорным. «Счастливы народы, не имеющие истории» – к такому примерно карлейлевскому тезису склоняет нас «Филэллин».

Не то, чтобы я был против мещанского счастья. Нет. Только вот в таком гимне мирному бытию, который, похоже, и составляет суть книги, не забыть бы, что мещанское счастье добывается далеко не мещанским способом. Осознание этого в романе есть. Но здесь это подано, как индивидуальная причуда. «Остались еще на свете чудаки-люди».

Но еще о круговороте.

У нашей интеллигенции движение вперед всегда имеет исключительно пространственный, а не временной характер. Поэтому исторический прогресс, перемещение в светлое будущее, от града земного к небесному – почти всегда путешествие из России на Запад. Нет нужды изобретать машину времени. Она уже давно существует. Повозка, машина, паровоз, пароход, самолет готовы переместить вас из одной эпохи в другую. Садишься в них или на них в темной России, и, – хлоп, ты уже в грядущем.

Проблема книги не в том, что в ней недостаточно исторических событий и фактов, наоборот, я бы даже сказал, что Юзефовича слишком, в ущерб развитию художественной части заносит в область распространенного википедийного рассказа: бились там, переместились туда. Неисторичность книги состоит в следовании нынешнему шаблону «исторического» бестселлера.

Для последнего важно быть только картинкой, выражать устоявшийся, знакомый, приемлемый набор идеологических установок.

Все положенное историческому бестселлеру в книге Юзефовича имеется:

– абстрактность общих идейных положений;

– идеалы плюрализма и неопределенности (один такой, другой этакий, нет конфликта вер и наций, а есть мечтатели и бандиты, противостоящие наемникам и людям безразличным к вопросам мировоззренческого характера);

– идея безальтернативности социальной жизни и развития (суета сует и нет ничего нового под луной, что было, то и будет);

– историческая экзотика – белые пятна, дайджест и микс экзотических событий и параллелей (от Урала до Греции);

– психология полового низа, витающий призрак гомосексуальности (ныне роман без него – не роман, не пройдет сквозь цензурные рогатки прогрессивной общественности).

В историческом бестселлере нет исследования, какой-то более-менее новой историософии. Все умещается в рамки бытовой верхоглядной мудрости – «в истории случается всегда не то и не так, как предполагали и планировали».

Общепринятая, да что там, просто обязательная теперь посменка персонажей придает роману Юзефовича вид усредненный – так поступают все. Избранная им форма эпистолярия не дает в итоге романа под старину, а лишь подчеркивает его зеркальную мертвенность.

У нас здесь присутствуют не персонажи, не герои, а тексты. Мысли, выраженные в них, равно как и жизненные обстоятельства – разные, а в остальном, поди, различи.

Заперев своих героев в бумажных строчках, Юзефович сделал ставку на речевую характеристику. Но при его-то средних художественных способностях мы ничего хорошего в итоге не получили. Все персонажи пишут одинаковым усредненным, стертым блеклым, невыразительным стилем, присущим предшествующим романам Юзефовича. Это художественная неудача, впрочем, обычная уже в таком случае (мало кто справляется), это и подтверждение тому, что мы имеем дело с растянутым на весь роман авторским монологом, неудачно замаскированным под разноголосицу и плюрализм. Идеология разнообразия индивидуальных судеб оборачивается здесь, в тексте, как и в жизни, утраченной индивидуальностью.

Образы схематичны и карикатурны. Очевидны проблемы с юмором и иронией. На этом фоне особенно заметна слабость автора по женской части. В романе всего два примечательных женских персонажа. Один – истертый в труху литературный тип проститутки, трансформировавшейся в монашку, старицу, обладающую пророческим даром (баронесса Криднер), другой – переходящее половое знамя (Наталья Бажина).

Женщины в романе существуют исключительно для половой потребности и более не имеют никакого значения. Вряд ли тогда это было только так.

А вообще, странное дело у нас получается. Чем больше разговоров ведется о женском достоинстве, равноправии, тем меньше его становится. Вот и здесь весь роман – сплошное «безмолвие девушек». По нынешним меркам, сексистская проза.

Юзефович в своей книге как-то излишне много внимания уделяет половой теме. Читатель первым делом непременно узнает, каким образом даже самое ничтожное появляющееся в романе лицо удовлетворяет половую потребность. Зачем это? Кто его знает. Художественного смысла в этом нет никакого, просто так положено нынешней идеологией: занимайся любовью, а не историей.

Юзефович же скрупулезен и методичен в данном вопросе, видимо, полагая, что в постельных подробностях, напротив, есть нечто исторически значимое. Так вдобавок к основному сюжету на страницах романа рождается «Очерк половой жизни жителей Российской империи».

Мне могут сказать, что я опять ищу какую-то идеальную книгу, которой нет. Что у нас с автором мировоззренческие расхождения. Ведь «Филэллин» как раз настаивает на бесполезности стремления к идеалу. Он невозможен в реальности, и в итоге все равно придется брать, что дают.

Конечно же, я хочу идеальную, ту, которой нет, и которая, в данном случае, не случилась. Неидеальных у нас и без того полным-полно.

Конечно, мне надо небывалую, потому что бывалых, написанных по шаблону, под копирку, по указке «света» безликим языком, нам и так хватает.

Да, конечно, «Филэллин» Леонида Юзефовича, в отличие от писанины Водолазкина и Иванова, как-то более похож на книгу. Но она не написана, а откровенно сделана, собрана, стянута для крепости болтами. Потому перед нами литература все-таки невысокого полета. Так, предмет досугового чтения для того, кто вырос из жанровых глупостей, но еще не готов попробовать себя в серьезном литературном весе. Это репродукция исторического романа. Ее можно повесить на стенке. Но лучше все же отправиться на поиски оригинала.

Откровение Шамиля Пустослова

Ш. Идиатуллин. Последнее время. М., Редакция Елены Шубиной, 2020

Написав «мусорный» роман, Идиатуллин ощутил в себе силы взяться за роман эсхатологический.

Вполне логично. Последние времена, а проблема та же – утилизация отходов. Хотя есть переход на качественно новый уровень – от судьбы городской помойки к свалке исторической. «Конец истории». Новый Фукуяма. Только в прозе.

Представляя свою книгу на «Ютубе», Идиатуллин обещает жанровый набор на любой вкус и цвет: фэнтези, триллер, фантастика («мощный фантастический слой» – это, видимо, самокаты, кары и дупла с телепортацией), психологический детектив, исторический роман.

Как правило, ничего хорошего такой ералаш не обещает. Но, надо признать, форма соответствует содержанию. Дикий жанровый микс – своего рода литературный апокалипсис.

Но давайте разбираться подробнее.

Начнем с фэнтези, которое Идиатуллин не любит за шаблонность, и, как признает сам, не слишком хорошо с ним знаком. По нынешним временам, незнание чего-то, беда небольшая. Рассуждает Идиатуллин, примерно, как Степнова, «духом окрепнем в борьбе», «не боги горшки обжигают». Да и он ведь пришел ломать жанр, а не строить. Тут больших знаний не требуется.

С ломкой, если присмотреться, получается не очень. Все довольно стандартно. Главные герои, все как один, шагнули из подросткового фэнтези. Супергерои в чистом виде. Есть паренек, чужак и мессия по совместительству. Есть местная Лира (см. Пулман «Темные начала»), марыйского разлива. Само собой, к ней прилагается что-то вроде деймона. Мешок друзей и недрузей, неигровых персонажей им под стать, большая часть из которых погибнет, а меньшая – нет.

Далее весь антураж магии без мечей: волшебство, земля-защитница, мертвые с косами плывут (здесь имеется что-то вроде «Летучего Голландца» речного типа), Великий кормчий племени и Мать-Перепелка.

Все-таки фэнтези?

«Может и она».

«Но все это, – как писал Федор Кузьмич Сологуб, – только казалось».

Мы ведь народ исторический. Страстно полюбили историю еще в годы застоя. В конце советской эпохи она и вовсе стала царицей полей, наукой наук. Человек с историческим багажом – интеллектуал (и патриот), без него – ничтожество и манкурт. Увлечение историей при этом у нас идет обычно с пикулевским отливом – любим не логику истории, а белые пятна, факты, матчасть, нередко высосанную кем-то когда-то из пальца, но зафиксированную в мемуарах и статистике, которые надо знать обязательно.

Залихватский пришпоренный стиль «Гардемаринов» и Пикуля откочевал сейчас на попаданские пажити. Но привычка укреплять свои позиции околоисторическим флером осталась. Новейшая российская словесность внимательно вглядывается в историю. История – почва, единственное твердое и основательное. За какой текст современный отечественный писатель ни возьмется, везде у него получается исторический роман.

Оттого и «этнофэнтези», подаваемое как новое блюдо второй год подряд (в прошлый – Рубанов, в этот Идиатуллин), – в действительности есть недоразвитый исторический роман, писаный по той самой околонаучной матчасти.

Кстати о ней. Идиатуллин хвастает множеством изученных источников. Но к чему вся эта якобы фундированность, если рядом с ней соседствует абсолютный авторский произвол? Можно было обойтись одним воображением. Построить мир с нуля. Не огладываясь на историю. Отталкиваясь от культурологии, антропологии. Мысля социологически. Избегая исторических костылей.

Что касается детектива, то в «Последнем времени» его нет. Неоткуда ему взяться. Не всякая пропажа – загадка, и не всякая разгадка – следствие. Триллер тоже отсутствуют. Ни шпионского (хотя герои нелегально сигают туда-сюда через границу), никакого иного. Ну, бьются люди, ну, бегают туда-сюда. Так всегда так было. Приключения.

Конечно, кому и «Колобок» – триллер. Кому и «Курочка Ряба» – детектив. А «Зимовье зверей» – survival horror. Однако ж ври-ври, да меру знай.

В громоздкую словесную обертку текста закутан маленький сюжетный скелет: для народа мары, и сопредельных недружественных народов тоже, резко настали последние времена – упала звезда Полынь. Воды не только замутились, но и погорчели.

Теперь уже не приведется растить штаны на деревьях, полезные ископаемые также придется добывать старым варварским открытым способом. Аграрно-патриархальная лафа закончилась. То есть она, выходит, не совсем патриархальная, раз добыча с помощью кайла и лопаты древнее.

Тут бы поиграть на теме цикличности-линейности исторического времени, «все новое – это хорошо забытое старое». Но разве ж Идиатуллину до того?

Возможность историософии высшего порядка заслоняет другой модный и рекомендованный феминисткам сюжет – некая женщина, любительница отрезать мужское хозяйство тем, кто его достает ни к месту и не вовремя, ради спасения своего мальца совершает путь в земли мары. Туда и обратно, как заправский взлохоббит.

Линия любовная: девочка-мары созрела, а с кем бы разделить это достижение – неизвестно. Хотела с одним, так он не хочет, с другим, так он тоже. Но зато можно смазать словесный ужас медом легкой эротики (как будто ее вокруг мало?).

Вот и все, на что ушло четыреста восемьдесят страниц.

Но вернемся к синтезу жанров.

Из перечисленного Идиатуллиным интереснее всего жанр для книги основной, несущий, но не названный, чтоб не распугать потенциальных покупателей. Боллитра. Изобретение отечественных писателей последних лет.

Фэнтези, детектив, триллер – жанры честные (если их не разбавляют боллитрой, а здесь как раз такой случай). Боллитра – прибежище жуликов и прохвостов от литературы.

В качестве культпросвета для несведущих напомним его обязательные компоненты:

– работа с языком (языком тоже подойдет – это такие две проекции в текст и в жизнь одной методики);

– большая тема (настолько, что даже не поймешь о чем это, и сглупа вовсе упрекнешь в бестемьи, а это не так, просто ты такой ничтожный, что тебе тямы не хватает);

– безразличие к развитию сюжета («служенье муз не терпит суеты»);

– наплевательское отношение к читателю (они для меня, а не я для них, пусть еще дорастут до меня, дотянутся);

– самолюбование (в этом мире есть лишь один по-настоящему интересный предмет – я сам и мои мысли);

– имитационный по отношению к серьезной литературе характер (мы – наследники, продолжатели, хранители великой духовной традиции);

– наконец, это проза номенклатурных литературных работников, людей, причисленных к пантеону и числу, «дозволенных цензурою».

Выпуском таких книг у нас обычно занимается редакция Шубиной. В этом смысле, ее можно назвать редакцией жанровой литературы.

Существует, конечно, и литература серьезная, которая, как верно говорят, не имеет жанровой прописки.

Ее легко отличить от боллитры хотя бы по тому, что вопросы, связанные с темой и проблемой, там преобладают над формой и стилем. «Почему? Зачем? Отчего?» – над этим обычно идет работа.

Вот этих вопросов, как раз и не хватает роману Идиатуллина.

Ладно, пускай наступают последние времена.

Но почему вдруг они настали именно сейчас? В чем причина? Из романа это непонятно. Объяснение «земля устала» сродни знаменитой фразе матроса Железнякова при роспуске Учредительного собрания. Может, и устала. Но разве в этом суть?

«Последнее время» – громадная, растянутая на четыреста страниц картина «Последний день мары». Одно большое описание, словесная диорама – и больше ничего.

Отчего описание, в какой-то степени понятно. Ведь тут можно упражняться в главном искусстве боллитры – языке.

Но старания эти кроме тягот чтения («пожалей читателя!») и доказательства формальной принадлежности к жанру боллитры более ничего не дают. Бахаревич в «Собаках Европы» оказался намного сметливей – не стал мелочиться, изобрел свой язык.

Здесь же в «Последнем времени» Идиатуллин пользуется полуязыком, то есть чем-то не имеющим единого строя, основы, составленным произвольно, по случаю. Причудливые экзотичные слова, вроде птен, вира, лайва или глуп, разбавляются неожиданными, современными размер, эффективность, кошмар. Также гуляет от главы к главе, от абзаца к абзацу, из современного в невесть под что стилизованный, строй предложения.

Языковая эклектика, на которую потрачена масса авторского времени, не добавляет ничего, кроме ощущения искусственности и натужности, только мешающей восприятию текста. Все это работа, проделанная впустую, в угоду формату боллитры.

Бесконечные описания, плетение словес – это же низший вид искусства, декоративное. Ощущение от романа Идиатуллина как раз такое и остается – декоративность, вычурная, безвкусная, и ничего кроме.

Рядом с этим соседствует самая примитивная форма узнавания, добывания информации – диалоги.

Слушайте, ну это ж не РПГ все-таки.

Из серьезных идей, потонувших в идиатулинских языковых излишествах, остается в память лишь одна – «всякая земля у кого-то отобрана».

Если перевести на современный язык, получится, что все мы в этом мире немножечко нелегальные мигранты. Мысль не новая. Но Идиатуллин – не академик Бромлей, чтобы сделать из этого далеко идущие выводы: для развитой формы этноса этническая территория перестает быть чем-то значимым.

Хотя в «Последнем времени» разговор идет даже не про этнос, а про то, как гибнут группы, закосневшие в самоизоляции. Вот такое с подковыркой послание граду и миру.

Существует еще одно отличие серьезной литературы от боллитры – естественность ситуации. То есть, у читателя не должно быть ощущения, что он попал в лабораторию.

Все происходящее в романе Идиатуллина как раз искусственно смоделировано.

Многие в детстве занимались тем, что отрывали крылья, ноги насекомым – и смотрели, что будет. Идиатуллин сохранил страсть к этой забаве и на пятом десятке. Роман выстроен на совершенно искусственных посылках – не было переселения народов, не было мировых религий – все сидели на своих местах. Изъято, заморожено самое очевидное в человеке – страсть к дальним странствиям, походам («Уйду я Маша в Китай, поглядеть, как и что»), борьбе, доминированию.

Возникает вполне естественный вопрос «Отчего же вдруг сейчас все завертелось?». Почему «решили самураи перейти границу у реки?». И отчего всем и сразу понадобилась эта проклятая земля мары? Соображения большой геополитики? Где же они были вчера?

До событий, описанных в романе, получается, истории не было, а тут она вдруг кончилась, так и не начавшись?

Вновь приходится констатировать – в романе нет глубокой проработки причин и поводов «последних времен». Автору важна только картинка.

Но как протекают последние времена, мы и так знаем. Своими глазами видели. У нас нет ответа на вопрос «почему?».

Книга Идиатуллина неважно сработана и с точки зрения большой стратегии. События вроде рисуются глобальные – целый народ гибнет, остальные пришли в движение. А ощущение такое, как будто схватились в игре «Зарница» маары – числом 15 штук, да столько же от условных европейцев и кочевников. Название настраивает на один масштаб, а действие протекает на уровне микрогрупп. Между тем перед нами большие сложноорганизованные общества. Но о том, как они устроены, именно как крупные иерархически организованные общности – ни полслова.

Конечно, можно опять все списать на то перед нами только начало, вступление. Идиатуллин, как и Степнова, уже обещает нам продолжение.

Но позвольте, «Апокалипсис-2» – это уже совсем откровенное разводилово какое-то.