Текст книги "Новая критика. Контексты и смыслы российской поп-музыки"

Иван Белецкий
Будущее в прошедшем: Три сюжета об утопии и ностальгии в постсоветской музыке

Об авторе

Родился в 1983 году в Краснодаре, с 2013 года живет в Санкт-Петербурге. Окончил юридический факультет. Работал охранником, звукорежиссером, пивоваром, установщиком кондиционеров, журналистом. Автор текстов в изданиях «Горький», «Нож», «Археология русской смерти», «Новый мир» и других. Основная сфера интересов – утопия, ностальгия и эсхатология советского и постсоветского пространства. Основатель музыкального проекта Dvanov.

Музыка, о которой идет речь в статье: https://www.youtube.com/watch?v=u-Rc0zdhks&list=PL7f_ywlsJjeMic6KqopsqSfEhYPpECt6f

1. Сны о чем-то большем

Я захватил небольшой кусочек позднего СССР, все мое дошкольное детство пришлось на восьмидесятые. Я даже застал Ленина в букваре и успел записаться в октябрята. Впрочем, чем дальше, тем больше я чувствую, как мои обрывочные воспоминания об Афганской войне по телевизору, о походах к зубным врачам, о песне «Вальс-бостон» в Первомайском парке Краснодара, о песне «You’re My Heart, You’re My Soul» в луна-парке на Старой Кубани, о песне «В доме моем» на разбитых дорогах Тамбовской области пытаются подменить чужие коллективные образы. Эти образы мы можем видеть на обложках sovietwave-групп: пустые проспекты, подернутые пленочным флером, мегаломанские сооружения непонятного назначения. То, что поклонники СССР на интернет-площадках любовно-иронически называют «артефактами развитой исчезнувшей цивилизации»[17]17
  Например: Обнаружены остатки другой цивилизации // Пикабу, 26.09.2018. URL: https://pikabu.ru/story/obnaruzhenyi_ostatki_drugoy_tsivilizatsii_6179628.


[Закрыть].

Я понимаю, как бороться с этим вторжением масскультуры в мою личную память, но уже не могу не воспринимать эти образы как специфические маркеры Советского Союза, которого никогда не было. Можно упомянуть слово «хонтология», которое часто стало применяться[18]18
  Например: Fisher M. Ghosts of My Life: Writings on Depression, Hauntology and Lost Futures. Zero Books, 2014.


[Закрыть] как раз в значении «тоска по будущему, которое не наступило». Такого рода образы утопичны и ностальгичны одновременно.

Под утопией обычно понимают некий социальный идеал, словами Леонида Геллера и Мишель Нике[19]19
  Геллер Л., Нике М. Утопия в России. М.: Гиперион, 2003. С. 8.


[Закрыть] – «внутренне связный и утверждающий свою всеобщую действенность “виртуальный” мир, радикально улучшенный по сравнению с миром “актуальным”». Исследователи выделяют много форм утопий, классифицируя их по типам дискурса, аспектам реальности, которые нужно изменить, и другим параметрам. К примеру, исследователь советских утопий Ханс Гюнтер[20]20
  Гюнтер Х. По обе стороны утопии. Контексты творчества А. Платонова. М.: Новое литературное обозрение, 2011. С. 12–13.


[Закрыть] выделяет утопии «города» (урбанистическая, рациональная утопия) и утопии «сада» (пасторальная утопия, идея окультуренной природы). Утопии могут видеть идеал как в прошлом (утонувший град Китеж), так и в будущем (теория технологической сингулярности).

Утопия движется утопизмом, особым образом мышления. Вместе утопия и утопизм образуют утопическое поле. Леонид Геллер и Мишель Нике предлагают два признака этого поля: разрыв с настоящим (то есть отказ от прошлого или будущего, «великий поворот») и коллективный характер идеала (чтобы не причислять к утопиям всевозможные индивидуальные робинзонады на райских островах).

Ностальгия – чувство тоски и фрустрации. Первоначально этот термин применялся как медицинский: им в XVII веке описывались страдания швейцарских наемников, грустящих по родине. Затем границы понятия расширились, и под ностальгией стали понимать печаль по всему безвозвратному, а то и по тому, чего никогда не будет. Печаль по небывалому – это не обязательно «негативное» чувство, не обязательно депрессия: светлая грусть по лучшему или недостижимому миру, по тому, чего не хватает в мире этом, является побудительной силой любого утопического мышления. Ностальгия не только видит какое-то реальное, идеализированное или воображаемое пространство-время как идеал, она подразумевает его желанность в будущем.

Ностальгия – важная примета современного общества. Исследователи говорят о разных социальных причинах ностальгии: желание «старой доброй» стабильности, разочарование в техническом прогрессе, разочарование в победившем капитализме и поп-культуре, желание вернуться в мир с понятными иерархиями и большими нарративами, размытыми состоянием постмодерна. Есть тут и экономический фактор – монетизация ностальгии, «коммодификация памяти», когда воспоминания выходят на рынок и становятся обычными объектами купли-продажи: на раскручивании спирали ностальгии можно заработать (в качестве примера можно привести модные коллекции «под 90-е», в которых одежда «бандитов» и «гопников» становится дорогим фетишем).

Все это порождает интересный феномен, когда утопия и утопическое мышление в рамках поп-культуры обращаются в прошлое, к его меткам и маркерам, приводя к таким явлениям, как, с одной стороны, формально деидеологизированный ретрофутуризм (как в серии игр Fallout или в музыке sovietwave), а с другой – «готический» интерес к фашизму, консервативным ретроутопиям и вообще реакционной «традиции», которая стремится наследовать эстетике «подлинной Европы» с ее белым мрамором. Это своего рода попытки реконструировать будущее, которое могло случиться, если бы «самое главное» осталось прежним. Как на полотнах Всеволода Иванова с его мифической Гипербореей – волхвы и красны девицы смотрят на стада мамонтов, а над ними пролетают звездолеты и встают лики богов.

Ностальгия в кино и литературе изучаются уже давно (например, в классических работах Фредрика Джеймисона[21]21
  Джеймисон Ф. Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма. М.: Издательство Института Гайдара, 2019.


[Закрыть]). Применительно к ностальгии в музыке самой обсуждаемой книгой последних лет стала «Ретромания» Саймона Рейнольдса. Опираясь то на отрывки из постструктуралистов, то на свой личный опыт, он постулирует: поп-музыка в условиях всеобщей цифровизации застыла в своем развитии и может предложить только пережевывание уже существующих идей и стилей. Важным для Рейнольдса становится понятие «хонтология», позаимствованное у Деррида: «наука о призраках», которая воплощается в разных формах погружения музыкантов в воображаемое прошлое. К этой книге можно предъявить массу претензий – от увлечения неймдроппингом до отсутствия внятного метода, – но в любом случае в русскоязычной среде Рейнольдс стал одной из звезд музыкальной философии: даже в статье «Хонтология» в русской «Википедии» он представлен как «мыслитель» (в англоязычной – как «музыкальный журналист»).

Как бы то ни было, определенные симптомы современной поп-культуры, описанные Рейнольдсом, очевидны: ностальгический и утопический подтексты значат для массовой культуры очень много. Как они работают в русскоязычной музыке последних десятилетий, я и постараюсь рассмотреть в следующих главах.

2. Непобежденная страна. «Гражданская оборона» и «Соломенные еноты» как два полюса утопического мышления

Неспокойные времена, времена предреволюционные и революционные, времена социальных катаклизмов становятся хорошей средой для утопических и апокалиптических настроений: этот феномен описан в сотнях исследований[22]22
  Применительно к постсоветскому пространству см.: Ахметова М. Конец света в одной отдельно взятой стране. М.: РГГУ, 2010.


[Закрыть]. Утопическое мышление эпохи перемен может быть связано с ожиданием конца света (с последующим раем для праведников), а может сводиться к желанию вернуть все как было раньше.

Все это хорошо описано применительно и к России первой четверти XX века, и к России 1990-х годов. Вспомним: взрывной рост новых религиозных и радикальных политических движений, Павел Глоба обещает катаклизмы по телевизору, война в Чечне, расстрел Белого дома. Общее похоронно-карнавальное настроение не могло не проникнуть в музыку. Здесь мы остановимся на двух значимых фигурах, которые представляют два типа утопического мышления: Егоре Летове («Гражданская оборона») и Борисе Усове («Соломеные еноты»).

Творчество Летова – важный источник понимания истоков и форм вечной мечты о невозможном, которой проникнут весь русский утопизм. Работы «Гражданской обороны» 1990-х годов можно назвать хилиастическими. Что это значит?

Хилиазм, он же милленаризм, в своем изначальном значении – учение о тысячелетнем царстве Божием на земле. Однако часто этот термин расширяют, понимая под хилиазмом практически любое мистически или метафизически окрашенное утопическое мировоззрение о достижимости царства Божия на Земле. Поэтому хилиастические подтексты находят не только у чешских таборитов или мюнстерских анабаптистов, но и у большевиков (что вошло и в научную, и в художественную литературу)[23]23
  См., например: Хренов Н. Утопическое сознание в России рубежа XIX–XX веков: от модерна к хилиазму // Сост. О. Богданова. Утопия и эсхатология в культуре русского модернизма. М.: Индрик, 2016. С. 16–42; или: Слезкин Ю. Дом правительства. М.: АСТ, 2019.


[Закрыть] или даже у сторонников ИГИЛ[24]24
  Организация признана террористической в России, ее деятельность запрещена.


[Закрыть]. Чаще всего хилиазм предполагает рывок к золотому веку через уничтожение текущего порядка вещей, через революцию – не только социальную, но всеобщую. Как это сформулировано у Платонова: «Или мир, или человечество. Такая была задача – и человечество решило кончить мир, чтобы начать себя от его конца»[25]25
  Платонов А. Усомнившийся Макар: рассказы 1920-х годов; стихотворения. М.: Время, 2011. С. 274.


[Закрыть].

При этом даже коммунистические светские хилиасты – вплоть до cоветского наркома Луначарского – часто использовали христианскую лексику и библейские образы. Развивается хилиазм и в рамках так называемого русского космизма, учения, опирающегося на труды Николая Федорова, который пророчил наступление рая после воскрешения всех умерших.

Если тексты Летова 1980-х гиперболизировали и высмеивали официозную риторику СССР, к середине 1990-х и моменту воссоздания «Гражданской обороны» (в 1990–1993 годы Летов выпускал альбомы в рамках проекта «Егор и опизденевшие») поменялись и Летов, и страна. Через несколько месяцев после поразивших музыканта московских событий октября 1993 года Летов вступает в Национал-большевистскую партию, созданную писателем Эдуардом Лимоновым и философом Александром Дугиным, и активно участвует в деятельности национал-коммунистического движения «Русский прорыв». По сути, на какое-то время он становится главным певцом революции в России. В 1997 году выходят альбомы «Солнцеворот» и «Невыносимая легкость бытия», где все революционные искания Летова изложены максимально подробно.

Тогда это многих удивило, да и до сих пор период «Солнцеворота» считается самым «неудобным» в творчестве группы. К примеру, в трибьюте «ГО», изданном в 2019 году, перепеты только три песни из этих альбомов.

Когда-то в юности мне в руки попал сборник стихотворений времен Гражданской войны, и я (как фанат «ГО») удивился: ведь все это я уже слышал у Летова. Ну в самом деле: а какое именно авторское отношение к теме есть в песне «Винтовка – это праздник»? Неужели он здесь не вовлечен в эту игру в «лихую» эстетику Гражданской войны и тогдашних песен вроде «Яблочка»? Неужели абсолютно хилиастическое, платоновское «там, наверное, вообще не надо будет умирать» – это только сарказм? Уже в ранней «Гражданской обороне» виден интерес к советскому наследию, порой цитаты тянутся целыми куплетами – например, из песни на стихи Роберта Рождественского «За того парня»:

 
Обещает быть весна долгой,
Ждет отборного зерна пашня,
И живем мы на земле доброй,
Но нас нет, нас нет, нас нет, НАС НЕТ!
Партия – ум, честь и совесть эпохи.
Здорово и вечно!
Здорово и вечно!
 

(«Здорово и вечно», 1989)[26]26
  Здесь и далее тексты Летова цитируются по сборнику: Летов Е. Стихи. М.: «Выргород», 2011.


[Закрыть]

В общем тематика и техника текстов Летова подготовила вполне плавный переход от «антикоммунистического» материала ранних альбомов к «прокоммунистическому» материалу «Солнцеворота» и «Невыносимой легкости бытия». Путь от иронических стилизаций к стилизациям постироническим оказался не таким уж и долгим. Темы, которые Летов в 1980-е обыгрывал саркастически (помимо материала «Гражданской обороны» работа с советскими источниками стала основой концептуального проекта «Коммунизм»), в 1990-е были разработаны им всерьез.

Мотивы конца времени, необходимости уничтожения текущего миропорядка ради вечного золотого века, близости (если не идентичности) категорий смерти и победы, а также множественные отсылки к христианской эсхатологии (в первую очередь к Откровению с его звездой Полынью и небесами, свернувшимися, как свиток) – все это типичные хилиастические концепты, ранее разработанные Платоновым, Гастевым, Кирилловым и другими левыми авторами первой четверти XX века. А до них – всевозможными еретиками и сектантами, от адамитов («Кровь будет течь по всей земле до высоты лошадиной головы[27]27
  Лаврентий из Бржезовой. Гуситская хроника. М.: «Александрия», 2009.


[Закрыть]») и до русских хлыстов.

 
Маятник качнется в правильную сторону,
И времени больше не будет.
 

(«Солнцеворот», 1997)

 
Горизонты теснились в груди,
Утопали в кровавых слезах,
И сияли звезды в земной грязи,
И пьянела полынь в небесах.
 

(«Пой, революция», 1997)

В случае с Летовым речь идет скорее не о конкретных утопиях, а об утопическом мышлении. Описываемый золотой век, когда «будет новый день», но «времени больше не будет», крайне абстрактен, а сама идея разрушения мира и гибели героев выглядит для автора более важной, чем описание цели этих лишений. А «солнышко зовет нас за собой в поход» в итоге на «гибельную стужу, на кромешную ночь»[28]28
  Вообще, концепты победы и смерти в этих текстах Летова очень близки, такая мортальная диалектика вообще типична для хилиастических воззрений. Ср. его интервью Максиму Семеляку: «Эти альбомы – “Солнцеворот”, “Невыносимая легкость бытия”, – они сочинены после событий 1993 года, октября, когда, собственно говоря, реально восторжествовал… не то что восторжествовал – а, я считаю, было на весь мир показано, что такое есть вот наш, русский экзистенциализм. Когда горстка отстреливалась, по ним там били из танков, а все думали, что победим. Альбомы, собственно говоря, про это: когда человек полностью проиграл – и он поет, как он победил, и побеждает» (Семеляк М. Жизнь как чудо // ГрОб-Хроники. 09.06.2004. URL: https://grob-hroniki.org/article/2004/art_2004-09-06a.html).


[Закрыть]:

 
Всласть
Надышавшись дымным хлебом,
Гнать
Факелом живым – в небо
Сквозь каленый лед,
Сквозь кромешный полдень.
Долгий путь домой сквозь небеса.
 

(«Про зерна, факел и песок», 1997)

Но насколько ностальгично это творчество? Логично, что с такими мыслями не предаются иллюзиям и ловушкам памяти, а идут на баррикады: старый мир настолько плох, что не стоит жалости, ностальгия тут исключительно по небывалому. Конкретно историческая «советская Родина», например, упоминается в текстах всего один раз[29]29
  И еще один раз что-то подобное проскальзывает уже после отхода от хилиастической риторики, на альбоме «Реанимация»: «Взлетает в небо за моим за окном непобежденная страна». И конечно, эта песня (при всей своей абстрактности) становится гимном почитателей и реаниматоров СССР, подтверждением чему любительские клипы на YouTube. Самый популярный из них – больше 800 тысяч просмотров – нарезка кадров из советской хроники, а в качестве «собак» представлены Ельцин, Горбачев и прочие условные демократы. Уж слишком велик соблазн и такой трактовки тоже.


[Закрыть].

С другой стороны, о том, что сибирский андеграунд музыкально многое почерпнул из советской «официальной» музыки, сказано уже много[30]30
  См.: Рондарев А. 440 герц. Разговоры о русской музыке. СПб: Лимбус пресс, 2017. С. 371.


[Закрыть] – да и сама «Гражданская оборона» в 2002 году выпустила альбом «Звездопад» с каверами советских хитов разных лет. «Шлягерная» мелодика на «Солнцевороте» и «Невыносимой легкости бытия», кажется, действительно присутствует, и исполнение песни «И вновь продолжается бой» на концертах «ГО» той поры совершенно не выбивалось из общей канвы. Более того, «Звездопад» и вообще позднее творчество «Гражданской обороны» как будто прокладывает мостик между ВИА и американским гаражным роком 1960-х: то есть, по сути, «идеальными ВИА», тем, чем ВИА хотели быть, но не стали; и именно тут опять появляется ностальгия по миру, которого не было.

* * *

Фигура Бориса Усова, основателя группы «Соломенные еноты» и ряда других проектов, после выхода книг «Песни в пустоту» и «Формейшн»[31]31
  Горбачев А., Зинин И. Песни в пустоту. М.: Corpus, 2014; Сандалов Ф. Формейшн. История одной сцены. М.: Common Place, 2015.


[Закрыть] переоткрывается заново. «Енотов» теперь можно использовать как модель для иллюстрации и объяснения самых разных российских феноменов: от судеб маргинализированной интеллигенции в 1990-е и до деятельности современных лоуфайных групп.

Утопизм в текстах Усова можно соотнести с летовским по некоторым формальным мотивам: антикапитализм, неприятие «общества потребления», амбивалентно-романтичное отношение к СССР. Здесь будет уместно вспомнить уже довольно старенькую классификацию утопий Льюиса Мэмфорда[32]32
  Mumford L. The Story of Utopias. М.: Книга по требованию, 2010.


[Закрыть]. Он делил их на утопии бегства (стремление к немедленному освобождению от тягот и невзгод реальной жизни, уход от мира, который остается прежним) и утопии реконструкции (нацеленность на глобальные преобразования, обеспечение условия для освобождения в будущем). Если революционный хилиазм воплощает вторую категорию, то эскапизм и сама усовская идея «формейшна»[33]33
  Такое название закрепилось за сообществом музыкантов и слушателей, сложившейся вокруг так называемой Коньковской сцены, в первую очередь группы «Соломенные еноты», хотя употреблялось и ранее – так, был тюменский формейшн.


[Закрыть] как узкого закрытого сообщества, непроницаемого для враждебного внешнего мира, тяготеет к первой. И в отличие от Летова, в случае с Усовым можно говорить о выраженном ретроутопизме. Он не ищет абсолюта и Прекрасного Будущего, представления о возвышенном, прекрасном и справедливом перенесены на конкретную историческую позднесоветскую эпоху, мифологизированную через призму детства. Если в текстах Егора Летова обращение к культурному наследию СССР происходит в рамках постмодернистской игры и/или для подчеркивания общего советского культурного кода, то у Бориса Усова такие цитаты или образы существуют в ностальгическом формате «новой искренности», что-то вроде «верните меня домой»: «Москва – Кассиопея для простых ребят из нашего района». И если Летов черпает многие свои образы и приемы в текстах 1920-х и 1960-х (которые, в свою очередь, тоже ссылаются на 1920-е) и советском неподцензурном искусстве, то Усов настраивает связь между своей современностью и официальными/полуофициальными культурными пластами позднего застоя (это в первую очередь кинематограф и бардовская песня). Борис Усов замечал:

Было ощущение, что уходит Союз, и очень было жалко. Тосковали по Союзу, и сейчас бывает такое. Ведь хорошая вещь был Советский Союз. Я ничего против советской морали не имею, правильные идеи в голову вкладывались пионерам, октябрятам. Не учили тогда глотки всем грызть и выживать любой ценой. Как Союз развалился, так наступил капитализм совершенно звериный. Начало девяностых – это дикая неуправляемая стихия, поэтому хотелось что-то противопоставить. При этом внутри было ощущение затянувшегося детства[34]34
  Сандалов Ф. Формейшн. С. 113.


[Закрыть].

Мир многих текстов Усова – это столкновение вымышленной вселенной советских фильмов и книг (с их кодексом чести) с миром победившего капитализма.

Это мир, где умирают или сидят в клетках звери (носители «чистоты» и «честности»), мир отчуждения и одиночества. Выиграть эту войну невозможно (хотя в песне «Диверсантка» и постулируется: «Мои внуки склеят разбитые лапы стеклянных зверей империи»). Поэтому главный путь в этом мире – огораживание от внешнего мира и создание своей микроутопии («Пора открывать заповедник для неприспособленных к жизни людей», «Сидим под снегом и жуем ириски – как никогда доверчивы и близки»).

В общем массиве текстов Бориса Усова выделяются «Новые консерваторы» (1998), которые при всей своей (пост)ироничности не просто несут черты утопического мышления, но и предлагают редкого для песенной культуры зверя: развернутую утопию в духе чуть ли не Александра Чаянова[35]35
  Автор повести «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» (1920), своеобразной лубочной ретроутопии.


[Закрыть].

Это утопия в самом прямом смысле слова: «место, которого нет» (от др.-греч. οὐ «не» + τόπος «место»). Автор помещает золотой век в некий несуществующий хронотоп в условном прошлом и описывает черты его социальной организации: бесклассовое общество, традиционализм, неприязнь к «прогрессу» и даже судебную систему, основанную на моральном императиве.

 
И хотелось им, если жить, так коммуной бесклассовой,
И бежали сквозь синюю чащу олени белые,
И в поселке лесном никогда никого не колбасило,
А телевиденья тогда еще не было.
Грозы мира не достигали их переменами,
Поколенья сменяли друг друга наплывами плавными.
А детей называли Димонами и Ерменами,
Чтоб они вырастали и помнили самое главное.
Но бывало, что чей-нибудь сын становился вдруг шкурником
И любил заветы отцов все меньше и меньше.
И тогда его окружали люди с лицами хмурыми,
И одним скотом на земле становилось меньше.
 

В конце текста, как часто и бывает в классических утопиях (там видение утопии может оказаться просто долгим сном рассказчика), герой обнаруживает себя в настоящем во всей его неприглядности:

 
Время стремное, деноминация, запустение.
Телефонный счет мурлычит просроченным векселем.
Стать бы негром, сбежать куда-нибудь в Кению,
Стать бы инком, свалить да хоть в Древнюю Мексику.
Или, может, дождаться рассветного катера
И рвануть на нем до ближайшего города.
С автоматом, как террорист из группы Баадера,
Чтоб в хрустальной душе зазвучали глухо и гордо
Старые добрые времена[36]36
  Текст цитируется по сообществу «Соломенные еноты» во «ВКонтакте». URL: https://vk.com/topic-55420_6495822?offset=40.


[Закрыть].
 

Подытоживая, можно сказать, что Борис Усов и Егор Летов предлагали разные модели утопической реакции на подавляющую и пугающую современность. Кажется, метафизическая ярость «Солнцеворота» невероятно далека от страдающих зверей и подчеркнутого инфантилизма «Дневника Лили Мурлыкиной», но где-то они сходятся: например, в районе кавер-альбома «Гражданской обороны» «Звездопад» с его тотальной ностальгией по Великому и Светлому.

3. Свой своему поневоле брат: мессианство и ресентимент русского рока

Параллельно с деятельностью Летова, Усова и других андеграундных рок-исполнителей на постсоветском пространстве 1990-х формировался и более мейнстримовый миф русского рока. Окончательное закрепление канона русского рока произошло на волнах радиостанции «Наше радио», начавшей вещание в 1998 году.

«Наше радио» создавалось, когда миф о советском роке как о прогрессистской музыке, несущей людям свет истины и демократии, был еще силен. Изначально и «Наше радио» было легко связать с вектором «демократов 90-х» через его первого владельца Бориса Березовского. Впрочем, первый продюсер станции – Михаил Козырев – не раз подчеркивал принципиальную аполитичность повестки «Нашего радио»[37]37
  Например: «На что Березовский сказал: “Мишенька, вы же не думаете, что в мире существует хоть одно средство массовой информации, которое не имеет никакого отношения к политике”. Я ответил, что ничего не думаю, просто участвовать в этом не хочу. Мы долго-долго дискутировали, и в итоге он принял мои условия» (Михаил Козырев, интервью журналу OK // OK Magazine, 07.08.2007. URL: http://www.ok-magazine.ru/stars/interview/13478-mihail-kozyrev).


[Закрыть].

Восприятие «Нашего радио» как аполитичного (в крайнем случае как мягкого интеллигентски-либерального, «за все хорошее», с оглядкой на Макаревича, Шевчука и личные политические взгляды Михаила Козырева – то, что чуть позже будет маркироваться как «белоленточный протест») действительно в какой-то момент стало общим местом[38]38
  Например: «“Наше радио”, вышедшее в эфир в декабре 1998 года и собиравшее до 2,7 млн слушателей в день по всей России, держалось в стороне от политики» (Просветов И. Поймать волну: кому достались радиостанции Березовского и Мердока // Forbes. 02.04.2015. URL: https://www.forbes.ru/kompanii/internet-telekom-i-media/284563-poimat-volnu-komu-dostalis-radiostantsii-berezovskogo-i-mer).


[Закрыть]. Русский рок последовательно пытался избавиться от имиджа «музыки протеста», сложившегося в конце советской эпохи, а редкие политические жесты мейнстрим-исполнителей уже в 1990-е годы не оказывали влияния на общую репутацию жанра[39]39
  См., например: Никитина Е. Революции портят репутации // Русская рок-поэзия: текст и контекст. Тверской государственный университет, Уральский государственный педагогический университет. 2019. Вып. 19. С. 133–140.


[Закрыть]. «Наше радио» в 2000-е и 2010-е годы последовательно «окукливалось», запираясь в своем довольно узком формате и старея вместе со своими слушателями. Конечно, некоторые музыканты позволяли себе политические высказывания (например, Юрий Шевчук), но на общую повестку в русском роке это практически не влияло.

Ситуация в роке (в частности вокруг музыкантов, исполняющих музыку формата «Нашего радио») стала меняться вслед за изменением общей социальной ситуации в стране, и одним из главных водоразделов стал 2014 год и начало войны на Донбассе. Война привела к обострению политической риторики в среде русского рока и вокруг нее. Можно вспомнить, с одной стороны, травлю Андрея Макаревича за «проукраинскую» позицию, а с другой – поездки в ДНР и ЛНР Александра Ф. Скляра, группы «Кукрыниксы» и других исполнителей. Сейчас условно оппозиционных исполнителей с современного «Нашего радио» можно пересчитать по пальцам, а мейнстримом станции становится условно «патриотический» дискурс в диапазоне от «Бурого русского медведя» Сергея Галанина («Я бурый медведь, я родился в приличной стране») и до песен в исполнении Ольги Кормухиной[40]40
  Среди ее значимых достижений «Википедия» называет выступления перед Олимпийской сборной России и на Красной площади в честь Дня России и получение звания «Заслуженный артист РФ».


[Закрыть], само появление которой на волнах «Нашего радио» стало этаким реверансом в сторону наиболее «государственно» настроенных слушателей.

Здесь особенно показательны два примера – проводниками политического радикализма разных сортов стали исполнительницы, от которых, казалось, этого можно было ожидать в последнюю очередь. Одна из них – Юлия Чичерина, известная прежде всего своими ранними записями: песнями «Ту-лу-ла», «Жара», «Уходя – уходи» и другим. Вторая – Марина Нестерова (Мара), попавшая на «Наше радио» в 2003 году с песней «Самолеты» и воспринимавшаяся в то время как носительница «гламурного» дискурса в духе журнала Cosmopolitan[41]41
  См.: Рок-н-ролл мертв, но он завещал нам присматривать за своей любимой внучкой // Maxim Online. 08.11.2007. URL: https://www.maximonline.ru/devushki/_article/mara.


[Закрыть]. В общем, широкому слушателю эти исполнительницы были известны как максимально аполитичные. Более того, так они воспринимаются зачастую и сейчас: к примеру, Чичерину приглашают на «хипстерские» локальные мероприятия вроде краснодарского «Стереопикника», рекламируя ее выступление через старые хиты[42]42
  На «Стереопикник» едет звезда русского рока «нулевых» Чичерина @julia_chicherina, под «Жару» и «Ту-лу-ла» которой танцевали на всех дискотеках страны! // Instagram фестиваля «Стереопикник». 01.08.2019. URL: https://www.instagram.com/ p/B0sShQCldIV.


[Закрыть].

В новых песнях и интервью Чичерина последовательно транслирует всю сложившуюся мифологию «русского мира» и «сражающегося Донбасса», как будто бы упиваясь особой фразеологией гражданской войны с ее «укропами» и «котлами». Здесь можно найти несколько ностальгических пластов.

Первый из них – ностальгия по совсем недавнему прошлому, по «лихой» поре 2014 года, фазе активных боевых действий.

Это можно сравнить с ностальгическими текстами о гражданской войне, написанными в 1920–1960-е годы[43]43
  Можно говорить о существовании целого поджанра поэзии – «бойцы вспоминают минувшие дни». Например, «Пирушка» Михаила Светлова (1927):
  Расскажи мне, пожалуйста,
  Мой дорогой,
  Мой застенчивый друг,
  Расскажи мне о том,
  Как пылала Полтава,
  Как трясся Джанкой,
  Как Саратов крестился
  Последним крестом.


[Закрыть].

 
Даже если противник берет в кольцо,
Как под Шахтерском брони прорыв,
Кровь разливается на лицо
С кровью смешанной детворы.
 

(«Его оплот», 2019)

При этом Чичерина не была на Донбассе во время основной фазы вооруженного конфликта: активные бои под Шахтерском разгорелись в июле 2014 года, первый визит Чичериной в Луганск датируется зимой 2015 года, когда Шахтерск уже был в глубоком тылу ДНР. Тем сильнее мифологизируется прошлое: певица постоянно воспроизводит риторические приемы из 2014 года, которые сейчас, после обнародования значительного массива информации о конфликте и развеивания «тумана войны» выглядят максимально маргинально: «Понятно, что просто там все с ними: и укропы, и норвежцы, там все понаехали, и французы, и биатлонистки латышские. Все там сидят. Негры, которые приезжают на сафари и просто стреляют в старух на огородах»[44]44
  Чичерина поведала о «стреляющих старух» в огородах Донбасса неграх и биатлонистках // Lenta,ru. 03.12.2018. URL: https://lenta.ru/news/2018/12/03/poehala.


[Закрыть]. (После поднявшейся в сети волны насмешек это заявление певицы был вынужден прокомментировать единомышленник певицы писатель Захар Прилепин, призвавший воспринимать ее слова как метафору[45]45
  Чичерина рассказала о «неграх, стреляющих старух на сафари в Донбассе». Это предложили считать метафорой // 360°. 03.12.2018. URL: https://360tv.ru/news/tekst/chicherina-rasskazala-o-negrah.


[Закрыть].) Чичерина как будто цепляется за непрожитое ею лично, за образы великих героев и подлых врагов, за тревожно окрашенные топонимы, за «Новороссию».

Второй ностальгический пласт – пласт ресентиментной ностальгии по Великой Державе. Светлана Бойм называет такой тип ностальгии реставрирующим и связывает его с теориями заговора. «Реставрирующая ностальгия знает два основных повествовательных сюжета – возвращение к истокам и теорию заговора, характерную для самых крайних вариантов современного национализма, питаемых массовой культурой правого толка, – пишет исследовательница. – Конспирологическое мировоззрение отражает тоску по трансцендентальной космологии и элементарные домодернистские представления о добре и зле»[46]46
  Бойм С. Будущее ностальгии. М.: Новое литературное обозрение, 2019. С. 106.


[Закрыть].

Подверженные такой ностальгии воспринимают настоящее как неподлинное и подозрительное, обнаруживая истину в сконструированном воображаемом прошлом. Практически все тропы в «донбасских» текстах Чичериной представляют собой какие-то уже существующие в пропаганде образы, опирающиеся на советскую военную песенную традицию, а идеалы черпаются из широкого пласта российской истории: как и в случае с «Ночными волками», НОД или КПРФ, имперское православие накладывается на ностальгию по советскому.

 
Неслись отряды добровольцев – казак, абхаз и осетин.
 

(«Добровольческая», 2019)

 
Мы дойдем до рая, в войне сгорая,
Нету жарче жара родного края.
И теперь не легка ни одна верста,
Окромя креста.
 

(«Его оплот», 2019)

 
И опять все готово для того, чтобы рвать.
И легко наполняются яростью наши сердца.
И плевать, что никто не хотел умирать.
Нам не жалко себя,
А тем более слов и свинца.
 

(«Рвать», 2017)

* * *

Если Чичерина для своей политической реализации выбрала тематику консервативных движений в духе НОД и поэтому смогла как-то встроиться в господствующий «государственный» дискурс и даже набрать с новым материалом какую-то популярность (клип «Рвать» имеет 1,3 миллиона просмотров на YouTube), то радикализация певицы Мары проходила по несколько иному сценарию, по сути, сведя ее творчество в андеграунд. Несмотря на то что новые песни певицы по-прежнему звучат на «Нашем радио» и даже попадают в хит-парады радиостанции, сегодня певица выступает в основном по небольшим клубам или на региональных муниципальных мероприятиях.

Исходной точкой для появления новых песен Мары тоже стали события 2014 года, но реакцией стал не просоветский/имперский, а ультраправый ресентимент фашистского толка. Magnum opus певицы в этом отношении – вышедший в 2018 году альбом «Русская звезда». Основа его философии – концепция «крови и почвы» с обязательной (чуть замаскированной) ксенофобией:

И зачастую нерусская кровь противостоит русской. И есть еще отдельный вид крови и наций – те, которые хотят поработить не только русских людей, а весь мир и все человечество. И песня «Русская звезда» о том, что в интересах чужой крови, которая противоположна твоей, – «порабощение твое, кровосмешение твое, закрытый рот твой». В интересах чужой крови – их заветы. Не твои, а их заветы[47]47
  Мара о концепции нового альбома «Русская звезда»: «Осознание своей земли и связи со своей кровью толкает на многие подвиги» // Ваши новости. 16.12.2018. URL: https://vnnews.ru/gizn-goroda/72003-mara-o-kontseptsii-novogo-alboma-russkaya-zvezda-osoznanie-svoej-zemli-i-svyazi-so-svoej-krovyu-tolkaet-na-mnogie-podvigi.html.


[Закрыть].

 
В кожаных куртках красными псами
Из-за черты наганы полезли.
 

(«Революция», 2018)[48]48
  Здесь и далее тексты Мары цитируются по официальной странице во «ВКонтакте». URL: https://vk.com/wall-10164225_28215.


[Закрыть]

Песни с «Русской звезды» и публичные выступления Мары – это такой малый набор русского праворадикала-неофита: немного язычества, немного ностальгии по дореволюционной России, немного манихейства, немного воспевания силы и воли, немного стилизованных римских салютов на фотографиях с концертов, немного солярно-звездной символики, немного фолк-лингвистики в духе Задорнова:

Русский – это тот, кто ПРАВит миром в хорошем смысле слова, то есть будет контролировать мировой порядок и устанавливать свои честные, праведные правила[49]49
  Мара: «Нельзя сидеть и ничего не делать» // Musecub. 17.09.2018. URL: http://musecube.org/cubeinterview/mara-nelzja-sidet-i-nichego-ne-delat.


[Закрыть].

 
Поднимайся, храбрый!
Никогда ты не один.
Наша кровь и почва –
коды навсегда.
В противостоянии правды
мир непобедим,
И дает нам силу
вечная звезда.
 

(«Русская звезда», 2018)

Исследователь Зигмунт Бауман вводит термин «ретротопия», описывая желание современного западного общества вернуться куда-нибудь назад. Бауман цитирует другого исследователя, Дэвида Лоуэнталя: «Когда угасает надежда на прогресс, наследие утешает нас традицией ‹…› Прошлое восхищает больше, оставаясь царством веры, а не фактов»[50]50
  Бауман З. Ретротопия. М.: ВЦИОМ, 2019. С. 64–65.


[Закрыть]. Эти процессы ведут к эффекту, который Бауман называет «назад к племенам»: росту ксенофобии и невосприимчивости к носителям какой-либо «чужой» идентичности.

Конечно, случаи Чичериной и Мары можно объяснить особенностями личного опыта и психологии исполнителей, но это не тема нашего исследования. Нам нужно понять, какие вообще у русского рока формата «Нашего радио» могли быть предпосылки, чтобы стать субстратом такого рода ценностей.

Возможно, корни этого нужно искать в том, что русский рок – и «Наше радио» в том числе – это идеологически окрашенное явление со своим каноном.

Канон этот в общих чертах таков: есть великая русская музыка со смыслом, которая в 1990-е годы не на жизнь, а на смерть билась с ненавистной пластмассовой попсой (и проигрывала). В конце 1990-х появилось «Наше радио», которое вдохнуло в русский рок новую жизнь и дало дорогу последней волне великих русских исполнителей. С тех пор ничего не изменилось, ход истории вполне утопически остановился: последние настоящие звезды – это Земфира и «Мумий Тролль»[51]51
  «Что касается молодых артистов, у меня на одной руке хватит пальцев, чтобы посчитать тех интересных и ярких людей, которые в последнее время появились. Вот была эпоха “Мумий Тролля” и Земфиры – по сравнению с ней ничего не происходит по большому счету. То есть очень много симпатичных, талантливых музыкантов, но вот если я вас попрошу назвать кого-то уровня Земфиры, [никого нет]» (Горбачев А. Екатерина Сундукова, интервью // Афиша. 02.03.2012. URL: https://daily.afisha.ru/archive/volna/archive/radio_nashe).


[Закрыть] и прочие исполнители, появившиеся в конце 1990-х – начале 2000-х. И консерватизм эфира (а его большую часть до сих пор составляют песни, записанные в 1990–2000-е) вполне коррелирует с консерватизмом политическим.

Отчасти эта идеологическая бомба была заложена под «Наше радио» с самого начала. Полли Макмайкл размышляет о том, как радиостанция со своим жестким форматом отражает консерватизм слушателей, а нацеленность исключительно на русскоязычную музыку постсоветского пространства отдаляет русский рок от общемировых музыкальных процессов, запирая его в «нашем» дискурсе[52]52
  McMichael P. ‘Its ours. Don’t touch.’ Nashe Radio and Consolation of Domestic Mainstream // V. Strukov, S. Hudspith (Eds). Russian Culture in the Age of Globalization. Taylor & Francis Group, 2019. P. 68–99.


[Закрыть]. Еще на заре существования станции Екатерина Козицкая в статье «Новое культурное самосознание русского рока» высказала мнение, что «ни одна из современных популярных радиостанций России не уделяет такого внимания воспитанию в своих слушателях чувства единства, принадлежности к некоей общности и гордости за нее»[53]53
  Козицкая Е. Новое культурное самосознание русского рока (на примере вещания «Нашего радио») // Русская рок-поэзия: текст и контекст. 2000. Вып. 4. С. 207–211.


[Закрыть]. В 2007 году Михаил Зотов, генеральный директор холдинга News Media Radio Group, в который входила станция, подтвердил это: «“Наше радио” – радио с сильной патриотической составляющей, это радио для тех, кто любит русскую музыку, русскую поэзию»[54]54
  Михаил Зотов: «Интернет дает возможность сделать эфир интереснее» // Broadcasting. Телевидение и радиовещание. 03.05.2007. URL: http://lib.broadcasting.ru/newstext.php?news_id=29794.


[Закрыть].